Второе затруднение касается вопроса о возможности нравственного обоснования насилия. Мы немало говорили о зле, его сути и проявлениях. Но как нам реагировать, когда мы встречаемся с ним? Каше методы борьбы избрать? Очевидно, что моральное сознание требует от нас поступить так, чтобы не уподобиться злу и не перейти границу, за которой наше сопротивление перестанет осуществляться от имени добра. До сих пор в этике было выдвинуто и теоретически обосновано два способа борьбы: с помощью насилия и с помощью ненасилия. Первый - значительно более древний. По сути, на протяжении всей истории человечества считалось, что человек, обороняя себя, имеет право на применение насилия. В этом плане оправдывалась война как защита от врага и наказание преступников как защита общества от их разрушительной деятельности. Иными словами, даже с точки зрения морали необходимость в определенных случаях ответить ударом на удар не подвергалась сомнению. Признаемся, мы тоже считаем: если на нас нападут, мы имеем право защищаться всеми возможными способами, вплоть до вооруженной борьбы. Но разве мораль не требует от нас отказаться наносить вред другому человеку, даже если он нанес его нам?
В истории этики были и другие учения, считавшие насилие недопустимой формой человеческой коммуникации и защищавшие ненасилие как единственно правильное отношение между людьми. Другими словами, мораль и насилие представляются абсолютно противоречащими друг другу феноменами, и граница морали заканчивается там, где начинается насилие. Впервые в европейской культуре эта мысль появилась в Новом Завете, где Христос в Нагорной Проповеди призывает: «...Не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую» (Мф., 5,39). Несмотря на то что с тех пор эти идеи существовали в культуре в качестве одной из сторон религиозной аскетической традиции, продуманной и теоретически обоснованной доктриной философской этики они стали только на рубеже XIX-XX вв. Ведущими мыслителями этой традиции являются великий русский писатель и философ Л.Н.Толстой, индийский проповедник и общественный деятель Махатма Ганди (1869-1948) и американский политик и философ Мартин-Лютер Кинг (1929-1968).
Но прежде чем мы рассмотрим их аргументы, следует ответить на вопрос: что же такое насилие? Ответ тут далеко не очевиден. В литературе встречаются две основных точки зрения. Первая, абсолютистская, разделяет классическое определение Толстого: насилие - это всякое принуждение индивида к тому, чего он не желает делать. Соответственно, все виды организованного насилия и властного принуждения - государство, армию и всю правоохранительную систему она считает злом. Вторая позиция, обозначаемая как умеренная, или прагматическая, склонна считать насилием лишь очевидные его формы, такие как преступность, агрессия, война и т.д. В его рамках считается оправданным властное принуждение, в частности власть родителей над ребенком и власть государства над гражданами. Они, несомненно, тоже есть насилие, но, во-первых, на него могло быть гипотетически получено согласие человека, а во-вторых, государство само представляет значительно больше возможностей для отказа от насилия в сравнении с догосударственными формами жизни.
Первого подхода придерживались классики теории ненасилия Ганди и особенно ярко Толстой, второй был ближе Кингу. В своем рассказе о теории ненасилия мы будем ориентироваться преимущественно на взгляды Толстого как на наиболее показательные.
Почему же, с точки зрения Толстого, насилие нравственно недопустимо? Помимо того что оно нарушает важнейшие заповеди морали: «не вреди», золотое правило, категорический императив, оно противоречит человеческой свободе. Тот, кто стал объектом насилия, не может строить жизнь так, как он желает в соответствии со своей моральной позицией. Посредством насилия человека принуждают выполнить чью-то, а не его волю. Но зачем тогда доказывать очевидное? Никто ведь от имени морали не скажет, что насилие - это благо. Мы знаем, что в жизни должны допускать как можно меньше жестоких действий. Но дело в том, что этика ненасилия призывает нас отказаться от насилия вообще, в том числе и не отвечать агрессией на нападение. Не случайно свое учение Толстой называл «непротивление злу силой», слово «ненасилие» он не использовал. Эта его позиция уже не выглядит столь очевидной, более того, у нее нашлось не так много сторонников. Попробуем понять его аргументы, почему ответное насилие является злом?
1. Ответ ударом на удар также порождает ответную агрессию и в итоге логика противоборства становится похожей на кровную месть, подразумевающую бесконечную цепь насилия. Чтобы ее остановить, кто-то должен первым отказаться мстить, так не лучше ли сделать это сразу?
2. Ответ посредством насилия закрывает возможность диалога; пока мы не вступили в противоборство, мы еще не потеряли шанс на мирное разрешение конфликта.
3. Отвечая силой на нападение, мы становимся не лучше человека, напавшего на нас. Мы нравственно санкционируем поступок агрессора и показываем себя уже не как невинную жертву, а как такого же агрессора.
4. Наконец, излюбленный аргумент Толстого звучал так. Собираясь предотвратить силой нападение, мы никогда точно не знаем, совершит ли преступник злодеяние или нет. Допустим, он занес нож над жертвой, но нанесет ли он роковой удар? А вот мы, выстрелив в него, точно совершим преступление. Действительно, превентивный удар морально сомнителен тем, что никогда не известна мера его адекватности возможному злу.
Те, кто спорил с Толстым, задавали следующие вопросы и получали на них глубоко продуманные ответы.
1. Разве не встречаются в жизни жестокие преступники, которых надо останавливать силой? Возможно, но почему я должен строить свою жизнь в ожидании встречи с таким преступником? Быть может, я проживу жизнь и никогда ни с кем подобным не сойдусь, но если я буду подозревать его в каждом встречном, то получается, я могу в любой момент на него напасть.
2. Если речь идет о нападении на меня, то я готов отказаться от ответа, но если опасность угрожает дорогим мне людям? Но ведь так начинались все войны; якобы враг угрожает нашим семьям, детям и святыням, давайте нападем на него и ответим достойно. Как часто подобная логика становилась причиной грабительских войн!
3. И последнее, казалось бы, самое неотразимое возражение. Так что же: нам не бороться с преступностью и не защищать Родину от врага? Ответ Толстого весьма радикальный, но его стоит понять. С его точки зрения, преступник - это несчастный, больной человек, который вынужден совершать зло, поскольку построенное нами общество невыносимо для жизни. Получается, мы все - его пособники и, значит, против нас самих допустимо применить насилие. Что касается защиты Родины, то наш великий соотечественник полагает: никаких особых «родин» у человека быть не может. Его отечество - планета Земля, а все населяющие ее люди - его братья и сестры. Мнимые национальные границы придумали злые порочные люди ради собственной выгоды, и эта фикция не стоит ужасов войны.
Но что же получается: Толстой призывает нас отказаться от борьбы со злом и трусливо созерцать его торжество? Ни в коем случае. Сторонники ненасилия призывают активно сражаться со злом, но только... отказываясь от насилия, т.е. ненасильственными методами. В качестве иллюстрации данной позиции часто приводят два высказывания М. Ганди: «Если под ненасилием понимать трусость, то лучше драться» и «в нашей борьбе, возможно, протекут реки крови, но это будут реки нашей крови». Методы ненасильственной борьбы всем хорошо знакомы: забастовка, бойкот, несотрудничество и т.д. Во-первых, они достаточно эффективны, ибо могут парализовать работу целых отраслей, во-вторых, противнику в них не наносится физического вреда и поэтому ее можно считать нравственно приемлемой.
Но чтобы эта борьба была еще и нравственно оправданной, требуется соблюдать несколько условий, великолепно сформулированных Кингом.
1. Ненасилие есть не пассивное соглашательство со злом, а активное ему противостояние. Оно - путь сильных людей и призывает использовать все методы борьбы, кроме насилия.
2. Борцы не просто отказываются применять насилие, но и унижать противника. Это очень важный принцип, требующий от данного вида сопротивления чистоты мотивов. Иначе можно предположить, что ненасильственные методы борьбы могут быть использованы в злых, корыстных целях.
3. Атака направлена против сил зла в большей степени, чем против тех людей, которым пришлось творить это зло.
4. Борцы готовы мужественно принимать удары противника, не отвечая на них.
5. Они также отказываются не только стрелять в противника, но и ненавидеть его. Центром ненасилия является принцип любви, поэтому мало отказаться от насилия, надо отказаться еще и от ненависти.
6. Последнее требование: следует верить, что на стороне ненасилия находится весь мир и когда-нибудь именно этот взгляд восторжествует
Главное нравственно-мировоззренческое основание ненасилия заключается в том, что они свою борьбу со злом считают не противоборством, а этикой любви. Логика насилия всегда исходит из простого положения: есть мы и они, наши и враги; мир поделен на две стороны. Но точка зрения ненасилия утверждает, что такого разделения нет: люди живут в одном пространстве, и мы также ответственны за происходящее зло, а злодеи, угрожающие нам, потенциально способны на добро. Мы не должны делить мир на добрых и злых и, тем более, считать себя добрыми. Нам следует прежде всего искоренить зло в самих себе посредством отказа от насилия и ненависти. В конечном итоге, сторонники ненасилия не утверждают, что их способ борьбы более эффективен. Но он - более нравственен.
Этика ненасилия сыграла значительную роль в общем движении гуманизма. Невозможно не симпатизировать ее пафосу отказа от насилия как недопустимой формы коммуникации. Мир без насилия стал бы идеальным, и в нем люди смогли бы реализовать все свои высочайшие возможности. Тем не менее, у этой теории нашлось немало критиков. В основном они не были согласны с моральным обесцениванием героической борьбы со злом. В этой связи нам интересно рассмотреть взгляды русского философа И.А.Ильина (1883-1954), написавшего специальную книгу с опровержением толстовства «О сопротивлении злу силою» (1925). В ней он предельно заостряет вопрос: «Смеет ли человек, стремящийся к нравственному совершенству, сопротивляться злу силой и мечом?».
С точки зрения Ильина, в мире есть разные степени зла. Донос на нас коллеги по работе и геноцид целых народов - разные явления. Соответственно, и сила, призванная их остановить, должна быть разной. Ильин полагает, что нельзя любое проявление силы считать насилием. Уже само по себе слово «насилие» имеет явно отрицательную окраску, делающую это явление сродни преступлению. Однако мы обязаны различать злую силу и ту, которая желает остановить зло. Эта разница лежит в области мотивов. Ошибка теории ненасилия заключается в том, что она все разновидности решительного действия, призванного остановить агрессию, оценивает только по воздействию на самого нападающего. Более правильным было бы выносить суждение на основании мотива, ибо для морали существенно не столько внешнее проявление поступка, а сколько его внутренне, духовное содержание.
С этой точки зрения насилие есть преступное деяние, корыстное и жестокое, унижающее достоинство того, кому оно нанесло ущерб. Совершенно другое дело - защита людей от такого насилия. Ильин предпочитает называть это действие «пресечением». Безусловно, ответный удар все рано остается актом агрессии, а значит, нарушает важнейшую для морали заповедь «не навреди». Но все же невозможно ставить в один ряд жестокое, преступное деяние и ответ смелого человека, спасшего от такого действия других людей. Иллюстрируя эту мысль, Ильин предельно резко замечает, что только для лицемера или лжеца равны по ценности Георгий Победоносец и убиваемый им дракон, символизирующий зло. Защита своей Родины, народа, родственников абсолютно свободна от корысти и поэтому не может считаться безнравственной. Мотив, движущий самоотверженным борцом со злом, совершенно другой - самопожертвование, желание спасти своих ближних. В этом плане Бердяев очень точно заметил, что на лицах воинов не лежит печати убийцы, ибо убивать идут только на грабительскую войну, а на справедливую войну идут умирать.
Позиция философа не исчерпывается только эмоциональным отрицанием учения Толстого. Он критически анализирует аргументы непротивленцев, указанные нами ранее. Утверждать, что ответ силой на агрессию порождает бесконечную цепь насилия, - слишком большое преувеличение. Именно решительный ответ часто заставляет преступника отказаться от его замыслов. Тем более, нельзя пресечение зла считать местью, которая осуществляется из злых побуждений. Так же несправедливо утверждать, что противоборство закрывает путь к диалогу. Даже война - это один из видов коммуникации, где стороны так или иначе общаются друг с другом.
Особое неприятие у Ильина вызывает мнение Толстого о том, что ответным ударом мы нравственно санкционируем поступок самого агрессора. Он отвечает, что, наоборот, именно несогласие с преступлением, усмотрение его бесчеловечной сущности заставляет защитника выступить против него и сражаться до смерти, пока агрессор не оставит своих замыслов. Если принять точку зрения Толстого, то можно договориться до того, что человек, выбивший из рук преступника оружие, нравственно санкционирует его намерение воспользоваться этим оружием. Наконец, нельзя всерьез принять аргумент о том, что мы точно не знаем: совершит ли агрессор нападение или нет, а вот мы, видя в нем угрозу, наверняка совершим насильственное действие. На это Ильин отвечает: в такой ситуации заботиться о своей нравственной чистоте, а не думать о спасении жизни жертвы - безнравственно. В жизни бывают парадоксальные ситуации, когда нарушение некоторых моральных требований поднимут человека на большую нравственную высоту, чем строгое их соблюдение
Тем не менее, по мысли Ильина, силу (оружие) в борьбе со злом следует применять только при наличии следующих условий. Во-первых, перед нами должно быть настоящее, а не мнимое зло; не пародия, не болезнь, а реальная воля, направленная на сознательное нанесение вреда людям. Во-вторых, зло должно быть правильно воспринято, т.е. человек должен принять решение сопротивляться, а не идти на сговор или устраниться от столкновения со злом. В-третьих, необходима подлинная любовь к добру, чистый нравственный мотив, не желающий ни в малейшей степени победы разрушительного начала. В-четвертых, требуется наличие волевого импульса в душе человека, веры в то, что мы обязаны вмешиваться и изменять ход событий. Наконец, в-пятых, к физическому воздействию можно прибегнуть, когда очевидно отсутствие иного выхода. Если есть желание, можно сравнить эти принципы с шестью положениями ненасильственной борьбы, выдвинутыми Кингом.
Ильин отнюдь не принижает значение ненасильственной борьбы и в этом плане отдает должное философскому гению Толстого. Но он считает, что «требовать, чтобы "все всегда" сопротивлялись злу силою или чтобы "никто никогда" не сопротивлялся силою злу, - бессмысленно». В одних обстоятельствах путем ненасилия можно отстоять свои и чужие права, в других - такое сопротивление закончится гибелью тех, чьи права мы решили защищать. Есть ситуации, когда сопротивляться злу при помощи насилия не просто оправданно, но и морально обязательно. Обосновывая это положение, Ильин утверждает: сделать жизнь человека подлинной могут только находящиеся в его душе святыни, которые он называет «Духовным Кремлем». Это - вера, Родина, семья, родной дом, любимые, близкие мне люди. Тот, кто считает, что можно всеми ими пожертвовать ради отвлеченного принципа ненасилия, может быть кем угодно, но только не нравственным человеком.
Разумеется, как и в полемике вокруг лжи, этот спор можно вести бесконечно. Оба великих русских философа защищали абсолютное значение морали, поэтому вряд ли можно отыскать компромисс между ними. Для Толстого мораль сводилась к исполнению заповеди «не навреди», для Ильина – к защите абсолютных святынь. В данном случае столкнулись два образа этики: нормативный и ценностный
С одной стороны, Ильин обосновал самопожертвование, героическую борьбу, но с другой - Толстой показал нам, какие разрушительные следствия несет за собой насилие, даже если оно кажется нам нравственно допустимым. На наш взгляд, справедливо будет сделать такой же вывод, как и в предыдущем пункте. Несомненное существование героического, жертвенного применения силы во имя спасения людей не оправдывает насилия как такового. Ведь даже Ильин полагал, что прибегать к силе можно только в безвыходной ситуации и только как к последнему возможному средству.