Евгений Львович Шварц
Родился 9 (21 октября) 1896 года в Казани - умер 15 января 1958 года в Ленинграде. Русский драматург советского периода, прозаик, сценарист. Евгений Львович Шварц родился 9 (21 октября) 1896 года в Казани в семье Льва Борисовича (Васильевича) Шварца (1874-1940), крещённого еврея, студента-медика (позже земский врач), из местечковых мещан, и Марии Фёдоровны Шелковой (1875-1942), русской, слушательницы акушерских курсов, дочери рязанского цехового Фёдора Сергеевича(Евгеньевича) Шелкова (бывшего, согласно воспоминаниям Евгения Шварца, незаконнорожденным ребёнком рязанского помещика Телепнева). В возрасте 7-8 лет Евгений, крещёный в православие, считал себя русским, раннее его детство прошло в переездах, связанных со службой отца: Екатеринодар, Дмитров, Ахтыри, Рязань и др. Дальнейшие детство и юность прошли в Майкопе. В 1914 году Шварц поступил на юридический факультет Московского народного университета имени А. Л. Шанявского, позднее перешел на юридический факультет Московского университета. Но театр интересовал его больше профессии юриста.
С 1925 года стал постоянным сотрудником детских журналов «Ёж» и «Чиж», а первый его рассказ вышел отдельной книжкой. Позже были другие книги для детей: «Война Петрушки и Степки-растрепки», «Лагерь», «Шарики» и др. В 1929 году Ленинградский ТЮЗ поставил первую пьесу Шварца «Ундервуд». Шварц работал много и плодотворно: сочинял повести, рассказы, стихи, пьесы для детей и для взрослых, смешные подписи к рисункам в журналах «Ёж» и «Чиж», сатирические обозрения, либретто для балетов, репризы для цирка, кукольные пьесы для театра Сергея Образцова, киносценарии. По сценариям Шварца снят фильм «Золушка», с Яниной Жеймо, Фаиной Раневской, Эрастом Гариным, фильм режиссёра Григория Козинцева «Дон Кихот» и др. Во время Великой Отечественной войны Шварц продолжал работать в блокадном Ленинграде, отказывался эвакуироваться, но позже был эвакуирован в Киров, где написал пьесы: «Одна ночь» - о защитниках Ленинграда, «Далекий край» - об эвакуированных детях. Когда в Душанбе был эвакуирован Ленинградский театр Комедии, Шварц приехал туда. После войны написал ещё несколько пьес, среди них «Обыкновенное чудо». Е. Л. Шварц умер 15 января 1958 года в Ленинграде. Он похоронен на Богословском кладбище.
Своеобразие творчества
Переосмысление Шварцем "старых" сказочных сюжетов и образов, являющих собой сказочные типы, сообщение им конкретного социально-исторического содержания до сих пор не остаются предметом специального изучения.
Шварц Е. Л. сам помогает своим читателям и зрителям расшифровать смысл своего писательского труда и увидеть жизненную первооснову своих сказок. Разъясняя замысел "Обыкновенного чуда", он писал: "Среди действующих лиц нашей сказки... узнаете вы людей, которых приходится встречать довольно часто. Например, Король. Вы легко угадаете в нем обыкновенного квартирного деспота, хилого тирана, ловко умеющего объяснять свои бесчинства соображениями принципиальными. Или дистрофией сердечной мышцы. Или психастенией. А то и наследственностью. В сказке он сделан королем, чтобы черты его характера дошли до своего естественного предела". Многое в сказке Шварца доходит "до своего естественного предела", но вовсе не теряет при этом своих связей с жизнью. В определенном смысле можно было бы сказать, что он пришел в сказку за правдой, которая всегда нужна людям и в любом случае выступает их помощником и другом. В том же прологе к "Обыкновенному чуду" он подчеркивал, что "в сказке очень удобно укладываются рядом обыкновенное и чудесное и легко понимаются, если смотреть на сказку как на сказку. Сказка рассказывается не для того, чтобы скрыть, а для того, чтобы открыть, сказать во всю силу, во весь голос то, что думаешь".
Добро и зло сталкиваются и сражаются в его сказках с тем большим ожесточением, чем точнее отражается в этой борьбе неприукрашенная и непрепарированная суровая правда жизни. Правда эта многолика и многозначна, и доступной она оказывается только для художников, которые не поддаются губительной иллюзии, будто она уже открылась им когда-то раз и навсегда. Именно потому сказка и живет вечно, что не признает окончательно сформировавшихся характеров и неизменных представлений. Она охотно и внимательно следит за тем, как жизнь меняется, хоть и остается похожей на себя самое. Она радостно принимает в свое лоно новое слово и новое наблюдение, новое понимание и новую истину. Чтобы реже ошибаться и лучше различать цвета, людям полезно слушать и смотреть сказки, которые никогда не кривят душой, не склоняются к умалчиванию даже там, где правда не столь уж привлекательна.
Новое содержание " старых" сюжетов. Шварц и Андерсен
Шварц был во многих отношениях первооткрывателем, а у истинного первооткрывателя всегда есть предшественники. Шварц честно и бескорыстно продолжил поиск, начатый задолго до него. Поверив в Ганса-Христиана Андерсена, своего великого и мудрого единомышленника, Шварц избрал гениального сказочника в посаженые отцы. Именно Андерсен, не одним только словом, но и всем своим художественным делом утвердил Шварца в очень простой, по вечно плодотворной истине.
Следуя своему убеждению, что жизнь в сказках в основе своей развивается совершенно по тем же законам, что и в действительности, Шварц наполнял взаимоотношения своих сказочных персонажей реалиями, которые, возможно, бесконечно знакомы каждому из нас, но далеко не каждым из нас в достаточной степени осмыслены.
Любопытно, что в созданном Шварцем вскоре после прихода к власти Гитлера "Голом короле" новое и неожиданное звучание вполне естественно обрели сюжетные мотивы трех андерсеновских сказок: "Свинопаса", "Нового платья короля" и "Принцессы на горошине". Шварц не совершал никакого насилия, сближая эти сюжеты с новой жизненной проблематикой, ибо в основном не подменял одни черты персонажей другими, а как бы расширял или уточнял их. На место отвлеченных и данных только в самом общем виде психологических характеристик пришли резкие и бескомпромиссные политические оценки. Значения сказки Шварца нисколько не умаляет то, что иные из этих оценок были прямолинейны и в отдельных случаях угадывавшийся в сказке политический подтекст был не слишком глубок.
Уже в самой фигуре тупицы короля, разговаривавшего со своими приближенными на языке одних только диких угроз: "сожгу", "стерилизую", "убью, как собаку", нетрудно было узнать еще только начинавшего вводить свой "новый порядок" взбесившегося фюрера. От сцены к сцене возникали в пьесе прямые ассоциации с картинами диких бесчинств и кровавых преступлений, гнусного мракобесия и воинствующей тупости фашистских правителей. "Пришла мода сжигать книги на площадях, — рассказывал сказочный повар сказочному свинопасу Генриху. — В первые три дня сожгли все действительно опасные книги. А мода не прошла. Тогда начали жечь остальные книги без разбора. Теперь книг вовсе нет. Жгут солому".
Повар рассказывал об этом, со страхом оглядываясь по сторонам, и вместе с интонацией трясущегося, до смерти напуганного и шарахающегося от собственных слов человека неожиданно врывался в сказку беспросветный мрак разнузданного фашистского террора, возникала картина гигантского застенка, в который гитлеровцы превратили Германию. Но сказка оставалась сказкой. По-прежнему возникала на этом мрачном фоне наивная и жизнерадостная интонация сказочника, снова и снова горечь и тревога стирали с его лица умную, понимающую улыбку. "Мы работали у турецкого султана, — заявлял королю явившийся во дворец под видом ткача Генрих, — он был так доволен, что это не поддается описанию. Поэтому он нам ничего и не написал". — "Подумаешь, турецкий султан!" — небрежно бросал король. "Индийский Великий Могол лично благодарил",— продолжал Генрих, и король с тем же пренебрежением отвергал и эту рекомендацию: "Подумаешь, индийский могол! Вы не знаете разве, что наша нация — высшая в мире! Все другие никуда не годятся, а мы молодцы!"(с. 111).
В 1934 году установленный в Германии фашистский режим многим еще казался явлением временным и преходящим, явлением, которое очень скоро будет уничтожено волей и разумом немецкого народа. При этом роковым образом недооценивалась воздействующая сила фашистской демагогии. Худшее из всего, что таилось в человеческих душах, поощрялось и культивировалось фашизмом, возводилось в степень общенациональной добродетели.
Коллизии и характеры Ш. Перро у Е. Л. Шварца
Полная близость с Андерсеном и умение обращаться со старыми сюжетами проявились в творческой натуре писателя далеко не сразу. Его и в молодости привлекали скитающиеся сказочные сюжеты. Он опубликовал на страницах журнала "Чиж" "Новые приключения Кота в сапогах", выступил за несколько лет до "Снежной королевы" со своей собственной "Красной Шапочкой". Уже тогда, в работе над этой самой традиционной и едва ли не самой знакомой детям всех поколений сказкой, он и населил ее удивительно свежими и вполне заслуживающими нашего сегодняшнего читательского и зрительского интереса характерами.
Как-то сам собой отодвинулся при этом на второй план бесконечно знакомый сюжет Перро, развитие событий в котором как бы заранее предрешалось свирепостью волка и добротой и беззащитностью старенькой бабушки. На место знакомых сюжетных перипетий выдвинулись совершенно незнакомые, чудом уловленные сказочником психологические неожиданности. К таким неожиданностям по праву можно было бы отнести и забавные отношения бабушки с внучкой, и глупую и пошлую амбицию волка, и многое другое, способное расширить, обогатить душевный опыт зрителя. Создавая свою собственную сказку, Шварц не рассчитывал на то, что в отношении каждого из ее персонажей сработает давным-давно сложившаяся репутация. Напротив, он стремился как бы заново создать эту репутацию, пользуясь собственными живыми аргументами. И если речь должна была идти о симпатиях к самой Красной Шапочке, то не могло ли сыграть решающую роль то обстоятельство, что девочка не просто правдива и смела, но и на редкость деятельна, и деятельной своей натурой, внутренней активностью и решимостью привлекла к себе сердца самых разных представителей лесного народа.
Среди них можно было встретить и зайчонка, проявляющего особое усердие на занятиях, которые Красная Шапочка проводит с обитателями леса. Девочка учит их быть храбрыми, дружить друг с другом и вместе защищаться от волка. Дружба эта приводит злобного зверя в неистовство: "От этой дружбы житья в лесу не стало. Зайцы дружат с белками, птицы с зайцами. Мне дружба ни к чему. Я все сам, все один". У традиционных персонажей сказки, написанной современным сказочником, обнаруживаются по ходу действия ничуть не традиционные особенности. Не так-то просто было бы без помощи сказочника представить себе медведя не только в виде могучего увальня, но и в обличье капризного и избалованного существа, то и дело обращающегося к Красной Шапочке со своими плаксивыми жалобами: "Мордочка у меня пухнет. Пчелы бессовестные покусали…"
Что же касается волка, то эта гроза всего леса по сути своей существо мелкое и ничтожное. Сказочник выставляет его на посмешище, показывая его хвастливое самодовольство, бестолковость и неспособность жить сколько-нибудь самостоятельно. То и дело старается ему услужить лиса, он охотно пользуется ее подсказками, но тут же, как это и положено такому ничтожеству, как он, огрызается: "Сам знаю". Живые психологические краски, которыми расцвечены характеры зверей, становятся в атмосфере сказки особенно яркими, запоминающимися и заметными; черты, которые в жизни уже не привлекают особого нашего внимания, вдруг обнаруживают свою крайнюю существенность, заставляют приглядеться к себе и всерьез над собой задуматься.
Что и говорить, Шварц многому научился у сказки, но и сам многому научил ее — помог ей жить и действовать в современном мире, подарил ей собственное чутье и собственную проницательность. К этому надо прибавить, что он никогда не прибегал в своих произведениях к поверхностному и недостойному психологическому маскараду. Смысл такого рода маскарада обычно сводится к тому, что зритель с лишенным всякой духовности любопытством отгадывает, кто под кем подразумевается. Истинная художественно-содержательная функция сказок Евгения Шварца и честнее и сложнее.
Здесь тоже происходит узнавание, и узнавание это часто по сути своей не только неожиданно, но и парадоксально. Однако в каждом отдельном случае оно подтверждается, как мы уже видели, богатством психологических примет и подробностей, которые попали в поле зрения сказочника и осветили ему ту или иную жизненную ситуацию. Если сказка оказывается лишенной этих примет и подробностей, она неизбежно приобретает хрестоматийную нейтральность.
Сказка характеров
Чем глубже и тоньше разрабатывал Шварц характеры своих сказочных героев, тем более реальным, целеустремленным и убедительным оказывался и тот общий, большой вывод, к которому он вел своих читателей и зрителей. Рисуя фантастическую фигуру коммерции советника, Шварц придал ему черты умопомрачительного педанта, существа с канцелярскими мозгами, безнадежного врага всего живого на земле. Все у этого отвратительного сухаря разложено по полочкам, занумеровано и, само собой, совершенно обессмыслено. Мучительно скучные, скрипящие, как заржавленное железо, обороты его речи придали коммерции советнику исчерпывающую психологическую ясность. Совершаемые им подлости становились естественными благодаря его манере разговаривать, в упор смотреть на собеседника непроницаемым металлическим взглядом.
Герои Шварца сами изобличают себя оборотами речи, своим убийственным жизнеподобием, странной, но красноречивой обыденностью употребляемых ими слов. В пьесе "Тень" король пишет завещание, обращенное к дочери, и подписывает его совершенно, казалось бы, неуместным в столь торжественном документе словом "папа". Но в том-то и дело, что в этом удивительном завещании — Аннунциата с восторгом рассказывает о нем Ученому — слово это оказалось вполне на месте. Только так и мог подписаться нежданно-негаданно расчувствовавшийся вздорный монарх.
Вообще, короли в сказках Шварца наделены разного рода причудами, которые каким-то очень неожиданным образом кажутся обязательными именно у королей. Король из "Золушки" проявляет свою строптивость в том, что то и дело грозится уйти в монастырь. Весьма экстравагантен вид, в котором он появляется перед зрителями: "Полы его мантии подколоты булавками, под мышкой метелка для обметания пыли, корона сдвинута набекрень".
Таким же психологическим своеобразием отмечен образ короля из "Обыкновенного чуда", "просто короля, какими пруд пруди". "Я по натуре добряк, умница, люблю музыку, рыбную ловлю, кошек, — рассказывает о себе король. — И вдруг такого натворю, что хоть плачь". Оказывается, этот добряк и умница унаследовал от своих предков вместе с фамильными драгоценностями и все подлые фамильные черты. "Представляете удовольствие? Сделаешь! гадость — все ворчат, и никто не хочет понять, что это тетя виновата".
Прямые выражения неожиданно превращаются в идиоматические, наивные, в простоте душевной сделанные признания оказываются похожими на спародированные ходячие житейские истины.
Выводы:
Едва ли можно назвать в нашей литературе имя писателя, который был бы в такой же степени, как Шварц, верен сказке и в такой же степени, как он, предан жизненной правде, глубоким и непреклонным требованиям современности. Из его поля зрения этого писателя никогда не исчезал преображаемый человеком мир, никогда не ослабевал его интерес к современности и своим современникам.
Созданные Шварцем сказочные пьесы имеют в основе своей необычайно конкретное жизненное содержание, именно потому что все, что увидел, заметил или понял сказочник, сохраняет в его творениях свое первородство, сказки его оказываются наполненными огромным и поистине всеобщим смыслом. Вот еще одно доказательство непреложности старой истины: переживает свое время только то, что было прочно связано с ним.
Как всякий истинный художник, Шварц никогда не приносит в жертву излюбленным им жанрам правду жизни; он и в сказках своих остается честным и взволнованным человеком своего времени. При этом он видит дальше и отчетливее многих художников, которые открыто и чуть любуясь своей проницательностью посягают на некие вечные и общечеловеческие темы.
"Одни и те же часы показывают время — и в жизни и в сказке", — заметил Е.Шварц однажды. Своих героев он видел по преимуществу в вымышленном, сказочном обличье; но и одетые в причудливые, фантастические одежды, они — все без исключения — оказывались притягательными для сегодняшних читателей и зрителей тем, что жили по часам, с которыми люди сверяются в действительности. Эту общность нельзя придумать или сконструировать умозрительно — она возникает из самой сущности художнического зрения и мышления и живет, невидимая и неуловимая, в каждом авторском слове.
Удивительное и обыкновенное всегда пребывают у Шварца во взаимопроникновении, потому, что к много удивительного в обыкновенном и так обыкновенно, просто и естественно все удивительное. Евгений Львович Шварц полагал, что как только сам сказочник перестает верить во "всмаделишность" сказочного мира, он перестает быть сказочником и становится литературным шутником и фокусником. Что такое сказки? Философские пьесы, а может быть особого типа психологические драмы?…
Список литературы:
1. https://24smi.org/celebrity/5230-evgenii-shvarts.html