У
важаемые коллеги, мне, как и всем вам, тоже хотелось бы присутствовать здесь, чтобы отдать дань уважения корифею социологической мысли XX века. Но обстоятельства распорядились иначе. Тем не менее я с удовольствием принимаю предложение рассказать, как произошло мое знакомство, превратившееся затем в сотрудничество, с моим учителем, коллегой и старым другом Питиримом Александровичем Сорокиным. (Как и просили, я изложу кратко эти эпизодические воспоминания.)
Почти неизбежно мои мысли обращаются прежде всего к тому фантастическому мгновению - с тех пор прошло уже семьдесят лет, - когда я, в то время 19-летний студент Темпл-колледжа, получил исключительную возможность впервые лично встретиться с проф. Сорокиным. Эта непредвиденная встреча произошла в 1929 г. на годичном собрании Американского социологического общества в Вашингтоне. Встреча, имевшая для меня огромные последствия, произошла в то время, когда и сам Сорокин готовился к еще одной решительной перемене в своей непростой судьбе. Ибо, как с готовностью поведал он мне, в то время еще совсем молодому человеку, он собирался перейти из университета Миннесоты на Среднем Западе в самый престижный американский университет - Гарвард. Далее он сказал, что, хотя его кафедра социологии сначала будет находиться на экономическом факультете, позднее будет основан новый и независимый социологический факультет, который он возглавит. Узнав, что я собираюсь заканчивать университет, специализируясь по социологии, он неожиданно пригласил меня на «свой» факультет после того, как я через два года закончу учебу. Я приглашение принял, хотя мои учителя из колледжа и предупреждали меня, что Гарвард навряд ли примет студента из сравнительно молодого Темпл-колледжа (который, как выяснилось, был основан всего лишь за несколько лет до рождения Сорокина). Этим своим учителям я отвечал, что для меня важен не Гарвард как учебное заведение, а Сорокин как ученый. Будучи довольно самоуверенным студентом последнего курса, я внушил себе - и не совсем уж без оснований, - что знаю почти все об американской социологии, какой она была в конце 20-х годов, но имею лишь поверхностное представление о более старых и, на мой взгляд, более творческих традициях европейской социологической мысли. Сорокин же, и это было самым важным для меня, опубликовал недавно свою книгу - «Современные социологические теории». Это был энциклопедический, критический, местами спорный теоретический труд (в котором цитируется около 700 авторов), написанный главным образом на материале европейской социологии. В Америке, безусловно, не было в то время ничего равного этой экуменической книге. Сорокин явно был тем учителем, о котором я мечтал.
|
|
И вот, ровно через год после той знаменательной встречи в Вашингтоне, я - к неописуемому своему счастью - получил от него записку, им собственноручно написанную:
Дек[абря] 9, 1930
Глубокоуважаемый г-н Мертон, здешний социологический факультет находится сейчас в процессе организации и откроется на следующий академический год. Университет имеет значительное число стипендий как для студентов, так и для аспирантов. Они даются наиболее способным студентам и тем, кто подает большие надежды (вненаучная деятельность не имеет большого значения). Это значит, что вам следовало бы подать заявление для получения стипендии, в котором должны быть представлены ваши характеристики, рекомендации, перечислены прослушанные вами лекции, полученные стипендии, ваш педагогический опыт, если он есть, и т.д.
|
|
Заявление можете послать либо мне, либо непосредственно заведующему аспирантурой.
Искренне ваш
П.Сорокин
Маститый ученый, к моему изумлению, оказывается, не забыл обо мне. По такому случаю, я, в порыве энтузиазма, подал заявление, стипендию мне выделили, и вскоре я, к нечаянной своей радости, очутился в сугубо научной среде, полной дальнейших творческих неожиданностей.
Следующим, и очень важным для меня сюрпризом было предложение Сорокина стать его секретарем - и это в первый год моего обучения в аспирантуре, - а позднее и его ассистентом. Это, разумеется, означало, что я делался подручным во всех его делах, а иногда, как это вскоре выяснилось, и его заместителем. Однажды, вызвав меня в свой кабинет, он объявил мне, что имел «глупость» согласиться написать статью о современной французской социологии для одного ученого общества, и спросил, не буду ли я так любезен написать ее вместо него. Это, естественно, было скорее не вопросом, а не терпящим отказа предложением. Забросив все свои учебные занятия, я ночи напролет штудировал пухлые тома как самого Эмиля Дюркгейма, так и менее знаменитых представителей его школы: Хальбвакса, Леви-Брюля, Мосса и Бугле (который, не будь я ассистентом Сорокина, едва ли попал бы в поле моего зрения). Вот так и получилось, что благодаря сорокинской настойчивости я на втором году аспирантуры стал публикующимся автором, а это, в свою очередь, привело к тому, что мне предложили написать развернутую рецензию на недавно переведенную книгу Э.Дюркгейма «О разделении общественного труда». Закономерным итогом моей интенсивной работы над этими двумя статьями оказалось то, что я на какое-то время стал американским последователем Дюркгейма и заложил фундамент того, что впоследствии стало моим собственным вариантом структурно-функционального анализа. Влияние, какое учителя оказывают на учеников, не всегда предсказуемо.
|
|
Сорокин не перестал стимулировать мои интеллектуальные интересы даже после того, как обнаружил, что на мое социологическое мышление гораздо более сильное влияние оказывает не он, известный ученый, а один преподаватель Гарвардского университета, которого в то время никто и не считал социологом. Это был молодой Толкотт Парсонс, переведенный с факультета экономики на новый факультет социологии и опубликовавший всего две статьи, причем обе - в «Журнале политической экономии», который социологи, как правило, не читали.
Естественно, поступали в Гарвард не для того, чтобы учиться у никому неизвестного Парсонса, но некоторым из нас его первый курс теоретической социологии - курс, из которого через пять лет родилась его знаменитая работа «Структура социального действия» - показался новым словом в социологии.
И несмотря на это, Сорокин, узнав о том, что во мне пробудился интерес к истории науки и социологии знания, пожелал меня привлечь к участию в своем собственном исследовании. Так вот и получилось, что я стал его соавтором при написании двух глав его четырехтомного классического труда, написанного в 1930-х гг., - «Социальной и культурной динамики», посвященных «социологическим аспектам изобретательства, открытий и построения научных теорий».
Моя записка к нему, написанная в те давние годы, когда он работал над «Динамикой», дает представление о характере той работы, которую он просил меня выполнить.
8 июля 1933
Глубокоуважаемый проф. Сорокин,
передаю вам собранный мною материал о циклах в научных теориях. В дополнение к описанию осцилляций, которое я вам передал ранее, здесь дается описание волновых и корпускулярных теорий света, чередования механицизма- витализма и теории абиогенеза.
Я включил сюда также несколько страниц случайных заметок, которые, быть может, пригодятся вам в связи с некоторыми исследованиями в той области, в какой вы сейчас работаете. Я сомневался, включая их, поскольку они не являются интегральной частью работы и не оформлены хоть сколько-нибудь систематически. Эти случайные данные не включены, конечно, в оплачиваемую часть работы и, разумеется, не требуют никакой дополнительной оплаты.
Искренне ваш Р.Мертон.
В следующем году мы опять сотрудничали, хотя и не очень интенсивно, работая над статьей, посвященной описанию количественного роста научного знания, которая под названием «Процесс интеллектуального развития арабов с 700 по 1300 гг.» была опубликована в международном журнале по истории науки ISIS, издававшемся другим моим учителем, впоследствии всемирно известным специалистом в области истории науки, Джорджем Сартоном. Позднее Сорокин и я опубликовали еще более важную статью - «Социальное время: методологический и функциональный анализ».
Эти эпизоды свидетельствуют о той важной наставнической роли, какую играл Сорокин в течение того времени, что я провел в Гарварде. Нужно, однако, сказать, что между нами не всегда царили мир и согласие. Разумеется, Питирим Александрович не требовал от своих помощников, чтобы они были его последователями, хотя, очевидно, предпочитал, чтобы они ими были. Так, когда он почувствовал, что я слишком далеко отошел от той социологической конструкции, какую он строил в своей «Динамике», он подверг мое собственное исследование довольно яростной и безжалостной атаке, напоминающей ту критику, которая содержится на страницах его классической «Социальной мобильности» и особенно в несравненных «Современных социологических теориях» (то есть тех самых книг, которые и привели меня к нему).
Поводом для сорокинской критики, о которой я рассказываю, послужила моя статья, написанная мною в качестве предварительного наброска диссертации, которую я готовил и в которой не подписывался под циклической теорией трех типов социокультурных систем - чувственной, идеалистической и идеациональной, - которую мой учитель излагал в своей еще неопубликованной «Социальной и культурной динамике». Это обстоятельство и служит контекстом для сорокинского четырехстраничного комментария к моей предварительной статье (которая, в конце концов, была опубликована под названием «Пуританизм, пиетизм и наука»). Этот комментарий объясняет мои сомнения по поводу того, что моя диссертация в том виде, как она планировалась, будет допущена к защите, так как Сорокин был председателем ученого совета. Его письмо, написанное в середине июля 1934 г., звучит так:
Дорогой Мертон,
Если рассматривать вашу статью, как курсовую работу, то здесь все в порядке. Вы получите за нее не меньше, чем «отлично». Но с более глубокой и единственно важной точки зрения я должен сделать по ее поводу несколько - и довольно резких - критических замечаний. Те же самые критические замечания я высказывал и против работ Вебера и подобных им сочинений.
1. Методологическое. Не пришла ли пора оставить эту детскую манеру брать один фактор, в данном случае религию, и делать из него «стимулятора» другого, в данном случае - науки (у Вебера - экономики)? Когда ребенок из детского возраста переходит к зрелости, борада [sic] ли является «фактором» его физического роста или изменения его голоса, или же наоборот? Не наивна ли такая постановка вопроса? Вебер, большинство ученых-социологов и вы поступаете именно так. И я так поступал. Но я уже прошел через эту глупую «псевдонаучность».
2. Боюсь, что влияние на вас Вебера-Трельча слишком велико. В результате этого, вы - в слегка измененной форме - следуете за ними и делаете точно такую же ошибку.
а) Приписываете чисто спекулятивно и совершенно односторонне некие воздействия и линию поведения «протестантским доктринам», особенно таким, как предопределение и т.п., тогда как на самом деле ни они, ни вы не имеете почти никаких доказательств, что воздействия эти действительно являются именно такими, и считаете, что только ваша интерпретация (т.е. влияния доктрины предопределения) является единственно возможной. На самом же деле были самые разные и совершенно противоположные воздействия доктрины предопределения и совершенно иные их интерпретации, и то, например, как понимали доктрину предопределения в Швейцарии, в данном случае нельзя игнорировать. Это один из самых слабых пунктов в конструкции Вебера, и он сохраняется и у вас, хотя его можно изменить.
b) Но это - деталь. Существеннее другой момент: перечень так называемых основных социально-нравственных принципов протестантизма, который предлагают Вебер-Трельч-Мертон. В разных местах на полях я отмечаю, что эти принципы протестантского духа, только ему якобы присущие, можно обнаружить и в дореформационном христ[ианстве], в разных восточных религиях и т.д. Зачем же так бесцеремонно искажать реальную ситуацию и делать столь грубую ошибку? Читайте средневековые тексты по тривиуму и квадривиуму - Исидора Севильского, «Зерцало» Винцента из Бове, трактаты Теофила об искусстве, сочинения Альберта Великого, возьмите самую суть схоластики, - и в большинстве из них вы найдете все ваши «протестантские принципы» (Славу Господню, полезность и т.п.).
Если ваши предположения ложны, то ложны и выводы о влиянии протестантизма на науку (борода начинает расти из-за увеличения роста или наращивания мышц). Это общее замечание. Если будет нужно, я могу взять все ваши - веберовские - построения и рассмотреть их одно за другим более тщательно.
c) Ваша попытка дать статистическое подтверждение (в противоположность Веберу, который его вообще не дает, если не считать крохотную - и из вторых рук - табличку) тоже весьма сомнительна. Вы не приводите данных для 15-го, 16-го и 17-го столетий, но даете их для 19-го и 20-го, - которые к делу совершенно не относятся. Однако, если речь идет о культурном лидерстве, то вряд ли могут быть сомнения по поводу того, что в 16-м веке оно принадлежало католической Италии, в 17-м - католической Франции, а не протестантской Германии или Англии. Вы как раз и забыли о том, что лидерство на протяжении этих столетий переходило от одной страны к другой, а взяли только 19-20 века, когда оно принадлежало нескольким (а не всем) протестантским странам (а кроме того и Франции в первой половине 19-го века), и превратили этот «случай» в «вечное» и неизменное соотношение.
Надеюсь, что суть этого замечания ясна. Его можно строго обосновать с помощью фактов.
Что касается частностей, могу отметить, что у вас есть склонность употреблять «заумные» слова и строить громоздкие фразы - длинные и непонятные, - там, где более простые слова и фразы были бы намного полезнее и изящнее. Это, конечно, внешнее изящество, но им, однако, не следует совсем уж пренебрегать.
Еще один момент. Вы характеризуете 17-е стол[етие] как век сугубо религиозный. В каком-то смысле это так, но в каком-то - совсем не так. Если в Средние века принцип полезности и подобные ему принципы не соотносились со “Славой Господней” и занимали некое подчиненное положение, то здесь “Бог” и “религия” становятся скорее орудиями и “личинами” полезности и других “земных целей” (“Хорошая чековая книжка для высокой репутации в банке”).
Все вышеизложенное написано не для того, чтобы умалить или “сокрушить” вашу конструкцию. Я просто хотел показать, что проблема гораздо сложнее. Думаю, что вам было бы лучше вместо вопроса о “причине и следствии” сформулировать проблему следующим образом: как и в какой форме были связаны друг с другом эти две “переменные” (религия и наука), приспосабливались они друг к другу, и если да, то - как, каким образом? Или же они находились в состоянии антагонизма, в каких пунктах и как?
Далее. Вместо того, чтобы те характеристики, которые вы считаете главными, описывать как исключительные особенности протестантизма, лучше было бы сделать массу оговорок и специально показать, почему некоторые из этих характ[еристи]к в общей констелляции 17-го века приобрели какой-то особый привкус.
Интересно узнать, можете ли вы при решении этой задачи избежать теорию, в чем-то схожую с моей теорией идеациональной и чувственной (sensuous) культуры? С этой позиции (насколько я знаю, - а я много занимался 17-м веком) легче выделить характерные особенности «религии» и «культуры»17-го века, и предстают они совершенно в другом свете, чем в конструкции Вебера-Трельча-Мертона. И - добавлю - не только в другом свете, но и (насколько я понимаю) гораздо лучше соответствуют фактам, чем полуфантастические «деривации» Вебера («протестантизм-капитализм») и Мертона («протестантизм-сциентизм»). У Парето, несмотря на все его заблуждения, среди немногих правильных положений, если такая схема, которую он особо подчеркивает:
А есть причина В
В есть причина А
Тогда как на самом деле ситуация заключается в следующем:
А и В являются «функциями»
какой-то третьей, более глубокой
и общей «причины» С.
Вебер - Мертон руководствуются первой схемой. Я в таких случаях руководствуюсь второй. И полагаю, что стою на более прочном основании, чем вы.
Имейте в виду, что модная одно время теория Вебера - равно как и Тауни и других - в настоящее время полностью «развенчана», и едва ли серьезный историк или ученый-гуманитарий, даже в Германии, подпишется под ней. С ней безусловно «покончено». Зачем же следовать за тем, что отжило свой век?
П.Сорокин
Поистине, учитель уделил рукописи своего ассистента много внимания. Не буду пытаться припомнить те чувства, какие испытал ассистент, прочитав этот комментарий. Это было бы лишь полетом ретроспективного воображения. Тем не менее приведу найденную мною копию отпечатанного (не рукописного) ответа на критику Сорокина, - опять-таки без моего нынешнего комментария по поводу его содержания или стиля. В конце концов, это архивные документы, в том именно смысле, как это понимают историки. Они написаны по определенному поводу и при определенных обстоятельствах и предназначены лишь тем, кому они адресованы, а вовсе не любопытствующему историку или социологу будущего.
25 июня 1934
Глубокоуважаемый профессор Сорокин,
Я пишу эту пояснительную записку по поводу недавно посланной вам статьи не столько в ее «защиту», как для прояснения некоторых пунктов, которые в первом варианте по небрежности подчеркнуты недостаточно.
Осмелюсь утверждать, что используемая мною методология не совсем уж ошибочна. Прежде всего, я не уверен, что ваша аналогия с переходом от детства к зрелости вполне приемлема. Похожей и, думаю, более правильной аналогией было бы воздействие, которое оказывает - в определенных пределах - достаточное количество питательных веществ и моцион на физическое развитие индивида. При том или ином уровне развития науки, обусловленном, быть может, причинами внутреннего порядка, любые социальные факторы, которые способствуют высокой позитивной оценке науки, будут в то же время способствовать привлечению в науку большего числа людей, чем это было бы в противном случае. Во-вторых, эмпирико -рациональный способ мышления, обнаруживаемый в протестантизме в тот период, когда и сама наука развивала тот же способ мышления, причем как никогда интенсивно (последнее утверждение очень существенно, поскольку религия сама по себе не развивает науку), способствовал популярности тех или иных идей, открытых наукой, и делал их социально приемлемыми.
Далее, я не доказываю, что указанные мною черты характерны только для протестантизма. Как отмечаю я в своей статье, в той или иной степени их можно обнаружить и в средневековом и более позднем католицизме. Но на более ранних стадиях истории науки ее низкая социальная оценка обусловлена в первую очередь недостаточным развитием ее самой и неспособностью добиться сколько-нибудь заметного успеха. Например, экспериментирование едва ли было развито в средние века, несмотря на некоторые намеки, обнаруживаемые у Роджера Бэкона, Альберта Великого и др., - более того, религиозная ориентация в этот период была скорее поту-, нежели посюсторонней. Во-вторых, «принцип полезности» означал в средние века нечто совсем иное, - как пытался я показать, религия, действительно, подчинилась утилитаризму лишь в XVII в., но тенденция к этому проявилась на несколько столетий раньше. Важно то, в какой степени все эти черты, которые находим и в католицизме и которые наиболее заметны в доминиканском, францисканском орденах, у иезуитов, где они были, говоря сравнительно, гораздо более эмпирически ориентированными, чем в остальном католицизме, - в какой степени эти черты были связаны с развитием науки.
По поводу статистических данных. Это правда, что мои статистические данные не распространяются на XVII век; их, разумеется, и не существует. Но что между протестантами и католиками в их отношении к научным интересам и научной продукции существуют различия, - это факт. Наверное, современный католик по своему мышлению гораздо ближе современному протестанту, чем католику средневековому, но существенные различия между ними сохраняются до сих пор. Ныне, я думаю, правильным будет объяснять различие научных интересов, по крайней мере, хотя бы отчасти, различиями в религиозной окружающей среде. Вы знаете, что эти различия проявляются между приверженцами двух религий в одной и той же стране, т.е. между католиками и протестантами в Англии, Швейцарии, Германии и т.д. Итак, это не просто перемещения научного лидерства из одной страны в другую. Да я и не считаю это постоянной связью, как пытался показать в своей статье. Я просто хотел исследовать религию как фактор науки и показать сходство между образом мышления, религиозной этикой и наукой в XVII в.
Думаю, что в этом смысле, я использовал ваш метод «логической связи» различных элементов культуры, даже если и выразил это недостаточно четко. Кроме того, я чувствую, что наши мнения различаются больше по видимости, чем по существу. Виной тому - моя чересчур акцентуированная манера выражения и некоторая неуклюжесть в подаче собственных идей. Если бы мне пришлось придать тем же самым данным другую форму - в вашей системе мысли, - то, думаю, стало бы ясно, что я имею дело с двумя элементами «чувственной культуры», которые вполне приспособлены друг к другу. Безусловно, основной переход от «славы Господней» к принципу «полезности» в протестантской Англии, - который, по-моему, четко зафиксирован, - является тому примером.
Если вы простите мне это чересчур длинное письмо, то я сделаю его еще длиннее, включив него стихотворение, которое, на мой взгляд, исчерпывающим образом описывает мою ситуацию.
ПЕРЕМЕНА ДЕКОРАЦИЙ
Кристофер Морли
Иногда, читая повесть,
Вы поймете вдруг, что сцена, нарисованная вами,
Вся развернута неверно.
Станет ясно, что все стрелки смотрят вовсе не туда,
И с угасшим вдохновеньем
Вы должны тогда, наверно,
Зачеркнуть свои виденья,
Набросать картину снова: комнаты, людей, деревья,
Смело стать на новый путь.
Богослов и социолог, - суждено вам это чувство
Испытать когда-нибудь.
Искренне ваш
Роберт К.Мертон
В моей коллекции, где собраны такого рода обмены мнениями между мною и моим наставником, ставшим впоследствии коллегой по Гарварду, есть еще один документ. Года четыре спустя, когда моя диссертация «Наука, технология и общество XVIII века в Англии» вышла в свет в виде монографии, опубликованной в серии истории науки, выпускаемой издательством OSIRIS, ее появление вызвало следующую заметку:
17 апреля [1938]
Мой дорогой Мертон,
Сердечно благодарю и поздравляю вас с выходом книги. Вы, должно быть, счастливы, что она опубликована. Я рад был получить экземпляр и горжусь вами и фак[ультетом]. Теперь, когда начинают появляться труды молодых сотрудников факультета (Парсонса, Хартсхорна, ваши), мы, кажется, начинаем расти и становимся чем-то значительным.
Искренне, - Сорокин
Лет двадцать спустя я получил экземпляр только что вышедшего сокращенного однотомного издания «Социальной и культурной динамики» с дарственной надписью. Надпись звучит двусмысленно: резко и, смею надеяться, любовно. Первая ее часть напомнила мне мою неудачную попытку использовать сорокинские идеи в своей диссертации, в результате чего я так и не стал последователем Сорокина; вторая часть воскрешает в памяти наши сложные отношения в те давние годы, когда я был его учеником и ассистентом, молодым сотрудником и ценителем (опричь того и критиком) сорокинского opus'а. Надпись такая (воспроизвожу ее в точности):
Моему заклятому врагу
И дражайшему другу
Роберту -
от Питирима.
Перевод с английского В.В. Сапова.