Воображаемый портрет Плиния Старшего, XIX век.
Сибусава Тацухико (1928-1987) — японский писатель, эссеист и переводчик с французского. В 1959 году перевел «Жюльетту» маркиза де Сада, что вызвало судебный процесс по обвинению в оскорблении общественной нравственности. Рассказ «Смерть на вулкане» вошел в сборник Каракуса-моногатари («Арабески») 1981 года.
Древние римляне славились своей любовью к мытью не только благодаря существовавшим в крупных городах общественных банях для простых жителей, но и потому, что богатые горожане нередко обустраивали в своих виллах и особняках холодные бани — фригидарии, теплые бани — тепидарии, горячие бани — кальдарии, паровые бани — лаконики и, вдобавок к этому, в их домах часто встречались похожие на бассейны с подогревом баптистерии. Свой рассказ я хочу начать так: жил-был мужчина, который, принимая как-то ванну, испытал некое сильное чувство. Его звали Гай Плиний Секунд, и он написал “Естественную историю”. Дело происходило 24 августа 79 года н.э. К слову, вечером того дня Плиний действительно принимал ванну в доме своего друга в Стабиях: это не моя выдумка, а исторический факт, подтвержденный его племянником, Плинием Младшим.
Потягиваясь в тепидарии, Плиний пробормотал себе под нос:
— Нет, ну надо же такому случиться, что в канун моего пятидесятипятилетия начинается крупное извержение Везувия! Круг моей жизни будто замыкается. Нет ли здесь воли богов?
Все считали, что густое облако, которое недели две назад, словно дурное предзнаменование, появилось над вершиной Везувия, развеется через пару дней, но двадцать четвертого числа, около полудня, из вершины вулкана внезапно с жутким шумом повалил дым столбом, будто до сих пор сдерживаемая вулканическая энергия вот-вот выплеснется наружу. Так начиналось извержение. До этого некоторые люди слышали подземный, похожий на далекие раскаты грома, гул, но Плиний находился на мысе Мизено в Неаполитанском заливе, в тридцати километрах от вулкана, поэтому ничего не слышал. В Мизене жила его младшая сестра с племянником, Цецилием Секундом, которому исполнилось восемнадцать лет. Плиний читал книгу в библиотеке, когда туда с криком ворвалась его сестра:
— Братец, там нечто ужасное! На востоке какой-то странный дым…
Необычное явление, которое так напугало сестру Плиния, вызвало у него интерес. Он прервал чтение и приказал рабу принести сандалии, чтобы подняться на крышу и понаблюдать за происходящим. Поскольку Плиний, достигнув средних лет, сильно погрузнел, он даже при помощи раба с трудом взобрался по лестнице. На востоке был виден разветвленный, похожий на огромную сосну, столб дыма. Ветер относил его к югу, где в воздухе поднялось огромное количество пепла, и было настолько темно, что казалось, сквозь него не проходит солнечный свет. Везувий… Это извержение было сильнее прошлого, которое случилось шестнадцать лет назад. Тогда перед извержением произошло несколько землетрясений. Плиний испытал волнительный трепет и сразу же решил отправиться на место происходящего. Он отправил раба в порт, приказав ему как можно скорее снарядить лодку. И вот когда Плиний уже засобирался в путь, ему принесли письмо от Ректины, жены его друга Таския Помпония, из виллы в Стабиях.
Та часть берега Кампании, которая выходит на Неаполитанский залив, место с хорошим климатом, высоко ценилась римскими аристократами, которые строили там виллы. Вилла Помпония находилась у основания полуострова на юге Неаполитанского залива, недалеко от Стабий, и была окружена горами с берега, поэтому для спасения не было иного пути, кроме морского. Ректина, жена Помпония, писала Плинию, что опасность извержения с каждым часом все больше и больше, и просила прислать судно на помощь — в то время Плиний занимал пост начальника римского флота, базировавшегося в Мизено, и он мог распоряжаться римскими кораблями на свое усмотрение.
Прочтя письмо, Плиний еще сильнее захотел отправиться к Везувию. Даже если бы речь не зашла о помощи, то все равно естественнонаучные интересы Плиния только подогревали бы его желание посмотреть на извержение вулкана вблизи. Не то чтобы он не придавал значения спасению людей, нет, скорее всего следует полагать, что в данном случае для него главным объектом интереса был вулкан. К тому же он наверняка думал, по крайней мере поначалу, что положение дел не настолько серьезно. Женщины часто поднимают шум из–за пустяков, не так ли?
Гуляя по берегу в Мизене в ожидании корабля, Плиний нашел панцирь морского ежа диаметром примерно в восемь унций. Выброшенный на берег панцирь, с которого осыпались все иголки, походил на красивое произведение искусства. Да и таких больших морских ежей нечасто увидишь. Плиний решил подарить его Ректине.
Когда он сел на квадрирему в Мизено и отправился путь, то осознал, что ситуация была серьезнее, чем он думал. Всегда хорошо просматриваемое побережье Неаполитанского залива — Неаполь, Геркуланум, Помпеи, Стабии, Сорренто — из–за дыма было совсем не разглядеть. Все погрузилось во мрак. Ветер поменял направление и пепел стал падать на палубу. К пеплу примешивались куски раскаленной пемзы и горелая галька. От землетрясения море будто встало на дыбы, и, когда корабль приблизился к берегу, он внезапно очутился в мелководье. Рулевой был напуган и советовал повернуть обратно. Но Плиний, смеясь и потирая руки, не слушал его. Ведь он не мог упустить возможности понаблюдать с близкого расстояния за тем, как сама природа будет корчиться в приступе страсти, и как земля будет агонизировать в экстазе… Да к тому же не надо забывать и о Помпониях, которых надо спасти.
В порту Стабий толпились люди, которые ждали попутного ветра, чтобы сесть на корабли. Помпонии, и муж, и жена, были крайне напуганы вулканической силой. Плиний обнял и расцеловал их, изо всех сил стараясь сохранить спокойствие:
— Да уж, страшно. Я весь в пепле, и голова, и тело. Прежде всего я хотел бы принять ванну. Ректина, покажи мне, где у вас баня. А потом уже спокойно подумаем, что нам делать.
И Плиний погрузил свое толстое тело в ванну в доме Помпониев.
Плиний Старший родился 25 августа 24 года н.э. в Комуме на берегу озера Лариа в северной Италии. На следующий день ему должно было исполниться пятьдесят пять лет, и как раз за день до дня рождения неожиданно пробудился Везувий. Конечно это было лишь простое совпадение, не имевшее никакого определенного подтекста. И если для Плиния это совпадение имело особенный смысл, то исключительно потому, что таков был его душевный настрой, и потому, что он сознательно связывал свою жизнь с этим вулканом. Как раз когда ему исполнилось пятьдесят, Плиний стал чаще задумываться о собственной смерти. Он даже радостно пробормотал — “Не хочу бросаться в кратер, как Эмпедокл, но умереть от вулкана не так уж и плохо.” — похлопывая себя в наполненной паром бане.
Почему он стал об этом задумываться? Два года назад он завершил труд всей своей жизни — тридцать семь томов “Естественной истории” — и посвятил его императору Титу Флавию. Может, именно тогда Плиний почувствовал, насколько он устал. А может, его, располневшего с годами, стали мучить приступы гипертонии. Он и сам не понимал, в чем дело. Но по крайней мере внешне он оставался таким же, как и в молодости — жаждущим насладиться всеми радостями жизни, полным любопытства, стремящимся к знаниям, оптимистичным в повседневных делах Плинием. Мысли о смерти таились где-то в глубине души, ничуть не мешая его жизнелюбию.
Он совсем не хотел умирать так, как умер Сенека. Да впрочем, оснований для этого и не было — в мире вряд ли нашлись бы двое людей, еще более несхожих друг с другом, чем Плиний и Сенека. Этот философ-стоик из Кордубы был на тридцать лет старше Плиния и оказался слишком близок ко двору и царившим там интригам. Сенека слишком любил материальные удовольствия и роскошь, но, тем не менее, он был слишком философ. Плинию рассказывали, что император Нерон приказал Сенеке покончить с собой, и тот вскрыл вены на руках, однако умереть не смог, поэтому ему пришлось вскрыть вены и на ногах, и, его, мучившегося от невыносимой боли, перенесли в баню, где он наконец скончался в горячей ванне. Сенека всегда говорил, что смерть должна быть избавлением от страданий — но какое отношение его трагическая смерть имела к этой философии?
Плиний не презирал философию, но его поражала ее пустота и оторванность от жизни. Он не мог верить в идеи, которые никак не соотносились с действительностью. Пусть у Сенеки не было выбора, но сделать из бани, источника радости и удовольствий, место боли и страданий — в этом было нечто неправильное. И, сидя в бане, Плиний не мог не задуматься об этом.
Он думал и о том, что если вулканическая деятельность — это припадок страсти, который испытывает земля, то стать жертвой этой страсти было бы не так уж и плохо. Иными словами, Плиний хотел хотя бы чуть-чуть прикоснуться к эротической стороне природы. Разве он не захотел бы, если мог, прижать к груди развратную Мать-Природу и умереть в ее объятьях? Для ученого-натуралиста, посвятившего всю жизнь поиску природных тайн и снимавшего с них покровы, как белье с проституток, это была бы достойная смерть. Думая обо всем этом, Плиний невольно издал смешок.
Внезапно дверь в роскошную парильню открылась, и появился Таский Помпоний, который был абсолютно гол. Он был младше Плиния на десять лет, но уже являлся элитой, ему был обещан высокий пост среди римского чиновничества. Он сел в принесенное рабом бронзовое кресло:
— Все боятся наступающей катастрофы. Один лишь ты смеешься и выглядишь ужасно довольным.
— Да, я доволен. Я всегда радовался, с самого детства, когда на небе или на земле случалось что-то необычное — шел ли снежок, появлялись ли в небе метеоры. Такой уж у меня характер.
— Странный у тебя характер. Местные христиане говорят, что скоро наступит конец света. Ты тоже так думаешь?
— Не только христиане говорят о конце света. Стоики, эпикурейцы с давних времен настаивают на том, что мир погибнет в огне. Цицерон тоже так говорил.
— Однако ты-то сам что об этом думаешь?
— Откуда мне знать? Это не мое дело.
Помпоний внезапно умолк, но потом снова заговорил, на этот раз с иронией в голосе:
— А что тогда твое дело?
— Все природные феномены. Я не знаю, известно ли тебе или нет, но в моей “Естественной истории”, которую я посвятил императору Титу, цитируются две тысячи сочинений ста авторов и собрано около двадцати тысяч природных фактов.
— Видно, ты изрядно старался, и смог вместить все происходящее во Вселенной в эти двадцать тысяч.
— Увы, нет. Но я не верю в идею бесконечности, и считаю, что у Вселенной есть предел. А если это так, то, допустим, выделить во Вселенной пять основных идей или же выбрать два десятка тысяч вещей — не одно и то же. Поскольку если Вселенная конечна, то число идей должно соответствовать числу вещей.
— Тогда твоя работа бессмысленна. Вместо того, чтобы просто разделить все на пять категорий, ты намеренно описываешь двадцать тысяч явлений. И никто не знает, хватит ли этого для всей Вселенной, или нет.
— Да, и я это прекрасно понимаю. Строго говоря, я хотел добавить к этим двадцати тысячам еще одно явление, которое открыл совсем недавно, но уже поздно что-то менять. Посмотри на Везувий. Я с самого утра наблюдаю за ним и делаю записи, настолько он мне интересен. Мне кажется, эта гора развратна, как жители Помпей, и хочет меня соблазнить.
— Опять ты за свое! Мы тут вечером собираемся бежать, а ты никуда не торопишься, сидишь тут в бане…
Но Помпоний не договорил, поскольку земля опять содрогнулась, послышался гул, и стены бани, и даже пар внутри сильно затряслись. Помпоний побледнел, и, крича что-то, вышел из бани.
Голый Плиний последовал его примеру и направился в находящийся рядом баптистерий.
Баптистерий представлял собой отгороженную восьмиугольной формы площадку. По его периметру стояли колонны, которые поддерживали крышу, защищавшую от палящего солнца. В центре находился небольшой бассейн, где можно было искупаться после бани. Другими словами, это был крытый водоем на открытом воздухе. Бассейн был украшен мраморными плитами, а пол вокруг него был выложен мозаикой. Вокруг баптистерия густо росли миртовые деревья, лавр и фиги, и это называлось вирудариум.
Но сейчас баптистерий и вирудариум выглядели не столь безмятежно, как раньше. Мозаика скрылась под слоем пемзы и пепла, которые непрерывно извергал вулкан. Под их тяжестью лежали поломанные деревья. Пепла становилось все больше и больше. Время от времени слышался стук, с которым падали на крышу пемза и галька.
В баптистерии у Помпониев открывался вид на море, и когда Плиний, купаясь, смотрел туда, ему казалось, что он в жизни не видел пейзажа более страшного, чем этот.
На севере, прямо перед ним на берегу залива высился Везувий. Отсюда казалось, что он плывет по морю. Смеркалось, и стекающая с вершины лава горела алым пламенем, столбы дыма извергались вместе с металлическими стежками искр. Гора словно бесилась, в корчах выбрасывая столбы густого дыма, которые, поднимаясь все выше и выше, разделялись, кружились и меняли форму, пока их не сносило ветром. Внутри вулкана что-то рокотало и взрывалось, и с каждым взрывом дым, как твердое дело, разлетался на куски самых причудливых форм, которые освещали вспышками молнии, и эти вспышки отражались и в морской воде. Будто Природа, потеряв стыд, испытывала бесконечные оргазмы.
Плиний, стоя босиком на мозаичном полу, спокойно наблюдал за вулканом.
***
Прибрежный район Кампании издавна славился морскими ежами. Об этом еще писал Гораций: “цирцейские устрицы в славе; еж водяной — из Мизена”2. Другой, мной тайно любимый галло-римский поэт Сидоний Аполлинарий, писал в изысканных выражениях “о лиловых ежах, разукрасивших берега Кампании”:
Illud Puniceis ornatur litus echinis.
Морские ежи, echinus по-латыни, встречались не так уж и редко. Римляне употребляли этих симметричных иглокожих в пищу, причем существовал особый рецепт приготовления: желтая икра морских ежей толклась до состояния желе и подавалась в серебряной посуде.
С тех пор, как Плиний получил назначение на морскую базу в Мизене, он каждый день, отдохнув после обеда, выходил на берег, где мальчишки собирали морских ежей. Получив свою долю, он счищал с них панцирь, выдавливал пальцами густую и сладкую икру, и ел ее. Так он мог съесть десяток-два ежей. Для Плиния, равнодушного к роскошной еде и расточительности, икра ежей и банные процедуры были единственными развлечениями.
Сейчас он, обнаженный, лежал на спине в элеотезии у Помпониев, пока раб умелыми движениями натирал его грузное тело его маслом, которое лилось из узкого, сделанного из носорожьего рога сосуда. Плиний, вверив себя мастерству раба, вертел в руке найденный в Мизене панцирь.
Дверь элеотезия открылась и показалось лицо жены Помпония, Ректины.
— Ой.
Она увидела голого Плиния, и, застыдившись, сразу же убежала.
— Извините! Тут жарко.
Плиний поднялся, и, обмотав вокруг бедер льняное полотенце, последовал вслед за Ректиной, которая спряталась в большом атриуме. За ним последовал раб, держа в руках одежду для ценатория. Плиний, зайдя в атриум, сказал:
— Я совсем забыл, что приготовил для вас подарок. Вот он.
И Плиний почтительно вручил Ректине панцирь, который он держал в руке.
— Ах, это раковина морского ежа. Какая большая!
— Все так. Я очень люблю их икру. Но и сама раковина красива, не так ли? Галлы используют ее, как оберег.
— Оберег? Если случится землетрясение или извержение вулкана, и у меня он будет при себе, то все будет хорошо?
— Конечно. Вы все хорошо знаете. Кроме того, этот морской еж, можно сказать, научил меня жизни.
Когда Плиний посмотрел на молодую жену Помпония, которой едва минуло двадцать, он сразу же захотел поведать ей свою фантазию. Пока раб одевал его в специальную одежду для столовой, Плиний, будто не зная ничего о грядущей катастрофе, начал свой добродушный рассказ.
— Как вы знаете, у морского ежа нет ни глаз, ни ушей. Да и рук, ног и мозга у него тоже нет. С первого взгляда кажется, что он ведет бездеятельное и пассивное существование, которое похоже на сон на дне моря. Однако считать его низшим животным будет непростительной ошибкой. Морской еж, если изучить его повнимательней, совершает многомесячное путешествие по своим небольшим владениям. Он не настолько пассивен, как о нем думают, но если нет необходимости куда-то двигаться, он и не пошевелится. Морской еж постоянно в движении, постоянно ловит себе добычу и поедает ее, не интересуется окружающим миром и вообще всем, кроме себя.
— Да он философ.
— Именно. По крайней мере философ он куда более последовательный, чем эти стоики. Для морского ежа нет противоречия между миром идей, в котором он живет, и реальностью. Посмотрите-ка на эту раковину, такую простую, и одновременно такую сложную. Разве нельзя сказать, что это чудо природы?
Положенная Ректиной на мраморный стол раковина высилась, словно купол храма, обращая на себя внимание и своей красотой, и практичностью.
— Раковина сделан из маленьких пластинок, которые накладываются друг на друга без малейшего просвета между ними, как кирпичи в арке, и чем-то напоминает купол. Витровий говорил, что это самая надежная конструкция с точки зрения механики. Более того, меня всегда восхищала форма этого ежа, особенно ее пятилучевое строение. Посмотрите-ка сюда.
И с этими словами Плиний перевернул раковину, и наверху оказалось ротовое отверстие ежа.
— Это рот морского ежа. Раньше здесь были зубы, но они выпали. У этого отверстия форма пятиугольника, и, если посмотреть сверху, то из него исходят многочисленные похожие на лучи линии, из которых выделяются эти пять. У этого животного строение всех органов так или иначе связано с пятеркой: зубы, которые Аристотель сравнивал с фонарями, органы размножения, пищеварительный тракт… В целом, морской еж по какой-то причине придерживается числа пять. Кажется, Аристотель что-то писал по этому поводу, но ничего убедительного я в его словах не нашел, да и сам я не очень представляю, почему так. Скорее всего, морской еж представляет себе мир как морское дно, в котором все подчинено “пятичности”.
— “Пятичность”, как это хорошо звучит!
— Именно, как легко мы сходимся с вами во мнениях! На самом деле я часто думаю точно так же. Надеюсь, вам теперь ясно, почему я считаю морского ежа своим учителем?
Ректина, засмеявшись, кивнула, и немедленно заговорила о другом:
— А если произойдет извержение вулкана или землетрясение, и весь мир исчезнет, то морские ежи так и будут жить на дне моря?
— Вполне возможно. Если мир исчезнет в огне, то море-то останется в неприкосновенности. Мне кажется, что все человеческие цивилизации, которые сейчас процветают, погибнут, но у морских ежей нет цивилизации, поэтому и разрушать-то там нечего.
А здесь, пожалуй, я возьмусь ответить милой Ректине вместо незнакомого с современной теорией эволюции Плиния.
Морские ежи появились на Земле задолго до человека. Это случилось в конце кембрийского периода палеозойской эры, примерно пятьсот миллионов лет тому назад. Для сравнения, человек появился примерно три-четыре миллиона лет назад. Более того, большая часть животных палеозойской эры исчезла, и только морские ежи продолжили свое существование несмотря ни на какие катастрофы, случавшиеся на Земле; они обитают не только у берегов Кампани, но и в других тропических морях. Удивительно, что на протяжении пятисот миллионов лет на дне моря, морские ежи не менялись. Их можно сравнить с новейшими самолетами и автомобилями, функционал которых уже доведен до совершенства, с одной лишь разницей: морские ежи достигли вершины своего развития пятьсот миллионов лет тому назад и с тех пор не изменились. Вряд ли такое можно сказать о высших животных.
Конечно, Плиний, живший в Риме в I веке н.э., не имел познаний в областях геологии и теории эволюции, сравнимых с нашими, и поэтому не мог рассуждать о том, что случилось за пятьсот миллионов лет. Чтобы успокоить Ректину, он сказал примерно следующее:
— Не волнуйтесь. Завтра ветер сменит направление и корабли смогут отправиться в путь. Вряд ли ваш дом засыплет пеплом за ночь.
А затем пожилой ученый внезапно сказал:
— Я уже стар. Завтра мне исполнится пятьдесят пять.
— Жаль, что вы не сможете отпраздновать свой день рождения среди всей этой суматохи!
— Да нет. Лучшего праздника, чем извержение вулкана, для меня и придумать сложно.
***
Вечером Плиний поужинал у Помпониев, а затем Ректина провела его в комнату для гостей, где он сразу же заснул. Помпоний и его жена были столь встревожены, что им было не до сна, но из комнаты гостей доносился громкий храп Плиния.
К рассвету пепла и пемзы на поверхности земли выпало столько, что стало ясно — если они останутся дома, то не смогут открыть дверь и выйти. Плиний был разбужен, и, полусонный, вышел наружу. Но он привык к бессонным ночам, поэтому сразу же пришел в себя.
Земля тряслась мелкими толчками. Здания разрушались. Пепел падал вместе с кусочками пемзы, поэтому люди были вынуждены ходить с подушками на головах. Уже должен был наступить рассвет, но было темно, и казалось, что наступила вечная ночь. Было душно. Тут и там горели факелы, и слышались крики, плач и рев людей, которые пытались спастись.
— Куда вы? Порт же здесь! Вы обезумели!
Плинию казалось, что он слышит за спиной крики Ректины, но он, будто опьяненный, поддерживаемый рабами с обеих сторон, брел сквозь высокие, уже доходившие до колен кучи пепла, и смотрел на мерцающий в ночном небе Везувий. От горячего пепла сильно пахло серой.
С давних времен многочисленные ученые высказывают предположения о причинах смерти Плиния. Из всех версий я приведу две, наиболее подходящие. Первая — смерть наступила в результате отравления парами серы, вторая — апоплексический удар. Плиний был полным, с рождения у него было слабое горло, поэтому, вероятнее всего, он задохнулся. Его тело было обнаружено на следующий день, утром двадцать пятого августа, и, как писал Плиний Младший, “на нем нигде не было ран, и казалось, что он просто спит”.
1 Нынешнее озеро Комо
2 https://www.lib.ru/POEEAST/GORACIJ/hor1_4.txt