На месте злачне, тамо всели мя; на воде покойне воспита мя.
Душу мою обрати, настави мя на стези правды, имене ради Своего.
Аще бо и пойду посреде сени смертныя, не убоюся зла, яко Ты со мною еси;
Жезл Твой и палица Твоя, та мя утешиста.
Уготовал еси предо мною трапезу сопротив стужающим мне;
Умастил еси елеом главу мою, и чаша Твоя упоявающи мя, яко державна.
И милость Твоя поженет мя вся дни живота моего; и еже вселити ми ся в дом Господень, в долготу дний.
А из угла комнаты слышу разговор двух моих сослуживцев,- я узнал их по голосу.
— Жаль бедного Князя, — говорит один. — Ещё рано бы ему...
Какое состояние, связи, невеста красавица!
— Ну, насчет невесты жалеть много нечего, — отвечал второй, — я уверен, что шла она за него по расчету.
А вот Князя точно жаль, - теперь и занять не у кого, а у него всегда можно было перехватить.
Сколько нужно, и надолго...
Другой подтвердил:
— Надолго, иные и совсем не отдавали.
А кстати, вероятно, его лошадей продадут дешево; хорошо бы купить Пардара.
Что это, думаю, неужели я умер?
Неужели душа моя слышит, что делается и говорится возле меня, возле мёртвого моего тела?
Значит, во мне есть душа?
Бедный грешник, я в первый раз встретился с этой мыслью!
И подумал:
- Нет, не может быть, чтобы я умер!
Я чувствую, что мне жестко дышать, что мне давит грудь мундир — значит, я жив?
Полежу, отдохну, соберусь с силами, открою глаза.
Как все перепугаются и удивятся!
… Прошло несколько часов.
Я мог исчислять время по бою часов, висевших в соседней комнате.
На вечернюю панихиду собралось множество моих родных и знакомых.
Прежде всех приехала моя невеста со своим отцом, старым князем.
— Тебе нужно иметь печальный вид, постарайся заплакать, если можно, — говорил ей отец.
— Не беспокойтесь, папа, — отвечала она, - кажется, я умею держать себя в руках;
Но, извините, заставить себя плакать — не могу.
Вы знаете, я не любила его;
я согласилась выйти за него только по вашему желанию,
я жертвовала собой ради семейства...
— Знаю, знаю, мой друг, — продолжал старик. — Но что скажут, если увидят тебя равнодушною?
Это потеря для нас — большое горе: твое замужество поправило бы все наши дела.
А теперь где найдешь такую выгодную партию?
Разумеется, этот разговор происходил на французском языке, чтобы псаломщик и слуги не могли понять.
Я один всё слышал и понимал.
Когда все разъехались после панихид, я расслышал над собой плач доброго старика Степана.
Слезы его капали на моё лицо.
— На кого ты нас покинул, голубчик мой! — причитал старик. — Что теперь с нами будет?
Погубили тебя приятели и вином, и всяким развратом, а теперь им до тебя и горя нет!
Только мы, слуги твои, над тобой плачем!
Наступила длинная, бесконечная ночь.
Я стал вслушиваться в чтение Псалтыри, - для меня новое, незнакомое.
Ведь никогда прежде я не раскрывал этой божественной книги.
Господня земля, и исполнение ея, вселенная и вси живущии на ней.
Той на морях основал ю есть, и на реках уготовал ю есть.
Кто взыдет на гору Господню?
И кто станет на месте святем Его?
Неповинен рукама, и чист сердцем, иже не прият всуе душу свою, и не клятся лестию искреннему своему.
Сей приимет благословение от Господа, и милостыню от Бога, Спаса своего.
Вся прошедшая жизнь расстилалась предо мною, будто холст, покрытый разными нечистотами.
Что-то неведомое, святое, чистое влекло меня к себе.
И я дал обет исправления и покаяния!
Дал обет посвятить всю остальную жизнь на служение милосердному Богу, если только он помилует меня!
А если не суждено мне возвратиться к жизни?
Что, если эта «то ли жизнь, то ли смерть» не прекратится?
Что если меня заживо зароют в могилу?..
Не могу теперь высказать всего, что почувствовал я в эту ужасную, незабвенную ночь!
Даже и после, когда воображение представляло мне во сне эту ночь, проведенную в гробу, я вскакивал как безумный, с раздирающими криками, покрытый холодными каплями пота.
Наступило утро, и душевные страдания усилились.
Мне суждено было выслушать мой смертный приговор.
Подле меня говорили:
— Сегодня вечером вынос, а завтра похороны в Невской Лавре.
Во время панихиды кто-то заметил капли пота на моем лице, и указал на них доктору.
— Нет, — ответил доктор, — это испарение от комнатного жара. — Он взял меня за руку и промолвил: — Пульса нет.
Нет сомнения, что он умер.
Панихида закончилась, и какие-то люди подняли меня с гробом.
При этом они как-то встряхнули меня, и вдруг из груди моей как-то бессознательно вырвался вздох.
Один из них сказал другому:
— Покойник как будто вздохнул?
— Нет, — отвечал тот, — тебе показалось.
Но грудь моя освободилась от стеснявших ее спазмов — и я громко застонал.
Все бросились ко мне.
Доктор быстро расстегнул мундир.
Положил руку мне на сердце и с удивлением сказал:
— Сердце бьется, он дышит, он жив!
Удивительно!
Живо перенесли меня в спальню, раздели, положили на постель, стали тереть каким-то спиртом.
Скоро я открыл глаза...
В ногах у кровати стоял Степан, и плакал от радости.
… Нескоро смог я избавиться от житейских дел.
Прежде всего я поспешил отказаться от чести быть зятем знатного старика, и мужем прекрасной княжны.
Потом вышел в отставку,
распустил крестьян в звание природных хлебопашцев,
распродал всю свою движимость,
и нашёл доброе употребление деньгам;
прочие имения передал законным наследникам.
В таких заботах прошел целый год.
Наконец, свободный от земных попечений, я смог искать тихого пристанища, и избрал себе благую часть.
В нескольких монастырях я побывал, и поселился в той пустыне, где и доживаю свой век...
Почтенный отец Гавриил заключил свой рассказ следующими словами:
" На мне вы видите дивный опыт милосердия Божьего.