Карта 2. Тассили-н-Аджер 4 глава




Обследовав гельту Тегадем на пути в Гат, мы обнаружили серию росписей, относящихся в большей своей части к «периоду круглоголовых», но весьма посредственного качества. Мы вернемся к ним позже.

Окончив работу в Ти-н-Абу Теке, мы перебазируемся в Ти-н-Тефериест на верблюдах отряда мехаристов, стоявших лагерем в нескольких километрах от нас. Перебираемся без энтузиазма, – все устали, и жара изнурительная. По дороге отмечаем рисунки, исследование которых войдет в программу ближайшей экспедиции. У Мишеля очень болят почки, у меня тоже: я даже не знал в этот момент, что у меня уже много лет в почечной лоханке сидит камень величиной с боб, – его обнаружил и извлек только шесть лет спустя один из моих друзей, весьма знающий молодой хирург. По всей видимости, это результат сильного обезвоживания организма, которое мне пришлось перенести не раз во время переходов через Танезруфт и Тенере.

А теперь пора укладываться. Началась операция, которую военные в Джанете назвали «эвакуацией миссии Лота»; нам удалось ее осуществить в тесном сотрудничестве с нашим другом Росси, получившим к этому времени очередное звание. Как и было условлено, караван грузовиков «шесть-шесть», посланный за нами и материалами экспедиции, порожняком поднимается на высоты Тассили перевалом Ти-н-Алькум, что облегчит их подъем, а спускаться мы будем перевалом Ассакао, по крутым склонам, усеянным обломками скал.

Говорить об этом просто, но в действительности в операции принимает участие множество людей. Для начала отряду мехаристов, состоящему главным образом из туарегов Тассили, поручается проложить маршрут; одновременно взвод саперов посылается на перевал Ассакао, чтобы расчистить дорогу от завалов и особенно обломков скал, которые могут преградить путь вездеходам «шесть-шесть». Им в помощь выделен отряд моторизованной пехоты – тридцать человек с заступами, кирками и саперными лопатками. И наконец, команда радистов, расположившаяся лагерем недалеко от нас, будет обеспечивать связь между всеми подразделениями и держать нас в курсе их продвижения.

В назначенный день первый караван, состоящий из четырех вездеходов «шесть-шесть», без особых затруднений достигает нашего лагеря через перевал Ти-н-Алькум, и спустя сутки мы быстро грузим и тщательно распределяем багаж. Перекусив наскоро, двигаемся к Ассакао. Начинается гигантский слалом среди фантастических утесов. Повторяется наш рейс Полиньяк – Тиссукаи, только ландшафт еще величественнее. Машины взбираются на скалы, спускаются в расселины, снова поднимаются по каменистым склонам, встают на одно колесо, скользят на другом. Хотя это зрелище мне и привычно, я с восторгом любуюсь, как огромные шины скрежещут по камням, расплющиваются на них, растягиваются до того, что, кажется, сейчас лопнут, вцепляются в препятствие и снова легко катятся, и ничто не может их сдержать.

Мы оставляем позади тесный уэд И-н-Итинен, давя с шумом камни, взбираемся на высокие краевые скалы, проезжаем незабываемые каменные леса и достигаем засыпанного песком Эдейен-н-Элиаса. Из Ти-Беджеджа выбираемся по насыпи, сделанной отрядом мехаристов. Наконец делаем привал на ровной площадке.

Дневные труды еще не кончены. Нужно поставить радиоантенну, заправить баки бензином, наполнить радиаторы и поесть.

Работы в акба Ассакао идут полным ходом, но для того чтобы спуститься через него, нужно сделать еще очень много. Мы снова отправляемся в путь на рассвете и, поскольку местность более удобна для проезда, к завтраку достигаем высшей точки перевала Ассакао. Ко мне подходит капитан Пюимуайен, которого я не знаю, потому что он принял командование отрядом всего несколько недель назад. Капитан сообщает, что проезд еще не готов и спуститься в этот вечер не удастся. С гребня, господствующего над котловиной, мы видим, как взрываются мины и огромные скалы взлетают на воздух и падают, рассыпаясь на куски. В другом месте саперы раскачивают каменные глыбы, бурят шурфы для зарядов. С того места, где мы находимся, наблюдаем кишение этого человеческого муравейника. Взрывы гремят до самого вечера, наполняя ущелье раскатами грома и эхом отражаясь от мощных стен, которые здесь достигают почти двухсот метров высоты.

С раннего утра взрывы снова гремят, чаще, чем вчера; вокруг все дрожит; со всех сторон долбят и копают. Мы стоим около песчаникового монолита такой высоты, что он не вошел бы в собор Парижской богоматери; капитан Пюимуайен боится, что монолит рухнет нам на головы. При каждом взрыве, за десять секунд до которого раздается предупреждающий свисток, мы прижимаемся к этой скале, чтобы спрятаться от камней, разлетающихся во все стороны и падающих совсем рядом. Люди оттаскивают расколотые минами обломки, расчищают от дымящихся осколков грунт, пытаясь проложить дорогу сквозь это неописуемое хаотическое нагромождение, где раньше едва могли пройти верблюды.

Сто двадцать мин сделали свое дело. Ответственный за работу – унтер-офицер инженерных войск – удостоверяет, что скальных обломков, загромождающих проезд, больше нет. Это вовсе не значит, что нам остается только съехать, как по эскалатору, но основное сделано. Неодолимых препятствий для машин больше нет; им придется продвигаться по осыпающемуся щебню под уклон иногда почти в 30 градусов и с такими поворотами, которые требуют совершенно уже акробатических маневров.

Накануне командир первого взвода заставил экипажи машин тренироваться в торможении. Таким образом, все меры предосторожности приняты и дело налажено весьма основательно. Водители, молодые люди, впервые попавшие в Сахару, получили великолепную профессиональную подготовку и отлично тренированы.

В 7 часов начинает спуск первая машина. Перед ней идет унтер-офицер и дирижирует опасным маневром. Мы все взбираемся на гребень и с некоторым беспокойством следим за этой операцией. Машина тормозит, шины скрежещут на осыпающихся камнях; водитель, по-видимому, надел на шины цепи; пот течет с него ручьями. Он прекрасно владеет машиной, автомобиль спускается сантиметр за сантиметром, делает первый поворот, причем одно колесо повисает в воздухе; дает задний ход, чтобы развернуться и проехать особенно узкое место. Мы восхищены работой этого совсем молодого шофера; попав в Джанет для прохождения военной службы, он даже не подозревал, что будет иметь столь замечательный «дебют» и что ему придется пойти на такой риск, на какой не пошел бы и очень опытный водитель. Стоит только колесам соскользнуть с этой непрочной каменной насыпи – и тяжелую машину ничто не удержит от падения в ущелье глубиной более ста метров. Наконец шофер добирается до той части перевала, где склон менее крут и дорога прямее; не теряя осторожности, он достигает последнего откоса, где расположился лагерем отряд саперов. Все горячо аплодируют, со всех сторон кричат «ура». Унтер-офицер, внимательно следивший за спуском машины, заставляет нескольких человек отряда передвинуть еще кое-какие скальные обломки, затрудняющие передвижение, и расширить слишком узкую каменную насыпь крутого поворота. Когда все сделано, вторая машина получает приказ начать спуск. На этот раз он проходит лучше и быстрее, тем более что водитель, видя успех своего товарища, чувствует себя за рулем увереннее.

В полдень все четыре машины уже внизу, где капитан, наскоро построив отряд, поздравляет подразделения, которые так или иначе способствовали успеху предприятия. Он особенно отмечает тот факт, что армия поставила себя на службу научным интересам и что французы самых разных профессий сотрудничали в этом деле, имеющем общенациональное, если не международное значение.

Узнав о нашем успехе, министр Жак Сустель прислал поздравление Аджерскому гарнизону, который, таким образом, оказался единственным войсковым подразделением, удостоенным когда-либо подобной чести. Впрочем, Андре Мальро также счел нужным максимально использовать людские резервы армии для блага страны: как только он стал министром культуры, он обратился к командованию с просьбой произвести раскопки старинных рвов Лувра и фундаментов домов старого Марселя.

Нужно также добавить, что этот рейс по сложности препятствий, которые пришлось преодолеть, оказался самым трудным и самым впечатляющим из всех рейсов, когда-нибудь проделанных в Сахаре военными автомашинами. От этого спуска до Джанета попадается еще несколько тяжелых отрезков пути. В Джанет мы приезжаем на следующее утро, как раз 14 июля [14].

Выполнив свою задачу, мы вернулись в Париж со своей драгоценной добычей, горя желанием сразу начать подготовку новой экспедиции. Мы провели на Тассили несколько месяцев, наполненных интересными приключениями и сложной работой, испытав трудности и здешнего быта, и поездок по пустыне. Эти трудности требовали от всех нас спортивной формы, умения приспособиться к работе в местных условиях, бесконечного самоотречения и заставляли делать все, что в наших силах, и больше, но именно поэтому мы чувствовали себя счастливыми.

Несколько месяцев спустя генерал де Голль оказал нам честь, пригласив на прием в Елисейский дворец, где вручил членам экспедиции Лиотаровскую премию за исследования, за неустанные усилия и высокое сознание профессионального долга. Генерал сумел так просто сказать это, что слова его запечатлелись в сердцах всех присутствующих.

 


 

Глава 2

 

ТИССУКАИ-Н-АФЕЛЛА

 

Весной 1960 года мы снова оказываемся в дар диафе, доме для гостей, в Джанете. Несколько часов тому назад мы сошли с борта самолета Норд-2501, любезно предоставленного в наше распоряжение генералом де Голлем. Когда вечером мы отправляемся обедать в столовую, на улице довольно свежо. Наша экспедиция никогда еще не была столь многочисленна: в ней десять человек. Среди сохранивших верность ветеранов – Жан Лесаж, Жак Виоле и недавно женившийся Андре Вила со своей женой Элизабет. Среди новичков – Жан-Клод Балэйе, преподаватель рисования и дзюдо в колледже в Сорезе, Клод Рагю, окончивший высшую художественную школу в Руане, Жан-Пьер Куро, приехавший в качестве помощника фотографа (на самом деле ему придется принимать участие во всех тяжелых работах), и в прошлом военный летчик, а ныне художник Жорж Картерон, крепкие мускулы которого не раз выручат нас. И наконец, нас сопровождает Ирэн. Мы узнаем, что дорога в Ассакао благоустраивается саперным подразделением, которое работает там не покладая рук. Мы пополняем наши запасы продовольствия, и однажды вечером вездеходы «шесть-шесть» довозят нас до половины подъема на перевал Ассакао, крайней точки, до которой могут пройти машины. Вторая часть дороги в настоящий момент представляет собой непроходимый каменный хаос. Необходимо проложить новый путь, который позволит вездеходам проехать оставшуюся часть перевала. Каждый из нас старается отыскать какой-нибудь защищенный уголок, чтобы провести ночь хоть с минимальным удобством, потому что свежий ветер свободно гуляет между чудовищными нагромождениями скал. И вдруг начинается дождь. Военные зовут нас переночевать в просторном бараке, построенном саперами ниже перевала, где по доброй сахарской традиции нам оказывают сердечный прием.

«Это все твоя барака!» – восклицает назавтра мой старый проводник Джебрин, которого я вызвал в Джанет. Он прибыл с караваном верблюдов, чтобы переправить наше оборудование в Тиссукаи, где Бренан когда-то обнаружил несколько росписей. Место это окажется столь богато находками, что наша база расположится там почти на шесть месяцев.

На следующий день на рассвете мы увидели, какая большая работа по прокладке дороги уже сделана; мы с восхищением следим за действиями маленького бульдозера, которым управляет молодой марселец из местного гарнизона: машина с невероятной ловкостью лавирует между камнями, отталкивает их, выравнивает грунт, чтобы уменьшить крутизну склона, снимая порою целые пласты. Место, на котором мы уже бывали во время нашей первой экспедиции в 1956 году, трудно узнать. Я пытаюсь разыскать глазами огромную скалу, торчавшую на седловине перевала, но ее нет,– вероятно, бульдозер ее уже снес. На эту скалу каждый оказавшийся на перевале туарег обязательно клал камень в качестве приношения обитавшему здесь злому духу, чтобы задобрить его и упросить дать верблюдам пройти, не сломав им ног. Один аллах знает, сколько их погибло в этом каменном хаосе. Лично мне еще не случалось пройти здесь ни разу, чтоб не увидеть павшего несколько дней назад верблюда или осла, чей разлагающийся труп распространял вокруг страшное зловоние. В стране туарегов существует некоторое количество таких скал-фетишей, расположенных всегда в труднопроходимых местах и населенных, по словам здешних жителей, зловредными духами. Например, если ехать на верблюде по тропе из Амгуида в оазис Джанет, то одна такая скала встретится на террасе уэда. Когда я в первый раз приехал в Тассили-н-Аджер в 1934 году, меня провезли мимо нее, и каждый из трех сопровождавших меня туарегов положил по камню на довольно большую горку; они объяснили, что здесь обитает дженун (джинн). Когда несколько недель спустя я обследовал это место в поисках наскальных рисунков, довольно многочисленных в данном секторе, на одной из скал, как раз напротив кучи камней, я обнаружил весьма любопытное изображение некоего сидящего на корточках существа; оно имело впечатляющих размеров половой член, лисий хвост, большие острые уши, огромные круглые глаза, нос крючком, как совиный клюв, – в стиле фаллических фигур уэда Джерат. Доисторический рисунок, связанный с ныне бытующим обрядом,– явление довольно редкое, но не исключительное. Полковник Лоуренс в своих археологических работах отмечает существование подобных каменных нагромождений в пустыне Син, около Синая. По его мнению, обычай класть туда камни есть машинальное действие, которое путешественники совершают, не зная его глубокого смысла. Приходится допустить, что обычай этот очень древний и ареал его распространения достаточно обширен.

Джебрин и сопровождающие его погонщики верблюдов устроились ниже перевала в домишке, сложенном из плоских камней и прилепившемся к скале, который строители соорудили для укрытия от непогоды. Я смотрю на эту примитивную, но не лишенную изящества лачугу и думаю, что через несколько десятков лет придут сюда археологи и будут строить догадки о ее происхождении, и может быть, даже предположат, что это кордегардия какого-то маленького римского гарнизона, охранявшего подступы к перевалу. Ведь в пустыне все сохраняется навечно, и достаточно путешественнику развлечения ради на обочине тропы поставить друг на друга четыре камня, как готов ему памятник, который переживет века! Более того, этим будущим исследователям достаточно походить по площадке, чтобы, наклонившись, подобрать осколки обработанных камней, которые по форме очень напоминают орудия мустьерской эпохи.

Навьючить верблюдов среди такой свалки камней непросто, но рук у нас много, и наконец караван выступает, медленно поднимается по склонам и без всяких инцидентов достигает вершины. Ирэн и Жак со смехом вспоминают невероятные приключения нашего первого каравана: в нем было более тридцати верблюдов, несколько из них свалилось с ног и их пришлось развьючивать; все это происходило в страшном шуме, среди криков людей и рева верблюдов; в конце концов груз пришлось навьючить на людей. С тех пор прошло уже четыре года!

Мы держим путь прямо на север, в направлении массива Тиссукаи (а не Тиссукаль, как значится на некоторых картах), который находится в восемнадцати километрах от перевала Ассакао. Двигаемся мы очень медленно, целых четыре часа, но без происшествий, по почти ровной местности. Ландшафт великолепен, высокие колонны песчаника окружают большие открытые пространства, а множество проходов образует настоящий лабиринт, где каждый участник нашей экспедиции находит живописный, укромный и защищенный от ветра уголок, в котором можно поставить палатку.

В действительности этот массив состоит из двух совершенно различных частей: Тиссукаи-н-Афелла, что значит Верхнее Тиссукаи, где мы и расположились лагерем, – оно образовано песчаниковыми грядами, разделенными довольно узкими проходами,– и Тиссукаи-н-Атарам – Нижнее Тиссукаи, в которое входит весьма внушительный каньон уэда Тиссукаи; он прямо у наших ног уходит круто вниз, и прибрежные скалы его столь высоки, что невозможно разглядеть их подножие, – он образует верхнюю часть уэда Иддо.

 


 

Карта 2. Тассили-н-Аджер

 


В глубине уэда находится выдолбленный в скале и наполненный водоем, но добраться до него и подняться оттуда с полным бурдюком на плечах – занятие опасное и утомительное, требующее качеств незаурядного альпиниста. К счастью, в двухстах метрах от нашего лагеря есть другой резервуар – яма во впадине уэда, – но настолько грязный, что я прошу туарегов очистить его. Верблюжий и козий помет дал здесь питательную среду зеленым водорослям и многочисленной фауне в виде жука-плавунца, жука-вертячки и различных червей. После очистки вода стала сравнительно прозрачной и пригодной для питья.

Почти все проходы имеют подскальные ниши, украшенные большим количеством росписей, что, учитывая величину массива, обещает богатый находками полевой сезон. Организуем команды так, чтобы каждый ветеран взял на себя обучение новичка технике копирования. Наш метод копирования росписей требует особого внимания к воспроизведению фона, то есть цвета поверхностей, на которые нанесен рисунок. Эти поверхности могут быть светлыми или темными, более или менее попорченными водой, покрытыми или не покрытыми глинистым слоем, отложившимся за века. Речь идет не о том, чтобы копировщик полностью воспроизводил поверхность с ее сколами и грязными пятнами. Нужно восстановить тот цвет фона, на котором художник неолита замыслил и реализовал свое творение, ибо для нас несомненно то, что он выбирал палитру цветов в зависимости от породы, на которой рисовал. Воспроизвести фрески Тассили без учета цвета фона значило бы придать им резкую контрастность и лишить всю композицию нюансов и художественной тонкости. Непосредственная фотография, когда она возможна, считается особенно ценной, потому что воспроизводит рисунок, не отделяя его от материала фона. Те, кому посчастливилось видеть роспись потолка Альтамиры, восхищаются тем, как искусно мадленские художники разместили изображения бизонов, приспособив позу каждого животного к рельефу скалы. Тот, кто внимательно осматривал пещеру Ласко, невольно удивлялся удачному размещению фигур; например, падающая лошадь в глубине большого разлома помещена так, чтобы она была видна от самого входа и игрой цветов и тени создавала атмосферу напряженного драматизма. Можно привести массу других примеров, в палеолитическом искусстве франко-кантабрийского района их необычайно много; фон для художников палеолита был, несомненно, столь же важен, сколь важен он для современного окантовщика со вкусом и талантом, которому поручают так обрамить картину, чтобы она от этого выиграла. Воспроизведение фона доставило нам множество хлопот, но мы понимали, что благодаря этой работе доносим до зрителя художественное чутье и тонкость тассилийских художников.

Парные команды Виоле–Рагю, Вила – Балэйе и Лесаж – Картерон обрабатывают каждая свой сектор. Элизабет Вила, в помощь которой чаще всего выделяется Жан-Пьер Куро, занимается кухней, а Джебрин вместе с еще одним туарегом обеспечивают нас водой и сухостоем на дрова.

Снабжение продовольствием облегчается близостью отряда саперов; у них есть почти ежедневное автосообщение с Джанетом, благодаря чему нам регулярно доставляют свежий хлеб, мясо, вино, а иногда салат и овощи. Никогда еще наше пребывание в Сахаре не было столь приятным; совершенно очевидно, что сбалансированное питание улучшает настроение и работоспособность членов экспедиции.

Да, когда снабжение на высоте, то и дело спорится! Во всяком случае, со времени первой экспедиции я всегда стремился улучшить материальные условия нашей жизни. Теперь у каждого есть своя палатка, надувной матрац и комплект одежды, приспособленный к климатическим условиям Тассили; едим сидя на складных стульях за складными же столами, что гораздо удобнее, нежели сидеть на земле, тем более что наши мышцы не натренированы для этого с детства, как у туарегов.

Живем мы в окружении многочисленных изображений быков. На скале, под которой устроена столовая, попадаются весьма красивые росписи – быки на них небольшого размера, пятнистые, краски хорошо сохранились. На некоторых панно изображены быки полосатые, как зебры, на других – в крапинку или пятнистые; у некоторых животных между рогами видны некие сооружения в виде палочек, соединяющих их острия.

Жак Виоле и Клод Рагю занимаются копированием прекрасного ансамбля: великолепные быки, жирафы, слоны и страусы и с ними носорог, бараны, козы, собаки и человеческие фигуры. Многие из них изображены на трехметровой высоте, что отнюдь не облегчает ни их «прочтения», ни калькирования. Но мы привезли с собой целый набор дюралюминиевых труб, из которых строим большую лестницу, как в Джерате, и настоящие леса; работать на них удобно и совершенно безопасно. Каждый еще постарался внести в эту конструкцию свои личные усовершенствования: один соорудил ступеньки сбоку, чтобы можно было взбираться на верхнюю площадку без сложных акробатических трюков, другой – перила или держатель для бурдюка с водой. Счастливая была мысль – привезти с собой это оборудование, и мы не устаем ей радоваться ежедневно. Среди всех прочих рисунков мы даже не заметили бы замечательного изображения быка на высоте четырех метров от земли, если бы не оказались с ним нос к носу. Стена буквально испещрена рисунками: небольшие быки, антилопы, маленькие человеческие фигурки. В двадцати метрах от этого места в центре огромной фрески изображено жертвоприношение быка, с которого тут же, перед стадом, сдирают шкуру; это довольно распространенный для живописи «периода полорогих» сюжет, а обычай существует и поныне у суданских пастухов-фульбе. Бык на рисунке так хорош, что мне вспоминается текст Плиния, в котором автор объясняет: боги отказываются от хромых быков и принимают в жертву только совершенных животных.

Может показаться странным, что рисунки были выполнены на такой высоте, – это заставляет предположить изменение уровня почвы. Но нет, уровень остался прежним. У основания скалы, на которой изображен большой бык, виден черноватый слой, образованный смесью разложившегося помета животных, которых когда-то загоняли на ночь в этот проход, и пищевых остатков, а также наконечники стрел, забытые здесь тысячи лет назад. Эти наблюдения, равно как и наблюдения в Тиссукаи и разных других городищах, свидетельствуют о том, что древние художники Тассили тоже использовали леса; простая лестница, приставленная к стене, не позволила бы сделать такие совершенные рисунки, как фигура быка в четыре метра длиной.

Вместо расположенных очень высоко росписей – причем надо уточнить, что поверхности под ними, весьма удобные для нанесения рисунка, использованы не были, – несколько дней спустя мы уже имеем дело с маленькими композициями, изображающими коз, на стенах столь низких ниш, что приходится лечь навзничь на землю, чтобы получше рассмотреть их.

Такое разнообразие в расположении рисунков по отношению друг к другу и к земле не позволяет извлечь хоть какой-либо вывод. Принять тот или иной скальный навес за святилище трудно, но и предположить, что художник просто подчинялся желанию украсить стены своего жилища, тоже рискованно. Сказанное справедливо по отношению к рисункам «периода полорогих», потому что расположение фресок периода «круглоголовых» кажется не всегда случайным: так обстоит дело, например, с «великим богом» Сефара, изображение которого занимает центральную часть стены, а вокруг него воспроизведены различные человеческие фигуры.

Что же касается ориентации скал по странам света, то она, кажется, никогда не служила критерием выбора – здесь царит полная анархия; художники, очевидно, использовали их вне зависимости от того, выходят ли они на север или юг, на восток или запад. Правил здесь не было. Людей «периода полорогих» особенно привлекал массив Тиссукаи,– там просто нет прохода, в котором бы не имелось расписанного грота. Район был богат водой и пастбищами, на соседних высотах росли кипарисы. На стенах чрезвычайно наглядно отражены все виды деятельности пастухов. Например, вооруженные луками люди охотятся на стадо диких ослов, по всем признакам схожих с тем домашним видом, который ныне можно встретить во всех кочевьях Сахары, будь то у туарегов, мавров или тубу (теда). Эти славные животные, очень нетребовательные в пище, служат для самых необходимых перевозок воды, дров, а женщины во время кочевых переходов часто едут на них верхом. Ослы изображены очень точно, с длинными ушами и белой полосой на боках и на груди; один убит, и с него снимают шкуру, предварительно отделив оба бедра.

Когда Теодор Моно, бывший директор французского Института Черной Африки в Дакаре, проходил военную службу в Ахнете, он однажды произвел раскопки под скальным навесом, где им были обнаружены кости осла. В то время его открытие прошло практически незамеченным; однако оно подтверждает наблюдения, которые мы сделали на росписях Тассили, а именно: мясо ослов употребляли в пищу, тогда как теперь им пренебрегают все без исключения народности Сахары, ошибочно полагая, что оно запрещено Кораном. Во время жестокого голода люди все же забивают этих бедных животных, но в хрониках это отмечается как тягостная необходимость.

В одном из скальных убежищ изображена построенная в виде полусферы хижина, а в ней котлы с круглым дном, похожие на более или менее сохранившиеся образцы керамики, найденные рядом с росписями. Итак, жилищем этим кочевникам служила сделанная из ветвей и стеблей злаков хижина; дверь, также сплетенная из стеблей, была снабжена шарнирными петлями из кожаных ремней.

В другом месте мы находим изображение лагеря: перед хижинами, расположенными друг под другом по вертикали, занимаются своей обычной работой мужчины и женщины, а рядом с женщинами играют дети. Мужчины что-то делают около согнанного в одно место стада, причем телята лежат, привязанные за ошейники к большой веревке, натянутой между двумя кольями. В наши дни пастухи-фульбе поступают точно так же: хижины выстраиваются в ряд перед загоном для скота, причем хижин столько, сколько жен у владельца стада; обычно их четыре – древние африканские народы и до Корана были полигамны. Каждая жена живет в своей собственной хижине со своими маленькими детьми; первая хижина принадлежит хозяину; жены поочередно приходят к нему на ночь, и с этой прерогативой связана обязанность приготовить ему на день еду. Уклад жизни современных фульбе настолько напоминает обычаи неолитических народов «периода полорогих», что даже рисунок ребенка из племени бороро, который привезла из республики Нигер Маргарита Дюпир, специалист по фульбе, изображает становище, в точности схожее со стойбищами «периода полорогих».

Разумеется, я пытался разыскать местонахождение древних хижин; возможно, оно должно было выглядеть как круг из камней, но, кроме одного случая, в Сефаре (впрочем, сомнительного), мои поиски остались безрезультатными. Хижины африканцев не всегда окружены камнями по основанию. В Судане я видел сооружения с колышками, вбитыми прямо в землю, которой непосредственно касались полотнища покрытия; когда эти жилища разбирали, то от них не оставалось никакого следа, кроме утоптанной площадки с остатками очага – того, что в Европе археологи называют «дно хижины».

Здесь же, в Тиссукаи, я обнаружил несколько маленьких коробочек из плоских камней, длиной от 30 до 35 сантиметров и шириной от 20 до 22 сантиметров, обычно поблизости от подскальных ниш. Может быть, они были местом хранения огня? Я раскопал штук двадцать подобных коробок, но только в одной нашел несколько кусков древесного угля. Пожалуй, неубедительно. С другой стороны, если хижины возводились поблизости от скальных навесов и внутри загонов для скота, как видно на рисунках, коробки должны были быть в каждом гроте, а это не так. Джебрин говорил мне, что это домики, построенные детьми для забавы. Плитки уходят своим основанием в голубоватую, очень древнюю глину, что позволяет отнести эти строеньица к очень давнему времени. Назначение коробочек осталось совершенно загадочным, но они всегда попадаются рядом с гротами «периода полорогих», на основании чего я сделал предположение, что они имеют какое-то отношение к людям той эпохи. Вместе с загонами для скота это единственные «архитектурные» остатки в Тассили, кроме нескольких значительно более новых строений в деревнях Ихерир и Джанет, принадлежащих исторической эпохе и не имеющих никакого отношения к неолитическим народностям, оставившим нам фрески.

Остаются еще всякого рода курганы, встречающиеся в разных местах и представляющие собой надгробные памятники. Еще во время нашей первой экспедиции я подчеркивал, что эти сооружения, иногда очень многочисленные и порой весьма внушительные, могут принадлежать только более поздним народам; утверждение мое основывалось на том, что при раскопках многих курганов была обнаружена бронзовая и железная утварь; котлы и черепки, найденные в курганах или в непосредственной близости к ним, имеют элементы более позднего декора. В Джаббарене обнаружено два кургана, в Сефаре – три, что никак не соответствует по количеству сотням расписанных скал в этих массивах. То же самое и в Тиссукаи, где на обширном плато, господствующем с северо-востока над каньоном уэда Иддо, есть три или четыре кургана, – диспропорция с числом расписанных скал, которых здесь более сотни, слишком очевидна. Следовательно, подтверждается то, что рисунки и курганы никак не связаны между собой, и по-прежнему остается совершенной тайной, каким образом люди «периода полорогих» и «периода круглоголовых» хоронили своих мертвецов.



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2017-11-22 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: