ВОПРОСЫТЕОРИИ И ИСТОРИИ ГОСУДАРСТВА И ПРАВА
© 2003 г. Б. Я. Бляхман
О СОЦИАЛЬНОЙ ЦЕННОСТИ ГОСУДАРСТВА
Исследование различных аспектов социального государства неизбежно приводит к рассмотрению его социальной ценности. Возникает вопрос: не тождественны ли данные понятия и если не тождественны, то в чем предназначение социального государства?
Поставленная в литературе проблема очень серьезна. С вопросами такой значимости российская теория государства и права, пожалуй, не сталкивалась уже много десятилетий. Необходим объективный и взвешенный анализ, участники которого должны оставить в стороне товарищеские отношения и не грешить симпатиями и антипатиями в этой дискуссии. Речь идет не об именах конкретных лиц (это не суть важно) и даже не столько о научных подходах, а прежде всего о воззрениях в российском обществе[1].
Необходимо отметить, что еще в конце XX века анализ буржуазной государственности и ее ценностей носил явно критический характер в трудах многих российских и зарубежных ученых[2]. Другая часть исследователей явно превозносила роль социалистического государства, несмотря на то, что по их же утверждениям оно должно было постепенно отмирать[3].
Следует отчасти согласиться с точкой зрения В.Е. Чиркина, что новые условия требуют иного прочтения прежних, довольно абстрактных постулатов, их уточнения, наполнения новым содержанием. Словом, нужно идти не назад к пройденному, просто повторяя прекрасные аксиомы, а вперед, в XXI век, истолковывая прежние идеи с позиций не либерально-индивидуалистического, а современного, в известной мере социализированного и коллективизированного общества. Жизнь движется не к рыночной стихии и «цивилизму» (вместо социализма), а к социально-ориентированной рыночной экономике, регулируемой в определенной мере государством, к социальной, а не только политической демократии, к социально-политической, а не формально-юридической справедливости, к сочетанию индивидуальных прав человека с общественными потребностями и коллективными правами различных общностей людей[4].
По его мнению, первые постулаты современных общечеловеческих ценностей (а их истоки были и в древних временах, в христианстве, мусульманстве, иудаизме, конфуцианстве и т.д.) сложились на базе гуманистических идей эпохи Возрождения и последующих событий в Европе и Северной Америке, но сама их характеристика как ценностей утвердилось в науке гораздо позже. Начало этому положили разработки немецких и австрийских авторов в конце XIX–начале XX вв. Сначала речь шла просто о ценностях (определение «общечеловеческие» им было придано позже), под которыми понимались априорные принципы человеческой деятельности. Они использовались в связи с отбором и обобщением исторических факторов (в основном на философско-социологической основе) в исследованиях В. Вильденбанда и Г. Риккерта. Позже М. Шелер составил градацию ценностей (чувственные, гражданские, культурные, религиозные). М. Вебер основное внимание уделял уже социальным ценностям. Предвестник идеологии фашизма О. Шпенглер сформулировал тезис, что каждая цивилизация создает свои ценности. Австромарксисты М. Адлер и К. Реннер к числу социальных ценностей относили не только свободу и равенство, но и справедливость. Американец Дж. Дьюи связывал ценности с их практической полезностью для общества и относил к ним демократию и свободу. Испанец Ортега-и-Гассет особенно настаивал на индивидуальности, француз Э. Мунье, напротив, выступал за коллективизм, видя в нем особую ценность. Свою иерархию ценностей предложил К. Поппер, идеолог «открытого общества». К. Поппер отдавал предпочтение свободе перед справедливостью, считая, что свободу можно осуществить только в открытом обществе, отличном от любого, в том числе социалистического, тоталитаризма. Известный американский социолог Дж. Ролс (он активно занимался и социологическими проблемами права), напротив, утверждает, что справедливость — первая необходимость для социальных институтов, а другой американский автор, Р. Нозик, считает, что, как и в XIX в., абсолютной ценностью является «минимальное государство», созданное для защиты людей и не вмешивающееся в процессы естественного развития общества.[5]
К более раннему периоду становления ценности государства обращается Л.С. Мамут в своей статье «Метаморфозы восприятия государства».[6] «Метаморфозы случались в восприятии не только фигуры, внешних очертаний государства, отмечает Л.С. Мамут, — но и его функциональных свойств, его значения в жизни людей, общества в целом». Анализ взглядов классиков на роль государства (позитивную или негативную) он начинает с Аристотеля.
По Аристотелю, государственность является в высшей степени полезным установлением: она естественно возникает «ради достижения благой жизни», «для самодовлеющего существования». Аристотелю хорошо известны факты «дурного применения власти в государстве». Известны ему также правильные и неправильные его формы. Но даже наихудшая из них, самая неправильная — тирания — не лишает государство позитивного социокультурного смысла. Государство в глазах Аристотеля никогда не предстает злом, антиценностью[7].
Цицерон, как и Аристотель, усматривает в государстве благо, достояние народа. «Если взглянуть на все точки зрения разума и души, — полагает Цицерон, — то из всех общественных связей для каждого из нас наиболее важны, наиболее дороги наши связи с государством. Дороги нам родители, дороги дети, родственники, близкие друзья, но отечество одно охватило все привязанности всех людей».
В представлении этих мыслителей государство — исконно благое состояние; только оно обеспечивает членам политического сообщества возможность реализовывать и развивать свою природу, без него им ни при каких условиях не обойтись. На их взгляд, в каждом из эмпирически данных политических сообществ наличествует эта благотворная сущность государства. Потому все они (даже одиозные по форме, режиму и пр.) остаются необходимыми и позитивными факторами человеческого бытия.
Проблему принятия государственности как таковой, отнесения ее к явлениям, помеченным знаком добра, специфическими средствами решает Аквинат. Он считает государство неотъемлемым моментом универсального, мирового порядка, творцом и распорядителем которого является Бог. Одного этого достаточно, чтобы считать государство объектом священным. Но Фоме Аквинскому ясно, что на великом множестве реальных государств почти (или совсем) невозможно разглядеть признаки священности. Эта ситуация вызывает сильное сомнение в причастности подобных государств к универсальному, мировому порядку, установленному и поддерживаемому Богом.
Снять такое сомнение призвана вводимая Аквинатом дифференциация слагаемых государственной власти. Первое и главнейшее среди них — сущность власти, т.е. отношения господства — подчинения, при которых воля лиц, занимающих вершину социальной иерархии, движет низшими слоями населения. Эти отношения заведены самим Богом. Следовательно, сущность государственной власти неизменно божественна. Второе слагаемое государственной власти — ее форма, т.е. происхождение, способы приобретения. Третье слагаемое — пользование государственной властью.
Аквинат допускает (и признает), что приобретение государственной власти и пользование ею (деяния рук человеческих) могут быть плохими, несправедливыми и даже представлять собой злоупотребления. Иными словами, второй и третий компоненты государственной власти нередко оказываются противными божественной воле. Так «ангельский доктор» в рамках католической теологии развивает и упрочивает подход к государственности, который позволяет, с одной стороны, видеть в ней непреходящую ценность, а с другой — сохранять критический взгляд на некоторые важные аспекты государственности.[8]
Большому числу мыслителей государство представлялось позитивно значимой социальной институцией. Вот точка зрения только двух из них. Не совсем обычно выражал ее в «Духе законов» Ш. Монтескье: «Если бы я мог сделать так, чтобы люди получили новые основания полюбить свои обязанности, своего государя, свое отечество и свои законы, чтобы они почувствовали себя более счастливыми во всякой стране, при всяком правительстве… — я счел бы себя счастливейшим из всех смертных»[9]. Государство, взятое в принципе (а не те или иные особенные, порой несовершенные государства), Гегель рассматривает не просто как благо, ценность, а как сверхценность. Для него государство — «шествие Бога в мире», «земнобожественное существо», «всеобщая и объективная свобода», «действительность конкретной свободы» и т.д. и т.п.[10]
Однако в европейском политическом менталитете одобрительному восприятию государства в качестве блага, весьма нужного и полезного людям порядка человеческого общежития издавна начал противостоять (а подчас это восприятие энергично теснить) влиятельный оппонент — антиэтатистская ориентация, негативный взгляд на государство.
У Августина есть две в корне различные формы организации общественного общежития. Откуда они появились? Знаменитый теолог делит весь человеческий род на два разряда: люди первого из них «живут по человеку», второго — «живут по Богу». Вот эти два разряда людей Августин именует «градами» (обществами, государствами). Град, где «живут по человеку», — «град земной» Людская общность, живущая «по Богу», — «град Божий».[11]
Бытие «града земного», осуждаемого Августином, весьма напоминает действительность исторически существующих политических сообществ. Этот град преисполнен вражды и эгоизма. В нем отношения управления и подчинения выражают господство человека над человеком. Похоть власти здесь в такой же мере одолевает правителей, как и подвластный им народ. Символами «града земного» служат Вавилон (в библейском его описании) либо Римская империя.
Извращенность, дьявольский характер «града земного» — результат воплощения в нем свободной воли человека. Но не той свободы, которая должна употребляться для беспрекословного исполнения божественных заповедей и повиновения божественному руководству. В порядках «земного града» овеществляется та свободная воля, посредством которой люди «живут по человеку», преследуя свои собственные, сугубо человеческие интересы. В «граде земном», стало быть, свобода человека в этой ее конкретной сущности не сковывается. Напротив, он скорее даже способствует утверждению таковой. Стоит заметить, что в позднейшие (после Августина) времена было сравнительно мало тех, кто усматривал наличие прямой положительной связи между государством («земным градом») и свободой индивида.
Справедливости ради, к сказанному надо добавить, что при всей своей нелюбви к «граду земному» Августин тем не менее полагал, что за уже имеющимися политическими сообществами необходимо признать относительно полезную роль, выполняемую ими: удовлетворение в их рамках некоторых экономических потребностей людей, поддержание определенного общего порядка и др.
Негативное восприятие государства вошло в плоть и кровь ряда идеологических установок: анархистских, некоторых либеральных и социалистических (в том числе марксистско-ленинской). Любопытно, что в них государство фигурирует преимущественно не в качестве политически целостной коллективности, а в виде как бы находящегося на определенной дистанции от этой коллективности (стоящего над ней) аппарата, комплекса органов публичной власти. Такие два взгляда на государство взаимозависимы.
Впечатления некоторых ранних либералов, анархистов, социалистов относительно ценности государства объединяет его оценка как фактора, препятствующего самоутверждению личности, эксплуатирующего людей, сковывающего их свободу. Упомянутые идеологи особо подчеркивают то, что государство — чуждое и враждебное индивидам установление — несовместимо с их правами и свободами, со свободой общества в целом. Либералы, анархисты, социалисты словно упускают из поля зрения, казалось бы, очевидную вещь: права и свободы индивидов возникают, рождаются, так или иначе осуществляются и гарантируются исключительно внутри (и посредством) государственно-организованного общества. Вне и помимо данного общества они — пустой звук, их просто-напросто нет[12].
Метаморфозы, происшедшие в истории политической мысли с восприятием конфигурации государства и его функциональных свойств, отложили глубокий отпечаток и на современное политическое сознание (как обыденное, так и теоретическое). Всестороннее обсуждение той неоднозначной роли, которую они сыграли в процессе познания государства, впереди. Но проделанный краткий обзор этих метаморфоз уже позволяет утверждать: шанс на создание адекватного образа государственности и на выработку правильного, конструктивного отношения к ней дает лишь органический синтез точных характеристик всех ее измерений.
В российской литературе справедливо отмечается, что наряду с выполнением сугубо классовых задач, государство выполняет и общесоциальные функции[13].
К выполнению общих дел относится прежде всего осуществление таких элементарных разнообразных коллективных потребностей общества, как организация здравоохранения, образования, социального обеспечения, средств транспорта и связи, строительство дорог, ирригационных сооружений, борьба с преступностью, с эпидемиями, охрана природных ресурсов, меры по предотвращения войны и обеспечению мира и т.п.
Общечеловеческое предназначение государства в более широком смысле состоит в том, чтобы быть инструментом социального компромисса, смягчения и преодоления противоречий, поиска согласия и сотрудничества различных слоев населения и общественных сил; обеспечения общесоциальной направленности в содержании всех осуществляемых им функций.
Сочетая в себе, таким образом, и классовое, и общечеловеческое, государство выступает одновременно и как организация политической власти общества, и как его единственный официальный представитель. Его социальное назначение одновременно охватывает выполнение и общих дел, вытекающих из природы всякого общества, и специфических классовых задач.
Только учитывая общечеловеческое и классовое в государстве, можно достигнуть научной объективности в его изучении, рассматривать его таким, каково оно есть в действительности.
Поэтому трудно согласиться с теми, кто стремится к иной односторонности, предлагая вообще отказаться от классового подхода и рассматривая государство исключительно как инструмент социального компромисса[14]. Классовое и общесоциальное начала государства не должны противопоставляться одно другому.
Вместе с тем следует иметь в виду, что соотношение между общечеловеческим и классовым в государстве в разные эпохи не одинаково, оно не стоит на месте, а динамично отражает реалии социально-экономического и политико-государственного развития, достигнутый уровень прогресса и демократии.
Соответственно в определенных условиях, например в рабовладельческих и феодальных государствах, в буржуазных государствах периода промышленного капитализма, в некоторых буржуазных государствах эпохи монополистического капитала, особенно с тоталитарным режимом, а также в государствах диктатуры пролетариата, в характеристике сущности и социального назначения государства на первый план выступают классовое господство, насилие, подавление.
Раскрывая соотношение общесоциальных и классовых начал (сторон) государства в современных условиях, трудно не заметить, по общему правилу, приоритет общечеловеческих ценностей. Такая гуманистическая тенденция особенно наглядно проявляется в последние десятилетия в развитых государствах Америки и Европы.
Государство, представляющее собой преимущественно орудие социального компромисса, соответствует уровню развития демократии, характеризующемуся идеологическим плюрализмом, гласностью, многопартийностью, свободными выборами, разделением властей, их легитимностью, верховенством закона, охраной прав и свобод личности, наличием высокоавторитетного и независимого суда и т.д.
Демократическое, цивилизованное государство, пределы власти которого, формирование, полномочия, функционирование его органов строго основываются на праве и высшее назначение которого состоит в признании, соблюдении и защите прав и свобод человека и гражданина, является правовым. Ныне это наиболее высокая ступень во всей многовековой истории развития государства.
Закрепление в ст. 1 Конституции РФ нормы о том, что «Российская Федерация — Россия есть демократическое федеративное правовое государство с республиканской формой правления», не означает, однако, что правовое государство у нас уже создано, что ныне существующее государство стало вследствие этого правовым.
В действительности в приведенном положении Конституции РФ правовое государство рассматривается как цель, к которой мы стремимся, с достижением которой связано нынешнее и последующее развитие России. Данный процесс должен быть органически пережит обществом, которое само должно созреть для этого экономически, политически, духовно, юридически. Вместе с тем нельзя не заметить, что процесс формирования и фактического утверждения правового государства находится у нас все еще в начальной стадии, осуществляется не вполне последовательно и недостаточно интенсивно.
Поэтому на первый план ныне все более выдвигается задача тесного соединения теоретических представлений о том, каким должно быть правовое государство, с повседневной конкретной практической деятельностью государственных органов и муниципальных учреждений, общественных объединений, должностных лиц и граждан по его реальному созданию, претворению в жизнь его принципов.[15]
Современное общество не отказывается от ценностей XVIII в., но им придается новое истолкование, они наполняются новым содержанием. В отличие от прежних установок либерального индивидуализма в современных конституциях звучат иные идеи. Вместо положений о безусловном примате личности по отношению к обществу и государству, о священной и неприкосновенной частной собственности, невмешательстве государства («ночного сторожа») и т.д. говорится о возможности государственного регулирования (планирования и др.), о социально ориентированной экономике, социальном государстве, общественных функциях частной собственности, роли трудящихся в обществе и т.д., осуществляется переход от институциональных конституций прошлого (власть и права человека) к социальным конституциям настоящего. Уже в мексиканской Конституции 1917 г. (действует до сих пор) говорилось о «непрерывном улучшении экономического, социального и культурного уровня жизни народа» (ст. 3), утверждалось, что «государство направляет национальное развитие, обеспечивая его целостный характер» (ст. 25). Было сказано о справедливом распределении доходов и богатств между индивидами, группами и социальными классами (ст. 25), о социальной справедливости, о государственном планировании. Веймарская конституция, принятая в 1919 г. в Германии, вошла в историю как первая социальная конституция в условиях капиталистического строя (о мексиканской Конституции знали мало). Федеральный конституционный закон Австрии 1920 г. возвещал об исключении классовых привилегий, аналогичные положения были в чилийской Конституции 1926 г. Конституция Ирландии устанавливала, в частности, что права собственника должны регулироваться в соответствии с принципом социальной справедливости (ст. 43). Звучание новых принципов общественного и государственного строя, основ положения личности, далеких от современных «либертарных» идей, усилилось после Второй мировой войны. Преамбула Конституции Франции 1946 г. (действует и сейчас как часть конституционной французской Конституции) включила широкий перечень социально-экономических прав (не без влияния конституций авторитарного социализма), добавила новые (в частности, о советах предприятий). В ней говорилось о возможности национализации (т.е. о нарушении «священного права частной собственности», провозглашенного французской же Декларацией прав человека и гражданина 1789 г.), об особых правах трудящихся. Итальянская Конституция 1947 г. устанавливала, что частная собственность признается в ограниченных пределах (ст. 42), «публичная и частная экономическая деятельность может направляться и координироваться в социальных целях» (ст. 41). Можно цитировать некоторые похожие положения индийской (1949), египетской (1971), португальской (1976), испанской (1978), бразильской (1988) и других Основных законов, принятых еще до краха системы «авторитарного социализма» на рубеже 80–90-х годов XX в. Новейшие конституции Швейцарии, Финляндии, Венесуэлы, принятые в 1999 г., идут в том же направлении. В Конституции традиционно консервативной Швейцарии звучат положения об обязанностях личности в отношении общества (ст. 6), об ограничениях собственности, об ассоциациях трудящихся, об ограничении личных прав во имя публичных интересов (ст. 26, 28, 36). Есть в этой Конституции даже специальная глава «Социальные цели». Можно цитировать многие другие основные законы, но, видимо, сказанного достаточно, чтобы констатировать: современные концепции развития общества, государства и права, причем концепции, выраженные в законодательной форме, преодолевают крайности индивидуалистического либерализма и пороки «авторитарного социализма».[16]
Крушение «авторитарного социализма» показало: излишнее государственное регулирование (равно как и отсутствие или недостаток его) неприемлемо. Чрезмерное вмешательство государства стесняет естественное развитие общества, ведет к его стагнации и краху. Общество — особая сложно организованная система, а таким системам с позиций синергетики нельзя навязывать пути и способы развития. Управление ими недостаточно анализировать с точки зрения кибернетики как воздействие субъекта на объект с целью приведения последнего в заданное состояние. Сама идея принудительного (т.е. вопреки заложенным в сложных системах объективным закономерностям) управления такими системами может стать тормозом на пути их развития. Опыт «авторитарного социализма» показал, что нельзя жертвовать свободой, демократией, правами человека ради организуемого государством ускоренного экономического развития «любой ценой».
Вывод об отрицательной роли излишнего государственного регулирования подтверждает и опыт социал-демократических правительств некоторых «благополучных» стран (Испания, Норвегия, Швеция). Завышенные социальные услуги со стороны государства (разного рода социальные пособия и др.), которые превышали вклад тех или иных лиц и социальных групп в развитие общества и для реализации которых государство по существу не имело экономических возможностей, а также популистские лозунги приводили к бегству капитала, массовой безработице, социальной напряженности и, как следствие, к поражению социал-демократов на очередных выборах в парламент. Поэтому, принимая концепцию социального государства, современные концепции отношений общества и государства, с одной стороны, отвергают анархическую, неуправляемую рыночную экономику и анархию, как социальный порядок, а, с другой, — предусматривают создание таких институтов, которые гарантируют гармоничное естественное развитие, саморегулирование общества. Общественные объединения, партии возникают на основе саморегулирования, но есть и государственное регулирование — законы об общественных объединениях, о партиях и т.д.
Длительное время в западной литературе эффективным государством считалось государство благоденствия или благосостояния (Welfare State). Выделяют три разновидности такого государства: либеральное, социал-демократическое и корпоративное. В последние годы становится господствующей идея Workfare State (это словосочетание является условным, своего рода игрой слов, возникающей в дискуссии как противопоставление английскому термину, обозначающему государство благоденствия). Это — трудовое государство, благоприятствующее труду. Согласно современному подходу социальное государство типа Workfare State обязано обеспечивать только основные нужды человека (прожиточный минимум, образование, инфраструктуру, здравоохранение) в тех объемах, которые позволяют реальные возможности общества. Сверх этого и во всем остальном человек, строя свое благополучие, должен опираться на собственный труд, вкладывая его в развитие общества, и тогда он сможет получать необходимую долю «общественного пирога» (речь, разумеется не идет о лицах, неспособных к труду). Сторонники этой концепции признают, что осуществить ее непросто: отдельно взятые индивиды и различные группировки в обществе имеют завышенные притязания на долю общественных благ, причем такие притязания не всегда соответствуют реальному вкладу таких индивидов или групп в развитие общества. Но это уже политический процесс, и в его регулировании тоже необходима роль государства. Концепция Workfare State отвергает иждивенчество человека, которое, как считают ее сторонники, порождает идея государства благоденствия. Она требует повышения социальной активности человека[17].
Любое государство можно назвать социальным, поскольку оно существует вместе с обществом и от этого общества производно. Выполняя общие для всего населения функции (а не только классовые), оно в той или иной степени (больше или меньше) является социальным. Определить степень социальности государства в конкретный исторический период его развития можно: во-первых, по уровню жизни населения; во-вторых, по расходной части бюджета, которая идет на социальные цели (здравоохранение, образование, социальное обеспечение и т.д.); в-третьих, по реальной защищенности (а не декларативной) каждого конкретного человека правоохранительными силами государства.
Что касается понятия «социальная ценность государства», то оно является оценочной категорией, которая определяет отношение различных субъектов социального взаимодействия к государству — это могут быть социальные группы со своими интересами, это могут быть отдельные индивиды, это может быть общество в целом, это могут быть другие государства, а также международные организации.
Интересным является и то, что государство как замкнутая организация чиновников тоже имеет свои собственные интересы, которые могут не совпадать (и часто не совпадают) с интересами населения. Поэтому государственный аппарат имеет «интерес в себе» и определяет сам свою собственную социальную ценность. Государство в целом необходимо каждому отдельному чиновнику, именно оно — государство является для служащего высшей социальной ценностью, поскольку государство как система определяет уровень жизни чиновника. Деятельность совокупности государственных служащих, составляющих из себя государственный аппарат и связанных между собой круговой порукой, может быть оценена как изнутри (служащие оценивают деятельность самих себя) так и снаружи (внешняя оценка их деятельности со стороны других субъектов жизнедеятельности). Очень часто внутренняя и внешняя оценка деятельности органов государства не совпадает, что приводит к серьезным политическим противоречиям между государством и обществом.
Следует согласиться с мнением Л. С. Мамута, что центральное звено организационной структуры государства — государственный аппарат. Он осуществляет управление делами общества, публично-властным способом; он же официально представляет все это общество целиком. В число тех дел, которыми «заведует» аппарат государства, входят (наряду с множеством прочих забот) аккумулирование и перераспределение национальных богатств сообразно с задачами, решаемыми государственно-организованным обществом. Бесспорно, к деятельности, именующейся «социальной», госаппарат прямо причастен. Более того, без него она просто невозможна; на нем лежит изрядная доля ответственности за подобную деятельность. Отсюда, однако, не следует, будто государственный аппарат — единственный субъект социальной деятельности, монопольно занимающийся ею. Условием, истоком, постоянным и неотъемлемым компонентом последней является также деятельность субъекта уже другого уровня и масштаба: государственно-организованного общества. Активностью, совокупными усилиями его членов создается вся та масса материальных и социокультурных благ, которая затем (только будучи созданной) может аккумулировать и перераспределяться госаппаратом в потребных обществу целях. Нет произведенной, наличной массы этих благ — нет и почвы для какой-либо социальной деятельности. В конечном счете государство, т.е. государственно-организоВанное общество, а не государственный аппарат, выступает ее генератором и основным, агентом. Стало быть, практически все граждане государства в той или иной форме и мере участвуют в ней. Посему она от них зависит, их интересом детерминируется. К сожалению, в дискуссиях о социальной деятельности государства очень часто проходят мимо данного принципиального значимого обстоятельства. За государство как таковое принимают государственный аппарат. Подмена понятий тут несомненна. Очевиден и тот серьезный вред, который эта (мягко выражаясь) некорректная операция причиняет теории и практике[18].
Социально-политическую основу имеет под собой представление о государстве как учреждении, озабоченном в первую очередь всяческим благодетельствованием индивидов, народа, общества. Пожалуй, именно формула «государство–благодетель» есть итог тех односторонне завышенных характеристик, которые определяют облик рассматриваемого варианта, его идеологический смысл. Государство, поскольку в нем в силу исторической необходимости институционализируется публичная власть, не может не заниматься ведением дел, нужных всему обществу. Альтернативы здесь у него нет. Ф. Энгельс подчеркивал, что «в основе политического господства повсюду лежало отправление какой-либо общественной должностной функции и что политическое господство оказывалось длительным лишь в том случае, когда оно эту свою должностную функцию выполняло»[19]. Отправление государством общественных должностных функций устойчиво изображается по преимуществу в качестве одолжения, до которого властвующие нисходят (призваны нисходить) по отношению к подвластным. Использование при этом таких правильных, совершенно уместных в данном положении слов, как «обязанность», «назначение», «закон», «долг» и прочее, не меняет, однако, содержания: исполнение государством общих дел всего общества в виде услуги, благодеяния со стороны власть имущих.
Ясно, что у идеологов, которые действуют на разных этапах истории, живут при различных государственно-правовых устройствах, сталкиваются с непохожими друг на друга конкретными политико-правовыми проблемами, опираются на различные мировозренческо-философские принципы, не может быть абсолютно одинаковых изображений государства-благодетеля. В таких изображениях проступают отдельные общие черты. Но не столько это роднит их, сколько вкладываемое в них понимание причин, побудительных мотивов деятельности государства в отношении подданных, народа. С этой точки зрения государство не служит людям, обществу, не выполняет своего прямого долга перед ними. Оно милостиво оказывает им услугу, делает одолжение. По-иному трудно квалифицировать те акции, осуществления которых нельзя требовать из-за отсутствия у пользующихся услугами государства соответствующего права (основания), средств, норм и процедур его реализации. Подобная позиция присутствует еще в работах Н. Макиавелли, Т. Гоббса, Г.В.Ф. Гегеля.[20]
По мнению И. Канта, бюрократия, будучи монополистом политического знания, носителем государственного разума, представляет интересы всеобщего, государства в их отношении к особым интересам гражданского общества, его сословий. Вместе с тем она выступает попечителем этих особых интересов. «Поддержание всеобщего государственного интереса и закономерности в этих особенных правах и сведение последних к первым требует попечение лиц, отряженных правительственной властью, государственных чиновников по части исполнительной и высших совещательных, и постольку коллегиальных присутствий, концы которых сходятся в соприкасающихся с монархом верхушках».[21] Правительственная власть, бюрократия, которую Гегель отождествляет с государством, получая полномочия администрировать от имени всеобщего, полагает, таким образом, самое себя конечной целью государства и фактически выдает за всеобщее свой собственный корпоративный интерес.
Бюрократия опекает все без исключения особенные интересы гражданского общества, добивается «полезности содействия сословий» в проведении всеобщего государственного интереса, вовлекает сословия в процесс его осуществления. Но она противится стремлению какого-либо из элементов гражданского общества
подняться до положения субъекта управления государством, равноправного с учреждениями публичной власти. О силе такого сопротивления можно судить хотя бы по тому, что изъятия не делается и для сословного элемента, который является опорой трона, т.е. для дворянства, составляющего господствующий класс общества. «Гегель дает нам эмпирическое описание бюрократии, соответствующее частью действительности, частью же тому представлению, которое сама бюрократия имеет о своем бытии»[22]. Исторический опыт подтверждает реалистичность гегелевского описания роли правительственной власти, бюрократии в условиях монархического строя, подтверждает, в частности, достоверность описания Гегелем позиции, занимаемой правящими кругами, центральной администрацией по отношению к господствующему классу.
ð ð ð ð ð
[1] См.: Чиркин В. Е. Общечеловеческие ценности и современное государство// Государство и право. 2002. № 2. С. 5–13; Мартышни О. В. Справедливость и право// Право и политика. 2000. № 12. С. 9–11; Диденко П. Г., Селиванов В. Н. Право и свобода// Правоведение. 2001. № 3. С. 4–10.
[2] См.: Марчук В. П. «Свободное право» в буржуазной юриспруденции. Киев, 1977; Буржуазная государственная идеология. М., 1982; Мальцев Г. В. Буржуазный эгалитаризм: (Эволюция представлений о социальном равенстве в мире капитала). М., 1984; Критика новейших буржуазных учений о государстве. М., 1982; Критика буржуазных политико-правовых концепций. М., 1977; Гулиев В. Е., Кузьмин Э. Л. Государство и демократия. Критика антимарксистских теорий. М., 1975; Мамут Л. С. Этатизм и анархизм как типы политического сознания. М., 1989; Львов С. А. Критика «философии ценностей» в русской буржуазной политико-правовой мысли (Б.А. Кистаковский): Автореф. дис. на соиск. уч. ст. канд. юрид. наук. Л., 1983; Корнев В. Н. Буржуазно-либеральная государственно-правовая мысль России 1905–1917 гг. (Критический анализ основных аспектов): Автореф. дис. на соиск. уч. ст. канд. юрид. наук. М., 1988.
[3] Лесной В. М. Социалистическая государственность. Закономерности происхождения и функционирования. М., 1974; Косицин А. П. Социализм и государство. М., 1976; Габричидзе Б. Н. Конституционный статус органов Советского государства. М., 1982; Шендрик М. П. Социалистическое общенародное государство. М., 1985; Княгинин В. Н. Социальная ценность социалистического государства: Автореф. дис. на соиск. уч. ст. канд. юрид. наук. Л., 1989; Садовникова Г. Д. Конституционные аспекты формирования российского правового государства: Автореф. дис. на соиск. уч. ст. канд. юрид. наук. М., 1993 и др.
[4] См.: Чиркин В. Е. Указ. раб. С. 6.
[5] См.: Там же. С. 6.
[6] См.: Мамут Л. С. Метаморфозы восприятия государства// Проблемы ценностного подхода в праве. М., 1996. С. 56–67.
[7] См.: Там же. С. 64.
[8] Там же. С. 65.
[9] Монтескье Ш. Избр. произв. М., 1955. С. 160.
[10] Гегель Г. В. Философия права. М., 1990. С. 284, 310, 93, 286.
[11] Цит. по.: Мамут Л. С. Указ. соч. С. 66.
[12] См.: Мамут Л. С. Этатизм и анархизм как типы политического сознания. М., 1989. С. 158–180.
[13] См.: Байтин М. И. О понятии государства// Правоведение. 2002. № 3. С. 12.; Ивано