Она запротестовала:
— Как же это вы хотите выгонять из дома жену вашего командующего?
— Как так? — полюбопытствовал офицер.
— Да очень просто, потому что я жена генерала Деникина. Последовал взрыв веселого смеха.
— Ну, барышня, если вы жена генерала Деникина, то я в таком случае — персидский шах! Пошутили, и довольно. А теперь поторапливайтесь, мы устали, не заставляйте нас ждать!
И молодой особе, жившей под фамилией Ксения Чиж, не без труда удалось, наконец, доказать, к большому смущению офицеров, что она действительно жена командующего Добровольческой армией.
За время жизни Ксении Васильевны в Ростове был с ней и другой курьезный случай.
Студент местного университета, племянник армянской семьи, в чьем доме она остановилась, обратил внимание на скромную и привлекательную девицу Чиж, «беженку из Польши». Он представился ей и, узнав, что в городе у нее нет знакомых, решил ее развлекать.
Он начал захаживать к ней, и кончилось тем, что попросил Ксению Васильевну стать его женой. Отказ его не смутил, пылкий армянин продолжал настаивать на своем. Но с переездом Ксении Васильевны из Ростова в Новочеркаоск роман неожиданно для молодого человека оборвался. Когда же он узнал, что девица, которая так ему понравилась, оказалась женой генерала Деникина, он перетрусил не на шутку. Боясь, что муж, суровый генерал, до него доберется, он бежал из Ростова, долго скрывался в окрестностях и вернулся только тогда, когда его встревоженная семья, снесясь с Ксенией Васильевной, смогла его заверить, что командующий Добровольческой армией и не помышляет о страшной мести. И в самом деле, эта история даже развеселила Антона Ивановича, и он подтрунивал над своей жеиой и над ее «похождениями». Но в свои домашние дела он, как правило, не посвящал посторонних и на эту тему никогда ни с кем, кроме жены, не говорил.
То, что происходило на Дону, — и радовало Деникина, и в то же время настораживало.
Немецкие войска, перейдя через донскую границу, заняли западную часть области до железной дороги Воронеж — Ростов, оккупировали Таганрог и Ростов. Новочеркасска немцы не тронули. И там из представителей восставших станиц был образован Круг спасения Дона. Он собрался 28 апреля (когда большая часть области была еще в руках большевиков) и 3 мая избрал Донским атаманом генерала Петра Николаевича Краснова.
Антон Иванович знал Краснова с февраля 1904 года, но знакомство было поверхностным. Впервые он встретил его в поезде Сибирского экспресса, когда оба ехали к театру военных действий против Японии. Капитан Деникин направлялся на Дальний Восток воевать, а подъесаул Краснов ехал туда в качестве военного корреспондента «Русского инвалида», официальной газеты военного министерства. Деникин читал потом газетные статьи Краснова и находил их талантливыми. Но, будучи сам автором заметок на военные темы и хорошо зная военный быт, он замечал в статьях Краснова коробивший его элемент «поэтического вымысла в ущерб правде». Ту же склонность разукрашивать факты заметил он и в беседах с Красновым во время их длинного совместного путешествия. В годы первой мировой войны Деникин и Краснов встречались два или три раза, когда генерал Деникин уже занимал видные командные посты в армии. Затем, во время быховского заключения, Антон Иванович из газет узнал, что Краснов, назначенный после генерала Крымова командиром 3-го конного корпуса, был направлен Керенским против большевиков, только что захвативших власть в Петрограде. Он слышал, что Краснов был арестован, но ему удалось бежать на Дон.
После избрания Краснова Донским атаманом Деникин решил внимательнее присмотреться к его деятельности. Она смущала Антона Ивановича чрезмерным стремлением к сотрудничеству с немцами. Тем не менее Деникин не мог не признать за новым атаманом большой энергии и таланта администратора. Он с одобрением смотрел на то, как Краснов, не теряя времени, принялся за формирование вооруженных сил.
Человек властный, способный, Краснов, которому тогда исполнилось 49 лет, быстро прибрал к рукам все административные функции местной власти. До созыва Большого круга (парламента) в середине августа он являлся единоличным правителем постепенно освобождавшейся от большевиков Донской области. Все законы, введенные как Временным правительством, так и Советом Народных Комиссаров, были отменены. Впредь до издания новых законов Донская область управлялась на основании законов дореволюционной России. «Отметалось все, — говорил Краснов, — что громко именовалось «завоеваниями революции» и «ее углублением». Однако, несмотря на возврат к старым порядкам и на монархические убеждения Краснова, он определенно проводил идею полной автономии Дона. Для него Дон становился самостоятельным государственным организмом со своей армией, с иностранной политикой, таможней, со своими денежными знаками, флагом и народным гимном.
Это не нравилось Деникину, девизом которого была «единая, неделимая Россия».
А так как дальнейшая судьба Донской области, по мнению атамана, всецело зависела от немцев, то генерал Краснов, убежденный в конечной их победе над союзниками, безоговорочно принял германскую ориентацию.
Это обстоятельство еще меньше нравилось Антону Ивановичу.
15 мая по инициативе генерала Деникина в станице Манычской состоялось свидание командующего Добровольческой армией с Донским атаманом. Хотелось сблизить интересы добровольцев и Дона и разработать общий план действий. Кроме генералов Деникина и Краснова в совещании участвовали Алексеев, Романовский, Кубанский атаман Филимонов, несколько офицеров и прибывший с атаманом генерал А. П. Богаевский, участник Первого похода, принявший в Донском правительстве посты управляющего отделом иностранных дел и председателя Совета управляющих отделами правительства. Болезнь генерала Алексеева, обострившаяся после тягот Первого похода, подорвала его силы. В этот день ему очень нездоровилось. Закрыв глаза, с усталым и измученным лицом он молча сидел за столом, лишь изредка вставляя свои замечания.
На этом заседании с печальной очевидностью стало ясно, что Деникина и Краснова разделяли не только различия в характере, но и полное расхождение в их политических оценках и подходах к стратегии.
Трения возникли с момента открытия совещания. Генерал Деникин раскритиковал «диспозицию», составленную атаманом, в которой для овладения Батайском намечались совместные с немцами действия против большевиков. В довольно резкой форме он сказал, что Добровольческая армия не может иметь ничего общего с немцами.
Тогда, чтобы придать своему положению больший вес и авторитет, «атаман дал понять генералу Деникину, что он уже более не бригадный генерал, каким знал атамана на войне Деникин, а представитель пятимиллионного свободного народа и потому разговор должен вестись в несколько ином тоне».
Эта фраза, заимствованная из воспоминаний атамана Краснова (который сам о себе писал в третьем лице), не произвела, однако, желаемою эффекта. Все присутствовавшие знали, что Краснов был выбран атаманом 12 дней назад лишь небольшой частью Донской области, которая освободилась к тому времени от большевиков, что избравший его Круг спасения Дона состоял из случайных людей и не мог претендовать на авторитетность, что «свободный пятимиллионный народ»более чем наполовину находился под большевиками, а следовательно, не был свободным, население всей Донской области (включая иногородних, которые генерала Краснова не жаловали) равнялось лишь четырем, а не пяти миллионам, и, следовательно, атаман и здесь не удержался, чтобы для пущей важности не разукрасить факты.
Этот поэтический «вымысел в ущерб правде»напомнил Деникину первую его встречу с Красновым. Но если эта черта красновского характера тогда его только коробила, то теперь раздражала. Слишком важным и ответственным казался момент их встречи, чтобы выдвигать на первый план вопросы личного самолюбия, пускать друг другу пыль в глаза.
Сразу возникли серьезные разногласия и по вопросу о дальнейших действиях Добровольческой армии. Атаман настаивал, чтобы армия, отбросив мысль о ближайших действиях на Кубани, немедленно двигалась на северо-восток, в направлении к Царицыну на Волге. Там, говорил он, имеются пушечный и снарядные заводы, громадные запасы военного снабжения, армия перестанет зависеть от казаков и приобретет чисто русскую базу.
Никто из присутствовавших на совещании не знал тогда, что генерал Краснов тайно от всех еще 4 мая отправил письмо гетману Скоропадскому, прося его обратиться к германскому главнокомандующему в Киеве Эйхгорну с ходатайством о занятии Царицына германскими войсками!
Военные планы Деникина шли вразрез с планами Краснова. Он намечал движение своей армии в направлении как раз противоположном. Вместо похода на север он хотел двигаться на юг. Да и вопрос о немедленном движении, независимо от направления, был в тот момент неосуществим.
Отвечая Краснову, Антон Иванович изложил то, что считал ближайшей задачей Добровольческой армии, а именно —освобождение Задонья и Кубани. Он подробно объяснил, что немедленное движение на север при враждебности немцев могло для него закончиться катастрофой. Имея исходный пункт для своего наступления на территории Дона, то есть области, подверженной германскому влиянию, Добровольческая армия могла оказаться окруженной с трех сторон серьезными препятствиями: немцами — с запада, большевиками — с севера в Волгой — с востока, куда при желании немцы легко могли бы сбросить армию.
Кроме того, движение на север лишило бы ее большого пополнения с Украины, Кубани, Северного Кавказа и Крыма, и в особенности офицерства, которого за Волгой было мало.
Освобождение Задонья и Кубани обеспечивало возможность контролировать всю южную границу Донской области на протяжении четырехсот километров, открывало пути к Черному морю и в случае победы союзников обещало удобную с ними связь через Новороссийск. Успех на Кубани сулил добровольцам хорошую базу для будущего движения на север.
Другой причиной, говорил генерал, было моральное обязательство перед кубанцами. Они шли под знамена Добровольческой армии и для освобождения собственного края, и для освобождения России. Невыполнение этого обязательства, по мнению Деникина, грозило сильным расстройством армии, и в особенности конницы.
Было еще одно соображение, которое генерал тогда не высказал, но которое играло важную роль в его решении. При движении на сильно укрепленный большевиками Царицын у него оставалась в тылу советская армия Северного Кавказа общей численностью в 80—100 тысяч бойцов. Некоторые из этих советских частей были уже хорошо знакомы Деникину по Первому походу, другие представляли элемент «еще неизведанной силы и духа». Против них он и готовил свой поход. Деникин верил, что военный опыт командования и доблесть добровольцев, несмотря на их малочисленность, принесут победу. Но наступление на Царицын, имея позади себя огромную (хотя и не прочно связанную внутри) силу, Антон Иванович считал безумием.
План генерала Деникина поддержали как генерал Алексеев, так и Кубанский атаман Филимонов.
Генерал Деникин предлагал установить единое командование с подчинением ему донских частей. Но атаман это предложение отклонил категорически.
Следующий вопрос касался получения Добровольческой армией от Дона суммы в шесть миллионов рублей. Эти деньги причитались добровольцам еще по соглашению с атаманом Калединым. Неожиданно для всех Краснов заявил: «Хорошо. Дон даст средства, но тогда Добровольческая армия должна подчиниться мне».
Потеряв терпение, Антон Иванович возразил: «Добровольческая армия не нанимается на службу. Она выполняет общегосударственную задачу и не может поэтому подчиняться местной власти, над которой довлеют областные интересы».
Одним словом, попытка личного сближения потерпела полную неудачу.
Тем не менее, нуждаясь друг в друге, каждая из двух антибольшевистских группировок стремилась достигнуть хоть каких-то практических результатов, найти способ сотрудничества. В конце концов сговорились на том, что Дон будет переправлять Добровольческой армии часть снаряжения, которое сам в свою очередь получит с военных складов на Украине, из запасов бывшего русского Юго-Западного фронта.
Это дало впоследствии повод атаману Краснову съязвить в адрес генерала Деникина. «Да, да, господа! — говорил он, — Добровольческая армия чиста и непогрешима. Но ведь это я, Донской атаман, своими грязными руками беру немецкие снаряды и патроны, смываю их в волнах Тихого Дона и чистенькими передаю Добровольческой армии. Весь позор этого дела лежит на мне!»
Что касалось немцев, захвативших русские боеприпасы на Украине, то они передавали их атаману Краснову не безвозмездно. Дон платил хлебом, шерстью и скотом.
Ни Деникин, ни Краснов не знали тогда, что за два дня до их встречи в станице Манычской с чрезвычайной быстротой начали разворачиваться события огромной важности; армейский корпус, состоявший из чехословаков общей численностью около сорока тысяч бойцов, отказался подчиняться распоряжениям советской власти.
Выступление чехов оказалось началом союзной интервенции. Вскоре англичане появились в Мурманске и Архангельске. Во Владивостоке высадились сначала японские, а затем британские, американские войска, а также небольшой французский отряд из Индокитая. На Дальнем Востоке общая численность союзных войск к концу 1918 года равнялась приблизительно семидесяти тысячам человек. На русском севере, в Мурманске и Архангельске, их насчитывалось около двадцати трех тысяч человек. И в Закаспийской области уже было пять тысяч англичан,
Возможность открытия Восточного фронта против Германии не могла не отразиться на отношении немецкого командования к Добровольческой армии.
Слишком слабая, чтобы представлять из себя угрозу центральным державам, армия Деникина возбуждала в австро-германских офицерах чувство уважения. Они видели: деникинский отряд дал пример высокого патриотизма, чести и рыцарства, то есть тех общепризнанных качеств, на которых поколениями воспитывалось офицерство европейской армии. А потому вначале, несмотря на явную враждебность к себе Добровольческой армии, германский генералитет в Киеве и Ростове осторожно зондировал почву, стараясь расположить к себе русское офицерство. Немцы не препятствовали вербовке добровольцев на Украине. Немецкие коменданты на железнодорожных станциях проявляли даже известную предупредительность в отношении к русским офицерам, ехавшим группами в Добровольческую армию. Они сквозь пальцы смотрели на то, что патроны и снаряды, выданные ими атаману Краснову с украинских складов, частично переправлялись затем в Добровольческую армию.
С выступлением чехословацких войск отношение немцев к армии Деникина резко изменилось. Вербовочный центр добровольцев в Киеве был закрыт, офицеры, работавшие в нем, арестованы, лиц, следовавших в армию через Украину в офицерских эшелонах, начали задерживать. Германские власти потребовали немедленного сбора всех военнопленных, подданных Австро-Венгрии. Это требование относилось и к отряду в 300—400 человек чехословаков, входивших в инженерный батальон Добровольческой армии и проделавших с ней Первый поход. На тревожный вопрос представителей батальона генерал Деникин заявил, что защиту своих соратников считает вопросом чести и что, несмотря на желание избегать столкновения с немцами, он не остановится в случае нужды даже перед боем.
Тревожные сведения об опасности, угрожавшей армии со стороны немцев, дошли до генерала Деникина подпольным путем через верных ему офицеров, поступивших на службу в советский Генеральный штаб. Антону Ивановичу сообщили, что министр иностранных дел Германии обратился к Советскому правительству с нотой, требовавшей немедленного прекращения чехословацкого движения, удаления союзников из Мурманска и Архангельска и подавления мятежа генерала Алексеева. Тайное донесение Деникину из Москвы о германо-советских переговорах заканчивалось следующей фразой:
«Если советская власть окажется не в состоянии достигнуть указанных выше задач собственными силами, то она не должна противодействовать продвижению для этих целей немецких сил по территории России... Немцы видят наибольшую для себя опасность именно в Добровольческой армии и в генерале Алексееве».
Таким образом, опасение генерала Деникина о возможности германского вмешательства в случае движения его армии на Царицын имело серьезные основания. Оставляя в покое армию, занятую освобождением Кубани, немцы не допустили бы ее продвижения к Волге, где уже возникал новый антибольшевистский фронт и где добровольцы могли попасть в западню между немцами и большевиками.
В окружении атамана Краснова были люди, не сочувствовавшие его позиции в отношении немцев. Они держали штаб генерала Деникина в курсе переговоров, которые Донской атаман тайно от Добровольческой армии вел с высшими германскими кругами. И подробности этих секретных переговоров возбуждали в добровольческом командовании чувство тревоги.
Выяснилось, что атаман отправил два собственноручных письма императору Вильгельму. Содержание первого письма не вызывало опасений. Но текст второго не на шутку встревожил генералов Алексеева и Деникина.
Следуя своему «поэтическому вымыслу в ущерб правде», Краснов писал германскому императору не только от имени Войска Донского, но и от лица никогда не существовавшей федерации «Доно-Кавказского союза», образованного, как писал Краснов, из Донского, Кубанского, Терского, Астраханского войска, из калмыков Ставропольской губернии, а также из горных народов Северного Кавказа. Все эти области, кроме Дона, были еще в руках большевиков. А представители их, находившиеся в Новочеркасске, определенно высказались против проекта атамана Краснова создать Доно-Кавказскую федерацию.
В своем длинном письме Краснов просил, между прочим, германского императора «содействовать к присоединению к войску (Донскому) по стратегическим соображениям городов Камышина и Царицына Саратовской губернии, и города Воронежа, и станции Лиски, и Поворино»и сообщил, что «всевеликое Войско Донское обязуется за услугу Вашего Императорского Величества соблюдать полный нейтралитет во время мировой борьбы народов и не допускать на свою территорию враждебные германскому народу вооруженные силы, на что дали свое согласие и атаман Астраханского войска князь Тундутов и Кубанское правительство, а по присоединении остальные части Доно-Кавказского союза».
В послании к Вильгельму была и цветистая фраза о том, что «тесный договор сулит взаимные выгоды, и дружба, спаянная кровью, пролитой на общих полях сражений воинственными народами германцев и казаков, станет могучей силой для борьбы со всеми нашими врагами».
Если добровольческих генералов и могла позабавить мысль о том, что Краснов не постеснялся втирать очки даже главе германского государства, то другие заявления в письме атамана не вызывали чувства юмора ни у Алексеева, ни у Деникина.
Как мог Краснов, говорили они, с одной стороны, толкать их на Царицын, с другой — заверять немцев, что не допустит на свою территорию враждебных Германии вооруженных сил?
«В лице генерала Краснова, — писал Алексеев Деникину, — немецкие притязания нашли отзывчивого исполнителя».
Что касалось Антона Ивановича, то он отлично понимал тяжелое положение, в котором находилось Донское правительство. Несмотря на личную неприязнь к Краснову, Деникин не осуждал атамана ни тогда, ни впоследствии за то, что в 1918 году он признал Дон не воюющей против Германии стороной, что воспользовался обеспечением немцами 500-километровой западной границы Донской области (от Азовского моря до Воронежской губернии), что приобрел через посредство немцев часть военных запасов бывшего русского Юго-Западного фронта. Деникин сознавал: в тогдашнем положении у Дона иного выхода не было. Но осуждал генерала Краснова за то, что в своих словах и действиях он шел гораздо дальше своего нейтралитета, «становясь в вассальные отношения к Германии», признавая за немцами право распоряжаться русскими землями — Воронежем, Камышином, Царицыном...»
Для Антона Ивановича красновская политика «была или слишком хитрой, или слишком беспринципной». Он считал, что во всех ораторских и письменных проявлениях атамана «была одна чисто индивидуальная особенность характера и стиля, которая тогда... приводила многих к полной невозможности отнестись с доверием к его деятельности».
И все же, несмотря на взаимную антипатию, отношения между руководителями Добровольческой армии и атаманом никогда не прекращались
Этого нельзя было сказать о связи между добровольческим командованием и Украиной. Для Деникина гетманская Украина была креатурой немецкой политики, и вести переговоры с ней ему не хотелось. Гетман был пешкой в германских руках и добровольно вошел в полную от них зависимость. Под диктовку немцев он поддерживал украинский национальный шовинизм, направленный к тому, чтобы порвать культурную и государственную связь с Россией.
Генералу Деникину было необходимо выяснить, что творилось внутри России и, в частности, в Москве, куда в феврале 1918 года перебрался из Петрограда Совет Народных Комиссаров во главе с Лениным. С этой целью, а также для пополнения денежных средств армии он направил в Москву несколько офицеров, в том числе генерала Б. И. Казановича, полковника Новосильцева, полковника Лебедева, А. Ладыженского и других. Они должны были установить связь с подпольными организациями.
Советские органы внутренней охраны находились тогда в зачаточном состоянии, и их агенты не успели еще проникнуть в подполье. Но если у большевиков, опытных в конспиративной работе, политический сыск и контрразведка были лишь в зародыше, то добровольцы, не имевшие понятия об этом, относились к ним чрезвычайно наивно. Примером может служить эпизод с генералом Казановичем. Храбрый строевой офицер, несколько раз раненный во время первой мировой войны, с незажившей раной, полученной во время добровольческой кампании, он, казалось бы, меньше всего подходил к роли конспиратора. «Каково же было мое удивление, — рассказывал Казанович, — когда генералы Деникин и Романовский, вкратце ознакомив меня с обстановкой, задали вопрос: не соглашусь ли я поехать в Москву? Я ответил, что предпочел бы заниматься своим прямым делом, то есть драться с большевиками, но, конечно, не отказываюсь от всякого поручения, раз оно необходимо для армии... Меня стали убеждать, доказывая, что послать решительно некого. И я должен был согласиться, заметив, что это напоминает мне поручение, даваемое сказочными царями: «поезжай — не знаю к кому и привези — не знаю что», и простился со словами: уж не надоел ли я вам и вы хотите просто отправить меня на виселицу?»
Любительский подход к конспирации особенно ярко проявился в бумагах и документах, которые генерал Казанович имел при себе. Он вез с собой письма генералов Алексеева и Деникина, удостоверение личности от Добровольческой армии «для предъявления лицам, со стороны которых можно было ожидать сочувствие», фальшивый паспорт с вымышленной фамилией, свидетельство Донского правительства с указанием фамилии иной, чем в паспорте... И несмотря на все компрометирующие улики, Казановича никто не обыскивал, и он благополучно завершил свою миссию, пробыв в Москве целый месяц.
Исключительное внимание генерала Деникина привлекал вопрос о большевистских вооруженных силах, о том, что они из себя представляли в тот период. На юге ему пришлось столкнуться с дезорганизацией красных частей. Но сведения, доходившие из Москвы, указывали на крупные сдвиги в военной стратегии. Создавалось впечатление, что Советское правительство, поняв полную несостоятельность Красной гвардии, увидело необходимость иного подхода к организации вооруженных сил и стремилось перейти от принципа добровольчества к общей мобилизации.
В руки к Деникину попал советский приказ, упраздняющий войсковые комитеты, отменяющий выборное начало. Выяснилось, что большевики восстановили всеобщую воинскую повинность, взяли на учет старых офицеров, привлекли на службу офицеров Генерального штаба, основали инструкторские школы для подготовки командного состава.
Мобилизуя офицеров старой армии, советская власть рисковала. Господствующая партия отдавала себе в этом ясный отчет, и, чтобы обезвредить специалистов, большевики ввели такую систему принуждения и террора, против которой осмеливались идти лишь люди невероятной силы духа. Был учрежден институт заложников. За каждого офицера, перешедшего к классовым врагам, отвечали все члены его семьи — родители, жена, братья, сестры, даже дети. Ограждая себя от возможного саботажа, советская власть еще в марте 1918 года создала институт военных комиссаров, которым поручался политический контроль над всей организацией и жизнью армии. Комиссар не должен был вмешиваться в военные распоряжения специалистов, но ответственность за возможную измену командного состава ложилась на него.
Кроме офицеров большевики привлекли в 1918 году в Красную армию около 130 тысяч бывших унтер-офицеров старой армии. Они сыграли немалую роль в конечном исходе борьбы.
К ноябрю 1918 года Красная армия насчитывала до полумиллиона штыков и сабель, а к концу декабря того же года численность армии.дошла до 800 тысяч человек. Призванные по мобилизации были чрезвычайно неустойчивы. Но ядром формирований явились коммунистические ячейки во всех отрядах и полках, а также старые солдаты и унтер-офицеры, сделавшие военную службу своим ремеслом. Из латышей, служивших в старой армии и оторванных от родины германской оккупацией, были сформированы латышские полки. Они оказались надежным оплотом советской власти.
В отряды «интернационалистов»вошли военнопленные венгры, немцы, отчасти славяне. Попали туда также китайцы и корейцы. В первые годы войны царское правительство выписало их с Дальнего Востока в качестве неквалифицированной рабочей силы. Около 200 тысяч китайцев и 200 тысяч корейцев оказалось таким образом в России в момент большевистского переворота. Оставшись без заработка, они записались в Красную армию и оставили по себе недобрую память зверскими расправами с арестованными и пленными.
События первой половины 1918 года, несмотря на их грандиозный размах и огромное значение, служили генералу Деникину лишь фоном, на котором он обдумывал и тщательно разрабатывал свои ближайшие военные планы, а именно, детали кампании, получившей название Второго кубанского похода.
Разработкой плана этой кампании и проведением его в жизнь генерал Деникин заслужил не только похвалу друзей, но и признание своих критиков и врагов.
Глава 17:
Второй Кубанский поход.
«Нас было мало, — вспоминал генерал Деникин о выступлений своей армии во Второй поход на Кубань, — тысяч против 80—100 тысяч большевиков. Но за нами — военное искусство... В армии — порыв, сознание правоты своего дела, уверенность в силе и надежда на будущее?».
У добровольцев было лишь двадцать одно орудие и два броневика. В распоряжении красных имелось свыше сотни орудий, большое количество пулеметов, артиллерийских снарядов, ружейных патронов. Но советские войска были плохо организованы, а их командный состав вел жестокую борьбу с гражданской властью и враждовал между собой.
Благодаря создавшейся неразберихе силы северо-кавказских войск большевиков, по словам Антона Ивановича, «не поддавались точному учету». Даже советский Генеральный штаб в Москве имел о них лишь относительное представление. Однако в отрадной для добровольцев картине большевистских раздоров имелся элемент, тревоживший генерала Деникина: войска бывшего русского фронта против турок, зажатые ходом событий в тесном районе между Доном и Кавказским хребтом, не имели возможности распыляться по России с такой же легкостью, как солдаты русских армий европейских фронтов. Антон-Иванович предвидел, что они могли стать почти «неистощимым и хорошо подготовленным материалом для комплектования Северо-Кавказской Красной армии».
Несмотря на свою малочисленность, армия генерала Деникина была разделена на три пехотные, одну конную дивизии и одну конную-кубанскую бригаду. Казалось бы,, такое громкое название, как дивизия, не соответствовало скромному количеству бойцов, но организация армии была продумана и имела большой практический смысл.
«Добровольческие части, — писал Антон Иванович, — формировались, вооружались, учились, воспитывались, таяли и вновь пополнялись под огнем, в непрестанных боях».
В ночь с 9 на 10 июня выступила в поход армия. Ближайшей целью кампании был захват Екатеринодара. Но до этого требовалось пройти через четыре оперативные фазы:
1. Обеспечить тыл со стороны Царицына и, следовательно, прервать железнодорожное сообщение Северного Кавказа с Центральной Россией. Это достигалось путем захвата узловой станции Торговая, а к северо-востоку от нее — станции Великокняжеская. Передав затем царицынское направление Донскому войску, добровольцы приступили к выполнению второй фазы операции.
2. Круто сворачивая на юго-запад, Добровольческая армия двигалась затем вдоль железной дороги к станции Тихорецкой (от Великокняжеской до Тихорецкой — 150 километров. Там находилось пересечение двух железнодорожных линий; Царицын—Екатеринодар, Ростов—Владикавказ).
3. Овладев Тихорецкой, армия должна была обеспечить свои фланги для дальнейшего наступления на Екатеринодар. С этой целью на правом фланге часть войск направлялась на станцию Кущевку, а на левом фланге — на станцию Кавказскую (обе станции были на магистрали Ростов—Владикавказ).
4. Последней, заключительной фазой операции являлся фронтальный удар по Екатеринодару.
В 216 году до рождества Христова силами, вдвое меньшими, чем у противника, Ганнибал окружил в Апулии при Каннах и полностью уничтожил римскую армию Теренция Варрона.