Пролог. Она пришла танцевать 8 глава




Это будет вранье. Все равно что пойти на поводу у плаксивой, рабской, лицемерной морали, процветающей в этой гребаной стране. Торопливо признавая свои ошибки, мы снимаем с себя ответственность, лишаем окружающих права нас обвинять.

Скиннер вырос в католической семье и с детства усвоил, что прощение приходит не через священника, а через покаяние. Он понимал это лучше, чем все служители церкви, с которыми ему довелось сталкиваться.

Обращаясь к мутноглазому отражению в зеркале ванной, Скиннер произнес зажигательную речь:

– Грядет новый фашизм, дамы и господа! И принесут его не юные скинхеды, марширующие по улицам с криками «зиг-хайль». Он зародится в полумраке пивных подвалов Ислингтона и Ноттинг-Хилла…

Нет.

Сама мысль о том, что каждый глоток томатного сока будет озарен благостными улыбками, а каждый стыдливый нырок в бар осенен гримасами лживой жалости и осуждения – мол, так мы и знали… Нет, невыносимо!

Вернувшись в спальню, он обследовал пиджак. Лацканы были основательно заблеваны. Рвота въелась в тонкую благородную ткань, залезла между нитками, покоробила покрой. Губкой это не отчистишь. Только химчистка (и то если повезет) сможет восстановить былое великолепие костюма. Запасной вариант еще хуже – старомодная дешевая хламида. Скиннер понял, что придется комбинировать разномастные брюки и пиджак. Так, теперь лицо. Подойдя к зеркалу, он с отвращением убедился, что на этом фронте дела обстоят не лучше: одна щека была покрыта мелкими засохшими ссадинами, словно его возили мордой по асфальту.

Ладно… Доклад. Надо повторить доклад.

НЕТ НЕТ НЕТ.

Где же «дипломат»? Где он его оставил, в каком баре? «Бир», «Черный бык», «Абботсфорд», «Гилдфорд», «Кафе-Рояль», «Ватерлоо»… затем декорации расплывались, память хранила только лица. Роб Макензи, Гэри Трейнор, Купе… тьфу! Кто еще? Соломенная блондинка с кривыми зубами, которые становились тем ровнее, чем больше он пил… А в кармане целые залежи фунтовых монет. Очень мало банкнот, зато тридцать семь фунтов железом.

Куда же делся «дипломат»? Старый кожаный «дипломат» с докладом… Один из барменов наверняка его сохранил. Припрятал за стойкой. Но пивные открываются в одиннадцать, а ему как раз в это время надо начинать. Придется позвонить, сказаться больным… Мозг лихорадочно перебирал дешевые отмазки из серии «мое сочинение съела собака». Нет, все это чепуха!

Скиннер схватил телефон и позвонил Робу Макензи.

– Роберто-о-о, дружище! Как самочувствие?– протрубил он с напускной бодростью.

Но Макензи был не лыком шит: он раскусил его игру с такой легкостью, будто сидел рядом.

– Ну ты вчера был хорош, легковес хренов! Пытался меня перепить на абсенте! Меня!.. Сколько тебя учить?

Ага, понятно. Абсент. Вот откуда эти дикие цветные кошмары…

Паника схватила Скиннера железной перчаткой и встряхнула, как тряпичную куклу.

– Роб, мой чемоданчик. С которым я всю ночь таскался. Ты его не видел?

– Ну-у-у-у, не знаю… Не зна-а-аю,– затянул Макензи дурацким тоном, наполнив душу Скиннера смесью ужаса и надежды.

– Он у тебя, что ли?!

– Может бы-ы-ыть… может бы-ы-ть,– гнусил Макензи, явно наслаждаясь ситуацией.

– Мы вчера к тебе заходили?

– Да-а-а…

– Роб, кончай! Мне он нужен позарез!

– Ха! Через полчаса я буду сам знаешь где!– сказал Макензи с ноткой вызова.– Подходи.

– Знаю.

Скиннер положил трубку, чувствуя в груди биение слабого родничка надежды: еще не все потеряно. Можно успеть.

Поспешно сняв носки, он устремился в душ. Да, все еще можно исправить, хотя для этого потребуется нечеловеческое напряжение воли, источником которого может быть лишь крайнее отчаяние.

Соскребая мочалкой коросту вчерашнего непотребства, Скиннер чувствовал, как в организме переключаются передачи и запускается процесс очистки, напитывая дыхание вонючими отходами. Эти миазмы скоро достигнут носа Джона Купера. Отличное ароматическое сопровождение для воспоминаний о давешнем унижении! То-то начальник обрадуется: будет сидеть, фыркать, вынашивать планы мести.

Макензи был электриком и на работе до полудня не показывался. В восемь тридцать он явится в бар «Центральный» у подножия Литского подъема. Доклад назначен на одиннадцать, но в офисе Скиннера ждали в десять, согласно скользящему графику. Успеет в самый раз.

Вбежав в «Центральный», Скиннер прямо с порога увидел Макензи. Малютка Роб салютовал ему обеими руками: в одной была зажата початая кружка «Гиннесса», а в другой – вожделенный «дипломат».

Скиннер с болезненной завистью облизнулся при виде темного густого эликсира. Пальцы непроизвольно скрючились, ощутив фантомную тяжесть холодной кружки; рот задрожал от воспоминания о кисловатом привкусе; пустой желудок заурчал, грезя о приятном. Ах, «Центральный»! Гостеприимные кабинеты, домашняя атмосфера, неброская добротность, что уходит корнями в купеческое прошлое портового района, одновременно подчеркивая честное, приземленное и безыскусное настоящее! Любимое заведение Скиннера. Сама мысль о том, что его сейчас вырвут из этой теплой берлоги и зашвырнут вверх, на улицу Роял-Майл, в царство лжи, пафоса и лицемерия… Ну как тут не заказать кружечку? Всего лишь одну, чтобы унять муки! Похмелье надо лечить, это факт. После кружки пива он станет объективно бодрее, увереннее. Благоразумный, взвешенный поступок.

После второго «Гиннесса» Скиннер почувствовал, как все вчерашние кружки, рюмки и стаканы возвращаются мутным приливом, накатывают на него, переполняют организм…

– Эй, Роб,– промямлил он озабоченно (всего лишь озабоченно, отнюдь не паникуя, ибо пиво утихомирило душу).– Мне сегодня доклад делать… А я, вишь, опять нажрался.

И тут, как это обычно бывает в эпизодах с пьяным загулом, когда главный герой уже на все плюнул,– не кто иной, как брат-собутыльник, недавний искуситель, великолепный Малютка Макензи, подставил крепкое плечо и протянул руку помощи. Вернее, не руку, а пакетик кокаина.

– Лекарство,– ухмыльнулся друг.

– Спасибо, Роб!– воскликнул Скиннер с искренним чувством.– Ты мой спаситель.

 

Доклад

 

Она обнаружила их вскоре после похорон, когда расхаживала как одержимая по дому, словно надеясь отыскать мужа. Даже чердак не избежал осмотра: Джойс взобралась туда по скрипучим металлическим ступенькам – с напряженной спиной, замирая от ужаса, ибо боялась высоты.

Этот страх вкупе с неловкостью от мысли, что здесь заповедная территория сына, погнал ее вниз, в сад, так и не дав толком осмотреться. В садовом сарае Джойс почувствовала себя уютнее: запахи парафина и креозота напомнили о Ките. Она отважно вступила в бой с пауками, повсюду растянувшими сети, и жирными улитками, от которых оставались слизистые следы – отвратительные создания не имели права осквернять излюбленный уголок Кита. На душе сделалось покойно и легко. Джойс поняла, почему муж часами просиживал в сарае с книжечкой, и вскоре сама повадилась сюда приходить. Порой она приносила чайник или включала масляный обогреватель, дававший ощущение уюта, несравнимое с засушливым жаром центрального отопления.

Здесь она и обнаружила дневники – стопку толстых тетрадей в выдвижном ящике под старым верстаком, украшенным карими следами кофейной кружки. Это была греховная услада: Джойс смаковала записи тайком, никому не показывая, чувствуя себя мошенницей, присвоившей коллективную собственность.

При виде исписанных страниц ее неизменно охватывало сладкое чувство предвкушения – даже потом, когда все было уже несколько раз перечитано. Она подолгу замирала над иным безобидным словом, перебирая возможные смыслы, пока буквы не сливались в абсурдный узор, от которого кружилась голова. Дневники охватывали период с 1981-го по 1998 год. Почерк был странный: мелкий и витиеватый, совсем не похожий на руку Кита. Джойс разбирала записи с трудом, иногда даже при помощи лупы, борясь с неприятным ощущением, будто она шпионит. Однако изо дня в день сквозь торопливые бисерные строки сиял мощный и несомненный посыл чистой любви, и сомнения постепенно таяли, а сердце наполнялось тихим счастьем.

Порой, бросив взгляд на ржавый будильник и осознав, что чтение незаметно съело несколько часов, Джойс со смущением откладывала тетрадь и возвращалась в дом, где с утроенной энергией хваталась за хозяйство. В один из таких дней, затеяв большую стирку и разбирая наверху грязное белье, она учуяла подозрительный запах. Источником его были сыновние трусы. Она посмотрела их на свет, брезгливо поморщилась и не глядя запихнула в стиральную машину.

Выходные для Брайана Кибби выдались удачными. Во-первых, истовая подготовка к назначенному на вторник выступлению принесла плоды: доклад обещал получиться ярким и хорошо аргументированным. Во-вторых, он сходил с «Заводными походниками» в небольшой пеший рейд по окрестностям Нетти-Бридж и на обратном пути сидел в автобусе рядом с Люси Мур. В-третьих, еще три курочки из «Харвест Мун» снесли яйца.

Однако, вернувшись домой из похода, он обнаружил мать в слезах, с кипой толстых тетрадок на коленях.

Брайан проглотил набежавшую слюну: черные обложки казались зловещими.

– Что это, мам?

Джойс таращила огромные карие глаза, тронутые евангельской грустью. Смерть мужа побудила ее зарыться в лисью нору религиозности. Вспомнив детство, она обратилась к буквализму Свободной пресвитерианской церкви – к немалому огорчению приходского священника мистера Годфри. Ее интересовали преимущественно мистические аспекты веры, а базовые принципы оказались забыты, и, как следствие, в голове царил полный бедлам. Она стала привечать у себя в доме заезжих миссионеров из Техаса, а на днях, отправившись за покупками, затеяла в магазине яростный спор со случайными буддистами. Техасские миссионеры – чистенькие птенчики в черных костюмчиках, стриженные под бобрик, представляли интересы Новой церкви апостолов Христовых. Они регулярно снабжали Джойс брошюрами, которые та глотала с истерическим восторгом, хотя благодати в них было много меньше, чем в записках Кита.

– Прочти это, Брайан… Дневники твоего отца. Я нашла их в садовом сарае, под верстаком. Заглянула туда случайно, помимо воли – я ведь никогда… это было его место. Можешь считать это глупостью, но у меня в ушах как будто голос раздался. Как будто он мне разрешил…

Сверкающие в глазах матери слезы были светлы, однако Брайану эта история сильно не понравилась. Он чувствовал ужас и возмущение, как будто ему предложили заглянуть под крышку отцовского гроба.

– Я не хочу, ма! Зачем?

Джойс продолжала настаивать с несвойственным ей энтузиазмом:

– Прочти, сынок, не упрямься! Начни отсюда.– Она указала пальцем.

Сперва я беспокоился за Брайана. Думал, что его хобби, железная дорога, мешает ему сблизиться с ребятами в школе. А потом подумал: уж лучше возиться с игрушечными поездами, чем куролесить, как я в молодости. Хорошо, что он вступил в туристический клуб. Свежий воздух, правильная компания. Ничего, кроме пользы.

Брайан по натуре работяга, муравей. Целеустремленный парень. Добьется своего упорным трудом.

Кэролайн, наоборот, вся в меня. Правда, мозгов у нее побольше, чем у папочки. Надеюсь, она использует их по назначению, на учебу в университете. Надеюсь, сумеет обуздать ту разгульную и заносчивую фамильную черту, что меня в свое время едва не укокошила… У этой девчонки все должно получиться. Она моя радость и гордость.

Брайан читал, и по щекам бежали слезы.

– Вот видишь, как папа тебя любил!– визгливо крикнула Джойс, боясь, что сын поймет слова Кита так же, как она.

Увы, в дневнике все было написано черным по белому.

– Надо показать это Кэролайн,– предложила мать.

У Брайана в груди запрыгал мячик тревоги.

– Совсем ни к чему, мам! Ей и так непросто.

– Это ее как раз поддержит!

– Ей сейчас надо думать об учебе, мам! А не старые дневники читать. Давай подождем до конца экзаменов. Тогда ей будет легче. И папа согласился бы!

Джойс заметила болезненный огонь в глазах сына и пошла на попятную:

– Да, конечно… ему это было важно.

Брайан скрипнул зубами, наслаждаясь маленькой победой. Они еще узнают! Он им всем покажет, особенно выскочке Скиннеру, из какого теста сделан Брайан Кибби!

Сердце Дэнни Скиннера прыгало и тарахтело, как палка по радиатору. Лифт вез его наверх, к залу заседаний. Кокаин оказался истинным спасением: голова прояснилась, в душе звенела уверенность в собственных силах.

История с Купером случилась в нерабочее время. Кого это колышет? Уж точно не меня.

Сейчас он войдет и посмотрит Куперу прямо в глаза. Если тот сочтет нужным что-то сказать – барабан ему в руки.

Ну что, гребаный Купер?! Либо мы разрулим это по официальным каналам, либо давай выйдем, поговорим, как мужчина с мужчиной. Что выбираешь? А?! Не слышу! Что ты пищишь? Нет? Не хочешь? Зассал, значит? Ну-ну. Я так и думал.

Двери лифта разлетелись – и Скиннер чеканным шагом, с прямой спиной, проследовал по коридору в зал заседаний. Резкий свет флуоресцентных ламп полоснул по сознанию, стены белизной напомнили о морге, о последнем часе. Скиннер не поддался панике: белый цвет был его союзником. Цвет живительного порошка.

В жопу!

Почти все присутствующие толпились у передвижного кофейного столика, как цыплята у кормушки. Кофе сейчас не помешал бы, но Скиннер и так задержался, а сейчас, поскольку люди еще не расселись, можно было воспользоваться случаем и вернуть инициативу. Он послал Куперу ослепительную улыбку, на которую тот ответил вдумчивым кивком – таким медленным, что в него поместилось бы полное собрание сочинений Л.Н.Толстого.

– Приветствую, коллеги!– воскликнул Скиннер, решительно подходя к проектору. Щелк! Он включил его тычком большого пальца и лихо откинул крышку «дипломата». Доклад был готов лишь наполовину, но это не пугало. Главное – харизма докладчика.

Краем глаза он заметил, что Фой посматривает на часы. Купер прочистил горло и проскрипел:

– Прошу всех садиться… Дэнни, ты готов?

– Как никогда!– Скиннер улыбался, выжидая, пока все займут свои места.

Из зала донесся смешок – Кибби подобострастно хихикал в ответ на шепот Фоя, ерзая на стуле, как марионетка на веревочке.

Это про меня… Надо мной смеются!

Скиннер чувствовал, что его поры раскрылись и истекают, как девичья грудь под бритвой маньяка. Он заговорил авторитетным тоном, борясь с назойливой мыслью, что люди глядят на него как на ярмарочного медведя:

– Репутация нашего города, как и репутация всякого туристического центра, зиждется прежде всего на системе общественного питания, качество которой, в свою очередь, зависит от бдительности и слаженной работы нашего департамента. Касается это главным образом отдела санитарной инспекции. Рассмотрим два ключевых показателя: профессиональный уровень кадров и эффективность существующих процедур.– Скиннер поднес к проектору первый слайд. Прозрачный лепесток выскользнул из пальцев и прилип к наэлектризованной поверхности.– Мы видим, что…

Пролетевший по залу ропот заставил его обернуться. На экране красовались корявые буквы, написанные зеленым фломастером:

ХИБЕРНИАН ЧЕМПИОН

Чертов Макензи… Скиннер улыбнулся и торопливо поменял слайды. Вместо надписи явилась блок-схема, изображающая процесс инспекции.

– Саботажники в наших рядах,– весело пояснил он. Аудитория ответила сдержанным оживлением.

– Профессиональный уровень наших работников, разумеется, выше всяких похвал,– продолжил он, радуясь своей находчивости.– Чего нельзя сказать об анахроничных стандартах. Возьмем для примера процедуру составления отчета, уже давно, по-моему, заслуживающую кардинального пересмотра. Мало того что она тормозит работу моего отдела, так еще и соседние звенья страдают от ее крайней неэффективности!– Скиннер драматически обвел рукой зал, где собрались служащие трех отделов.

Надо поддать газу.

– Я уже не говорю о соответствии тому уровню ответственности, что диктует наша специальность! О цене ошибок, вызванных устаревшими циркулярами!– загремел он чуть ли не угрожающе, наблюдая за покрасневшим, словно Форт-Бридж, лицом Боба Фоя: все знали, что именно Фой разработал существующие порядки и всячески противился их изменению.– Система, которую мы имеем, когда за каждым инспектором постоянно закреплены определенные объекты, плодит нечистоплотность и попустительство, ибо ведет к завязыванию панибратских отношений с владельцами ресторанов и поощряет мелкую коррупцию.

Пока Фой пытался унять нервную дрожь, а Кибби фыркал, как рассерженный ежик, Скиннер изящным движением поменял слайды и принялся обрисовывать альтернативную схему работы, предусматривающую ротацию объектов и перекрестный контроль. К концу речи, однако, он почувствовал недомогание и начал сбиваться. Тело налилось тягучей усталостью, севший голос практически не достигал задних рядов.

– Дэнни, погромче, пожалуйста! Ничего не слышно,– попросила Шеннон.

Этот возглас вонзился Скиннеру в грудь, как стрела, пропитанная ядом предательства. Он попытался взять себя в руки, отогнать сокрушительную мысль, что Шеннон тоже претендует на должность старшего инспектора.

Подставляет меня, сучка! Специально. Вот ведь… не ожидал от нее.

– Прошу прощения… Легкая простуда,– пробормотал он, угостив Шеннон ледяным взглядом, и снова повернулся к таблице.– Э-э… пожалуй, на этом все. Я что-то выдохся… Детали изложены в пояснительной записке.– Он в изнеможении рухнул на стул.– Вопросы?

Повисла шелестящая тишина; люди недоуменно переглядывались. Затем раздался писклявый голос:

– А во сколько обойдется переход на новые процедуры?– Кибби подался вперед, его большие глаза злобно сверкали.

Из дробовика его… прямо в рожу. В упор – шмяк! И все дела.

– Я точно не подсчитывал,– брезгливо выдавил Скиннер, не поднимая головы.– Думаю, что недорого.

В лицах слушателей, как в зеркале, отразилась позорная беспомощность его ответа.

А всего-то делов – полчаса с калькулятором. Посидеть, прикинуть, нарисовать лажовые цифры. Показать экономический эффект. Пустить пыль в глаза этим уродам. Полчаса! Пришел бы вчера пораньше…

Фой изогнул губы полумесяцем. Одно его веко опустилось, а другое поднялось, как лепесток жалюзи.

– Недорого? С перекрестными-то проверками и перепроверками?– Он покачал головой с хорошо сыгранным трагизмом.– Кукушкины басни, дамы и господа!

Прежде чем Скиннер успел открыть рот, Кибби вновь подал голосок:

– Я полагаю, всем присутствующим… э-э… ясно, что новые процедуры обойдутся… мэ-э… недешево. Дэнни, насколько я понял, утверждает, что расходы будут перекрыты… мнэ-э… прибылями от туристического бизнеса. Однако оснований для таких надежд… мэ-э… нет. Вряд ли туристы смотрят на городские рестораны как на рассадники… мнэ-э… чумы и холеры. Кроме того, мы не имеем права бездоказательно… э-э… подозревать работников нашего отдела в нечестности и халатности. Прежде чем менять существующую систему якобы из-за того, что она… э-э… поощряет коррупцию, мы должны… э-э… убедиться, что это действительно… э-э… так. Иначе мы не только потратим деньги и время, но и подорвем… э-э… мораль коллектива. Может быть, Дэнни знает что-то такое, чего мы… э-э… не знаем?– Кибби улыбнулся.– А, Дэнни?

Скиннер ответил взглядом, исполненным такой яростной, клокочущей, концентрированной ненависти, что неуютно стало не только Кибби, но и всему залу. И взгляд этот не был мимолетным: Скиннер буравил оппонента, изучал, препарировал его душу, пока тот наконец не заморгал и не опустил в смущении голову. А Скиннер продолжал смотреть и не собирался отводить глаз. Пусть только хоть один мерзавец попробует что-нибудь сказать! Они хотят поговорить о взятках, о коррупции? Что ж, он готов к разговору! Этот гнойник давно пора расковырять!

Атмосфера в зале накалялась. Колин Макги прочистил горло и сказал:

– Думаю, для начала надо подсчитать, во что обойдется переход на новые процедуры. А что до возможных нарушений, то прежде чем делать выводы, нужны доказательства. Тогда можно говорить о перестройке. А менять зарекомендовавший себя порядок лишь на основании слухов и сплетен – это абсурд!

Кибби хотел было кивнуть, но не мог пошевелиться: Скиннер его словно загипнотизировал.

Купер почуял, что обсуждение заруливает в опасные воды. Воспользовавшись замешательством, он перехватил инициативу и объявил конец собрания. Все встали. Скиннер торопливо собрал бумаги и устремился к выходу.

– Это что за одеколон, Дэнни?– окликнул Боб Фой. Скиннер дал по тормозам и крутанулся на сто восемьдесят:

– Что?!

– Да ничего, мне даже нравится,– по-змеиному улыбнулся начальник.– Очень характерный запах. Интересный.

– Я не…– начал Скиннер и осекся.– Извините… Мне надо срочно позвонить.

Он чуть не кубарем скатился по лестнице в родной офис, яростно топча мелкую мозаику мраморного пола.

Укрывшись в своем закутке, он почувствовал, как кокаин выгорает вслед за утренним пивом, а на смену приходит страшное пустое похмелье. От ощущения давешнего могущества не осталось и следа. Каждый проходящий человек казался врагом, каждый телефонный звонок таил угрозу. Зловещим громом гулял по офису смех Фоя, и визгливый Кибби вторил ему шакальими обертонами, от которых волосы шевелились на затылке. Эта дрянь, ничтожество, мелкий и смешной противник вдруг обрел нечеловеческую, дьявольскую мощь. Случайно встретившись с ним глазами, Скиннер впервые за все время увидел не жалкую робость, а насмешливый и дерзкий расчет.

Пытаясь побороть похмельную вялость и упорядочить душу, Скиннер взялся разгребать бумажные завалы на столе. Он лихорадочно шуршал, скрипел и перекладывал папки, словно демонстрируя усердие и доказывая свою незаменимость. Но голова отказывалась служить: взявшись за одну стопку, он тут же бросал ее и зарывался в другую, затем в третью, и так по кругу, погружаясь в болото бумажного хаоса.

В пять народ начал расходиться, офис опустел. Скиннер расслабился, сбавил обороты и какое-то время сидел, погрузившись в себя, мусоля невеселые мысли. Сил не осталось даже на то, чтобы пойти домой.

В шесть затрещал телефон. Звонок был явно не по работе – все уже разбежались. Скиннер поднял трубку.

– Не бережешь себя, трудоголик!– посетовал дружище Макензи. И добавил неотвратимое: – Ну что, по пиву?

Скиннер принял это как помилование.

– Ну да,– ответил он с оттенком вины.

Как ни крути, исход вечера был предрешен. На одной чаше весов громоздились горы благоразумных доводов, доказывающих как дважды два, что надлежит отказаться и пойти домой, но их перевешивала скромная троица: во-первых, у него в кармане было тридцать семь фунтов мелочью; во-вторых, рабочий день уже кончился; и наконец, ему до дрожи в желудке хотелось выпить.

Войдя в бар, Скиннер сразу заметил Макензи – тот сидел у стойки на почетном месте, спокойный и внушительный, как капитан на мостике шхуны. Бармен стоял перед ним навытяжку, словно юнга, ожидая распоряжений. И распоряжения не заставили себя ждать: Макензи без лишних вопросов заказал для Скиннера «Ловенбрау».

Первая кружка пролетела ласточкой. Пригубив вторую, Скиннер почувствовал, что мысли обретают утраченную рысь. Этим следовало воспользоваться, чтобы трезво оценить ситуацию.

Самовлюбленные псевдоморальные прохиндеи могут сколько угодно кричать с телеэкрана и с журнальных страниц, что мы должны быть такими, а не сякими, что мы в ответе перед женой, детьми, церковью, работой, страной, богом, нацией, родителями, правительством (ненужное зачеркнуть), но ни один из них не разубедит меня в том, что Кибби – это мразь и жалкий подонок, а я – умный и классный мужик. В какие бы одежды они ни рядили свои манекены – Праведного Гражданина, Ответственного Члена Общества, Человека Новой Морали, Разумного Строителя Собственной Судьбы,– на поверку эти куклы сделаны из того же дерьма, что и гребаный зануда Кибби.

А сами они – злобные психопаты, обожающие командовать. Мигом стреножат, разъяснят, за что надо отвечать, опутают обязанностями – чтобы легче было верховодить. Вот Кибби – идеальный болванчик. Надежный, исполнительный…

Безумная, лихая фантазия ахнула в голове, осветив закоулки возбужденного сознания: вот бы передать свои похмелья Кибби! Перевести на него стрелки! Вот это жизнь – пей, веселись, отрывайся дико и безудержно, а расплачиваться будет чистюля и праведник, маменькин сыночек Кибби.

Возможно ли такое? Кибби… Боже, как я его ненавижу! Выворачивает, тошнит от него! Презираю гадкого мелкого дристуна! Ненавижу – просто и ясно.

НЕНАВИЖУ НЕНАВИЖУ НЕНАВИЖУ НЕНАВИЖУ НЕНАВИЖУ НЕНАВИЖУ НЕНАВИЖУ НЕНАВИЖУ

Сжимая в руке кружку пива, повторяя едкое слово как заклинание, Скиннер неожиданно для себя разразился отчаянной, истовой, горячей молитвой, выломившейся из сокровенных сердечных глубин и потрясшей все его существо.

НЕНАВИЖУ СУКУ МРАЗЬ КИББИ ГОСПОДИ ПУСТЬ ЕМУ БУДЕТ ПЛОХО

В баре вдруг сделалось темно – Скиннеру показалось, что у него в темени открылась воронка, жадно всосавшая окружающий свет. В воображении зажегся цветной трехмерный образ Кибби: наивная улыбка «доброго парня», всеобщего любимца… Голограмма подернулась помехой. Лик Кибби сменился его собственной рожей – похмельной, искривленной… затем изображение восстановилось, но улыбка была уже хитрой, скользкой, отражающей внутреннюю суть паршивого ублюдка.

Всем нравится, когда лижут жопу. Только одного не понимают…

Дыхание перехватило. Перед глазами неслась карусель знакомых лиц: Купер, Фой…

Приехали, белочка началась…

Темнота в баре сгустилась, движения людей замедлились: серебристые тени шевелились плавно, как под водой, лиц было не разобрать. Одна из теней – грузная, уверенная – плыла к нему, лавируя среди прочих с балетной грацией, держа перед собой мутную инсталляцию, в которой угадывался поднос с выпивкой и закусками. Скиннер ахнул, сердце дрогнуло и остановилось, словно сжатое ледяной рукой. На мгновение ему показалось, что он умирает от инфаркта.

Блядский пи…

– Вот, братишка! Поклюй, полегчает,– гудел замогильный голос. Массивная тень сгружала с подноса на стол зыбкие предметы: пиво, виски, тарелки с едой. Голос принадлежал Робу Макензи. Темнота начала рассеиваться, ритм тоже возвращался в норму.

Скиннер дышал как загнанный марафонец. По лицу бежал холодный пот. Это был инфаркт, не иначе. Или инсульт. Или что-то в этом роде. Кислорода по-прежнему не хватало.

Я бля… я бля…

– Что-то ты хреново выглядишь, братан,– комментировал Макензи.– В чем дело? Сломался уже?

Скиннер со свистом втянул в себя воздух. Макензи шлепнул его ладонью по спине. Скиннер прикрыл лицо, жестом попросил его отойти. Друг нахмурился и озабоченно смотрел на скрюченную фигуру, на потное покрасневшее лицо… Когда тревога Макензи достигла пика, Скиннер выпрямился. В груди будто рухнула плотина: дыхание открылось, с глаз упала пелена. Он расправил плечи и посмотрел вначале на потолок, потом на Роба Макензи.

– Что-то со светом? Или мне почудилось?

– Да, мигнул. Наверно, скачок напряжения. Ты как, в порядке?

– Угу.

Скачок напряжения.

Скиннер вглядывался в черты лучшего друга и бессменного собутыльника Малютки Роба Макензи, человека, который мог быть свидетелем у него на свадьбе. Сколько ни пей, сколько ни нюхай, а за Макензи не угонишься: он будет с неизменным стоицизмом поглощать кружку за кружкой, периодически отлучаясь в туалет, чтобы засосать очередную пару чудовищных дорожек, от одного вида которых сердце начинает скакать в груди, как горошина в судейском свистке.

Но сегодня все было иначе. Произошло нечто аномальное. Скиннер испытал скачок напряжения, получил заряд той мистической пьяной энергии, что иногда снисходит на алкашей и дает им божественную уверенность в собственной неуязвимости. Он и сам раньше переживал это чувство, однако никогда так ярко и недвусмысленно. Могучая волна подхватила его и повлекла вперед. Схватив двойной «Джек Дэниэлс», он лихо плеснул его в рот:

– Давай, толстячок, не тормози! Посмотрим, кто из нас сломался!

 

 

II. Кухня.

 

Загадочный вирус

 

Впервые за все время он не загнал птицу в курятник. Ночью пошел дождь, забор прогнил, и на ферму залезли дикие собаки. Теперь он остался без кур.

Сосредоточиться не удавалось. Кружилась голова, урчал желудок. Огромный яркий плакат – «Стар-Трек: последний рубеж», подарок Яна с изображением звездолета «Энтерпрайз», вылетающего из черной дыры,– пульсировал на стене в унисон с потрескиванием наэлектризованных нервов.

Брайан Кибби оторвался от компьютера, запахнул накинутое на плечи пуховое одеяло и проковылял к постели. По спине струился липкий пот. С лестницы доносились шаги матери.

Джойс осторожно поднималась по ступенькам, удерживая большой серебряный поднос. Ее тонкие руки едва справлялись с весом внушительного завтрака: полного чайника, огромной тарелки с яичницей, ветчиной и помидорами и другой тарелки, поменьше, со столбиком тостов. С трудом зарулив в спальню сына, она с тревогой отметила, что тот выглядит совсем худо.

– Вот принесла тебе покушать… Боже, Брайан, какой у тебя больной вид! Ну ничего, знаешь, как говорится: простуду надо кормить, а жар – морить голодом. Или наоборот?.. В общем, хороший завтрак не повредит!– Она водрузила поднос на кровать.

Брайан ответил болезненной улыбкой.

– Спасибо, ма… Не беспокойся, все будет нормально.

Есть не хотелось. Голова гудела, в животе лопались пузыри. До завтрака он обычно успевал сыграть как минимум три сезона в «Харвест Мун», но сегодня одолел только два и то проворонил всех кур.



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2016-04-15 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: