Аналитическая психология и мировоззрение

Немецкое слово «Weltanschauung» (Мировоззрение (нем.). - Перев.) вряд ли можно перевести на другой язык. Исходя из этого обстоятельства, можно признать, что оно имеет своеобразную психологическую особенность: оно выражает не только понятие мира - пожалуй, такое слово можно было бы перевести безоговорочно, - но вместе с тем также и то, как на мир смотрят. В слове «философия» хотя и содержится нечто сходное, однако оно ограничено интеллектуальным, тогда как «мировоззрение» охватывает все виды установок к миру, включая философскую. Так, существуют эстетическое, религиозное, идеалистическое, реалистическое, романтическое, практическое мировоззрения, и это лишь некоторые из возможных. В этом смысле понятие мировоззрения имеет много общего с понятием установки; исходя из этого, мировоззрение можно было бы описать как абстрактно сформулированную установку.

Что тут надо понимать под установкой? Установка является психологическим понятием, которое характеризует ориентированное на цель или, так сказать, «высшим представлением» особое расположение психических содержаний. Если мы сравним наши психические содержания с войском и выразим различные формы установки через особые его состояния, то внимание, например, можно было бы представить в виде сконцентрированной, находящейся в состоянии тревоги армии, окруженной группами разведчиков. Как только силы и позиция неприятеля становятся достаточно известны, состояние изменяется: войско приходит в движение в направлении определенной цели нападения. Абсолютно таким же образом изменяется психическая установка. В то время как в состоянии простого внимания ведущей идеей было восприятие, причем собственно мыслительная работа, так же как и остальные субъективные содержания, насколько это возможно, были подавлены, то теперь, при переходе в действующую установку, в сознании появляются субъективные содержания, состоящие из представления о цели и из импульсов к действию. И подобно тому, как армия имеет командующего с генеральным штабом, психическая установка также имеет общую направляющую идею, которая поддерживается и обосновывается обширным материалом, таким, как опыт, принципы, аффекты и т.п.

Поступают не просто так, реагируя, так сказать, изолированно на определенный раздражитель, но любая из наших реакций или любое наше действие осуществляется под влиянием сложных психических предусловий. Если снова воспользоваться военной метафорой, то мы могли бы сравнить эти процессы с работой главного штаба. Для простых солдат это выглядит так, будто бы они оборонялись, потому что их атаковали, или же они перешли в наступление, потому что увидели врага. Наше сознание всегда склонно играть роль обычного солдата и верить в простоту своего действия. В действительности же сражаются на данном месте и в данный момент, потому что имеется общий план наступления, по которому солдаты уже за несколько дней до этого были переброшены в данный пункт. А этот общий план опять-таки является не просто реакцией на сообщения разведчиков, но творческой инициативой командующего, обусловленной действиями врага, а возможно также, неизвестными простому солдату совершенно невоенными, политическими мотивами. Эти последние факторы имеют очень сложную природу и лежат далеко по ту сторону понимания солдата, если они вообще ясны даже самому командиру. Но и ему тоже неизвестны определенные факторы, а именно его личные диспозиции с их сложными предпосылками. Таким образом, действие армии находится под простым и единым командованием, которое, однако, со своей стороны является лишь результатом взаимного влияния необозримо сложных факторов.

Таким образом, психический акт тоже совершается на основе столь же сложных предпосылок. При всей простоте импульса любой нюанс его особого качества, его сила и направление, его временное и пространственное течение, его цель и т.д. основываются на особых психических предпосылках, равно как и установка, которая со своей стороны опять-таки состоит из констелляции содержаний, многообразие которых вряд ли можно предвидеть. «Я» является главнокомандующим; его рассуждения и решения, его доводы и сомнения, его намерения и ожидания являются генеральным штабом, а его зависимость от внешних факторов является зависимостью командующего от трудно обозримых влияний штаба и оперирующей по ту сторону политики.

Пожалуй, мы не очень перегрузим наше сравнение, если включим в его рамки также и отношение человека к миру - человеческое «Я» в качестве командующего небольшой армией, борющейся с окружающем ее внешним миром, нередко воюющей на два фронта: впереди борьба за существование, позади борьба против собственной мятежной инстинктивной природы. Даже если и не быть пессимистом, все равно наше бытие ощущается скорее как борьба, чем как что-либо другое. Состояние мира является пожеланием, и если достигнуто согласие с миром и с самим собой, то это примечательное событие. Постоянно пребывая в более или менее хроническом состоянии войны, мы нуждаемся в тщательно организованной установке, и если по завершении этого состояния должен наступить продолжительный душевный покой, то соответствующая установка должна обладать еще более высокой степенью подготовки и тончайшей разработки, даже если мирное состояние будет совсем коротким. Ведь для души намного легче жить в состоянии движения, в гуще событий, чем пребывать в состоянии длительного равновесия, так как в последнем случае - если, конечно, не заботиться о своем, возможно, достойном восхищения высоком уровне и совершенстве - грозит удушье в невыносимой скуке. Поэтому мы не ошибемся, если предположим, что Душевные состояния перемирия, то есть бесконфликтные, безоблачные, превосходные и уравновешенные настроения - пока они длятся - всегда основываются на особенно развитых установках.

Наверное, вызывает удивление, что я предпочитаю говорить «установка», а не «мироззрение». Просто-напросто понятием «установка» я откровенно оставил в стороне вопрос, о каком мировоззрении, сознательном или бессознательном, идет речь. Можно быть собственным главнокомандующим и успешно вести борьбу за существование вовне и внутри и даже добиться относительно надежного состояния мира, не обладая сознательным мировоззрением. Но этого нельзя достичь без установки. Мы можем говорить о мировоззрении, пожалуй, только в том случае, если сделана хоть сколько-нибудь серьезная попытка абстрактно или наглядно сформулировать свою установку, выяснить для самого себя, почему и для чего мы так поступаем и так живем.

Но зачем тогда мировоззрение - спросят меня, - если без него и так хорошо? Однако с таким же основанием можно было бы спросить меня: зачем же сознание, если хорошо и без него? Ибо что такое, в конце концов, мировоззрение? Это не что иное, как расширенное и углубленное сознание! Причина, почему существует сознание и почему оно стремится к расширению и углублению, очень проста: без сознания дела обстоят хуже. Очевидно, поэтому мать-природа соблаговолила произвести на свет сознание, самое удивительное творение среди всех ее неслыханных странностей. Почти бессознательный первобытный человек тоже может, приспособиться и утвердиться, но только в своем первобытном мире, и поэтому при других обстоятельствах он становится жертвой бесчисленных опасностей, которые мы играючи избегаем на более высокой ступени сознания. Разумеется, более развитое сознание влечет за собой опасности, которые первобытному человеку даже не снились, но все же остается фактом, что землю покорил сознательный человек, а не бессознательный. Решать, является ли это благоприятным или неблагоприятным в конечном и надчеловеческом смысле, это не наше дело.

Развитое сознание обусловливает мировоззрение. Любое осознание причин и целей является пускающим ростки мировоззением. Любое накопление опыта и знаний означает еще один шаг в развитии мировоззрения. А создавая образ мира, мыслящий человек изменяет одновременно и самого себя. Человек, для которого Солнце по-прежнему вращается вокруг Земли, не такой, как тот, у кого Земля является спутником Солнца. Не напрасно мысль Джордано Бруно о бесконечности представляет собой одно из важнейших начал современного сознания. Человек, космос которого висит в эмпирее, совершенно не похож на того, чей дух озарен видением Кеплера. Тот, кто сомневается, сколько будет дважды два, не такой, как тот, для которого нет ничего более убедительного, чем априорные истины математики. Другими словами, отнюдь не безразлично, есть ли вообще у человека мировоззрение и что это за мировоззрение, потому что не только мы создаем картину мира, она со своей стороны тоже нас изменяет.

Представление, которое складывается у нас о мире, является образом того, что мы называем миром. Именно на этот образ, исходя из его особенностей, мы ориентируемся в нашем приспособлении. Как уже говорилось, это происходит бессознательно. Простой солдат в окопах не посвящен в деятельность генерального штаба. Правда, мы сами являемся генеральными штабами, равно как и главнокомандующими. Однако для того, чтобы оторвать сознание от сиюминутных, возможно даже неотложных занятий, и направить его на более общие проблемы установки, почти всегда необходимо волевое решение. Если же мы того не делаем, то тем самым оставляем нашу установку бессознательной и тогда становимся обладателями уже не мировоззрения, а всего лишь бессознательной установки. Если не давать себе в этом отчета, то основные причины и цели остаются бессознательными и кажется, что все было очень просто и случилось само собой. В действительности же происходят сложные процессы заднего плана, с собственными причинами и целями, процессы, имеющие свои тонкости. Существует немало ученых, стремящихся не иметь мировоззрения, потому что это якобы ненаучно. Но, по всей видимости, этим людям не совсем ясен истинный смысл их действий. На самом же деле этим они умышленно оставляют сами себя в неведении относительно своих направляющих идей, другими словами, задерживают себя на более низкой, первобытной ступени сознания, не соответствующей их возможностям. Не всякие критика и скепсис являются выражением интеллекта, а скорее наоборот; особенно тогда, когда отговариваются скепсисом, чтобы прикрыть недостаток в мировоззрении. Еще чаще не хватает скорее морального мужества, чем интеллекта, ведь видеть мир означает также видеть себя самого, а для этого необходимо немалое мужество. Поэтому отсутствие мировоззрения пагубно в любом случае.

Обладать мировоззрением - значит создать образ мира и самого себя, знать, что есть мир и кто есть я. Но нельзя понимать это буквально. Никто не может знать, что такое мир или же кем является он сам. Но cum grano salis (С известной оговоркой, с осторожностью (лат.). - Перев.) это будет значить: максимально возможное познание. Такое познание требует фактов и не терпит необоснованных предположений, произвольных утверждений, авторитарных мнений. Оно собирает хорошо обоснованные гипотезы, не забывая при этом, что всякое знание ограниченно и подвержено заблуждениям.

Если бы образ мира, создаваемый нами, не воздействовал на нас самих, то можно было бы вполне довольствоваться какой-нибудь красивой или приятной иллюзией. Однако самообман отражается на нас самих, он делает нас нереальными, глупыми и неадекватными. Из-за того что мы сражаемся с иллюзиями, нас одолевает сверхсила реальности, таким способом мы узнаем, сколь важно и сколь существенно обладать тщательно обоснованным и разработанным мировоззрением.

Мировоззрение - это гипотеза, а не предмет веры. Мир изменяет свое лицо - tempora mutantur et n6s mutamur in illis (Времена меняются, и мы меняемся вместе с ними (лат.). Перев.) - ведь он познаваем для нас лишь в виде нашего внутреннего психического образа, и, когда образ меняется, не всегда легко установить, решить, что изменилось - только мир, или только мы, или же вместе с миром изменились и мы сами. Образ мира может меняться все время так же, как все время может меняться наше мнение о нас самих. Каждое новое открытие, каждая новая мысль может придать миру новое лицо. С этим надо обязательно считаться; иначе мы неожиданно окажемся в антикварном мире, а сами превратимся в старомодный пережиток более глубокой ступени сознания. Каждый человек рано или поздно исчерпывает себя, но в интересах живого необходимо отодвигать этот момент как можно дальше, а этого можно добиться лишь в том случае, если мы не позволим застыть образу мира, а каждую новую мысль будем проверять, какой вклад вносит она в нашу картину мира.

Приступая теперь к обсуждению проблемы соотношения аналитической психологии и мировоззрения, я хочу подчеркнуть, что это будет делаться под углом зрения только что высказанной позиции, то есть вопроса: дают ли знания, добытые аналитической психологией, что-либо новое нашему мировоззрению или же нет? Чтобы суметь с пользой изложить этот вопрос, мы прежде всего должны дать отчет, чем по своей сути является аналитическая психология. То, что я обозначаю этим названием, представляет собой особое направление психологии, которое занимается главным образом так называемыми комплексными душевными феноменами, в отличие от физиологической или экспериментальной психологии, стремящейся, насколько это возможно, разложить комплексные феномены на их элементы. Обозначение «аналитическая» проистекает из того факта, что это направление психологии развилось из первоначального фрейдовского психоанализа. Фрейд идентифицировал психоанализ со своей теорией сексуальности и вытеснения и тем самым возвел его в доктрину. Поэтому, когда речь идет о теоретических вопросах, а не о чисто технических моментах, я стараюсь избегать выражения «психоанализ».

Что же касается фрейдовского психоанализа, то он заключается в технике, позволяющей нам вновь возвращать сознанию так называемые вытесненные, ставшие бессознательными содержания. Такая техника являет собой терапевтический метод толкования и лечения неврозов. В основе этого метода лежит представление о неврозах как о результате воздействия развивающегося под влиянием воспитания определенного рода морального отвращения, которое вытесняет из сознания и делает бессознательными неприятные воспоминания и тенденции, так называемые несовместимые содержания. Рассмотренная подобным образом бессознательная душевная деятельность - так называемое бессознательное - представляется главным образом как receptaculum всех тягостных для сознания содержаний, а также всех забытых впечатлений. Но, с другой стороны, нельзя не учитывать, что несовместимые содержания как раз и проистекают из бессознательных влечений, то есть бессознательное является не просто хранилищем, а прямо-таки матерью этих не принимаемых сознанием вещей. Но мы здесь можем сделать еще один шаг: бессознательное продуцирует также и новые творческие содержания. Все когда-либо созданное человеческим духом произошло из содержаний, которые в конечном счете являли собой бессознательные зачатки. Если Фрейд особый акцент сделал на первом аспекте, то я, не отрицая первого, выделил последний. Хотя способность человека обходить и по возможности избегать неприятностей, а потому охотно забывать то, что ему не нравится, - факт весьма существенный, мне все же представляется намного более важным установить, в чем, собственно, состоит позитивная деятельность бессознательного. Рассмотренное с этой стороны, бессознательное представляется тогда совокупностью всех находящихся in statu nascendi душевных содержаний. Эта несомненная функция бессознательного нарушается в основном вследствие вытеснения из сознания, и это нарушение естественной деятельности бессознательного является, пожалуй, важным источником так называемых психогенных заболеваний. Наверное, бессознательное можно понять лучше всего, если толковать его как естественный орган со своей специфической продуктивной энергией. Если из-за вытеснения его продукты не воспринимаются сознанием, то возникает нечто вроде запруживания, неестественной помехи целесообразной функции, точно так же, как если бы была создана преграда на пути оттока в кишечник естественному продукту функции печени - желчи. В результате вытеснения возникают неправильные психические оттоки. Так же как желчь попадает в кровь, так и вытесненное содержание иррадиирует в другие душевные и физиологические области. При истерии прежде всего нарушаются физиологические функции, при других неврозах, таких, как фобии, обсессии и неврозы навязчивых действий, главным образом нарушаются душевные функции, включая сновидения. И если при телесных симптомах истерии и при душевных симптомах других неврозов (а также психозов) можно указать на воздействие вытесненных содержаний, то подобное можно сделать и в отношении сновидений. Сама по себе способность видеть сны является нормальной функцией, но вследствие запруживания она может нарушаться точно так же, как и прочие функции. фрейдовская теория сновидений принимает во внимание и даже объясняет сновидения только под этим углом зрения, как будто они не могут быть не чем иным, кроме как симптомами. Как известно, подобным же образом психоанализ трактует и другие духовные области, например произведения искусства, где, однако, совершенно ясно, что художественное произведение является не симптомом, а подлинным творением. Творческая деятельность может быть понята только из самой себя. Если же она понимается как патологическое недоразумение, которое объясняется так же, как невроз, то такая попытка объяснения приводит к достойному сожаления курьезу.

То же самое касается сновидения. Оно является своеобразным творением бессознательного, и если его истолковывать исключительно в качестве симптома вытеснения, то этим оно только искажается и извращается; такое объяснение бьет мимо цели.

Остановимся теперь ненадолго на результатах фрейдовского психоанализа. В его теории человек представляется инстинктивным существом, которое сталкивается с разного рода барьерами в виде нравственных заповедей, установленных законом и собственным разумом; поэтому он вынужден вытеснять определенные влечения или их составляющие. Цель метода состоит в том, чтобы довести до сознания содержания этих влечений и с помощью сознательной коррекции устранить их вытеснение. Их чреватому риском высвобождению противопоставляется разъяснение, что они есть не что иное, как инфантильные фантазии - желания, которые легко можно подчинить себе разумным образом. Также предполагается, что их - используя техническое выражение - можно «сублимировать», под чем понимается определенный способ их преобразования в целесообразную адаптивную форму. Если кто-нибудь полагает, что это может произойти произвольно, то он, конечно, ошибается. Только абсолютная необходимость может действенно воспрепятствовать исполнению естественного влечения. Там же, где такой нужды или острой необходимости нет, «сублимация» является всего лишь самообманом, новым, на этот раз несколько более тонким вытеснением.

Есть ли в этой теории и в этом осмыслении человека что-либо, на что можно было бы обратить внимание как на способствующее формированию нашего мировоззрения? Я полагаю, вряд ли. Ведущей идеей толковательной психологии фрейдовского психоанализа является хорошо известный рационалистический материализм минувшего XIX столетия. Он не создает другой картины мира, а поэтому также и другой установки человека к миру. Нельзя, однако, забывать, что теории оказывают влияние на установку лишь в самых редких случаях. Гораздо более действенный путь лежит через эмоциональный фактор. Действительно, мне не доводилось видеть, чтобы сухое теоретическое изложение вызывало бы чувства. Я мог бы привести очень подробную статистику заключенных, но мой читатель при этом заснул бы. Однако если я проведу его по тюрьме или по психиатрической лечебнице, то он не только не уснет, он испытает глубокое впечатление. Сделало ли учение кого-либо Буддой? Нет, в душе его пылало зрелище старости, болезни и смерти.

Таким образом, частично односторонние, частично ошибочные воззрения фрейдовского психоанализа, в сущности, ничего нам не говорят. Но если мы ознакомимся с психоаналитическим разбором конкретных случаев невроза и посмотрим, какие опустошения причиняют там так называемые вытеснения, к каким разрушениям приводит пренебрежение важнейшими инстинктивными процессами, то тогда мы испытаем - удачно сказано - сильное впечатление. Нет ни одной формы трагизма, которая в данном случае не являлась бы следствием этой борьбы «Я» с бессознательным. Кто хоть раз ощутил ужас тюрьмы, психиатрической больницы или приюта для престарелых, тот под впечатлением увиденного испытает достойное упоминания обогащение своего мировоззрения. То же самое произойдет с ним, если он бросит взгляд в бездну человеческого страдания, которая открывается за неврозом. Сколько раз я слышал возглас: «Ведь это ужасно! Кто бы мог подумать!» Действительно, нельзя отрицать, что всякий раз, когда пытаешься исследовать с должной добросовестностью и обстоятельностью структуру невроза, испытываешь от деятельности бессознательного сильнейшее впечатление. Показ кому-либо трущоб Лондона тоже бывает благим делом, и тот, кто их увидел, знает больше того, кто их не видал. Но это всего лишь толчок, а вопрос: «Что нужно с этим делать? » - по-прежнему остается без ответа.

Психоанализ сбросил покров с фактов, которые были известны лишь немногим, и даже сделал попытку с этими фактами обходиться. Но какой установкой он для этого располагает? Является ли установка психоанализа новой, другими словами, воздействовало ли то огромное впечатление от него плодотворно? Изменил ли он образ мира и тем самым продвинул ли вперед наше мировоззрение? Мировоззрением психоанализа является рационалистический материализм - по сути, мировоззрение практической естественной науки. И мы чувствуем, что такое воззрение является неудовлетворительным. Если мы стихотворение Гёте объясняем его материнским комплексом, Наполеона как случай мужского протеста, а Франциска - исходя из сексуального вытеснения, то нас постигает глубокое разочарование. Такое объяснение является недостаточным и не удовлетворяет многозначной действительности этих вещей. Куда деваются красота, величие и святость? Ведь это самые жизненные реальности, без которых человеческая жизнь была бы слишком пустой. Где правильный ответ на вопрос о неслыханных страданиях и конфликтах? В этом ответе по крайней мере должно было бы все же прозвучать нечто, что напомнило бы о величии страдания. Однако насколько желательна именно рассудочная установка рационализма, настолько она обходит смысл страдания. Он отодвигается в сторону и объявляется несущественным: много шуму из ничего. Многое попадает под эту категорию, но не все.

Ошибка, как уже говорилось, состоит в том, что так называемый психоанализ имеет хотя и научную, но все же чисто рационалистическую точку зрения на бессознательное. Когда говорят о влечениях, то предполагают выразить этим нечто известное. На самом же деле здесь говорят о чем-то неизвестном. В действительности мы знаем только то, что из темной сферы психики к нам поступают воздействия, которые должны быть когда-либо восприняты сознанием, чтобы избежать тем самым опустошительных нарушений других функций. Совершенно невозможно сказать сразу, какую природу имеют эти воздействия, основываются ли они на сексуальности, на стремлении к власти или на иных влечениях. Просто они, как и само бессознательное, являются двойственными или даже многозначными.

Я уже пояснял раньше, что хотя бессознательное и является хранилищем для всего забытого, прошедшего и вытесненного, но вместе с тем оно является и той сферой, где совершаются все подсознательные процессы, например восприятия, которые слишком слабы, чтобы достичь сознания; наконец, это та материнская почва, из которой произрастает все психическое будущее. И если мы знаем, что в результате вытеснения кем-то неугодного желания его энергия может вмешаться в функционирование других систем, то нам также известно, что если кто-то не может осознать новую, чуждую ему идею, то в результате этого ее энергия направляется на другие функции, вызывая их нарушения. Я много раз наблюдал случаи, в которых ненормальные сексуальные фантазии неожиданно полностью исчезали в тот момент, когда осознавалась новая мысль или новое содержание или же когда неожиданно проходила мигрень, если стихотворение, пребывавшее дотоле в бессознательном, переходило в план сознания. Гак же, как сексуальность может иносказательно выражаться в фантазии, так и творческая фантазия может иносказательно выражаться в сексуальности. Как сказал однажды Вольтер: «En etymologie n'importe guoi peut designer n'importe quoi» (В этимологии бог весть что может означать бог весть что (франц.). - Перев.), и мы то же самое должны сказать о бессознательном. Во всяком случае, мы никогда не можем знать заранее, что есть что. В отношении бессознательного мы обладаем лишь даром «познания после», ведь о положении вещей в бессознательном невозможно знать что-либо a priori. Любой вывод о нем представляет собой допущение «как будто».

При таком положении вещей бессознательное представляется нам большим иксом, где единственно несомненным является то, что из него исходят значительные воздействия. Взгляд на религии в мировой истории показывает нам, сколь значительны эти воздействия в историческом аспекте. Взгляд на страдания современного человека показывает нам то же самое. Только мы несколько иначе выражаемся. Пятьсот лет назад говорили: «Она одержима дьяволом», теперь: «У нее истерия»; раньше говорили: «Он заколдован», теперь это называют неврозом желудка. Факты одни и те же, разве что прежнее объяснение едва ли не более точное. Теперь у нас есть рационалистические обозначения симптомов, которые по сути являются бессодержательными. Ведь если я говорю, что кто-то одержим злым духом, то тем самым я описываю факт, что данный человек, в сущности, не болен по-настоящему, а страдает от невидимого душевного воздействия, овладеть которым он никак не может. Этим невидимым Нечто является так называемый автономный комплекс, бессознательное содержание, которое не может быть подчинено сознательной воле. Когда занимаешься анализом психологии невротических состояний, то обнаруживаешь так называемый комплекс, который ведет себя не так, как содержание сознания, то есть не так, как мы повелеваем, но подчиняется собственным законам; другими словами, он является независимым, автономным, если употребить техническое выражение. Он ведет себя словно домовой, которого нельзя схватить. И если человек осознает комплекс - что соответствует цели анализа, - то он, пожалуй, с облегчением скажет: «Ах, вот что меня так беспокоило!» И по-видимому, этим кое-что достигнуто, а именно симптом исчезает, комплекс, как говорится, разрешен. Мы можем воскликнуть вместе с Гёте: «Мы ведь выяснили!» Но вместе с Гёте мы должны и продолжить: «И все же в Тегеле привидения!» Только теперь открывается истинное положение вещей; то есть мы понимаем, что этот комплекс вовсе не мог бы существовать, если бы наша природа не наделила его скрытой инстинктивной энергией. То, что я под этим подразумеваю, мне хотелось бы пояснить на небольшом примере.

Пациент страдает желудочными симптомами нервного характера, которые заключаются в болезненном сжатии, как при состоянии голода. Анализ выявляет инфантильную тоску по матери, так называемый материнский комплекс. Благодаря этому вновь обретенному пониманию симптомы исчезают, но зато остается тоска, которая с констатацией того, что это не что иное, как инфантильный материнский комплекс, не может утихнуть. То, что прежде было quasi физическим голодом и физической болью, теперь становится душевным голодом и душевной болью. Человек о чем-то тоскует и знает, что связывал эту тоску с матерью лишь по недоразумению. Существует факт неутоленной пока тоски, а ответ на этот вопрос является значительно более сложным, чем сведение невроза к материнскому комплексу. Тоска является настойчивым требованием, мучительной, активной пустотой, про которую подчас можно просто забыть, но которую никогда нельзя преодолеть силой воли. Она появляется снова и снова. Поначалу неизвестно, откуда она берется, пожалуй, даже и неизвестно, о чем, собственно, человек тоскует. Можно многое предполагать, но единственное, что с уверенностью может быть на этот счет высказано, - это то, что по ту сторону материнского комплекса бессознательное Нечто выражает этим свое требование и независимо от нашего сознания, неподвластно нашей критике, оно таким способом дает знать о себе снова и снова. Это Нечто и является тем, что я назвал автономным комплексом. Из этого источника берется инстинктивная энергия, которая сначала поддерживала инфантильное притязание на мать, а так как взрослое сознание вынуждено отклонять и вытеснять такое детское требование как несовместимое, то она тем самым вызывает невроз.

Все инфантильные комплексы в конечном счете сводятся к автономным содержаниям бессознательного. Первобытная душа персонифицировала эти ощущаемые как чужеродные и непонятные содержания в духах, демонах и богах и пыталась с помощью сакральных и магических обрядов удовлетворять их требованиям. Признав тот факт, что этот голод или жажду нельзя утолить ни едой, ни питьем, ни возвращением в утробу матери, первобытный дух создал образы невидимых, ревнивых и притязательных существ, более влиятельных, сильных и опасных, нежели человек, представителей невидимого мира, который все же соединен с осязаемым, причем настолько тесно, что сами духи обитают в горшках. Духи и колдовство - таковы причины болезней первобытного человека. Автономные содержания спроецировались у него на эти сверхъестественные фигуры. Наш мир, напротив, освобожден от демонов - вплоть до малейших остатков. Но автономные содержания и их требования остались. Частично они могли бы выражаться в религиях, но чем более рационализируются и делаются бессодержательными религии - почти неизбежная их судьба, - тем запутаннее и таинственнее становятся пути, по которым к нам все же доходят содержания бессознательного. Одним из самых обычных путей является невроз, хотя поначалу это предполагали меньше всего. Под неврозом обычно понимали только неполноценность, медицинскую «quantite negligeable» (Ничтожно малая величина (франц.) - Перев.). Но как мы видим - это совершенно неверно! Ибо за неврозом скрываются те мощные психические воздействия, которые лежат в основе нашей духовной установки и ее самых влиятельных, направляющих идей. Рационалистический материализм, это, по-видимому, вполне внушающее доверие направление, представляет собой психологическое противопоставление мистицизму. Материализм и мистицизм является не чем иным, как психологической парой противоположностей, точно так же, как атеизм и теизм. Это враждующие братья, два различных метода, пытающиеся каким-то образом справиться с доминирующими бессознательными влияниями, один путем отрицания, другой - утверждением.

Поэтому если от меня требуется назвать самое существенное из того, что аналитическая психология могла бы добавить нашему мировоззрению, то это будет знание о существовании бессознательных содержаний, выдвигающих очевидные требования или излучающих влияния, с которыми volens nolens должно иметь дело сознание.

Наверное, все мои предыдущие рассуждения вызвали бы чувство неудовлетворенности, если бы названное мною автономным содержанием бессознательного Нечто я оставил в неопределенной форме и не сделал бы по крайней мере попытки изложить то, что наша психология эмпирическим путем установила в отношении этих содержаний.

Если бы, как считает психоанализ, этим был дан окончательный и удовлетворительный ответ, например, что причиной тоски является изначальная, инфантильная зависимость от матери, то вместе с таким выводом должно было бы также наступить и облегчение. Существуют такие инфантильные зависимости, которые действительно исчезают при доскональном их осознании. Но этот факт не должен склонять нас к мысли, что так бывает во всех случаях. Всегда остается нечто, иногда, по-видимому, настолько малое, что можно считать случай практически исчерпанным, но порой остаток бывает настолько велик, что ни пациент, ни врач не довольны результатом, вплоть до того, что появляется чувство, будто вообще ничего не было сделано. Кроме того, мне приходилось лечить многих пациентов, которые осознавали свой причинный комплекс вплоть до деталей, однако сколь-нибудь существенным образом это осмысление им не помогало.

Причинное объяснение может быть относительно удовлетворительным в научном отношении, но само по себе оно все же имеет нечто психологически неудовлетворительное, поскольку по-прежнему ничего не известно о цели, лежащей в основе инстинктивной энергии, например о смысле тоски, и столь же непонятно, что с этим надо делать. Если я уже знаю, что причиной эпидемии тифа является зараженная вода, то загрязненный источник остается все же таким, как прежде. Поэтому удовлетворительный ответ будет дан только тогда, когда мы узнаем, что представляет собой это Нечто, которое вплоть до зрелого возраста сохраняло живой инфантильную зависимость, и на что это Нечто нацелено.

Если бы человеческий дух от рождения был абсолютной tabula rasa (Чистая доска (лат.). - Перев.), то этих проблем не существовало бы, потому что тогда в душе не было бы ничего иного, кроме того, что было бы ею приобретено или в нее вложено. Однако в индивидуальной человеческой душе имеется много такого, что никогда не было ею приобретено, поскольку человеческая душа не есть изначально tabula rasa, так же как любой человек не обладает совершенно новым и единственным в своем роде мозгом. Он рождается с мозгом, который является результатом развития в бесконечно длинном ряду предков. Этот мозг получает свое полное дифференцированное завершение в каждом эмбрионе, и если он начинает выполнять свою функцию, то непременно появляются результаты, которые бесчисленное множество раз до него уже продуцировались в ряду предков. Вся анатомия человека является унаследованной, идентичной с анцестральной конституцией системой, которая непременно будет функционировать таким же образом, как и раньше. Поэтому вероятность того, что будет продуцироваться нечто новое, существенно отличающееся от прежнего, бесконечно мала. Следовательно, все те факторы, которые были существенны для наших близких и далеких предков в силу их соответствия унаследованной органической системе, будут существенны также и для нас. Они являются даже необходимостями, которые будут заявлять о себе в виде потребностей.

Мой читатель не должен опасаться, что я буду говорить ему об унаследованных представлениях. Я далек от этой мысли. Автономные содержания бессознательного или доминанты бессознательного, как я их называл, - это не врожденные представления, а врожденные возможности, даже необходимости, направленные на воссоздание тех представлений, которые с давних пор выражались через доминанты бессознательного. Разумеется, каждая земная религия и каждое время имеют свой особый язык, который может бесконечно варьироваться. Однако если в мифологии герой побеждает дракона, рыбу или какое-нибудь другое чудовище, то это различие не так существенно; фундаментальный мотив остается одним и тем же, и это является достоянием человечества, а не преходящими формулировками разных регионов и времен.

Таким образом, человек рождается со сложной духовной предрасположенностью, которая отнюдь не есть tabula rasa. Даже для самой дерзкой фантазии духовной наследственностью очерчены определенные границы, а сквозь вуаль самой необузданной фантастики мерцают доминанты, с древних времен присущие человеческому Духу, Мы бываем весьма удивлены, обнаруживая, что фантазии душевнобольного порой почти идентичны фантазиям первобытного человека. Было бы, однако, удивительно, если бы это было не так.