Один из подходов к исследованию Города состоит в попытках реконструкции и экспликации его «метафизики». Такие исследования проводятся во многих городах России (Москва, Санкт-Петербург, Пермь, Красноярск, Оренбург и т.д.). Идет проработка инструментария и топографии этой темы, собирание «портретов городов» разной степени основательности: от предварительных набросков до прорисовки сущностных черт.
Активную роль в этом процессе играет Саратов. Его событийная сторона (а она свидетельствует о жизненности и жизнеспособности этих усилий) достаточно богата. Мы вместе пытаемся выявить свою уникальность в символическом и мифопоэтическом планах, поискать дополнительные – не административные и не экономические – ресурсы развития города.
Одним из таких ресурсов и является выработка (или выявление) «формулы города», которая могла бы быть построена по принципу «Саратов это….». «Формула города», в которой можно было бы кратко и емко сказать о нем самое главное (как говорится, не в бровь, а в глаз), сама может стать ресурсом города, его «лицом». Она призвана эксплицировать идентичность города и может быть развернута в культурно- символическую модель, более или менее соответствующую душе, метафизике Саратова [1].
Ниже мы предлагаем несколько формул – моделей в жанре эссе, развертывающих содержащиеся в них смыслы [2]. Читатель заметит, что предлагаемые «модели» ко многому обязывают. А именно, они достаточно «лапидарны» (быть саратовцем, и не похвастаться каким-нибудь редким словцом было бы странно), они имеют внутреннюю логику развертывания. Самое главное, формула - модель фиксирует сознательный выбор идентичности и присоединение к ней. Да, мы – такие!
Предлагаем всем, кто хочет лучше понять свой город, присоединиться к нам и принять участие в разработке культурно-символических «моделей» Саратова.
Саратов – средний город (Фокина Тамара)
Саратов не велик, но и не мал, не Восток, но и не Запад;
· здесь все играют роль камердинеров, и поэтому нет ни одного государя;
· все высокое здесь одновременно тяжелое, нет ни одного здания, события или человека, которое можно было бы назвать величественным;
· горожанин ничем не стеснен и не подавлен, здесь все «свои», свойские, одинаковые;
· в Саратове нет и, скорее всего, не будет гениев и святых;
· это город юмористов, но не сатириков;
· Саратов – средний, но не срединный город, он скорее расчетлив, чем мудр;
· пребывание в середине делает жизнь горожанина скучной, но не страшной.
Саратов – «бедный город» (Трунев Сергей)
Живя в Саратове постоянно или будучи проездом, можно услышать, как местные жители жалуются, мол, город у нас бедный, не то, что Москва, где и зарплаты другие и жизнь другая, и реки текут медом да молоком. Этот типичный провинциальный взгляд на столицу по привычке разделяют многие, нисколько не задумываясь над тем, откуда, собственно, он возник. А возник он, по моему глубочайшему убеждению, из нашего имперского прошлого, тянущегося от петровских реформ до периода перестройки. Дело в том, что на всем протяжении этого периода провинциальные города виделись из столицы чем-то наподобие доноров, регулярно отдающих собственную кровь ради поддержания жизнедеятельности столичного тела. И если бедный город при подобном раскладе мог рассчитывать если не на дотации из центра, так хотя бы на то, что его оставят в покое, богатый находился в постоянном трепете за судьбу товара, производимого в его пределах: сколько отнимут и сколько останется.
За несколько столетий «обучения» саратовцы хорошо усвоили следующую максиму: при постоянном надзоре «сверху» гораздо выгоднее выглядеть бедным, нежели богатым. Именно поэтому Саратов является городом, постоянно декларирующим собственную бедность: и климат у нас сомнительный, и дороги плохие, и долги растут с удивительным постоянством. Однако, так ли уж все плохо? Ведь если вдуматься, город, выставляющий напоказ собственную бедность, по определению не может быть таковым. Следовательно, Саратов – это город, умело скрывающий свои богатства, прячущий их, как рачительный хозяин при первом приближении сборщика налогов или любого другого, чья фигура хотя бы отдаленно напоминает о Власти.
Возможно, здесь скрывается причина того, что, находясь на берегу великой русской реки, имея четырехсотлетнюю историю и обладая огромным запасом культурных ресурсов, Саратов столь редко посещается иностранными туристами, если не принимать в расчет гастролеров-проповедников: саратовцы не хотят сделать свой город привлекательным в глазах кого бы то ни было. Отсюда и плохие дороги, и грязь на улицах, и постоянные жалобы на превратности климата. Отсюда же почти глобальная проблема сувениров: гостю почти нечего захватить на память сугубо саратовского. Знаменитый саратовский калач куда-то исчез, как исчезли и алюминиевые значки с городским гербом; остались изящные, но в силу специфики материала не вполне транспортабельные изделия «Саратовстекла» и неплохой по качеству бальзам «Саратовский», связанный с городом исключительно названием.
И не то, чтобы в сознании местных жителей напрочь отсутствовали патриотические чувства, напротив, все то, что составляет их гордость, скрывается из боязни перед загребущей рукой Москвы. Как и большинство других российских городов (из числа тех, в которых пробудилось самосознание), Саратов пытается отстоять свою самостоятельность, время от времени прикидывая статус столицы, без особого, впрочем, успеха и всенародного по этому поводу энтузиазма.
Вынужденные постоянно трястись за свои богатства, саратовцы относятся к власти двойственным образом. С одной стороны, они если не презирают тех, кто старается ими управлять («все они воры»), то относятся к ним с поистине стоическим безразличием («ну и пускай воруют, нам-то что»). Саратовцы – это особо касается молодежи – проявляют слабую заинтересованность ходом политического процесса в России, даже на выборы в органы местной власти ходят вяло и ничего не требуют у правительства, предпочитая оставаться «при своем». Бог не выдаст, правительство не съест, а приусадебный участок прокормит.
С другой стороны, жители Саратова с восторгом и благодарностью аборигенов воспринимают едва ли не все, что идет из Москвы и санкционируется местной властью. Особенно показательны в этом отношении концерты в лучшем случае второсортных звезд российской эстрады, проводимые на Театральной площади и собирающие немалые толпы слушателей. Либо бедные саратовцы любят халявные зрелища, либо воспринимают их посещение как момент самодисциплины («надо пойти»). А может быть, их просто одолевает скука, на которую обрекают себя жители закрытых провинциальных городов?
Так или иначе, а если присмотреться поближе, Саратов не кажется таким уж бедным. Знакомые москвичи удивлялись дорогой одежде саратовцев, обилию иномарок и автомобильных пробок на городских улицах («как у нас в Москве»), пищевому изобилию саратовских застолий и многому-многому другому. Удивляла их и насыщенность пространства Саратова памятниками культуры. Может, и нам пора удивиться?
Саратов – доисторический город (Трунев Сергей)
Саратов – город, существующий до начала истории, возможно, еще до Рождества Христова. Нет, разумеется, он возник в свое, точно зафиксированное в исторических свидетельствах, время, т.е. в 1590 году. Однако это положение не отвергает принципиальной вневременности Саратова. Если следовать терминологии О. Шпенглера, Саратов – это пра-город, идеальная матрица для формирования конкретных исторических городов, некая абстрактная идеальная схема.
Как таковой, Саратов совмещает в своем архитектурном лике сущностные характеристики множества различных городов России. Архитектурный лик Саратова эклектичен, плюралистичен, если угодно, демократичен. Этот город как будто не имеет собственного лица, и эта стертость стилевого рельефа не случайна, она исходит не от исторической бедности, напротив, она является следствием заранее определенной исторической миссии Саратова – потенциально заключать в себе все возможные архитекторские решения городских ландшафтов. Саратов сравнивают с Москвой, Петербургом, Самарой, Астраханью и многими другими городами, он как бы объединяет их в своем архитектурном пространстве, одновременно оставаясь по отношению к ним чем-то неопределенным и запредельным.
Саратов – это город, культура которого находится в вечно потенциальном, доисторическом состоянии. И это происходит, опять-таки, не от бедности саратовской культуры, но от ее богатства: в культуре российских городов не наблюдается феноменов, которые не имели бы аналогов, взращенных на саратовской почве. Возможно, именно поэтому крайне сложно выявить культурный лик Саратова, т.е. связать воедино совокупность исторически связанных с судьбой города имен, обладатели коих своей деятельностью определили сущностные характеристики саратовской культуры. И вообще, какой смысл мы вкладываем в понятие саратовской культуры? Наличествует ли в культуре Саратова нечто такое, что можно назвать сугубо саратовским, если, по мнению исследователей, саратовцы на протяжении четырех сотен лет не сподобились изобрести даже собственного традиционного костюма? При ближайшем рассмотрении оказывается, что саратовской культуре недостает единства, своеобразной генеральной линии, способной объединить культурное прошлое Саратова с его настоящим и проецировать данный синтез в будущее.
Саратовцы живут настоящим, в большинстве своем не имея отчетливых представлений ни о своих исторических корнях, ни о своем историческом предназначении. В связи с этим, основной гордостью их является Волга, т.е. не культурный, созданный их руками, а природный ландшафт. Набережная Космонавтов – это место, где в выходные дни неспешно прогуливаются сами, и что не в последнюю очередь показывают заезжим гостям. Пока в Волге плавала стерлядь, смысл и значение Саратова в системе городов России было определенно, но ныне на его гербе осталась лишь голубая волжская вода.
Те, кто желает истории, жаждет начать жить, уезжают из Саратова в другие города, например, в Москву, и возвращаются обратно лишь тогда, когда личная история завершена, и не остается ничего недоделанного. В Саратов же бывшие его горожане возвращаются доживать тот слабо отмеченный событиями отрезок жизненного пути, который обычно именуется старостью. Индивидуальная история свертывается в Саратове, и находит в нем свое закономерное завершение, как, впрочем, и коллективная. Запасники саратовских музеев хранят экспонаты, коим никогда не суждено развернуться в экспозицию.
Доисторичность Саратова имеет и свои плюсы, например, то, что его история всегда только начинается, но никогда не длится дольше нескольких месяцев. Все начинания вспыхивают здесь и гаснут, не успев исчерпать своего потенциала. Я всегда удивлялся той поистине болотной инертности, которая почти моментально приходит в Саратове на смену всякому возвышенному энтузиазму. Но еще более удивительным для меня был тот энтузиазм, с которым саратовцы начинали новые «судьбоносные» дела. Слово «судьбоносные» заключено здесь в кавычки потому, что, не обладая собственным строго определенным лицом, Саратов едва ли станет историческим городом. А это, в свою очередь, означает принципиальную выключенность его из глобального исторического процесса со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Саратов – прибрежный город (Трунев Сергей)
Наблюдая Саратов летом, невольно ловишь себя на мысли о том, что перед тобой обычный приморский город. Город, не нуждающийся в особом имени, густо населенная людьми прибрежная полоса, каких много, чьи черты расплывчаты и практически неуловимы. Отдыхающего здесь легко спутать с местным жителем, ибо и тот и другой одеты в шорты, шлепающие по пяткам сланцы и солнцезащитные очки. Молодежь, в зависимости от пола, щеголяет обнаженными или едва прикрытыми торсами, опутанными проводами плейеров, шейными гривнами, подсумками, вмещающими истерично голосящие «мобилы».
Привычка быть на виду заставляет саратовцев без устали пестовать свою внешность, отчего их интересы сосредоточены главным образом на культивировании тела (в Саратове самые красивые девушки). Культура Саратова подчеркнуто телесна: наибольшей популярностью у местного населения пользуются (по нисходящей) спортивные секции и мероприятия, дискотеки на Театральной площади, цирк, театр. Отсутствие массового интереса к судьбе самого, пожалуй, сильного в плане постановки движения театра АТХ объясняется интеллектуальной сложностью его спектаклей. Ряд наименее популярных у саратовцев искусств также выстраивается по степени уменьшения их способности демонстрировать тела или передавать своими средствами телесный опыт: изобразительное искусство, литература, классическая музыка. Как не упомянуть здесь о трагической кончине лучшего регионального журнала «Волга», по умолчанию большинства исчезнувшего из списков печатных изданий, или о Саратовской консерватории, постоянными посетителями которой являются за редким исключением родственники музыкантов, технический персонал и согнанные насильно школьники.
Как всякий прибрежный город, Саратов предназначен для отдыха, отчего жизнь его обитателей локализуется в районе многочисленных базаров и главной пешеходной артерии города – Немецкой улицы, по краям которой время замирает и свертывается в декларативно интимных пространствах закусочных и бистро. Летом Саратов существует как бы вне времени, настолько замедлен режим его повседневной «отпускной» жизни. Лежать на раскаленном пляже или потягивать пиво под тентом облюбованного кафе – в любом случае это означает быть исключительно здесь и сейчас, в пространстве меж прошлым и будущим, в некоем незаметно длящемся настоящем. В унисон неспешному волжскому течению развертывается и речь саратовцев, с ее нарочитой небрежностью и неимоверно растянутыми гласными, отчего даже банальная матерщина кажется чем-то осмысленным.
Насквозь пронизанный летним солнцем, Саратов являет собой город-фасад, сплошную, лишенную измерения тайны, поверхность. Со смотровой площадки Парка Победы он виден весь как на ладони, он ничего не скрывает, в противоположность, например, Петербургу, сумрачные колодцы дворов улицы и каналы которого до настоящего времени хранят победоносную поступь Медного Всадника, загадки жизни и смерти российских императоров, полководцев и деятелей культуры. В Саратове все значительные изменения ограничиваются перелицовкой фасадов, заменой плиточного покрытия и наложением асфальтовых заплат на разбитые автомобильными покрышками дороги. Подобно отдыхающему, Саратов склонен флиртовать, меняя одежды, но внутренне оставаясь все тем же. Не обладая собственной смысловой глубиной, Саратов заимствует ее у Волги, скрывающей легендарную волжскую стерлядь, рыбу, которой давно уже никто не встречал кроме как на городском гербе. Стерлядь (или ее отсутствие) – единственная тайна Саратова, еще способная будоражить умы местных жителей и возбуждать воображение приезжих.
Будучи местом отдыха, Саратов вызывает двоякое к себе отношение. С одной стороны, живя настоящим, отдыхающие предпочитают не задумываться о завтрашнем дне, оставляя вокруг сколь многочисленные, столь и малоценные следы своего пребывания. Задыхаясь под слоем мусора, город постепенно приближается к своему отражению - городскому пляжу, отдыхать на который нынешним летом отправляются лишь немногочисленные любители экстремального времяпрепровождения. Индифферентность «пляжников» проявляется и в отношении саратовцев к культуре собственного города: многие из них примерно представляют, где находится памятник Константину Федину, но лишь избранные способны внятно объяснить, чем знаменит этот последний.
С другой стороны, какая-то часть отдыхающих понимает, что границы отмеренного им отпуска совпадают с границами человеческой жизни, что судьба этого солнечного, замусоренного города, невидимыми, но прочными нитями оплетающего их души – это одновременно и их судьба. Уехать навсегда из Саратова также трудно, как и навсегда привязаться к нему. В этом, собственно, и состоит его странная особая притягательность.