ВОЗМОЖНО ЛИ МОРАЛЬНО ОПРАВДАТЬ НАСИЛИЕ?

Второе затруднение касается вопроса о возможности нравственного обоснования насилия. Мы немало говорили о зле, его сути и проявлениях. Но как нам реагировать, когда мы встречаемся с ним? Ка­ше методы борьбы избрать? Очевидно, что моральное сознание требует от нас поступить так, чтобы не уподобиться злу и не перейти границу, за которой наше сопротивление перестанет осуществляться от имени добра. До сих пор в этике было выдвинуто и теоретически обосновано два спо­соба борьбы: с помощью насилия и с помощью ненасилия. Первый - значительно более древний. По сути, на протя­жении всей истории человечества считалось, что чело­век, обороняя себя, имеет право на применение насилия. В этом плане оправдывалась война как защита от врага и наказание преступников как защита общества от их раз­рушительной деятельности. Иными словами, даже с точ­ки зрения морали необходимость в определенных случаях ответить ударом на удар не подвергалась сомнению. При­знаемся, мы тоже считаем: если на нас нападут, мы имеем право защищаться всеми возможными способами, вплоть до вооруженной борьбы. Но разве мораль не требует от нас отказаться наносить вред другому человеку, даже если он нанес его нам?

В истории этики были и другие учения, считавшие на­силие недопустимой формой человеческой коммуникации и защищавшие ненасилие как единственно правильное от­ношение между людьми. Другими словами, мораль и на­силие представляются абсолютно противоречащими друг другу феноменами, и граница морали заканчивается там, где начинается насилие. Впервые в европейской культуре эта мысль появилась в Новом Завете, где Христос в Нагор­ной Проповеди призывает: «...Не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую» (Мф., 5,39). Несмотря на то что с тех пор эти идеи сущест­вовали в культуре в качестве одной из сторон религиозной аскетической традиции, продуманной и теоретически обо­снованной доктриной философской этики они стали толь­ко на рубеже XIX-XX вв. Ведущими мыслителями этой традиции являются великий русский писатель и философ Л.Н.Толстой, индийский проповедник и общественный деятель Махатма Ганди (1869-1948) и американский политик и философ Мартин-Лютер Кинг (1929-1968).

Но прежде чем мы рассмотрим их аргументы, следует ответить на вопрос: что же такое насилие? Ответ тут далеко не очевиден. В литературе встречаются две основных точ­ки зрения. Первая, абсолютистская, разделяет классическое определение Толстого: насилие - это всякое принуждение индивида к тому, чего он не желает делать. Соответственно, все виды организованного насилия и властного принужде­ния - государство, армию и всю правоохранительную сис­тему она считает злом. Вторая позиция, обозначаемая как умеренная, или прагматическая, склонна считать насили­ем лишь очевидные его формы, такие как преступность, агрессия, война и т.д. В его рамках считается оправдан­ным властное принуждение, в частности власть родителей над ребенком и власть государства над гражданами. Они, несомненно, тоже есть насилие, но, во-первых, на него могло быть гипотетически получено согласие человека, а во-вторых, государство само представляет значительно больше возможностей для отказа от насилия в сравнении с догосударственными формами жизни.

Первого подхо­да придерживались классики теории ненасилия Ганди и особенно ярко Толстой, второй был ближе Кингу. В своем рассказе о теории ненасилия мы будем ориентироваться преимущественно на взгляды Толстого как на наиболее показательные.

Почему же, с точки зрения Толстого, насилие нравствен­но недопустимо? Помимо того что оно нарушает важней­шие заповеди морали: «не вреди», золотое правило, кате­горический императив, оно противоречит человеческой свободе. Тот, кто стал объектом насилия, не может строить жизнь так, как он желает в соответствии со своей мораль­ной позицией. Посредством насилия человека принуждают выполнить чью-то, а не его волю. Но зачем тогда доказы­вать очевидное? Никто ведь от имени морали не скажет, что насилие - это благо. Мы знаем, что в жизни должны допус­кать как можно меньше жестоких действий. Но дело в том, что этика ненасилия призывает нас отказаться от насилия вообще, в том числе и не отвечать агрессией на нападение. Не случайно свое учение Толстой называл «непротивление злу силой», слово «ненасилие» он не использовал. Эта его позиция уже не выглядит столь очевидной, более того, у нее нашлось не так много сторонников. Попробуем понять его аргументы, почему ответное насилие является злом?

1. Ответ ударом на удар также порождает ответную агрессию и в итоге логика противоборства становится по­хожей на кровную месть, подразумевающую бесконечную цепь насилия. Чтобы ее остановить, кто-то должен первым отказаться мстить, так не лучше ли сделать это сразу?

2. Ответ посредством насилия закрывает возможность диалога; пока мы не вступили в противоборство, мы еще не потеряли шанс на мирное разрешение конфликта.

3. Отвечая силой на нападение, мы становимся не лучше человека, напавшего на нас. Мы нравственно санкционируем поступок агрессора и показываем себя уже не как невин­ную жертву, а как такого же агрессора.

4. Наконец, излюбленный аргумент Толстого звучал так. Собираясь предотвратить силой нападение, мы никог­да точно не знаем, совершит ли преступник злодеяние или нет. Допустим, он занес нож над жертвой, но нанесет ли он роковой удар? А вот мы, выстрелив в него, точно совершим преступление. Действительно, превентивный удар мораль­но сомнителен тем, что никогда не известна мера его адек­ватности возможному злу.

Те, кто спорил с Толстым, задавали следующие вопросы и получали на них глубоко продуманные ответы.

1. Разве не встречаются в жизни жестокие преступники, которых надо останавливать силой? Возможно, но почему я должен строить свою жизнь в ожидании встречи с таким преступником? Быть может, я проживу жизнь и никогда ни с кем подобным не сойдусь, но если я буду подозревать его в каждом встречном, то получается, я могу в любой момент на него напасть.

2. Если речь идет о нападении на меня, то я готов отка­заться от ответа, но если опасность угрожает дорогим мне людям? Но ведь так начинались все войны; якобы враг уг­рожает нашим семьям, детям и святыням, давайте нападем на него и ответим достойно. Как часто подобная логика ста­новилась причиной грабительских войн!

3. И последнее, казалось бы, самое неотразимое возра­жение. Так что же: нам не бороться с преступностью и не защищать Родину от врага? Ответ Толстого весьма ради­кальный, но его стоит понять. С его точки зрения, преступ­ник - это несчастный, больной человек, который вынужден совершать зло, поскольку построенное нами общество не­выносимо для жизни. Получается, мы все - его пособники и, значит, против нас самих допустимо применить насилие. Что касается защиты Родины, то наш великий соотечест­венник полагает: никаких особых «родин» у человека быть не может. Его отечество - планета Земля, а все населяю­щие ее люди - его братья и сестры. Мнимые национальные границы придумали злые порочные люди ради собственной выгоды, и эта фикция не стоит ужасов войны.

Но что же получается: Толстой призывает нас отказать­ся от борьбы со злом и трусливо созерцать его торжество? Ни в коем случае. Сторонники ненасилия призывают активно сражаться со злом, но только... отказываясь от насилия, т.е. ненасильственными методами. В качестве иллюс­трации данной позиции часто приводят два высказывания М. Ганди: «Если под ненасилием понимать трусость, то луч­ше драться» и «в нашей борьбе, возможно, протекут реки крови, но это будут реки нашей крови». Методы ненасиль­ственной борьбы всем хорошо знакомы: забастовка, бойкот, несотрудничество и т.д. Во-первых, они достаточно эффек­тивны, ибо могут парализовать работу целых отраслей, во-вторых, противнику в них не наносится физического вреда и поэтому ее можно считать нравственно приемлемой.

Но чтобы эта борьба была еще и нравственно оправдан­ной, требуется соблюдать несколько условий, великолепно сформулированных Кингом.

1. Ненасилие есть не пассивное соглашательство со злом, а активное ему противостояние. Оно - путь сильных лю­дей и призывает использовать все методы борьбы, кроме насилия.

2. Борцы не просто отказываются применять насилие, но и унижать противника. Это очень важный принцип, тре­бующий от данного вида сопротивления чистоты мотивов. Иначе можно предположить, что ненасильственные мето­ды борьбы могут быть использованы в злых, корыстных целях.

3. Атака направлена против сил зла в большей степени, чем против тех людей, которым пришлось творить это зло.

4. Борцы готовы мужественно принимать удары против­ника, не отвечая на них.

5. Они также отказываются не только стрелять в про­тивника, но и ненавидеть его. Центром ненасилия являет­ся принцип любви, поэтому мало отказаться от насилия, надо отказаться еще и от ненависти.

6. Последнее требование: следует верить, что на стороне ненасилия находится весь мир и когда-нибудь именно этот взгляд восторжествует

Главное нравственно-мировоззренческое основание не­насилия заключается в том, что они свою борьбу со злом считают не противоборством, а этикой любви. Логика наси­лия всегда исходит из простого положения: есть мы и они, наши и враги; мир поделен на две стороны. Но точка зрения ненасилия утверждает, что такого разделения нет: люди живут в одном пространстве, и мы также ответственны за про­исходящее зло, а злодеи, угрожающие нам, потенциально способны на добро. Мы не должны делить мир на добрых и злых и, тем более, считать себя добрыми. Нам следует пре­жде всего искоренить зло в самих себе посредством отказа от насилия и ненависти. В конечном итоге, сторонники не­насилия не утверждают, что их способ борьбы более эффек­тивен. Но он - более нравственен.

Этика ненасилия сыграла значительную роль в общем движении гуманизма. Невозможно не симпатизировать ее пафосу отказа от насилия как недопустимой формы ком­муникации. Мир без насилия стал бы идеальным, и в нем люди смогли бы реализовать все свои высочайшие возмож­ности. Тем не менее, у этой теории нашлось немало крити­ков. В основном они не были согласны с моральным обес­цениванием героической борьбы со злом. В этой связи нам интересно рассмотреть взгляды русского философа И.А.Ильина (1883-1954), написавшего спе­циальную книгу с опровержением толстовства «О сопро­тивлении злу силою» (1925). В ней он предельно заостряет вопрос: «Смеет ли человек, стремящийся к нравственному совершенству, сопротивляться злу силой и мечом?».

С точки зрения Ильина, в мире есть разные степени зла. Донос на нас коллеги по работе и геноцид целых народов - разные явления. Соответственно, и сила, призванная их ос­тановить, должна быть разной. Ильин полагает, что нельзя любое проявление силы считать насилием. Уже само по себе слово «насилие» имеет явно отрицательную окраску, дела­ющую это явление сродни преступлению. Однако мы обя­заны различать злую силу и ту, которая желает остановить зло. Эта разница лежит в области мотивов. Ошибка теории ненасилия заключается в том, что она все разновидности решительного действия, призванного остановить агрессию, оценивает только по воздействию на самого нападающего. Более правильным было бы выносить суждение на основа­нии мотива, ибо для морали существенно не столько вне­шнее проявление поступка, а сколько его внутренне, духов­ное содержание.

С этой точки зрения насилие есть преступное деяние, ко­рыстное и жестокое, унижающее достоинство того, кому оно нанесло ущерб. Совершенно другое дело - защита людей от такого насилия. Ильин предпочитает называть это дей­ствие «пресечением». Безусловно, ответный удар все рано остается актом агрессии, а значит, нарушает важнейшую для морали заповедь «не навреди». Но все же невозмож­но ставить в один ряд жестокое, преступное деяние и ответ смелого человека, спасшего от такого действия других лю­дей. Иллюстрируя эту мысль, Ильин предельно резко заме­чает, что только для лицемера или лжеца равны по ценности Георгий Победоносец и убиваемый им дракон, символизи­рующий зло. Защита своей Родины, народа, родственников абсолютно свободна от корысти и поэтому не может счи­таться безнравственной. Мотив, движущий самоотвержен­ным борцом со злом, совершенно другой - самопожертвова­ние, желание спасти своих ближних. В этом плане Бердяев очень точно заметил, что на лицах воинов не лежит печати убийцы, ибо убивать идут только на грабительскую войну, а на справедливую войну идут умирать.

Позиция философа не исчерпывается только эмоцио­нальным отрицанием учения Толстого. Он критически анализирует аргументы непротивленцев, указанные нами ранее. Утверждать, что ответ силой на агрессию порожда­ет бесконечную цепь насилия, - слишком большое пре­увеличение. Именно решительный ответ часто заставляет преступника отказаться от его замыслов. Тем более, нельзя пресечение зла считать местью, которая осуществляется из злых побуждений. Так же несправедливо утверждать, что противоборство закрывает путь к диалогу. Даже война - это один из видов коммуникации, где стороны так или ина­че общаются друг с другом.

Особое неприятие у Ильина вызывает мнение Толстого о том, что ответным ударом мы нравственно санкционируем поступок самого агрессора. Он отвечает, что, наоборот, именно несогласие с преступ­лением, усмотрение его бесчеловечной сущности заставля­ет защитника выступить против него и сражаться до смер­ти, пока агрессор не оставит своих замыслов. Если принять точку зрения Толстого, то можно договориться до того, что человек, выбивший из рук преступника оружие, нрав­ственно санкционирует его намерение воспользоваться этим оружием. Наконец, нельзя всерьез принять аргумент о том, что мы точно не знаем: совершит ли агрессор нападение или нет, а вот мы, видя в нем угрозу, наверняка совершим насильственное действие. На это Ильин отвечает: в такой ситуации заботиться о своей нравственной чистоте, а не думать о спа­сении жизни жертвы - безнравственно. В жизни бывают парадоксальные ситуации, когда нарушение некоторых мо­ральных требований поднимут человека на большую нрав­ственную высоту, чем строгое их соблюдение

Тем не менее, по мысли Ильина, силу (оружие) в борьбе со злом следует применять только при наличии следующих условий. Во-первых, перед нами должно быть настоящее, а не мнимое зло; не пародия, не болезнь, а реальная воля, направленная на сознательное нанесение вреда людям. Во-вторых, зло должно быть правильно воспринято, т.е. чело­век должен принять решение сопротивляться, а не идти на сговор или устраниться от столкновения со злом. В-третьих, необходима подлинная любовь к добру, чистый нравствен­ный мотив, не желающий ни в малейшей степени победы разрушительного начала. В-четвертых, требуется наличие волевого импульса в душе человека, веры в то, что мы обя­заны вмешиваться и изменять ход событий. Наконец, в-пя­тых, к физическому воздействию можно прибегнуть, ког­да очевидно отсутствие иного выхода. Если есть желание, можно сравнить эти принципы с шестью положениями не­насильственной борьбы, выдвинутыми Кингом.

Ильин отнюдь не принижает значение ненасильствен­ной борьбы и в этом плане отдает должное философско­му гению Толстого. Но он считает, что «требовать, чтобы "все всегда" сопротивлялись злу силою или чтобы "никто никогда" не сопротивлялся силою злу, - бессмысленно». В одних обстоятельствах путем ненасилия можно отстоять свои и чужие права, в других - такое сопротивление закон­чится гибелью тех, чьи права мы решили защищать. Есть ситуации, когда сопротивляться злу при помощи насилия не просто оправданно, но и морально обязательно. Обо­сновывая это положение, Ильин утверждает: сделать жизнь человека подлинной могут только находящиеся в его душе святыни, которые он называет «Духовным Кремлем». Это - вера, Родина, семья, родной дом, любимые, близкие мне люди. Тот, кто считает, что можно всеми ими пожертвовать ради отвлеченного принципа ненасилия, может быть кем угодно, но только не нравственным человеком.

Разумеется, как и в полемике вокруг лжи, этот спор можно вести бесконечно. Оба великих русских философа защищали абсолютное значение морали, поэтому вряд ли можно отыскать компромисс между ними. Для Толстого мораль сводилась к исполнению заповеди «не навреди», для Ильина – к защите абсолютных святынь. В данном случае столкнулись два образа этики: нормативный и ценностный

С одной стороны, Ильин обосновал самопожертвование, героическую борьбу, но с другой - Толстой показал нам, какие разрушительные следствия несет за собой насилие, даже если оно кажется нам нравственно допустимым. На наш взгляд, справедливо будет сделать такой же вывод, как и в предыдущем пункте. Несомненное существование геро­ического, жертвенного применения силы во имя спасения людей не оправдывает насилия как такового. Ведь даже Ильин полагал, что прибегать к силе можно только в без­выходной ситуации и только как к последнему возможному средству.