И промолвила: «ну-ну.
Ладно, мол, живи, давай,
Только, это... совесть знай…
Знай, что, в общем, мой должник,
Что кредит не бесконечен.
Ну, пока, до скорой встречи»
И исчезла в тот же миг.
Смерть не любит суетиться,
Всё равно, своё возьмёт
Улетит сейчас, как птица,
И вернётся в свой черёд.
4
Вылезая из запоя,
Как из грязного белья,
Я глаза свои открою
И заплачу, как дитя.
Как же жизнь хороша!
Нету смерти, ни шиша!
Отступает Мефистофель,
Посрамлённый невзначай,
Вместо водки - пью я кофе
Или чай.
Жить заново. Жить с чистого листа,
Влюбляясь в жизнь, сильнее с каждым разом,
И знать, что ты отныне не обязан
Поддерживать порядок и устав,
Навязанный тебе, самим собой.
Не это ль долгожданная свобода?
От «имиджа» свобода, от народа,
Который - наблюдая твой запой,
Всё ждал, когда, согласно всем законам,
Ты, наконец, подохнешь, где-нибудь?
Ты обманул и их, успев свернуть
Из колеи и выйти из загона.
Страшным было лето. Всё – жара.
Смерть тогда решила, что пора…
Подошла, взглянула, что и как…
Дернул чёрт взять вечером коньяк.
Смерть не торопила – сам хорош,
В глотку литры он ещё в июле
Загонял в себя, как будто пули,
Будто в сердце всаживая нож.
Лето позади уже и осень…
Наступил декабрь. Зима. Снега.
«Отлежусь и брошу». Нет, не бросишь.
Не успеешь бросить, ни фига.
Умер – оттого, что развязал,
Или развязал, когда почуял,
Что к концу приходит срок земной?
Помню – стали мутными глаза,
Бросить пить пытался – ни в какую.
Да и сам – какой-то никакой,
Будто растерявший где-то силы.
Помню, в ноябре меня взбесил он.
Нет, не то. Не он взбесил меня –
С ним происходящая хуйня,
Этот вот кульбит невероятный –
К прежнему, и ниже - ход обратный,
Это Возвращенье – до конца,
Это Превращенье в мертвеца.
Как там у вас идут часы,
Вперёд или назад?
Иль стрелки, как твои усы,
Недвижные висят?
И время встало навсегда,
Как сонная вода
Бездонно- мёртвого пруда
Под толстой коркой льда?
***
Болтается слово, на языке
Болтается, болтается, да не выболтается.
Кончились стишки.
***
Над смыслом всё хлопочешь,
Всё крутишься вокруг
Понять ты что-то хочешь?
А надо ли, мой друг?
Мараешь чистый лист ты
Терзаешь чей-то слух
Но жизнь летит со свистом
А мир всё так же глух
К твоим дурацким песням
К твоим смешным речам
Ответа нет, хоть тресни
И пусто по ночам
***
Посвящаю – со смертью священной борьбе.
Помню, в детстве пытался представить себе,
Что на этом вот месте, куда привела
Меня бабушка, - раньше деревня была.
А теперь ни двора, ни кола.
И по ходу бабуля, волнуясь, с трудом
отыскала то место, где их стоял дом,
по деревьям каким-то, живым до сих пор:
«Вот стоял тут наш дом, тут был двор».
Предо мною возникло видение:
Появилась прабабка – Евления,
И мужик с бородой, что стоит рядом с ней,
Это прадед Андрей.
Начинается музыка невдалеке,
расступается пыльный бурьян.
Моя бабушка – девочка в красном платке,
Братья, – Павел, и Пётр, и Иван, -
Её старшие братья, ещё пацаны.
Рождены до Германской войны.
Они спросят у нас: «Вы откуда и чьи?»
Пёс Туман, не узнав чужаков, зарычит,
Сбитый с толку, при виде бабули, притом
Удивится, замашет хвостом
(Как оно совместится в его голове:
Была Ася и стало их две?)
Тот Туман позже с волком сцепился, в ночи
Прадед с вилами в помощь ему подскочил,
Но к несчастию, в сумерках и впопыхах
Псу проткнул то ли бок, то ли пах.
Тут работали в поле, трудились в поту,
Тут росли и играли в лапту,
И молились, женились, рожали детей,
Помирали потом без затей
Прадед помер. На Кольский сослали Петра
(ох, стара эта песня, стара).
Павел в город свинтил и служил в ГПУ.
А Иван с голодухи опух
в тридцать третьем, и умер – он просто упал
по дороге до дома, и всё.
Подышал- подышал, а потом перестал.
Жил да был – да в могилу снесён.
А сейчас той деревни давно уже нет.
Девяносто без малого лет
Как она опустела, исчезла. Её -
Поглотило Небытиё.
Пусть она, и родня моя вся эта, тут
Хоть немного в стишке поживут.
Места много они ведь, ей-ей, не займут
Перед тем, как навеки уйдут.
РАССКАЗ
Внезапно вспомнил бабушкин рассказ, который внезапно превратился в стих. Деталей не помню, имена подруг, к сожалению, вымышленные. Мал был, что бы выпытывать детали. А сейчас уже не переспросишь.
Четыре подруги
Санитарный поезд. Сорок третий...
или может быть сорок второй?
всё пропахло кровью, гноем, смертью
грязью, потом, болью и войной
Мы дружили с Олей, Валей, Любой.
Дел – невпроворотная гора.
Ничего. Бывало, стиснем зубы,
Пашем по две смены до утра.
До – не помню! – после Сталинграда?
Вдруг бомбёжка – крик со всех сторон
При таком раскладе, значит, надо
Покидать немедленно вагон,
прыгать под откос и в землю врыться,
И молиться, что бы пронесло.
Кружат самолёты, словно птицы,
сыплют в нас, по первое число.