ник из Аила позволяет ослу грызть тростник, из которого он свил веревки, так и большинство людей не замечает, как забвение хватает их прошлое, пожирает его, увлекая в небытие любой поступок, удачу, приятный досуг, общение, наслаждение, не давая жизни образовать целое, в котором прошлое переплеталось бы с настоящим; но как если бы человек вчера был не таким как сегодня, а завтра — еще другим, так забвение разделяет их и, прогоняя память, обращает в ничто все, что было».15 Эта фраза, я полагаю, важна вот почему. Сначала говорится о веревочнике, позволяющем ослу есть волокна камыша, из которого свиты веревки. Это напоминание о старом образе, старой истории, ставшей присловьем,16 которую обычно рассказывали, чтобы показать, к чему может привести ротозейство человека, невнимательного к тому, что он делает, и к самому себе. Он вьет веревки и не замечает, что осел жует их. (Обычно вспоминают другой рассказ на ту же тему — бочки Данаид17). Что-то делается и тут же уничтожается. Вот так и человек будущего, он трудится ради того, чтобы все его труды пропали даром. Интересны сделанные по поводу этого примера замечания, в которых говорится, что человек, который готов вот так запросто позволить забвению поглотить все происходящее, не способен к действию, не способен достичь чего-то, не способен к приятному досугу, не способен к skhole, к этой форме ученых занятий, играющей столь важную роль в заботе о себе.18 Он не способен к общению с другими, он даже не способен получать удовольствие. Иными словами, когда память выведена из употребления, когда дают увести себя в беспамятство, то исчезает возможность суммирования, рассмотрения в целом (totalisation) общественной жизни, деятельной жизни, удовольствий, а тем более ученого досуга. Но мало того. Не только все эти тотализации неосуществимы, но и сам себя человек не может собрать и быть себе тождественным. Ибо человек, который вот так дает забвению поглотить себя, отдав себя целиком заботам о будущем, это тот, кто считает. <...*> Он, следовательно, в самом своем существе отдан прерывности (discontinuite). И текст кончается так: «Те, кто в школах отрицают рост на том основании, что материя непрестанно утекает,
* Слышно только: «...так, как сегодня»
превращают каждого из нас — в своей науке — в существо, все время отличное от себя самого».19 Понятно, что это намек на школу киренаиков:20 вечное утекание времени и материи, прерывность.21 Те, кто обрекают себя забвению, некоторым образом уподобляются в жизни киренаикам. Но это еще не самый конец, там еще сказано: Но бывает и хуже. Еще хуже те, кто обращается к будущему и, стало быть, пренебрегает памятью, давая поглотить себя беспамятству. Они еще хуже киренаиков и тех, кто уподобляется им в своей жизни: «Нет в их памяти воспоминаний о прошлом, они и не пытаются его вспомнить, но дают утечь мало-помалу, а в итоге с каждым днем сужаются и скудеют в своем бытии, подцепленные крючком завтрашнего дня, ибо день вчерашний и позавчерашний, протекший год их уже не касаются и совершенно им не принадлежат».22 Это значит, что они обречены не только разрывам (discontinuite), но распылению и исчезновению. Их больше нет. Их удел — ничто.
Вы встретите много других откликов, я полагаю, достаточно интересных, на эти размышления о предпочтении то ли памяти, то ли будущего как двух противоположных позиций, одной — похвальной, другой — отвергаемой. Их много у Сенеки, например в «De Brevitate vitae».23 А также в 99-м письме. Например, Сенека говорит: «Располагая на будущее, мы не ведаем благодарности за уже полученное, — как будто будущее, если только оно наступит, не перейдет очень скоро в прошлое. Кто радуется только настоящему, тот слишком сужает пределы обладания всеми вещами...». Далее следует интересное замечание, из которого ясно, что Сенека говорит не совсем то же, что Плутарх. Вот что он говорит: «... нет, и прошлое, и будущее тешат нас...». Может показаться, что в этом фрагменте критикуется сосредоточение на настоящем и что Сенека защищает большую открытость и восприимчивость по отношению к будущему и прошлому. Но он тотчас добавляет: «...одно [тешит нас] ожиданьем, чей исход [именно будущего. — М. Ф.], однако, неведом, ибо оно может не сбыться [нам надо будет к этому вернуться.— М. Ф.], другое [т. е. прошлое.— М. Ф.]— воспоминанием, которого не может не остаться. Что за безумие — упускать самое надежное!».24 Итак, вы видите, что все крутится вокруг особой роли памяти, благодаря которой мы обладаем тем, чего у нас отнять нельзя, коль скоро мы о нем помним. Ре-
альное, то, что было, еще находится в нашем распоряжении благодаря памяти. Или можно сказать, что память — это способ существования того, чего уже нет. И ровно в такой мере она обеспечивает нашу подлинную независимость и власть над собой; мы всегда можем, говорит Сенека, прогуляться по тропинкам нашей памяти. А, кроме того, обладание памятью даст нам возможность и повод восславить богов в благодарственном гимне. Вы видите, к примеру, как Марк Аврелий славит богов в начале «К себе самому», в жизнеописании, которое больше похоже не на рассказ о себе, а на гимн богам за их благодеяния. Марк Аврелий рассказывает о своем прошлом, о детстве, отрочестве, как он был возвышен, кого встречал и т. д.
Итак, все вроде бы должно привести нас к предпочтению, безоговорочному, почти исключительному, упражнений памяти перед упражнениями в будущем. Однако в этом общем контексте, отдающем первенство памяти и оглядке на прошлое, стоики разработали свое знаменитое упражнение, каковым является praemeditatio malorum. мысленное предварение зла. Этому упражнению в упреждающем размышлении о зле яростно воспротивились эпикурейцы, которые говорили, что в настоящем и так слишком много неприятностей, чтобы еще беспокоиться о будущих бедах, которых может и не быть.25 И против этого praemeditatio malorum эпикурейцы выставили два других упражнения: упражнение в avocatio, которое заключается в том, чтобы отвлекаться от представлений или мыслей о зле, стараясь, напротив, думать о приятных вещах, которые ожидают нас если не сегодня, то завтра; и упражнение в revocatio, наоборот, предохраняющее и защищающее нас от несчастий, или, якобы, зол, которые могут нам угрожать, с помощью воспоминаний о наслаждениях, которые мы когда-то испытали.26 Стоики, однако, практиковали praemeditatio malorum, Praemeditatio malorum основывается на принципе, о котором я вам уже напоминал: аскеза вообще и, скажем, упражнение имеют целью вооружить человека истинными речами, которые придут ему на выручку, к которым он обратится за помощью (logos boethos), когда возникнет нужда и случится нечто такое, что непрозорливому взгляду может показаться злом, тогда как это просто очередной разворот естественного и необходимого порядка вещей.27 Надо, стало быть, вооружиться истинными ре-
чами, и мысленное предварение зла как раз на это и нацелено. В самом деле, говорят стоики, человек, на которого вдруг свалилось несчастье, которого он никак не ждал и не был к нему готов, может проявить слабость. В его распоряжении нет речей-опор, речей-прибежищ, которые позволили бы ему устоять, не дать себя смутить, сохранить самообладание. Поскольку у него нет таких вспомогательных средств, он может стать легкой добычей беды. Беда войдет в его душу, смутит ее, завладеет ею. Он не сможет противостоять беде. Значит, надо готовиться к грядущим событиям, готовиться к несчастьям. Вот что говорит Сенека в 91-м письме: «Все неожиданное гнетет нас сильнее, невиданность прибавляет тяжести бедствиям, всякий смертный, удивляясь, горюет больше».28 Что-то похожее вы встретите у Плутарха: никак нельзя допускать того, чтобы перед лицом нагрянувшей беды ты мог бы сказать себе «я этого не ждал». Но как раз наоборот: «Разве я не должен был это предвидеть?» и «разве меня застали врасплох?». Люди, «которые не упражнялись» (anasketos diakcimenoi), те, кто оказались в положении, к которому не были подготовлены, «не могут прибегнуть к рефлексии, чтобы вести себя подходящим образом и не навредить себе».2* Нужно, стало быть, готовиться ко злу. — И как это делать? — Прибегая к praemeditatio malorum, которое описывается так.
Во-первых, praemeditatio malorum — это испытание в том, хуже чего не бывает. В каком смысле? Прежде всего, надо думать, что с нами могут случиться не просто обычные неприятности, которые случаются чаще всего, но что с нами случится все, что только может случиться. Praemeditatio malorum заключается, стало быть, в том, чтобы представлять себе, что на тебя валятся все возможные беды, какие только можно себе вообразить. Требуется перебрать в уме все возможные беды, а поскольку такое вряд ли практически возможно, то надо думать, что тебя ожидают наихудшие из зол. Во-вторых, praemeditatio malorum — еще и потому испытание в том, хуже чего не бывает, что надо не только думать, что с тобой случится наихудшее, но что оно случится непременно: как ни вертись, оно не может не случиться. Никаких надежд на милость судьбы. Упражнение требует от нас не сомневаться в том, что беды не миновать: гак и будет. Об этом — в письме к Маруллу, о котором я уже
говорил,30 Сенека писал Маруллу, потерявшему сына, чтобы его утешить. И утешительное послание к Маруллу, как и вся эта утешительная литература, представляет собой длинный перечень зол, которые уже произошли, произойдут непременно или могут произойти. И в заключение этого утешительного письма, где о том лишь и речь, что с другими может случиться 1 или уже случилось еще худшее, Сенека говорит: если я написал тебе, то не потому, что ты-де ждешь от меня лекарства. Ведь уже слишком поздно, мое письмо пока еще дойдет и т. д. Но я тебе его написал, чтобы «на будущее ободрить, чтобы ты воспрял духом и противился судьбе, предвидя, что все ее удары не только могут упасть на тебя, но упадут непременно».31 И наконец, третья причина, но которой praemeditatio malorum I должно быть испытанием в том, хуже чего не бывает: надо думать, что с тобой случится не только самое плохое, не только, что это случится непременно, вне всякого расчета вероятности событий, но и что это случится прямо сейчас, немедля, без отсрочки. 91-е письмо Сенеки: Кто сказал, что хватит дня, часа, мига, чтобы обрушить самую великую империю в мире, слишком отсрочил беду.32
Пожалуй, можно подумать, что в атмосфере общей дискредитации мыслей о будущем, pracmeditatio malorum вопреки всему составляет исключение из общего правила, будучи и в самом деле мыслью о будущем. Но стоит присмотреться пристальнее, и вы убедитесь, что praemeditatio malorum — это мысль не о будущем. Скорее, речь идет об отмене будущего. Речь о том, чтобы методично, шаг за шагом, мысленно отменять его, лишая какой-либо протяженности. Не будущее с его разнообразными открытыми возможностями вырисовывается здесь. Все возможности уже даны, во всяком случае наихудшие. Не о будущем с его неопределенностью здесь речь. Все, что может произойти, представляется неминуемым. И наконец, речь не о будущем как о какой-то неясной перспективе, во всяком случае не о развертывании времени. Не в последовательно раскручивающемся времени, а прямо сейчас, во времени, стянувшемся в точку, надо представлять себе все наихудшее, которого нам все равно не миновать. Все беды неминуемы сейчас в переживаемом нами настоящем. Как видите, это вовсе не какой-то особый способ думать о будущем в атмосфере общего
недоверия к мыслям о будущем. На самом деле это продиктованный этим недоверием способ аннулировать будущее с помощью, если угодно, перемещения в настоящее (presentification) всех возможностей в ходе мысленного испытания. Не из настоящего воображают себе какое-то будущее, но будущее берут целиком и помешают его в настоящее. Таким образом его отменяют.
И такое перемещение будущего в настоящее, ведущее к его отмене, представляет собой в то же самое время — и это, полагаю, еще одна сторона praemeditatio malorum — некоторую редукцию реальности. Если будущее указанным образом помещают в настоящее, то не для того, чтобы прибавить ему реальности. Напротив, этим занимаются ради того, чтобы сделать его как можно менее реальным или, по крайней мере, чтобы отменить реальность того, что в будущем может показаться или быть сочтено злом. Вот 24-е письмо Сенеки, оно довольно интересно. Сенека говорит: «Если ты хочешь избавиться от всякой тревоги, представь себе, что пугающее тебя случится непременно». Это в самом начале письма. Луцилий в тревоге, он затеял процесс и боится его проиграть. И Сенека в утешение говорит ему: «Если ты хочешь избавиться от всякой тревоги, представь себе, что пугающее тебя случится непременно», представь себе, стало быть, что ты проигрываешь тяжбу. Вообрази себе это — таково правило наихудшего, о чем я только что говорил. «И какова бы ни была беда, найди ей меру и взвесь свой страх. Тогда ты наверняка поймешь, что несчастье, которого ты боишься, или не так велико, или не так длительно».33 Луцилию, таким образом, предлагают представить себе, что он проиграет свой процесс, вот-вот проиграет, что он уже его проиграл, и в наихудшем для него варианте. Но вовсе не для того, чтобы претворить в действительность зло или сделать его более реальным, напротив, чтобы побудить Луцилия найти меру событию и в конце концов убедиться, что зло не так велико и не так длительно. И в конце того же 24-го письма есть целый пассаж, довольно интересный, как раз насчет мыслей о будущем и о соотношении этого мышления о будущем и воображения. Я вам только что говорил в связи с недоверием по отношению к будущему, что одна из причин, по которой ему нельзя доверять, та, что будущее — это некоторым образом апелляция к
воображению. И та неуверенность, в которой мы пребываем по отношению к будущему,* дает если не право, то, по меньшей мере, возможность воображать себе его в наихудших вариантах. И вот надо одновременно и воображать и не воображать себе его в наихудшем виде, точнее, трудиться над тем, чтобы некоторым образом вывести мысль о будущем из-под власти воображения, которому она обычно подчинена, и представлять себе будущее тем, чем оно и является на деле, — ничем, во всяком случае, в качестве несчастья. Вот этот отрывок: «Что случается с детьми, то же бывает и с нами, взрослыми детьми: они пугаются, если вдруг увидят в масках тех, кого любят, к кому привыкли, с кем всегда играют. Не только с людей, но и с обстоятельств нужно снять маску и вернуть им подлинный облик. Зачем ты показываешь мне клинки и факелы и шумную толпу палачей вокруг тебя? Убери эту пышность, за которой ты прячешься, пугая неразумных! Ты — смерть, это тебя недавно презрел мой раб, моя служанка. Зачем ты опять выставляешь напоказ мне бичи и дыбы? К чему эти орудия, каждое из которых приспособлено терзать один какой-нибудь член тела, зачем сотни снарядов, истязающих человека по частям? Оставь все это, от чего мы цепенеем в ужасе. Прикажи, чтобы смолкли стоны и крики и горестные вопли, исторгаемые под пытками. Разве ты — не та самая боль, которую презрел этот вот подагрик, которую терпит другой, страдая желудком, выносит среди удовольствий, которую терпит женщина в родах? Ты легка, если я могу тебя вынести, ты коротка, если не могу».34 Здесь он обращается к смерти, к смерти, которая, когда о ней думаешь, предстает в окружении всех этих пыток, клинков, страданий и пр. И упражнение в praemeditatio malorum должно начинать отсюда, но не для того, чтобы просто вообразить себе все это. Напротив, чтобы не дать разгуляться воображению и спросить себя: но что же скрывается за этими клинками, за страданием терзаемого? Уберем все эти пугала, и что же мы обнаружим? Обыкновенную боль, которую испытывает женщина в родах, от которой страдает подагрик... Не более того. Эта боль, с которой, и правда, может быть сопряжена смерть, она «легка,
* Во французском тексте: a 1'egard du passe явная оговорка или опечатка. - Прил. перев.
если я могу се вынести, и коротка, если не могу». Это, как вам известно, старый афоризм стоиков: либо боль столь невыносима, что от нее умирают, и тогда она — коротка, или она переносима.35 И если она переносима, если от нее не умирают, она — легка. Следовательно, так или иначе, она сведена если не совсем к ничто, то к минимуму.
Итак, вы видите, что praemeditatio malorum — это не попытка представить себе будущее. Это отмена будущего и редукция воображаемого к простой и лишенной устрашающих атрибутов реальности зла, к которой повернулись лицом. Отменить будущее, представив его наступившим, редуцировать реальность зла, лишив его устрашающих атрибутов, — в этом, я полагаю, и состоит цель praemeditatio malorum. Это способ взять на вооружение некую истину, которая поможет нам, когда случится беда, редуцировать к их истинному ядру вес тс представления, которые, не имей мы нужной подготовки, могут взволновать нашу душу и смутить ее. Praemeditatio malorum представляет собой, таким образом, форму paraskeue. Это форма paraskeue, подготовки, в ходе которой мы убеждаемся в нереальности того, что вообразили себе в этом мысленном упражнении. А теперь, с вашего позволения, я перейду к рассмотрению другого упражнения, которое в некотором смысле является продолжением предыдущего к размышлениям о смерти, упражнению в смерти. И затем, коротко — досмотр души (ехаmen de conscience).
Примечания
1 См. лекцию от 17 марта, первый час.
2 «Следовательно, если глаз желает увидеть самого себя (ci mellei
idem hauton), on должен смотреть (bleptcon) в [другой] глаз» (Платон.
Ллкивиад, 133b. M., 1990, т. 1, с. 262).
3 Разбор этого места см.: лекция от 12 января, второй час.
4«Алкивиад», 124Ь, 129аи 132с (см. лекции от 6 января, второй час,
11 12 января, первый час).
5 «Воттак следовало бы воспевать во всем, а величайший и божест-ксннейший гимн петь за то. чю он дал способность понимать все это и путем пользоваться всем этим (hodo khrcstiken)» (Беседы Эпиктета, пит., с. 68).
6 Entretiens, III, 13, 7 (p. 47 (Беседы Эпиктста, цит., с. 175)).
7 «В самом деле, поскольку они [животные] созданы не ради их са
мих, а для служения, было бы нецелесообразно сотворить их нуждаю
щимися еще и в другом. А то смотри, каково было бы нам заботиться
не только о самих себе, но и о баранах и ослах...» (Entretiens, I, 16, 3,
р. 61 (Беседы Эпиктста, цит., с. 67); тот же фрагмент в Lc Souci de soi,
op. cit., p. 61—62).
8 О методе, в частности, о картезианском методе, см. лекцию от
24 февраля, первый час.
9 Гуссерль сам в «Кризисе» предлагает такое видение греческой
рациональности, полагая, что после того как Декарт заново обосновал
ее в «Размышлениях», она получило свое телеологическое (в смысле
все более радикальной постановки вопроса о Разуме) завершение в
трансцендентальной феноменологии. См.; La Crise des sciences euro-
peennes et la Phenomcnologie transcendental с, op. cit., chap. 73, p. 298—
305. (Гуссерль Э. Кризис европейских наук и трансцендентальная фе
номенология. СПб, 2004, § 73, с. 350—358).
10 См. лекцию от 24 февраля, первый час.
11 См. лекцию от 20 января, первый час, об «omnes preoccupati su-
mus» Сенеки (50-с письмо к Луцилию).
12 Темпоральная структура новоевропейского сознания уже рас
сматривалась Фуко в большой главе («Le recul et le retour de Torigine»)
в «Словах и вещах» (Les Mots et les Choses, op. cit., p. 339—346).
13 О stultitia, в частности, у Сенеки, см. лекцию от 27 января, первый
час.
HPlutarqve. De la tranquillite de Tame, 473b / trad. J. Dumortier & J. Defradas, ed. citee, § 14. p. 118.
15id.,473c(p. 118).
16 "Вить веревку Окна» — речь о трудяге Окис, жена которого про
едала все, что он зарабатывал.*
17 Дочери царя Даная, Данаиды (их было пятьдесят), насильно вы
данные замуж за своих двоюродных братьев, закололи (кроме Гипер-
мнестры) в брачную ночь спящих мужей. В наказание они были
осуждены вечно черпать воду дырявыми бочками.
18 См.; Andre J.-M. L'Otium dans la vie morale et intellcctuelle romai-
ne, dcs origins a 1'cpoque augustccnne, op. cit.
19 De la tranquillitc de 1'ame, 473d (p. 118).
20 Философская школа V—IV вв., основанная Аристиппом из Кире-ны. Киренаики исповедовали гедонистическую мораль, рассматривая
* Окн (Genus) — тот, кто в наказание за какую-либо провинность обречен в Аиде вечно вить веревку, которую вечно обгрызает ослица. - Я/жи. перев
удовольствие как нередуцируемый субъективный опыт, целиком заключенный в точке настоящего. Такая этика у Аристиппа не ведет, однако, к погоне за наслаждениями, но предполагает идеал самообладания. См. сведения об этом философе, приводимые F. Caujolle-Zaslawsky в «Diclioimaire dcs philosophes antiques», op. cit., t. I, p. 370—375.
21 «Дело в том, что и боль, и наслаждение являются движением, между тем как отсутствие боли или наслаждения не есть движение [...]. Тем не менее память о благе или ожидании блага не ведет к наслаждению, как это кажется Эпикуру: дело в том, что движение души угасает с течением времени». Диоген Лаэртский, О жизни, учениях... М., 1979. С. 131—132.
22 De la tranqillite de 1'ame, 473d—e (p. 118—119).
23 «Время жизни делится на три времени: то, что было, то, что есть, то, что будет. Из них время, в которое мы живем, кратко; которое должны будем прожить — неопределенно; прожитое — верно и надежно [...] Ведь прошлое — это святая и неприкосновенная часть нашей жизни, неподвластная превратностям человеческого существования, отвоеванная у царства фортуны; его не потревожат больше ни нужда, ни страх, ни внезапные приступы болезни; его нельзя ни нарушить, ни отнять; это наше единственное пожизненное достояние, за которое не нужно опасаться [...] Спокойная и беззаботная душа вольна отправиться в любую пору своей жизни и гулять, где ей угодно; души занятых людей, словно волы, впряженные в ярмо, не могут ни повернуть, ни оглянуться. Вот почему их жизнь словно проваливается в пропасть» (Seneque. De la brevetc de la vie, X, 2—5 / trad. A. Bourgery, ed. citee, p. 60—61 (Сенека. О скоротечности жизни // Сенека. Философские трактаты. Цш., с. 51—52)).
24 Seneque, Lettres a Lucilius, t. IV, livre XVI, lettrc 99, 5 ed. citee,
p. 126—127 (Сенека. Нравственные письма. С. 247—248).
25 «[Эпикур считает, что] всякий человек испытывает горе, видя се
бя в несчастии, даже если эти неприятности предвиденные и ожидае
мые или уже привычные. Ибо неприятность не умаляется от давности
и не облегчается от предвидения: задумываться о будущих неприят
ностях и вообще о будущем — пустое дело, потому что всякая беда до
статочно тяжела, когда приходит. Кто все время размышляет, что с
ним может приключиться, тот живет в вечной муке, и особенно опасна
зга добровольная мука, если ожидаемое зло так и не наступает: вот и
приходится жить в вечном томлении, либо терпя зло, либо воображая
<-'' о». (Ciceron. Tusculancs, t. II, III, XV, 32 / trad. J. Humbert, 6d. citee,
P- 21—22 (Марк Туллий Цицерон. Избранные сочинения. Цит., с. 280)).
26 «Средств к облегчению в юре у такою человека имеется два: во-первых, отвлечься от мыслей о дурном (avocatione a cogitanda mo-
Iestia) и, во-вторых, обратиться к помыслам о наслаждении (revocatio-ne ad conlemplandas voluptaies)» (id., 33, p. 22 (там же, с. 280)).
27 О logos boelhos см. лекцию от 24 февраля, второй час.
28 Lettrcs a Lucilius, t. IV, livrc XIV, letter 91, 3 (p. 44 (Нравственные письма, с. 247—248)).
29 Phitarque. Consolation a Apollonius, 112c—d / trad. J. Defradas &
R. Klaerr, ed. citee, § 21, p. 66—67.
30 Первый раз это письмо разбирается в лекции от 3 марта, второй
час.
41 Leltrcs a Lucilius, t. IV. iivre XVI, leltre 99,32 (p. 134 (Нравственные письма, с. 251)),
5- «Кто сказал „один день", тот дал долгий срок поспешающим бедам; довольно часа, мига, чтобы низвергнуть державу!». (Lcttres a Lu-ciiius, t. IV, Iivre XVI, Icttre 91, 6, p. 45 (Нравственные письма, пит., с. 210)).
33 Leltres a Licilius, 1.1, Iivre III, leltre 24, 2 (p. 101—102 (Нравствен
ные письма, с. 44)).
34 Id., Icttre 24, 13—14 (p. 106 (Нравственные письма, с. 46)).
35 Что-то похожее мы находим у самого Сенеки (см., например,
78-е письмо: «Какую болезнь ты предпочел бы — долгую или корот
кую, но более тяжелую? Если она долгая, в ней бывают промежутки,
она дает срок оправиться и дарит много времени, потому что непре
менно должна развиться, потом пройти. Короткая и стремительная бо
лезнь сделает одно из двух: либо сама кончится, либо тебя прикончит.
Но какая разница, ее ли не будет или тебя? В обоих случаях боль пре
кратится». (Lettres a Lucilius, t. Ill, Iivre IX, lettre 78,17, p. 77 (Нравст
венные письма, с. 155)). Надо, однако, отмстить, что часто образцом
для подобных суждений были эпикурейские максимы, в которых про
должительность относительно легких страданий противопоставлялась
краткости тяжелых: «Боль не бывает непрерывной в теле, но самая
сильная проходит быстрее всего». (Maxime capitale IV // Epicure. Let
tres ct Maximes, ed. citee, p. 231); «Всякой болью нетрудно пренебречь:
та, что мучит сильно, коротка, та, что продолжается долго, мучает не
так сильно» (Sentence Vatican 4, Lettres et Maximes, p. 249).
Лекция от 24 марта 1982 г.
ВТОРОЙ ЧАС
Размышление о смерти: взгляд вперед (sagittal) и ретроспективный взгляд, —Досмотр души у Сенеки и Эпиктета. — Философская аскеза. — Биотехника, испытание себя, объективация мира: вызовы западной философии.
Итак крайней формой мысленного предварения злa будет, разумеется, размышление о смерти, о котором я скажу лишь коротко, поскольку оно представляет собой топос, общее место в философии. Важно, конечно, отметить, что melcte tha-natou появилась на свет вне рамок практики себя, такой, какой она сложилась к началу империи или в эллинистический период: размышление о смерти вам встретится у Платона, пифагорейцев и т. д.1 Следовательно, в размышлении о смерти, о котором я вам теперь коротко скажу, нас интересует не общая и полная история этой столь древней практики; нам важно уловить смену тональности, приобретенные смысловые оттенки, изменение форм, происшедшее с ним в эллинистической и римской практике себя. Размышление о смерти в его общей форме совершенно изоморфно предположению (presumption), прсдумышлению зла, о котором мы только что говорили, по той простой причине, что: [во-первых], разумеется, смерть — не какое-то просто возможное событие, но событие неизбеж-
ное. Не просто событие какой-то степени важности, но событие решающее. И наконец, как хорошо известно, смерть может прийти когда угодно, в любой миг. Стало быть, именно к этому, если угодно, событию, к несчастью par excellence, и нужно готовить себя посредством melete thanatou, особого упражнения, такого, в котором, или при помощи которого, мысленное предварение зла должно достичь своей высшей точки. Но есть что-то, что отличает именно размышление о смерти, вот об этом отличии я и хотел поговорить. В самом деле, в размышлении о смерти, в этом упражнении в умирании, которому отводится совсем особое место и которое все считают столь важным, есть что-то такое, чего нет в других упражнениях, в других формах мысленного предварения зла. И это что-то — особая форма осознания себя, особенный взгляд, которым мы глядим на себя, так сказать, с точки зрения смерти, взгляд, обусловленный подобной актуализацией смерти. В самом деле, излюбленная форма размышления о смерти у стоиков это, как вы знаете, упражнение, состоящее в том, чтобы представлять себе, в согласии с общей схемой praemeditatio malorum, что смерть — вот она, уже здесь, и жить осталось один день. Вот одно из писем Сенеки, оно представляет интерес. Это 12-е письмо, в нем Сенека пускается в спекуляции на тему, с давних пор широко распространенную в античной мысли, что жизнь — это один долгий день со своим, разумеется, утром, которое — детство, полднем — зрелостью и вечером — старостью; что у года, как и у суток, есть свое утро — весна и своя ночь — зима; что каждый месяц — это все равно, что день, и что, в итоге, один день, течение одного-единственного дня показывает, как устроено время жизни или разных возрастов, разных периодов, вкупе составляющих человеческую жизнь.2 Так вот, упражнение, которое Сенека в 12-м письме предлагает Луцилию, в том и состоит, чтобы прожить день так, как если бы не только месяц, год, но и вся жизнь истекали вместе с ним. И надо учесть, что каждый час суток, который нам предстоит прожить, это как бы определенный возраст, так что когда день клонится к вечеру, наступает вечер жизни и близится ее неминуемый закат. Это и будет упражнение последнего дня. Мало просто сказать себе «сегодня я могу умереть» или «вполне возможно, что со мной случится что-то непоправимое, чего я не мог пред-
усмотреть». Этого мало. Надо так построить свой день, так его проживать, как если бы каждая его минута была минутой большого дня жизни, и последняя его минута — последней минутой жизни. И если это удастся, если удастся так прожить день, то вечером, отходя ко сну, можно будет весело, с улыбкой на устах сказать себе: «Прожита жизнь». Марк Аврелий пишет; «Совершенство характера (teleiotes tou elhous) заключается в том, чтобы проводить каждый день как последний».3