Поездка на Кубу была приурочена к так называемому «Фестивалю дружбы молодежи СССР – Куба». Проходил он по всей стране, правда, мы в основном бывали в курортных местах от самых неизвестных до Варадеро. Ну а финальные торжества, естественно, были в Гаване. А вместе с нами работало множество других артистов, в том числе питерская команда «Лицедеи». Я был знаком с Полуниным, Городецким и другими ребятами еще с 1980 года, когда мы работали в Питере. Мы жили вместе в какой-то одной гостинице, и, понятное дело, я еще больше сдружился с «Лицедеями». А они, собственно, какие на сцене, такие же и в жизни. Представьте себе меня вместе с группой клоунов, рассекающим по пляжу с бутылкой рома в руке и огромной сигарой в зубах! В общем, меня через некоторое время вызвал Кобзон и обратился ко мне с небольшим, но строгим внушением: «Вот что, Петр, – сказал он, – вы являетесь членом солидного коллектива, которому в компании клоунов не место. Не годится вам как мальчику…» В общем, я понял, что тучи уже нависли, что разражаются первые раскаты грома и молния вот-вот ударит. Поэтому действовать мне пришлось быстро и решительно.
Решать вопрос по-хорошему – это было самому писать заявление, пока тебя не уволили. Летели мы в Москву в связи с отсутствием прямых рейсов часов пятнадцать. Прилетели часа в три дня, а тут объявление: «В семь вечера у нас шефский концерт в клубе имени Дзержинского на Лубянке». То есть времени в обрез заехать домой, принять душ, сменить костюм и приехать на работу. Но я нутром понял, что завтра может быть поздно, и успел дома написать заявление о том, что прошу меня уволить по собственному желанию. Перед концертом захожу в гримерку Кобзона и кладу перед ним на стол заявление. Он, честно говоря, ситуацию оценил. «Умный, – говорит, – сообразил». Ну а если вовремя сообразил, то ты уходишь спокойно, без всяких сложностей, скандалов, материальных претензий и пр. Вот так в 1987 году я снова стал «свободным агентом», проработав с великим маэстро более двух лет.
История с Кобзоном имела свое продолжение. В те времена, когда Иосифа Давыдовича не пинал только ленивый, Алексеич работал первым заместителем Артема Боровика в газете «Совершенно секретно». И он попросил меня рассказать о своей работе у Кобзона, с тем чтобы опубликовать мое интервью в газете. А маэстро не пускали в Америку, не давали ему визу, обвиняли в связях с мафией… Ну мы с Алексеичем сели, поговорили часок, и он сделал довольно большой материал. Тогда я уже снова работал в «Машине времени». И тут на сборном концерте в ГЦКЗ «Россия», где участвовали и мы, и Кобзон, я одновременно узнаю две вещи: первое – что вышла статья с моим рассказом о работе с Кобзоном, и второе – что он лично приглашает меня прийти к нему в гримерную. Честно говоря, у меня сердце ушло в пятки. Хотя Алексеич – человек добросовестный, вдруг он написал что-то такое, что не понравится мэтру. А впасть в немилость у Кобзона я не рекомендовал бы никому. Первые слова Иосифа Давыдовича укрепили меня в самых худших ожиданиях. «Да, Петр, – протянул он, – не ожидал от вас». Тут у меня вообще все опустилось, что может опускаться. Думаю: «Смертный приговор, конец карьере». А он продолжил: «Не ожидал от вас, что в то время когда те люди, которых я считал своими искренними друзьями, от меня отвернулись и поливают меня дерьмом, вы, Петр, дадите честное и правдивое интервью, расскажете все как было». И тут у меня отлегло. Он дал мне свою визитку со всеми телефонами: служебными, домашними, мобильными, автомобильными, дачными и пр. и попросил звонить, если что. Тут я понял, что прощен. Позвонил ему я только один раз, уже через несколько лет после этого, когда моя дочь умирала от рака. Иосиф Давыдович, конечно, помог, устроил ее в республиканскую детскую больницу, затем в лучший хоспис. Я до сих пор испытываю к нему чувство благодарности и за это, и за все остальное, что он для меня сделал в самые трудные в моей жизни времена.
Иосиф Давыдович – фантастический организатор. У него феноменальная память, которой он умело и профессионально пользуется. Надо видеть, как утром он, еще лежа в постели, вызывает своего директора и дает ему задания на день, примерно с полчаса. Директор стоит с блокнотом и ручкой, а Кобзон диктует: «Итак, сегодня третье ноября. Необходимо от моего имени послать букет цветов (красные розы) такой-то такой-то в день сороковин ее супруга. Поздравить телефонным звонком (пусть меня соединят) такого-то с днем рождения. Забрать два концертных костюма из химчистки. Перенести массаж с 16 на 16.30. Позвонить от моего имени на „Мосфильм" и извиниться за то, что не приму участия в вечере в Доме кино. Соединить меня с Юрием Михайловичем Лужковым – я подтвержу свое участие в мероприятии, которое он организует. Послать такой-то два билета на концерт в „России" с моей визиткой и букетом цветов. Заказать обед в ресторане „Метрополь" на три лица». И далее в том же духе. Без пауз и перерывов, разве что сока глотнет, и все.
Музыкальная память Кобзона не менее феноменальна. Он помнит не только тексты песен, но и любое интонирование, причем независимо от того, на каком языке песня эта поется. Это может быть русский, английский, идиш – проблем не существует.
В свое время нам нужно было быть готовыми сыграть около тысячи песен, но это была лишь часть того, что он знал и мог спеть. Ну мы-то ладно, пользовались нотами, а он без всяких там «талмудов», разложенных на пюпитрах, пел, да еще как!
О его фантастической трудоспособности ходили легенды. Бывало, мы работали по три-четыре концерта вечером, а еще ездили на какой-нибудь благотворительный утренник. Я как-то поинтересовался: «Иосиф Давыдович, у вас связки не устают столько петь?» – «Нет, – ответил он, – вот ноги, ноги устают».
Своего музыкального коллектива он не сторонился, но держал определенную дистанцию. Это было вполне понятно, если учесть разницу в положении, социальном, материальном, профессиональном. В те времена он был в фаворе у всех, кто находился у власти, формальной или неформальной. В дни приезда или отъезда из регионов приемы по этому поводу устраивались секретарями обкомов или республиканских комитетов КПСС. В «широких» участвовали и музыканты, где-нибудь за периферийным столом, а в «узких» лишь сам маэстро и «руководство». Неформальные приемы, организовывавшиеся мафиозными боссами, лидерами оргпреступности того или иного региона, проходили с участием музыкантов редко. Для нас заказывался отдельный зал или ресторан. Такие приемы устраивались только с согласия Кобзона и были предметом переговоров. Его хотели видеть за своим столом все, он же имел возможность выбирать. Хотя друзей не выбирают, и он не отказывался отобедать с Отари Квантришвили, Алимжаном Тохтохуновым (Тайванчиком), Вячеславом Иваньковым (Япончиком) и другими.
В восьмидесятые годы, когда я работал у Кобзона, я, честно говоря, не мог определить, кто из гостей Иосифа Давыдовича имеет отношение к криминалу, а кто – нет. Приходили люди в дорогих костюмах и галстуках, разговаривали негромко, смеялись сдержанно. Никаких там «распальцовок», появившихся позже, в начале девяностых. А с этими людьми Кобзон дружил очень давно, с тех пор, когда он был молодым начинающим артистом, да и они тоже – не только не боссами мафии, но и вообще еще не авторитетами в этом бизнесе. А у Кобзона есть одна замечательная особенность: он не предает своих друзей. Как бы им трудно ни было, в чем бы их ни обвиняли, он всегда приходил им на помощь и не думал отрекаться от них. Он не стесняется общаться с ними, не избегает этого общения, невзирая на то что на него ложится какая-то тень. Но мне кажется, по большому счету, он настолько выше всего этого, что ему на все эти потуги очернить его просто насрать. Как он с ними дружил, так и дружит. Я помню, как на дне рождения мамы Иосифа Давыдовича, а это для него святой день, по одну руку сидела она, а по другую – Тайванчик. Это был близкий друг семьи. Делали они какой-то бизнес вместе? Не знаю, но у самого Кобзона деловая хватка потрясающая.
У великого мастера мозги работали одновременно как бы в двух режимах. Помню, как во время очередной поездки в Афганистан мы работали в армейском госпитале, где лечились самые тяжелые раненые. Представляете, сидят, лежат молодые пацаны, кто без рук, кто без ног, кто вообще как обрубок. У кого-то глаз нет… В общем, без слез смотреть в зал нельзя. Мы играем, а сами ревем. А Кобзон поет какую-то песню про маму, про Родину. У него течет огромная слезища. И тут, во время проигрыша, он совершенно спокойно оборачивается к кому-то из музыкантов и спрашивает: «А какой сейчас курс чека в Москве?» То есть с одной стороны – артистизм, неподдельные эмоции, а с другой – прагматичность, холодный расчет, так необходимый в бизнесе. Я не знаю, хорошо это или плохо, кто-то назовет это профессиональным цинизмом, какой бывает у опытных врачей. Но главное – чтобы этот цинизм никогда не перевешивал. Вот этому равновесию у Кобзона надо учиться. У него все всегда было под контролем, и зрители в зале никогда не чувствовали, что у певца в голове работает мощный компьютер, который может решать совершенно иные проблемы.
Повторю еще раз, Кобзон уникален, и такого человека у нас в стране нет. По величию его можно сравнить с Фрэнком Синатрой, но, при всем уважении к заокеанскому мастеру, сравнение будет не в его пользу. У того тоже были неприятности с криминалом, но он и жил, и умер глыбищей. Но если Синатра мог спеть песен пятьсот, то Иосиф Давыдович, думаю, несколько тысяч. При этом его можно разбудить в любой момент и назвать песню. Он ее споет. Он помнит музыку, помнит слова, помнит у кого какой проигрыш и какая после какого куплета модуляция и насколько. Иногда я сажусь за рояль и играю «что-нибудь из Кобзона». Слушателей при этом не бывает. Играю один, для себя. Играю и вспоминаю…
ПЧЕЛЫПРОТИВ МЕДА
Я сам бы с удовольствием не читал эту главу, тем более не писал бы ее, если бы все описанное в ней, во-первых, не было бы правдой, а во-вторых, не приключилось бы именно со мной или теми, кто был рядом. Я уже много раз упоминал в тексте магическую формулу «секс, наркотики и рок-н-ролл». Если о третьей ее части пишут все и очень охотно, о первой – отнюдь не все и всегда неправду, то о второй – не пишут вообще. Может быть, страшатся возмездия за содеянное со стороны Госнаркоконтроля, может быть, не хотят публично признаваться в своей порочной страсти, а, скорее всего, просто не хотят прослыть наркоманами. Всякие фестивали типа «Рок против наркотиков» я называю «Пчелы против меда», поскольку эти понятия неразрывно связаны между собой и являются своего рода законом жанра. Только каждый понимает этот закон по-своему. А чистенькими хочется выглядеть всем, особенно с течением времени, когда некогда отвязиые кумиры становятся сытенькими буржуа, приближаются к верхам власти и начинают следить за своей репутацией. А репутация развратника, пьяницы и наркомана, особенно наркомана, может лишить любую звезду спонсоров, визитов к мэрам и губернаторам, президентам, а то и олигархам. Тем тоже, как правило, нравятся чистенькие и ухоженные артисты, поющие то, что от них хотят услышать.
Самое интересное, что рок-наркоманов стесняются и иногда сторонятся только в нашей стране. Почему-то западным лидерам не западло было общаться с каким-нибудь Джимми Хендриксом или Миком Джаггером. Им и ордена вручали, и почести всякие оказывали. Правда, у нас говорить о таких вещах публично не принято, и отнюдь не все власть предержащие знают, с кем имеют дело. У меня в жизни был случай, когда я, плотно сидя на кокаине (был в моей жизни такой невеселый период), был приглашен в Кремль в составе «Машины времени», и в Екатерининском зале получил орден Почета из рук президента Российской Федерации Бориса Николаевича Ельцина. Состоялось это событие 24 июня 1999 года. Формулировка была «За достижения в развитии музыкального искусства». А потом получил еще и звание заслуженного артиста России! А вот в восьмидесятом году, когда я не кололся, не нюхал и даже не курил, а популярность «Машины» была несравнимо выше, мне никто ничего не вручал, кроме, разве что, гонораров в 21 рубль за концерт. Чудны дела твои, Господи!
В семидесятые годы в нашей стране распространение наркотиков регламентировалось очень строго. Они были практически легальными в Средней Азии. В основном это был план, то есть легкая наркотическая жвачка растительного происхождения.
Робкие попытки Советской власти запретить ее наталкивались на полное непонимание со стороны местного населения, а при более жестоких мерах начинались беспорядки, грозившие перерасти в возрождение басмачества. Гашиш, анаша, даже опий распространялись, в основном, в местах произрастания конопли и мака. Производство наркотиков носило кустарный характер, и за пределы региона они выходили в ограниченном количестве. Были «курящие» районы на Украине, на Дальнем Востоке, но по сравнению с нынешними временами это все мелочи. Мой друг Алексеич, долгое время игравший в хоккей, рассказывал мне о случае, который произошел с ним в Абхазии. Году в 83-м хоккейная команда Московского университета была на сборах в Пицунде. Если быть более точным, то не в самой Пицунде, а на побережье напротив этого мыса. Каждое утро хоккеисты бегали кроссы через гору от своего лагеря до следующего ущелья. Алексеич вместе со своим другом Лешкой Стрелковым решили сократить путь и пробраться не по извилистой дороге, а через горный лес напрямки. Во-первых, они жутко исцарапались, продираясь сквозь чащу, а затем, когда удача казалась уже близка, вышли к котловине, окруженной ржавой колючей проволокой. Как только они вышли из леса, раздался ружейный выстрел, потом еще один. Выяснилось, что стреляли по ним, а в котловине была плантация конопли. Причем, судя по размерам, ее выращивали отнюдь не для собственного потребления.
Практиковалось и распространение наркотиков среди судимых. Они приучались в зоне сначала «чифирить», а потом подсаживались и на более тяжелые наркотики. Правда, на воле они распространением наркотиков не занимались и вели довольно уединенный образ жизни.
Синтетические наркотики распространялись в крупных городах, в основном, среди артистической элиты и так называемой «золотой молодежи». Владимир Высоцкий, к примеру, «сидел» на морфине и подобных препаратах почти десять лет. Я не эксперт по ценам на наркотики в семидесятых, но слышал, что тогда ампулу морфина можно было купить в «трубе» (подземный переход от «Националя» к музею Ленина) или у «Метелицы» за сумму от пяти до семи рублей. Три-четыре ампулы – доза серьезного наркомана – это как минимум пятьсот рублей в месяц. Так что «синтетическая» наркомания обходилась очень недешево.
Кокаин, а тем более героин в те времена вообще были редкостью. Остатки хиппи курили анашу или жрали таблетки, благо всякий там кодеин продавался в аптеках свободно. Кстати, наркосодержащие таблетки свободно продаются и сейчас. Чтобы узнать, какие это таблетки, достаточно пройти вокруг какого-нибудь популярного в городе ночного клуба. К примеру, в Сочи, выйдя из боулинга покурить, я выбросил бычок в урну. Урна же была полна облатками от кодтерпина. В Москве же система торговли наркотиками в ночных клубах отработана до совершенства. Даже урны вычищаются уборщицами по несколько раз за вечер, а их содержимое сжигается. И клубы делятся на обычные и «наркоманские». В последние я уже лет семь как не хожу.
Постепенное вхождение наркотиков в молодежную среду началось не с перестройки, а немного раньше – примерно в начале восьмидесятых. В неформальных кругах, к которым относилась и загнанная в подполье рок-музыка, народ постепенно стал «закуривать», а там, где на это денег не хватало, процветала «лекарственная наркомания». Любой начинающий рокер знал, как сварить «джефф» из эфедрина и марганцовки, а солутан исчезал с аптечных прилавков по мере его появления. Если в шестидесятые-семидесятые кайф достигался портвейном и водкой, то со временем к ним добавилась всякая дрянь.
Самое интересное, что «Машину времени» интерес к наркотикам довольно долго обходил стороной. Я, к примеру, до 1982 года не курил не только марихуану, но и сигареты вообще. Хотя попробовать косячок приходилось несколько раз. Были опыты в ГИТКСе, потом во время первой поездки «Машины времени» в Ташкент, где мы напробовались плова с анашой. Это очень любопытное блюдо, популярное в Средней Азии. Вкус наркотика в нем совершенно отсутствует, поскольку других специй в плове предостаточно, по по мере потребления продукта выясняется, что голова «влегкую» покруживается, создается приятное настроение, народ расковывается, даже веселится. Мы неоднократно экспериментировали с коллегами. Можно было поставить два казана плова – обычный и «заряженный». Если первый оставался чуть тронутым, то второй вылизывался до блеска.
Примерно к тому же времени относятся и наши опыты в употреблении настоящей анаши. Дело в том, что до Москвы этот наркотик доходил несколько «разбавленным», то есть к основному растению добавлялись всякие травы, что увеличивало объем и цену, но снижало качество. Прямо как в анекдоте из нынешних времен: «Купил наркоман анаши, забил косячок, стоит у окна, курит. Думает: „Обманул дилер, анаша-то слабая". Стоит, курит дальше, думает: Надо пойти, скандал устроить". Говорит маме: „Я пойду на улицу, прогуляюсь". – „Иди-иди, сынок, а то уж третий день у окна стоишь"». Так вот, среднеазиатская анаша была именно такого качества, но нам по первости почему-то не приглянулась, хотя и «вставляла» прилично, и «отходняка» от нее никакого не было. От какой-нибудь «Чашмы» или «Жасората» (были в Средней Азии такие вина) похмелье было сравнимо с наркотической ломкой, правда, преодолевалось значительно проще и дешевле.
В «наркосодержащих» районах участники нашего коллектива изредка покуривали, так сказать «за компанию», а в Москве это случалось совсем нечасто, Ну, иногда где-нибудь на кухне у Макаревича потянули один косячок на всех, не более того. Правда, когда появились Абдулов с Ярмольником, говорят, это стало случаться почаще.
В 1982 году, когда я покинул «Машину времени» (как и почему это произошло, я описываю в соответствующей главе), по воле Ованеса Нерсессовича Мелик-Пашаева (или просто Ваника), меня приняла группа «Воскресенье». В ее состав, как я уже писал, входили Лешка Романов, гитарист Вадик Голутвин, барабанщик Владимир Воронов и бывший звукооператор «Машины времени» Игорь Кленов, оказавшийся прекрасным бас-гитаристом. Вот в этом коллективе употребление марихуаны было частью жизни и творчества. Выходить на концерты и репетиции, не потянув косячок, считалось просто неприличным. Втянулся в это дело и я. У меня есть определенное подозрение, что ни одна песня и ни одна аранжировка «Воскресенья», сделанная в те времена, не создавалась без влияния «целебных трав». Кончилось все это тем, что Лешку Романова и нашего администратора осудили (правда, не за наркоманию), а за занятия незаконным промыслом, второго (который признался) – условно, а первого – нет. На допросах, правда, речь про употребление, хранение и распространение наркотиков шла, но доказать ничего и никому не удалось. Ну а группа «Воскресенье» и дальше продолжала свой стимулированный путь, вне зависимости от того, кто входил в ее состав. Особенно любимы ею были поездки в Среднюю Азию и на Дальний Восток. Почему – думаю, понятно. Но бывало, что в «Воскресенье» приходили артисты, не курившие, а выпивавшие. Они гармонично вписывались в коллектив, и никто не принуждал их к изменению своего статуса. Так что, скажу вам, как человек опытный, наркотики – это дело совершенно добровольное. Не захочешь стать наркоманом – не станешь.
Кстати, активным поставщиком наркоманов в нашу страну стал Афганистан. Советское присутствие там продолжалось почти десять лет, через службу там прошли десятки тысяч молодых людей, большинство из которых попробовали там вкус наркотиков. Кому-то это понравилось, кому-то нет, но факт остается фактом – Афган очень дорого обошелся нам тогда, а еще дороже обходится сейчас, когда поток местного героина идет в Россию через Среднюю Азию..Может быть, конечно, я абсолютно ничего не понимаю в политике и в спецоперациях, но мне кажется, что, если накрыть все подпольные героиновые лаборатории Афганистана бомбовыми ударами (а их дислокация, по-моему, всем известна), это было бы только к лучшему не только для России, но и для человечества в целом.
Во время работы с Кобзоном во второй половине восьмидесятых годов мне несколько раз приходилось бывать в Афганистане, так что я насмотрелся на местные нравы и напробовался местных наркотиков. Как-то, покурив «термоядерного» гашиша, я спустился в холл гостиницы. Местные «бабаи» в чалмах сидели на полу, жевали нас (это местная разновидность плана) и смотрели по видео какой-то индийский фильм. Я решил присоединиться к развлечению и уселся рядом. Самое удивительное, я увлекся! В фильме было все: отчаянная любовь и ревность, потерянные и найденные родственники, стрельба, езда на слонах, автогонки, поло, даже подводные съемки. Ну а каждые минут пять главные герои еще начинали петь и танцевать. Несмотря на то что фильм был дублирован на фарси, я понимал абсолютно все происходящее! Вместе с «бабаями» я плакал и смеялся над происходящим в фильме и, умом понимая, что кассета не может идти больше трех часов, чувствовал, что смотрю кино уже часов восемь. Меня стали принимать за своего, предлагать нас, хлопали по плечу и что-то одобрительное говорили. Я отвечал, и мне казалось, что меня понимают. Вот она, волшебная сила индийского киноискусства! Оказывается, мы просто неправильно смотрим индийские фильмы.
Вот чего в жизни я не делал, и делать не собираюсь, так это колоться всякой гадостью. Другое дело – кокаин. На него я подсел в 94-м году, когда заработки «Машины» превысили все мыслимые пределы. Можно было подумать, что люди сговорились и стали тащить свои деньги членам коллектива, особенно Макаревичу. Но и мы были не обижены, поскольку гонорары за концерты делились поровну. Сколько мы заработали? Если взять период 1990—1999 годов, то Макар – 3 – 4 миллиона долларов, все остальные от восьмисот тысяч до миллиона с лишним. Что касается меня, то из своего миллиона я примерно половину потратил на наркотики. Последовать примеру Шерлока Холмса и Феликса Дзержинского меня подвигли компанейский характер и неуемная страсть к экспериментаторству. Прослышав о том, что кокс дает дополнительные сексуальные ощущения или усиливает уже привычные, я решил позабавиться с ним перед сексом. Прокатило. И, что интересно, сначала – никаких негативных последствий. Потом мне это стало необходимо для того, чтобы выложиться на концерте, затем просто для улучшения самочувствия и настроения. В то время нюхали очень многие известные люди. Не буду закладывать их Госнаркоконтролю, но скажу, что я лично «делал это» с большинством самых известных ведущих нашего ТВ и большим количеством музыкальных звезд. Некоторые из них, как и я, закончили с этой привычкой, другие – продолжают. Самое хреновое в этом деле то, что тебе с течением времени требуется все больше и больше порошка. До ломок у меня не доходило, поскольку деньги зарабатывались регулярно, но в конце девяностых я тратил в месяц 15—20 тысяч долларов на «снежок».
Закончить с этим я решил осенью 1999 года. Просто надоело быть от чего-то в зависимости. И закончил. Теперь, когда меня спрашивают о том, как перестать нюхать кокаин, я просто отвечаю: «не нюхать, и все». Самое сложное – не перестать это делать, а удержаться.
В гинекологии есть такой термин «заместительная терапия». Это насчет того, что, когда у женщины наступает климакс, у нее перестают выделяться всякие там эстрогены. Так вот, чтобы их заменить, надо пить таблетки, и тогда всякие неприятные явления исчезают или сглаживаются. Точно таким же образом наркотики нужно чем-то заменять. И конфеты тут вряд ли подойдут. У наших людей отличным заменителем является алкоголь. Но для того чтобы к наркотикам не тянуло, его нужно употреблять под контролем и вдумчиво. Поэтому с осени 1999 по осень 2000 года я очень часто оказывался но нескольку дней кряду у моего друга Тараса на даче. Думаю, что за этот год я выпил больше, чем за предыдущее десятилетие. Я просыпался, искал свои очки (часто остатки от них) и плелся в баню или бассейн. Однажды в русской бане я так прислонился к раскаленной печке, что даже загремел в больницу (на ожоге большой площади началось нагноение). Но в большинстве случаев обходилось без потерь. А времени, сил, а потом и денег на кокаиновые глупости у меня уже не оставалось. Кроме всего прочего, на даче у Тараса я познакомился с множеством интересных людей. Туда частенько заезжал Саша Хинштейн, которого я знал еще с «МК», но тесно мы начали общаться тоже там. Помню один замечательный случай, который показывает, что у Александра хватает смелости не только на виртуальные дуэли с власть имущими, министрами, олигархами, чиновниками, но и просто на мужественный поступок. Однажды мы большой компанией отдыхали на Истринском водохранилище. Был там и Саша со своей будущей женой Юлей. Народ развлекался, сильно выпивал, катался на водном мотоцикле.
А еще была там малознакомая девушка, которую по стечению обстоятельств тоже звали Юлей. Она весь вечер опасливо смотрела на водный мотоцикл, а когда уже стало темнеть, забралась на него и с отчаянным криком полетела в сторону противоположного берега, до которого было метров восемьсот, если не больше. Думаю, что она вылетела бы прямо на берег, если бы не кончился бензин. Докричаться до нее и сообщить, что в мотоцикле есть переключатель «на резерв», было невозможно. А темнота становилась все гуще. Состояние бойцов, в том числе мое собственное, было таково, что проплыть мы могли метров десять, не более. К тому же вода уже была прохладной. И тут г-н Хинштейн, который, правда, не был еще тогда депутатом Госдумы и зампредом комитета по безопасности, надел гидрокостюм и бесстрашно вошел в воду. Юля, в смысле будущая жена, а не объект спасения, даже не спорила с ним, зная уже, что это бесполезно. А Сашка поплыл. Минут через сорок пять с противоположного берега послышался звук заводимого мотора, а еще через минут пять триумфатор вместе с замерзшей, но спасенной девушкой был вместе с нами и выпивал согревающие напитки.
Так все и шло, пока в ночь с 17 на 18 ноября 2000 года в клубе «Гараж» я не встретил свою будущую жену, которой за пять лет удалось упорядочить мои привычки и ввести их во вполне приличное и, главное, законное русло. Меня много раз приглашали на различные телешоу с тем, чтобы выяснить, как у меня получилось «соскочить». Я рассказывал, но чувствовал, что мне не очень верят, вернее, не очень верят в меня. Прошло уже шесть с половиной лет, а у меня, назло скептикам, все нормально. Чего и другим желаю. Что касается других вредных привычек, то тут уж «Машина времени» в отстающих никогда не числилась. О том, как выпивали артисты и их окружение, ходили легенды. Например, когда группа впервые вырвалась на рок-фестиваль в Таллин (это было году в 1976-м), Маргулис и Кавагое очень сильно выпили. И вот лежат они вдвоем и Маргулис орет: «Ноль три, ноль три!» Кава ему в ответ: «Ноль три не отвечает». – «Тогда ноль восемь, две!»
Вообще, высказывания некоторых участников «Машины времени» о якобы существовавшем в группе «сухом законе» – это не просто ложь, это наглая ложь. Никаких таких «законов» не было, во всяком случае при мне (а я работал в группе 12 лет). Наоборот, самые славные наши времена имели ярко выраженную алкогольную окраску. Кстати, самым стабильным потребителем алкоголя в «Машине» был и является Макаревич. Он пил всегда, практически каждый день и продолжает (насколько мне это известно) делать это с удовольствием и сегодня. В своей бесспорно увлекательной книге «Занимательная наркология» он, конечно, несколько покривил душой, называя свой опыт в употреблении алкогольных напитков «скромным». На самом деле он прошел полный путь от портвейна в подъезде в юношеские годы через пиво и водку в молодости до хороших вин и выдержанных коньяков с виски в годы обеспеченной буржуазной зрелости. Бывали времена, когда он пытался «завязать» и не пил какое-то время, но потом привычка брала свое. Бывало, что выпивал он очень крепко. Александр Стефанович, сам давно «завязавший» с алкоголем из-за проблем с сердцем и сосредоточившийся на других стимулах (женского рода), в свое время рассказывал о том, как Макар оплакивал свою гитару и чем это кончилось. В 1986 году он приобрел «Rickenbaker» выпуска начала шестидесятых годов, очень похожий на те гитары, которые использовали «Битлз». Звучал инструмент очень здорово, и Макар возил его на все гастроли. Во время летней поездки 1986 года в Сочи и случилась трагедия.
В «Машине» в то время работали двое рабочих – Люлякин и Дудукин. Как-то раз после концерта Дудукин не вытащил из гитары, стоявшей на сцене на подставке, штекер. Люлякин же, стремясь как можно быстрее свернуть все провода, резко дернул, и… инструмент рухнул и разбился на две части. Осколки и щепки усылали сцену. Когда Стефанович и Алексеич пришли к Макару в номер, он сидел и тупо смотрел на раскрытый кофр, в котором лежали бренные останки. Гастроли было решено прервать, благо был отыгран предпоследний концерт. Ну а Макаревичу предложили выпить водки, на что он опрометчиво согласился. Трезвый Стефанович все время оставался на разливе, а Макар стал пить с Алексеичем. Понятное дело, через пару часов он рухнул, а его товарищи затеяли диспут на тему «Можно ли было избежать советско-финской войны 1939—1940 гг.». Все это время Макар ворочался в кресле» стонал и всячески мешал беседе. Тогда его взяли за руки и за ноги и потащили в спальню. Он стал извиваться и, не открывая глаз, кричать: «Не несите меня в вытрезвитель, я артист!» «Артист, артист, а чего нажрался-то?» – спросил Стефанович строгим тоном. В ответ Макар тяжело вздохнул и изрек: «Ну ладно, х… с вами, несите!» Кстати, утром был очень удивлен, что находится не в вытрезвителе, а в своем отеле.