ПИСЬМО ИЗ ДЕРЕВНИ
Здравствуйте, уважаемый Олег Борисович! Пишет вам Антонина Павловна из деревни Тихомирово московской области. Читаю ваш журнал, истории разные, что там публикуют и диву даюсь: надо же, у людей столько всего в жизни происходит. А вот у меня жизнь вроде как тихо-мирно-спокойно прошла – семья, дом, работа, потом на пенсию вышла, никаких житейских страстей и любовных драм, слава тебе Господи! Внучка моя Дашенька во второй класс перешла, недавно день рождения её справляли. Люблю её очень, мою Дашеньку. Уж как она по деду своему горевала не передать. Всё поверить не могла, что «дедка» умер.
-- А когда он придёт, ба? – спрашивает моя внученька, а я растерялася и не знаю, что отвечать.
Зоя, когда отца хоронили, все глаза выплакала, а вот Юрчика и его семьи на похоронах не было. Вижу я его редко, за счастье почту коли хоть разок в полгода свижусь с сыночком своим ненаглядным.
Для начала о себе расскажу немного. Как я уже говорила, сама я с московской области из деревни Тихомирово. Мама моя работала на ферме дояркой. Уходила из дому рано – в пять утра, потому что в шесть начиналась первая утренняя дойка. На работе она была где-то часов до восьми вечера. После последней дойки мама приходила уставшая, а тут надо было ещё ужин приготовить, чтобы нас с сестрёнкой накормить. У меня ведь помимо старшего брата Миши, который пока мама работала оставался с нами дома за взрослого, была сестрёнка. Малый срок ей Боженька отмерил. Видно, ангелом чистым хотел забрать Матронушку, потому что ангелы все детки до семи годков. Так вот сестра моя меньшая в возрасте четырёх лет умерла от воспаления лёгких. Выбежала на опасный весенний ветер. А в марте как известно тепло только кажущееся, обманчивое. Вот и застыла на ветру, а через несколько дней её не стало…
|
|
Теперь расскажу о том, что приключилось с нами в самом начале тридцатых годов. Мне тогда лет шесть было. Как сейчас помню: у нас дома стояла большая кровать, на которой мы спали все вместе. Но в ту ночь Миши дома не было, он ушёл гулять с друзьями – в нашем деревенском клубе молодёжь вечеринку устроила вроде нынешней дискотеки, и он там развлекался – музыка, танцы. Мы его ждать не стали – поужинали и собрались ложиться, потому что было уже поздно – часов одиннадцать-двенадцать. Миша скоро должен был прийти, отец в тот день дома не ночевал, он в городе на хлебозаводе работал, а телефонов тогда не было, и приедет он не приедет сегодня в ночь никто не знал. Окна в нашей избе были низкие, на ночь закрывались ставнями, а дверь запиралась на крепкий засов, и Миша должен был постучать к нам в дверь или в окошко, чтобы мы его впустили.
Легли мы, значит, но заснуть ещё не успели. И вдруг слышим – в дверь стали стучать. Сначала чуть слышно, а потом всё громче. Тогда мама, думая, что это Миша или наш отец из города вернулся, вскочила с кровати, подошла к двери и уже стала отодвигать засов, но тут я ей говорю тихонько: «Мама, не открывай. Спроси, кто это?»
Помню, мне тогда ни с того ни с сего страшно стало. Я такого страха никогда раньше не испытывала.
Мама послушалась меня, спрашивает: «Яков, ты?» (Нашего отца Яковом звали). За дверью молчание.
Тогда мама быстренько засов назад задвинула и спрашивает уже громче: «Кто там?»
А ей в ответ голос: «Сестра, открой. Это я».
|
|
И по голосу мы с мамой тут же определили, что это муж её двоюродной сестры – Григорий, что из соседней деревни. Мама спрашивает его: «Что случилось, Гриша? Чего ты так поздно?»
А он ей: так мол и так, шёл я, значит, и провалился в прорубь, намок, а переодеться не во что. Пусти, мол, домой обогреться.
Мама вероятно тоже опасность почувствовала и говорит: «Гриша, -- говорит, -- постучи в соседнюю избу, позови соседей и тогда я тебе открою».
Ответом нам было молчание. После этого мы с мамой стали прислушиваться и вдруг слышим за окном приглушённый разговор двух мужчин, а потом хруст снега. После этого всё замолкло, больше он не стучал и не просил открыть. А через некоторое время пришёл с гулянки Миша и когда мама ему рассказала об этом, о том, что дядя Гриша приходил, он взял ребят из деревни и они побежали вдогонку за теми, кто к нам стучал. Но не догнали. Никого они не нашли и не встретили. А уже потом через какое-то время мама была в гостях у своей двоюродной сестры и с её мужем увиделась.
-- Гриша, -- сказала мама, -- а ты хотел меня убить.
Он сразу стал отнекиваться: «Что ты, сестра! Что ты, сестра!»
Не один раз она ему это говорила, а он ей всё одно повторял. Я хоть маленькая была, а не могла ошибиться: его голос слышали мы той ночью. Но как я узнала с годами, там была своя причина. Наш отец получал зарплату на заводе золотыми, и мама всегда ругалась, что он получает золотом, мол, что с этими золотыми делать. Но скоро им нашлось применение. Когда во время войны начался голод – мы тогда в Москве жили – мама на эти деньги в торгсине продукты покупала, за это ненужное раньше золото.
|
|
А с началом войны Мишу призвали на фронт. Он погиб в мае 1945 года, перед самой Победой. Был подписан договор о капитуляции, а военные действия ещё шли. Его убили уже после девятого мая. Я получила на него похоронку и скрывала это от матери, но соседи всё знали. И вот одна наша соседка увидела как-то в подъезде мою маму и стала ей сочувствовать, мол, как же вашего Мишу убили. И когда мама об этом узнала, она повредилась рассудком, стала заговариваться. Вскоре после этого она упала и сломала ногу, шейку бедра, её положили на вытяжку в больницу, где она через три дня умерла. Врачи сказали от сердечной недостаточности.
Папа погиб ещё до войны. С нами в московской квартире жила племянница и, когда был голод, она украла у нас хлебные карточки, так что мы с мамой не могли получить хлеб, остались без еды. И тогда отец вынес булку хлеба с завода, где он работал. Его поймали и дали два года за воровство, но не посадили в тюрьму, а послали в деревню пасти коров. Его там бык забодал насмерть.
После войны я поступила в ремесленное училище, где проучилась три года, получила диплом и сразу после выпуска вышла замуж. За Петра Алексеевича из Харькова. Он поступил в училище на плотника-столяра, а я училась там же, только в другом отделении, женском, на швею-мотористку. Как я уже сказала, мы с Петей были знакомы со времён учёбы, и когда он позвал меня замуж, я согласилась. Не было у меня к нему чувств, но замуж за него вышла. Ведь мне своих деток хотелось, а он не красавец, конечно, был, но внимательный и заботливый. Да и разве так важна красота? После свадьбы мы с ним вернулись в мою родную деревню, Петя построил дом, и мы стали жить в этом доме. А дальше… Дальше я Юрчика родила, потом Зою. Когда Юрчик вырос, уехал в Москву учиться и там остался. Сейчас моему сыночку уже сорок два года, он женат, у него трое детей, а у них скоро появятся свои дети. Они всей семьёй в Москве живут, там после родителей моих квартира осталась, и они в ней поселились, а меня, старуху, редко навещают. Что касается моей младшенькой, Зои, она, когда со своим мужем развелась, перебралась ко мне жить, так что одинокой я себя назвать не могу. За Дарьюшку дочке своей благодарна. Золотая девчушка.
Но вот Петра Алексеевича моего не хватает. После того как он ушёл я особенно чувствую, как мне его не хватает. Бывает же – всю жизнь прожила с человеком, думала, что не люблю, ведь страсти у меня к нему и по молодости-то никогда не было, только вот он жалел меня и заботился. Я к тому, что любовь, она спокойная бывает. Молодёжь у нас как думает? Кровь кипит, трагедии, страсти – вот, мол, настоящая любовь, а с годами-то всё это проходит и, если не было между обоими людьми кроме страсти чего-то большего, они расстаются, браки распадаются. Вот как моя Зоя. Вышла по любви, жила с мужем пока чувства были, а потом, как говорится, быт заел и они разбежались. А спрашивается, за что девчушка страдать должна? Без отца расти? Вот у меня к Пете чувств хотя и не было, а прожили мы вместе до самой старости. Приняла я его любовь и жила себе потихонечку, а потом как-то незаметно и полюбила его, своего мужа, попривыкла. Я ведь после войны одинокая была. Отец погиб, брата Мишу убили, мама тоже недолго прожила. Одна я осталась, а потом мы с Петей встретились, и он меня больше не отпускал от себя. Любил меня очень, хотя ни разу за всю нашу долгую супружескую жизнь об этом не говорил. А я всё одно знала, чувствовала. Ведь главное не слова человека, а его поступки. И сейчас мне кажется, что сама я ненадолго переживу моего Петра Алексеевича. Да что там! Мне ведь уже за семьдесят и здоровье не то, что по молодости. Дочь предлагает лечь в больницу на обследование, боится, как бы со мной чего не стряслось. В последнее время, особенно после его смерти, у меня с сердцем совсем плохо стало, так что по ночам спать не могу, задыхаюсь. Боль такая в грудной клетке, как будто душит меня что-то. Не зря в Библии сказано: «Всему своё время, и время всякой вещи под небом. Время разбрасывать камни, и время собирать камни. Время рождаться, и время умирать». Правда, меня на этой грешной земле ещё многое держит: я детям своим нужна, внукам, любимой Дарьюшке. Нельзя мне сейчас уходить, бросать их. Но Господь каждому свой срок отмерил. На всё Его воля.
А теперь, дорогой Олег Борисович, хочу исповедаться Вам в грехе своём давнем, сниму наконец-то с души своей этот грех, рассказав о нём во всеуслышание.
Это случилось после войны, осенью сорок пятого. Мне тогда двадцать семь лет было. Мы с мамой поехали в деревню. Как я уже говорила, мама после гибели Миши сошла с ума – тихое помешательство, но в больницу ложиться не хотела, всё говорила: «Поедем, дочка, в деревню: там мой Мишенька». И вот мы с мамой приехали туда, и я стала порядок в нашем доме наводить – мы ведь перед самым началом войны, перед тем как Мишу на фронт призвали, в Москву перебрались и потому изба наша стояла вся неприбранная. Так я первым делом дров наколола и печь растопила, а уж потом стала прибираться. А когда прибиралась в избе, наткнулась на отцовское ружьё, оно на стене висело, за травами. Сняла я его, обтёрла тряпицей, чтобы пыль убрать, подержала его в руках, вспомнила как папа нас с Мишей стрелять учил, и зачем-то не повесила обратно на стену, а поставила в изголовье лежанки.
Прибралась я в избе, ужин сварила, и только мы с мамой за стол сели, слышим стучит кто-то.
-- Должно быть, Мишенька вернулся, -- шепчет мама, а мне становится страшно. Совсем как в тот раз, когда приходил дядя Гриша.
– Я сейчас, сыночек, -- мама вскакивает из-за стола и бежит открывать.
-- Нет! – опережаю я её и первой оказываюсь у двери. – Кто там?
-- Пустите на ночлег, хозяева…
Это был высокий мужчина в плаще и резиновых сапогах, с солдатским рюкзаком за спиной, весь заросший, от него неприятно пахло, я до сих пор помню этот запах – запах мужского пота, грязи и нечистот. Он сказал, что шёл в соседнюю деревню и заблудился в лесу, постучался в первую попавшуюся на пути избу.
-- Небось голодный? – беспокоится мама.
-- Есть немного, -- отвечает наш гость, а сам взгляд отводит, будто стыдится чего-то или боится, что мы в его душу заглянем и намерение угадаем.
Ну так вот. Поужинали втроём и спать легли. Мама всё жаловалась, что ей холодно и на печи прилегла, я на лежанке устроилась, а гостя мы на кровать уложили. Уж и не знаю, сколько времени прошло, а только ночью меня Ангел-Хранитель разбудил. Слышу – половицы скрипнули, потом шаги по избе и всё стихло. Сперва я ничего не видела и не слышала кроме мерного боя настенных часов, потом услышала хрипы. Они доносились из другого конца избы, где спала мама, и я увидела, как этот человек душит её подушкой, а она сопротивляется. По счастливой случайности ружьё находилось рядом и я, не отдавая себе отчёта, схватила его и стала взводить курок. Помню, как он обернулся и его лицо исказила гримаса ужаса. Выстрел был сделан в упор. Я попала ему прямо в сердце. Дальше всё происходило как во сне. Сперва я пыталась успокоить маму, которая, всё ещё задыхаясь, хватала ртом воздух, потом, стараясь не смотреть в сторону убитого, выбежала из избы – как была, в ночной сорочке, босая. Хорошо, темнота стояла кромешная и меня из деревенских никто не видел. Я почти сразу нашла нужный дом, где жил наш местный участковый, дядя Коля, друживший с моим отцом долгие годы.
- Дядя Коля, я там человека убила. Помогите!..
Не прошло и четверти часа как он был у нас дома.
-- Мгновенная смерть, в сердце попала, -- констатировал он, осмотрев убитого. – Признавайся, Тоня, кто стрелять учил?
-- Папа…
-- Молодец Яков, хвалю. Пригодилось вот: мать защитила.
Он кивнул маме:
-- Умница у вас дочь, не растерялась в таких обстоятельствах.
Та, улыбаясь, закивала в ответ.
-- Нет, дядя Коля, вы не понимаете, я не умница, я человека убила…
-- Да уж, человека, - усмехнулся он. – Хочешь, скажу тебе, кто это? Беглый арестант, вор и убийца. На его счету больше десятка жертв. До сегодняшнего дня он находился в розыске.
Меня била нервная дрожь, я чувствовала, что ещё немного и потеряю сознание.
-- Да не реви ты, дружочек, придумаем, как быть, -- дядя Коля похлопал меня по плечу. -- Мы его, того, в болото кинем. И следов не останется. Никто не узнает…
Нести его оказалось не так-то легко, несколько раз мы останавливались, чтобы передохнуть и снова продолжали путь. Дядя Коля ему руки-ноги связал, простынёй обмотал и так мы его тащили до самого леса. Он был тяжёлый, этот человек.
-- Всё, -- говорит дядя Коля, – дальше я сам пойду, а ты в дом возвращайся, полы помой, чтобы кровавых следов не оставалось.
Сказал это и скрылся в лесу, а я домой пошла. Выручил нас с мамой этот человек, Царство ему Небесное! От беды уберёг, от суда да от тюрьмы. Но на всю жизнь с того дня во мне вина поселилась, ведь как-никак я человека убила, грех на душе у меня, кровь. И хоть не раз я потом батюшке нашему на исповеди каялась, не давало мне это покоя. А теперь вот дяди Коли не стало и чувствую я, что имею право открыть нашу с ним тайну. Пусть люди, прочитав эту историю, осудят меня, грешную, потому как лучше от людей поношение принять, чем быть отвергнутой самим Господом.
На этом я заканчиваю своё письмо, уважаемый Олег Борисович, и храни Вас Бог.
С глубоким уважением и теплом,
Ваш благодарный читатель
Дарья Березнева, г. Санкт-Петербург