В контексте эволюции возникновение брачных пар имеет всего четыре основания. Во-первых, парные отношения позволяют самцу монополизировать доступ к спариванию с самкой и быть уверенным, что детеныши – его. Во-вторых, это дает потомству дополнительную защиту от хищников. В-третьих, уменьшается риск, что оно станет жертвой самцов-детоубийц своего же вида. В-четвертых, самец помогает выращивать детенышей. Каждое из оснований предполагает особый тип брачного поведения, а это в свою очередь позволяет нам проследить эволюционные корни романтических отношений.
Например, в первом случае парные отношения по-настоящему выгодны только самцу, поскольку самке в общем-то не важно, с кем спариваться. А раз так, то, надо полагать, именно самец будет всячески стремиться к поддержанию отношений, потому что ему как раз есть что терять, если самка уйдет от него и решит спариться с другим самцом. Поэтому он придерживается тактики «охраны брачного партнера». Такое поведение мы наблюдаем у антилоп клиппшпрингеров – одного из самых моногамных видов на свете (о них мы уже говорили в третьей главе).
Второе и третье основания очень сходны: оба имеют непосредственное отношение к защите жизни детенышей. Разница лишь в том, от кого их приходится защищать – от обычного хищника или от представителя собственного вида. Хищники, разумеется, вечная проблема, но нападают они, как правило, на взрослых особей, а чаще на подрощенных детенышей. В данном случае оба родителя в равной степени заинтересованы в охране и обороне: и самка (речь идет и о ее жизни), и самец (если самка погибнет, он лишится возможности передать свои гены потомству – при условии, что остальные самки в популяции уже «заняты»). Напротив, «хищничество» со стороны представителей собственного вида чаще всего угрожает совсем маленьким детенышам и новорожденным. У обезьян самцы постоянно занимаются детоубийством – прежде всего по причине длительного периода вынашивания и лактации (а это, напомню, плата за крупный мозг). У млекопитающих (включая человека) самки не возвращаются в репродуктивное состояние и не могут зачать нового детеныша, пока не отлучат от груди предыдущего. Это следствие очень простого механизма: механическая стимуляция сосков, которая происходит, когда детеныш сосет молоко, вызывает мощный выброс гормонов, «перекрывающий» работу яичников и не позволяющий им восстановить нормальный овуляторный цикл. Такая система невероятно чувствительна – она зависит от частоты кормления (они должны происходить примерно раз в четыре часа), а не от общего количества времени, которое младенец проводит у соска. Как только детеныш начинает пить меньше молока, промежутки между кормленими удлиняются и снова начинается овуляция. Поэтому для самца стремление избавиться от приплода – вполне осмысленная стратегия: лишившись сосунков, самка вновь обретает способность к размножению, и самец может спариться с ней гораздо раньше, чем если бы пришлось дожидаться окончания лактации.
С самцами-детоубийцами «договориться» невозможно, ведь их эволюционная задача – устранить непосредственную причину временного бесплодия самки, а затем оплодотворить ее. Они неотступно следят за самкой и, стоит той зазеваться, тотчас хватают детеныша. Особую угрозу детенышам представляют новички, лишь недавно присоединившиеся к группе: им не терпится начать размножаться как можно скорее, пока они еще достаточно сильны, чтобы монополизировать доступ к самкам. Таким образом, для самки достаточно привлекателен и выгоден вариант, при котором она постоянно находится при одном самце, а тот выполняет роль телохранителя при ней и ее детенышах, защищая их и от хищников, и от самцов-конкурентов. По сути это – сделка: исключительное право на спаривание в обмен на защиту. Напротив, для самца это не оптимальная стратегия, так как он и сам мог бы податься в разбойники-детоубийцы.
Такую тактику вполне естественно окрестили гипотезой «крыши» (или гипотезой телохранителя). В этом случае самка выигрывает от партнерских отношений гораздо больше, чем самец. Ведь он – единственное спасение для ее детенышей. Что касается самца, то еще неясно, в каком случае он сможет произвести больше потомства: оставшись с самкой на всю жизнь или предавшись беспорядочным связям. Поэтому разумно предположить, что в данном случае именно самка проявит больше усердия, чтобы сохранить брачные отношения и удержать партнера.
Вариант описанной тактики возникает в больших группах, где имеется много самцов. В таких случаях самки в репродуктивном состоянии подвергаются постоянным домогательствам со стороны похотливых кавалеров. Крайний случай – одичавшие козы и овцы: каждую самку, у которой начинается течка, обступают самцы и буквально у нее на спине дерутся между собой за право спаривания. Я много лет изучал диких коз в Шотландии и Северном Уэльсе и никогда не переставал поражаться этому совершенно хаотическому зрелищу: самки разбегаются во все стороны от самцов, а те яростно сшибаются рогами, чтобы оказаться первым в очереди, когда наконец удастся поймать какую-нибудь из беглянок.
Агрессивные домогательства вызывают у самки реакцию стресса, которая приводит к выбросу как кортизола («гормона стресса»), так и эндорфинов в большом количестве; они в свою очередь препятствуют выбросу гормона, высвобождающего гонадотропин. В результате яичники не получают от мозга химической команды на овуляцию, и самка остается бесплодной. Единственное решение этой проблемы для самок (хотя козы никогда к нему не прибегают) – образовать постоянную брачную пару с самцом, который затем отгонял бы других претендентов. Похоже, именно такую тактику взяли на вооружение гориллы, хотя у них сразу несколько самок «вешаются» на одного самца – самого крепкого и сильного в окрестностях. Самец при этом, похоже, инициативы не проявляет.
Четвертое основание для брачного союза – совместная забота о потомстве. Здесь все зависит от способности обоих полов с одинаковой легкостью выполнять родительский долг – или, по крайней мере, организовать такое разделение труда, при котором один родитель заботится о детенышах, а второй добывает пищу, чтобы прокормить мать и детей. Первый вариант обычно наблюдается у птиц (именно поэтому около 85 % всех видов птиц моногамны), но это возможно лишь потому, что процесс выкармливания и воспитания у них, по существу, гендерно нейтрален. В выведении потомства у птиц имеется два ключевых этапа: сперва насиживание и защита кладки от разорителей гнезд, а затем – доставка корма благополучно вылупившимся птенцам. У млекопитающих стадии насиживания соответствует внутриутробное вынашивание (а заниматься этим может только самка), а второй этап представляет собой лактацию (опять-таки молоко вырабатывается только у самки). Иными словами, в обоих случаях самцы млекопитающих (включая человека) оказываются не у дел. Правда, второй этап еще оставляет какой-то шанс самцам, что можно наблюдать у очень небольшого количества млекопитающих. Самый яркий пример – семейство собачьих (куда, помимо собак, входят волки, лисицы, койоты и шакалы). Все без исключения представители семейства абсолютно моногамны, что для млекопитающих просто уникально. А причина в том, что самец способен прокормить и самку, и щенков, принося в логово полупереваренное мясо, пока самка заботится о многочисленном выводке. После удачной охоты самец, как обычно, съедает мясо, а потом в желудке несет его в свое логово. Там он отрыгивает содержимое желудка, чтобы его могли съесть сука со щенками. Наполовину переваренное мясо служит отличной пищей для подросших щенков. Конечно, для травоядных такое невозможно: зелень, съеденная «по второму разу», совсем не так питательна, как полупереваренное мясо.
Прекрасную иллюстрацию родительского разделения труда мы наблюдаем у приматов. Хотя и уникальную даже для них: у крошечных мармозеток и тамаринов из семейства игрунковых, обитающих в Южной Америке, самец самолично таскает на себе обоих детенышей. Самке они достаются всего минут на десять, чтобы она могла их покормить. Но и тогда самец сам решает, когда забрать их у матери: он буквально оттаскивает малышей от нее, пока они в него не вцепятся. По сути, самка игрунковых служит всего лишь молочным автоматом: со всем остальным справляется самец – условно говоря, и пеленки меняет, и сказочку на ночь рассказывает.
Все дело в том, что физиология тамаринов тоже по-своему уникальна: самки производят на свет двойню и возвращаются в репродуктивное состояние практически сразу же после родов, а не после отлучения детенышей от груди. Последнее означает, что, пока самец возится с новорожденными, уже поспевает второй приплод, так что оставаться рядом с самкой очень даже имеет смысл. Новая двойня родится примерно тогда, когда придет пора отлучать первую от молока. Таким образом, размножение у тамаринов, можно сказать, поставлено на конвейер. Поскольку самка способна приносить двойню благодаря тому, что самец берет на себя часть родительских хлопот, он, оставаясь моногамным, производит больше потомства, чем если бы выбрал иную стратегию и блуждал бы в поисках овулирующих самок.
Все приведенные примеры свидетельствуют, что оба пола равно заинтересованы в поддержании брачных отношений: они не способны успешно вырастить потомство в одиночку, без взаимопомощи. А значит, они одинаково дорожат партнерством. Еще важнее (особенно для млекопитающих) то, что, раз уж самец тратит время и силы на родительский труд, он должен проявлять заинтересованность в том, чтобы детеныши, о которых он заботится, были точно его собственные, а не чужие.
Самцы млекопитающих по жизни не уверены в собственном отцовстве, и это ставит их в эволюционно уязвимое положение, поскольку забота о чужом потомстве – это генетический альтруизм. Самоотверженность одних самцов попросту подталкивает других к тому, чтобы бросить собственное потомство и отправиться на поиски новых приключений, предоставив выполнение родительских обязанностей какому-нибудь простофиле. Собственно, именно это и наблюдается иногда у тамаринов: если к группе присоединяется новый самец и вызывается помогать какой-нибудь самке, носить ее детенышей и опекать их, то самец-производитель немедленно бросает свою партнершу, как только она забеременеет, уходит и пытается найти себе новую самку. Такое случается, потому что высокий уровень смертности среди самок в довольно тяжелых условиях приводит к переизбытку самцов и нехватке семейных участков. Молодые самцы-холостяки охотно «пристраиваются» к сложившимся парам и помогают им, дожидаясь, когда появится новая территория для размножения. В случае, если самцы прибиваются к территориям своих родственников, они все равно генетически заинтересованы в потомстве, пусть и не в собственном, а самец-производитель не прочь передоверить потомство и заботу о нем новичкам, прекрасно понимая, что те отлично справятся – именно в силу родственных уз. Самке подмена, похоже, практически безразлична: был бы рядом кто-нибудь, кто вовремя «меняет пеленки», а остальное – дело десятое.
А что же человек?
Традиционно считалось, что брачные отношения возникли у людей для того, чтобы оба родителя могли заботиться о детях. Разумеется, никто не тешил себя иллюзией, будто наши прапрапрадеды нянчились с младенцами: ведь даже в наше время мужчины занимаются подобными вещами лишь в самых продвинутых странах, да и то когда никак нельзя отвертеться. Скорее предположение обосновывалось потребностью в разделении труда: как это бывает во всех традиционных обществах, женщины занимались детьми (в чем им изредка помогали мужья), а мужчины ходили на охоту, чтобы обеспечить семью едой. То есть речь шла о «собачьей» модели семейного поведения. Такое представление господствовало с последней четверти XIX века, то есть с тех пор, как под влиянием идей Дарвина люди начали задаваться вопросами об эволюции человеческого института брака.
Однако затем произошла переоценка энергетических затрат, требующихся для развития большого мозга. Роб Фоули и Филлис Ли подсчитали, сколько дополнительной энергии (по сравнению с шимпанзе) необходимо для выращивания человеческого потомства. Как и можно было предсказать, исходя из факта, что человеческий мозг в три раза крупнее мозга шимпанзе, энергетические затраты оказались тоже куда существеннее. Полученные данные заставляют предположить, что эти возросшие затраты невозможно было компенсировать ни благодаря добыче мужчинами большего количества пищи, ни переходом на более калорийный мясной рацион. Оставался единственный способ – равномерно распределить их на гораздо более длительный период времени. Иными словами, проблема решалась замедлением роста и увеличением периода родительской опеки (что и наблюдается у людей).
«Собачью» модель родительской опеки поставила под вопрос и Кристен Хокс, высказав предположение, что охота на крупную дичь в племенах охотников и собирателей, возможно, никак не связана с добычей еды для семьи. Как мы уже говорили в четвертой главе, исследования охотничьей практики и у южноамериканского народа аче, и у восточноафриканского племени охотников и собирателей хадза показали, что мужчины, охотящиеся на крупную дичь, в действительности приносят домой слишком мало мяса, чтобы считать их усилия оправданными. И в любом случае всю добычу им приходится поровну распределять между всеми семьями общины. За исключением одного довольно специфического примера – инуитов (эскимосов), обитающих в арктических краях, где зимой почти нечем питаться, кроме мяса, в охотничье-собирательских обществах именно женщины добывают львиную долю калорий для прокорма семьи, занимаясь собирательством. Хокс развенчала миф о том, что целью охоты было обеспечение семьи пищей. Взамен она предположила, что, охотясь на крупную дичь, мужчины просто рекламируют свою генетическую пригодность. Еще бы: раз ты такой сильный и смелый, что не боишься охотиться на больших опасных зверей, не боишься леса, полного хищников, – значит, ты парень что надо!
Позже, изучая быт народа хадза (в Танзании), Хокс поразилась огромной роли в нем бабушек. Именно они больше всего помогают дочерям воспитывать детей. Это дало толчок идее о том, что менопауза, возможно, является приспособительной стратегией, которая позволяет женщинам переключать внимание с собственного воспроизводства на воспроизводство дочерей. Так родилась известная «гипотеза бабушек». С тех пор появилось немало данных о том, что и в аграрных обществах наличие бабушки по материнской линии (но далеко не всегда по отцовской!) позитивно влияет на количество детей, которых женщина может успешно вырастить в течение жизни. В любом случае большинство случаев взаимной помощи и поддержки при совместной заботе о детях во всем мире, в любых обществах – традиционных и современных, – отмечено среди женщин, связанных узами близкого родства. Иными словами, после того как женщина забеременела, мужчина как бы и не нужен. Растить детей гораздо лучше получается у женщин, когда они помогают друг другу. Это наглядно демонстрируют негритянские общины в США. В условиях, когда мужчины сегодня здесь, а завтра там (даже если они не погибают в войнах между наркоторговцами), женщины часто образуют совместные домохозяйства, охватывающие несколько поколений по женской линии и действующие как единое предприятие: дочь рожает новых детей, мать зарабатывает, а бабушка хлопочет по хозяйству. Мужчин в доме нет – да они и не нужны. Идеальная картина – рай, да и только!
Ну а раз мужчины не могут толком позаботиться о детях и не приносят домой вкусностей (притом что бабушки и сестры управляются с детьми гораздо лучше их) – тогда зачем людям вообще понадобилось выстраивать брачные отношения, жить парами? В самом деле, с какой стати женщинам усложнять себе жизнь и эмоционально привязываться к единственному мужчине?
Из оставшихся возможностей довод о защите от хищников можно смело отмести. Уже одно то, что люди практикуют разделение труда, при котором в охотничье-собирательских обществах мужчины и женщины добывают пищу раздельно (одни – мясо, другие – съедобные растения), свидетельствует, что страх перед хищниками вряд ли можно всерьез считать давлением отбора. Это конечно же вовсе не значит, что в традиционных обществах люди не боятся хищников. Однако собирательские группы, состоящие из одних женщин, справляются с этой опасностью вполне успешно. Как выяснили мы с Сюзанной Шульц, большинство приматов просто сообразуют размер группы с масштабом угрозы. При этом женщины способны совместно справиться с задачей ничуть не хуже мужчин. Пусть они мельче и слабее – зато женская группа может быть многочисленнее. Возможно, для одиночной самки защита самца и правда необходима (что мы видим на примере многих моногамных антилоп и приматов), однако женщины живут группами и крайне редко гуляют в одиночку. Иными словами, страх перед хищниками при всей своей эволюционной значимости никак не объясняет возникновение брачных отношений у людей.
Не выдерживает критики и гипотеза охраны партнера. У млекопитающих подобная стратегия обычно наблюдается в двух обстоятельствах. Во-первых, когда самки предпочитают (или вынуждены в силу экологических условий) пастись отдельно, а во-вторых, когда они живут большими группами и самец вынужден отгонять конкурентов от своей самки, когда она в течке. Первый случай выдвигался в качестве объяснения моногамии у мелких антилоп и у приматов (включая южноамериканских обезьян, а также азиатских гиббонов). Разумеется, тот факт, что самки кормятся в одиночку на собственных территориях, делает моногамию возможной. Однако мне удалось доказать на примере мармозеток, тамаринов и гиббонов, что самцам было бы в пять раз выгоднее (если исходить из численности потомства за год) кочевать в поисках новых самок, а не оставаться все время с одной. Разумеется, более слабые самцы при этом проиграли бы сильным, монополизировавшим право на самок, – но такова жизнь. Эволюция не слишком печется о тех, кто слабее.
Стратегия охраны партнера обычно имеет место в больших группах с таким количеством самцов, что супружеская монополия оказывается под угрозой со стороны сразу множества конкурентов. Классический пример среди приматов – бабуины и шимпанзе, и оба вида решают проблему почти одинаково: самец буквально приклеивается к самке и не отходит от нее ни на шаг, пока она находится в течке и проявляет желание спариваться. Их брачный союз редко длится дольше нескольких дней, после чего самец оставляет ее и отправляется на поиски новой самки, способной к зачатию. Ни у одного из названных видов не возникает постоянных пар – хотя изредка самки бабуинов сильно привязываются к конкретным самцам, и такие отношения способны длиться год или два. Таким образом, нам остается всего одно правдоподобное объяснение, а именно – гипотеза телохранителя, или, иначе говоря, «крыши», – для защиты от детоубийства и домогательств со стороны других самцов.
«Крыша» в разбойничьем царстве
Важно помнить о том, что по сравнению с другими приматами люди живут неестественно большими сообществами – при том что даже традиционная охотничье-собирательская община никогда не бывает сконцентрирована целиком на одной и той же территории. Обычно такое сообщество, насчитывающее человек 150, разделяется на три-четыре группы по 30–50 мужчин, женщин и детей в каждой, которые вместе кочуют в поисках пищи по территории площадью в несколько сотен квадратных километров. Состав их довольно неустойчив: время от времени отдельные семьи решают перейти в другое место, зато взамен к группе прибиваются новые семьи. В группе из полусотни человек может находиться десять-двенадцать мужчин брачного возраста. Для них всегда существует риск (даже если другие мужчины группы – ребята приличные и не станут приставать к их женам) что на стоянку забредет кто-нибудь из других групп той же общины. Как отмечает Терри Дикон в книге «Символический вид», необходим какой-то механизм, который помешал бы этим случайным гостям увести у вас супругу или вашей супруге – положить глаз на одного из чужаков. Иначе получится настоящее разбойничье царство. Что для мужчин обернется, в частности, неуверенностью в своем отцовстве.
Однако для женщин ситуация, пожалуй, гораздо серьезнее. В отсутствие какого-либо диконовского механизма наступает сексуальная вседозволенность. Присутствие в группе большого числа мужчин – не говоря о мужчинах из соседних групп, которые могут появиться в любой момент, – создает серьезную угрозу. С проблемой сексуального преследования сталкиваются самки тех видов животных, у которых практикуется беспорядочное спаривание. У диких коз из-за жестоких драк и нападений самцов возможность самки пастись снижается почти вдвое. По счастью, у коз течка длится всего один день, так что самка возвращается к нормальному режиму кормления, как только самцы теряют к ней интерес. Но у человека готовность к совокуплению растянута во времени и не зависит напрямую от менструального цикла, так что проблема насилия становится ежедневной.
Ее масштаб нагляднее всего виден на примере крупных обезьян. У шимпанзе и орангутанов самцы постоянно пристают к самкам, когда у тех течка, пытаясь принудить их к совокуплению. И по крайней мере в одном смысле такая стратегия срабатывает: самцы шимпанзе действительно чаще всего спариваются с теми самками, к которым пристают настырнее всего. Эти домогательства неизменно мешают самке кормиться и нередко заканчиваются для нее увечьями. У тех самок, которые подвергаются многочисленным приставаниям, также значительно повышается уровень кортизола (что указывает на высокий уровень испытываемого ими стресса). А поскольку стресс обычно повышает риск бесплодия, чрезмерное внимание самцов оборачивается для самок серьезными потерями.
С той же проблемой сталкиваются птицы, гнездящиеся колониями. Мы уже говорили о карликовой щурке – маленькой африканской насекомоядной птице с очень ярким оперением. Этот вид гнездится большими колониями в песчаных обрывах вдоль рек, причем у каждой пары имеется отдельное жилище – подземная нора. Поскольку самки подвергаются домогательствам со стороны самцов-холостяков на вылете из норы и потом, когда прилетают обратно, то обычно им приходится перемещаться в сопровождении партнеров, которые выполняют обязанности телохранителей. Как и большинство птиц, щурки моногамны, так что решение проблемы существовало, как говорится, еще до ее возникновения. Просто щурки скорректировали пищевое поведение и летают на кормежку парой, так что самец одновременно охраняет самку от чужаков. А печальную иллюстрацию того, что может произойти при беспорядочном спаривании и в отсутствие телохранителя, мы можем наблюдать у уток. Селезни так увлекаются драками друг с другом, что в итоге иногда топят бедную самку, из-за которой и затеяли сыр-бор.
Если вы тешите себя иллюзией, что мы, люди, слишком хороши и нам подобное не грозит, то ознакомьтесь хотя бы со статистикой преступлений. Даже в наши вполне просвещенные времена насилие и жестокость прикрыты лишь тонкой пленкой цивилизованности и вырываются на поверхность, чуть ослабнет контроль государства, – например во время войн или гражданских беспорядков. Мы легко забываем о том, что многие из нас живут в привилегированных условиях, где насильственные преступления случаются редко, да и то в основном в городских трущобах. А в уютных благополучных пригородах количество таких преступлений вообще близко к нулю. Зато в других краях – например во многих странах Африки – насилие по сей день остается фактом повседневной жизни. И, разумеется, в прежние исторические эпохи точно так же дело обстояло в Европе. Тридцатилетняя война, раздиравшая Северную Европу с 1618 по 1648 год, явилась одной из самых разрушительных в истории человечества. Целые области Германии оказались разорены, общественные устои подорваны, католики и протестанты истребляли друг друга в бесчисленных сражениях. Не стала исключением и современная эпоха, взять хотя бы зверства солдат Второй мировой войны, включая изнасилования в покоренных городах. На протяжении всей человеческой истории разъяренные армии редко (если когда-либо вообще) ограничивались тем, что отнимали имущество, еду и домашнюю скотину у несчастных крестьян, попадавшихся им по пути. Даже сегодня потомки Чингисхана и его братьев намного превосходят численностью потомков всех прочих людей в пределах бывшей Монгольской империи[24]. По мрачному убеждению английского политического философа XVII века Томаса Гоббса, лишь навязанные человеку законы удерживают его от зверства. Пресловутая грань, отделяющая общество от хаоса, поистине очень тонка. И особенно остро ее хрупкость ощущается при нехватке женщин. Мужчины, лишенные доступа к женщинам, – это грозная проблема, как показал проведенный Филипом Старксом и Кэролайн Блэки анализ количества изнасилований, совершенных в США с 1960 по 1995 год. Исследовав статистику для каждого штата, они выяснили, что частота изнасилований прямо пропорциональна частоте разводов, и предположили, что такая зависимость отражает повышение сексуальной неудовлетворенности по мере того, как на «брачном рынке» оказывается все больше свободных мужчин. При этом важно, что разведенные мужчины желают поскорее снова жениться, а разведенные женщины – напротив, остерегаются повторно вступать в брак. Когда число мужчин, находящихся в поиске партнерш, начинает значительно превышать число доступных им женщин, беды не миновать.
То же самое мы видим на примере позднесредневековой Португалии. Как мы уже говорили в шестой главе, отказ земельной аристократии от дробления наследства и переход к майорату привели к переизбытку обездоленных, но налитых тестостероном младших сыновей, которым не светила женитьба. Они сделались такой помехой для общества, что к решению проблемы пришлось подключиться королю. Результатом, как сегодня доказано, явилась эпоха Великих географических открытий, начало которой положили португальцы. А некоторые историки в развитие этой концепции предположили, что и крестовые походы были не чем иным, как совместным проектом церкви и государства для снятия аналогичной напряженности, возникшей в других частях Европы несколькими веками раньше[25].
То, что женщине, как и всякой самке, насущно необходима «крыша», доказывает ряд современных примеров. Так, у народа аче в восточном Парагвае мужчина, занявший место «супруга» женщины после смерти или исчезновения последнего, часто убивает детей от прежнего союза – на том вполне понятном основании, что не желает обременять себя воспитанием чужого потомства. Дети каждого мужчины находятся в безопасности лишь до тех пор, пока жив отец, способный их защитить. Второй пример почерпнут у этнографов, исследовавших туризм. Оказывается, одиноким молодым туристкам часто выгодно вступить в связь с одним мужчиной из сугубо практичных соображений, то есть предложить секс в обмен на защиту от нежелательных приставаний других мужчин. Одинокие женщины, оказавшиеся вдали от родни и привычного социального круга, становятся легкой добычей насильников – особенно в странах, где секс является малодоступным «товаром» для мающихся переизбытком тестостерона молодых мужчин. Марго Уилсон и Сьюзан Месник проанализировали национальную выборку, охватившую свыше 12 тысяч канадок. Выяснилось, что незамужние или не связанные постоянными отношениями женщины в течение предыдущих 12 месяцев подвергались сексуальным домогательствам в 2,5–5 раз чаще, чем имеющие партнера. Такие цифры были получены с учетом поправок на возраст, уровень доходов, образ жизни и склонность к риску. Наибольший разрыв в показателях наблюдался у женщин в возрастной категории от 35 до 54 лет. Когда венские этологи изучали модели человеческого ухаживания в клубах и танцевальных залах, то исследовательницам приходилось появляться там в сопровождении мужчин-коллег; в противном случае они не могли заниматься сбором данных из-за бесконечных приставаний.
Кто кого больше любит?
Если примеры, приведенные в предыдущем разделе, служат достаточно убедительными доводами в пользу гипотезы «крыши», то остается вопрос: являются ли брачные отношения равно взаимовыгодными или одна сторона выигрывает больше? Вспомните: в первом разделе этой главы я перечислял четыре возможных основания для брачных отношений и отмечал, что варианты отличаются как раз тем, какой пол больше выигрывает от создания моногамной пары. Охрана партнера предполагает, что больше упреждающей «романтической» активности проявляет самец; гипотеза «крыши» – напротив, что в крепких узах больше заинтересована самка. Что касается защиты от хищников и заботы о потомстве, то тут создание постоянной пары одинаково выгодно обоим полам. К какой же модели относятся парные отношения у человека?
Традиционно брачные связи людей рассматривались как взаимовыгодные: ведь оба партнера участвуют в воспитании детей и испытывают романтические чувства. Однако это вовсе не очевидно. Хотя данной стороне человеческих взаимоотношений посвящено на удивление мало исследований, «народная психология» всегда отмечала, что, во-первых, именно женщины решают, каким отношениям развиваться, а каким – нет, а во-вторых, женщины обычно вкладывают больше усилий, чем мужчины, в завязывание и поддержание этих отношений. Недавние работы в области психологии привязанностей указывают на то, что мужчины – в особенности молодые – более предрасположены к «избегающе-отвергающему» типу привязанности, чем женщины. Такие люди обычно соглашаются с утверждениями типа «Мне хорошо и без близких эмоциональных отношений», «Мне очень важно чувствовать свою независимость и самодостаточность» и «Я предпочитаю не зависеть от других и не люблю, когда другие зависят от меня». Неудивительно, что они меньше ищут прочного союза с партнершей и испытывают меньшую потребность в близких отношениях. Это не является уникальной особенностью европейской культуры: бо́льшую предрасположенность мужчин к «избегающе-отвергающему» типу отношений по сравнению с женщинами отражает обширная выборка по разным странам, охватившая 62 различных культурных региона. Хотя уровень отвержения в разных культурах существенно различается, исследование показало, что культурные особенности (например, наличие равноправия полов или гендерных стереотипов) почти не сказываются на проценте «отвергающего» подхода как внутри одного пола, так и между полами. Напротив, большинство межкультурных различий, похоже, вызвано изменением в уровне женского отвержения, что в свою очередь определяется внешними факторами. В странах с высоким уровнем смертности, рождаемости и заболеваемости СПИДом женщины (и в некоторой степени мужчины) более склонны к «избегающе-отвергающему» типу отношений с противоположным полом, и различие между подходами полов соответственно оказывается меньшим. Складывается впечатление, что женщины проявляют больше разборчивости и корректируют свое поведение в зависимости от обстоятельств: чем равнодушнее мужчина, тем дальше отодвигает женщина свои защитные рубежи.
То, что женщины более разборчивы при установлении близких отношений (см. главу четвертую) и глубже мужчин переживают эмоциональное отторжение (см. главу седьмую), по-видимому, тоже подтверждает: они больше заинтересованы в брачных отношениях. В свете этого напрашивается неизбежный вывод: у людей брачные отношения возникли для того, чтобы решить проблему мужского домогательства и снизить риск детоубийства. Вероятно, это произошло в обстоятельствах повышенной концентрации мужчин на небольшой территории, и женщине поневоле пришлось прибегнуть к конкретному мужчине как к «крыше». Именно так, похоже, все сложилось у горилл: у них образуются однонаправленные отношения (самка прибивается к самцу) и звездообразный тип общественных связей (самки гарема никак или почти никак не взаимодействуют). Однако в результате складывается среда, где самцы при благоприятных обстоятельствах могут проявить себя заботливыми родителями или как-то иначе поспособствовать выращиванию молодняка.
Так, мне удалось доказать, что у мармозеток и тамаринов брачные отношения скорее всего возникли еще до появления отцовской заботы. В данном случае отец стал заботливым, по-видимому, потому, что именно самка подняла ставки в игре, сократив продолжительность репродуктивного цикла (промежуток между родами) и начав приносить сразу двойню. Обычно приматы рожают по одному детенышу в год, что делает беспорядочное спаривание выгодной стратегией для самцов: как мы уже говорили, большинство из них способны защищать территорию, позволяющую прокормиться на ней пяти самкам. Но обретя способность производить сразу по два детеныша и сократив интервал между родами до полугода, самки мармозеток и тамаринов так сильно перетасовали колоду, что самец просто утратил стимул уходить «налево». Он и так может оставить обильное потомство, даже если не будет спариваться ни с кем, кроме своей постоянной подруги.
На самом деле у людей с мармозетками и тамаринами немало общего. Женщинам тоже удалось существенно сократить интервал между возможными родами: в обществах, где нет ограничений рождаемости, этот интервал составляет три с половиной года – по сравнению с пятью-шестью годами у крупных обезьян. Если вдуматься, то с учетом размеров нашего мозга этот интервал у человека должен был бы приближаться к семи-восьми годам: почувствуйте разницу! Иными словами, мы, подобно мармозеткам и тамаринам, вдвое сократили интервал между родами. У людей неочевиден период овуляции, так что у мужчины имеется стимул спариваться в продолжение всего менструального цикла; то же самое наблюдается у мармозеток и тамаринов (в отличие от остальных обезьян). А еще нас с ними объединяет известная гибкость брачной системы: и у людей, и у игрунковых самцы склонны сбегать и заводить новые отношения на стороне, а моногамия в некоторых обстоятельствах способна превращаться в полигамию или даже в полиандрию.
То, что у горилл все сложилось иначе, скорее всего объясняется очень крупным размером самцов. Поскольку самцы внутри популяции значительно различаются между собой физической силой, а силачи особенно ценятся в качестве телохранителей, самки предпочитают скорее прибиться к наиболее крупным самцам, чем распределяться по группе более равномерно (тогда кому-то неизбежно достались бы слабаки, а это проигрыш во всех отношениях). Мы снова наблюдаем один из вариантов порогов полигамии – в данном случае это переломная точка на шкале относительного размера самцов, начиная с которой гораздо выгоднее сделаться второй, третьей или даже четвертой самкой при крупном самце, чем единственной подругой мелкого и щуплого. У наших предков никогда не было столь выраженного полового диморфизма, как у горилл и орангутанов, и, видимо, поэтому преимущества полноценной полигамии так никогда и не реализовались – во всяком случае, до тех пор пока не получило заметного развития сельское хозяйство, когда у мужчин наконец появилось нечто очень привлекательное в глазах женщин, а именно – земля. Похоже, что именно тогда, примерно десять тысяч лет назад, брачные отношения людей стали более односторонними, но мы до сих пор толком не приспособились к подобной структуре. Наверное, по этой причине полигамные домохозяйства в современных обществах обычно представляют собой несколько разных домохозяйств под одной крышей. В классической полигамной системе, преобладающей в Африке, на участке мужа у каждой жены имеется отдельная хижина, где она готовит, ест, спит и воспитывает детей. Муж посещает каждую из жен, ест и спит у нее согласно строгому графику (если бы он вдруг начал выказывать предпочтение одной из жен, у остальных это вызвало бы неосознанную тревогу). Только при сестринской полигинии (то есть когда все жены приходятся друг другу сестрами) гарем живет в буквальном смысле под одной крышей. Совместное проживание практикуется в 81 % обществ, где распростран