21 марта 1945.
1. Когда Иисус, преодолев последний подъем, оказывается на равнине, Он видит Вифанию, всю сияющую в декабрьском солнце, которое делает менее печальным оголенное открытое пространство и не такими темными пятна зелени кипарисов, дубов и рожковых деревьев, что возвышаются то тут, то там и похожи на придворных, старательно склоняющихся перед какой-нибудь высоченной и, в самом деле, царственной пальмой, которая и в самых красивых садах стоит выпрямившись и одиноко.
Ведь в Вифании находится не только прекрасный дом Лазаря. Там еще есть и другие жилища богачей, видимо, граждан Иерусалима, которые предпочитают жить здесь, возле своих угодий и среди крестьянских домиков воздвигают громады своих просторных и роскошных усадеб с хорошо ухоженными садами. И необычно заметить в этой холмистой местности еще и какую-то пальму, напоминающую о Востоке, с ее стройным стволом и шелестящей жесткой прядью листвы, за нефритовой зеленью которой непроизвольно ищешь бескрайную желтизну пустыни. Здесь же, напротив, задний план образуют серебристо-зеленые оливы и вспаханные поля, пока еще лишенные малейших признаков злаков, да облетевшие фруктовые рощи с их темными стволами и переплетенными ветвями, словно бы они принадлежали душам, что корчатся в адской муке.
И еще Он сразу замечает слугу Лазаря, поставленного караулить. Тот глубоко кланяется, прося позволения доставить известие о Его прибытии хозяину, и получив на это разрешение, проворно уходит.
Пока крестьяне и горожане сбегаются поприветствовать Рабби, из-за лавровой изгороди, опоясывающей своей ароматной зеленью красивый дом, выглядывает молодая женщина, явно не израильтянка. Ее пеплум или, если я правильно помню название, ее стóла (длинная до того, что образует небольшой шлейф, широкая, из белой мягкой шерсти, оживляемая каймой, расшитой греческим орнаментом ярких цветов, в которых сверкают золотые нити, стянутая на талии поясом, подобным окаймлению), а также ее головной убор (золотая сеточка, удерживающая на месте сложную прическу: спереди сплошные локоны, распрямляющиеся после, и огромный пучок на затылке) наводят меня на мысль, что она гречанка или римлянка. Она глядит с любопытством, так как к этому ее побуждают тонкие выкрики женщин и осанны мужчин. Затем она изображает презрительную улыбку, замечая, что направлены они на какого-то бедного Мужчину, у которого нет даже ослика, чтобы ехать верхом, и который шествует с группой себе подобных и еще менее привлекательных, чем Он сам. Она пожимает плечами и со скучающим видом удаляется, и ее, на манер собак, сопровождает разношерстная стая длинноногих птиц, в которой присутствуют и белоснежные ибисы, и разноцветные фламинго, нашлось место и двум совершенно огненным цаплям с дрожащими на голове хохолками, что кажутся серебристыми – единственное белое пятно на их великолепном оперении цвета золотистого пламени.
Иисус мгновение смотрит на нее, потом поворачивается, чтобы выслушать одного старика, которому… не хотелось бы иметь той слабости в ногах, какая у него есть. Иисус гладит его и уговаривает… потерпеть, так как скоро наступит весна, и при ярком апрельском солнце он почувствует себя здоровее.
2. Обогнав Лазаря на несколько метров, появляется Максимин. «Учитель… Симон сказал мне, что… что Ты направляешься в его дом… Печаль для Лазаря… но понятно…»
«Поговорим об этом после. О! друг Мой!». Иисус спешит навстречу Лазарю, который словно бы смущен, и целует его в щеку. Они, тем временем, выходят на тропинку, что ведет к домику, расположенному между фруктовым садом Лазаря и чужими садами.
«Значит, Ты в самом деле желаешь пойти к Симону?»
«Да, Мой друг. Со Мною все ученики, и Я предпочту так…»
Лазарь болезненно выносит такое решение, однако не возражает. Только поворачивается к небольшой кучке людей, следующих за ними, и говорит: «Идите. Учителю нужно отдохнуть».
Тут я замечаю, насколько Лазарь влиятелен. Все подчиняются его словам и уходят, тогда как Иисус приветствует их Своим ласковым: «Мир вам. Я дам вам знать, когда буду проповедовать».
«Учитель, – говорит Лазарь теперь, когда они одни, впереди учеников, что разговаривают с Максимином в нескольких метрах сзади, – Учитель… Марфа вся в слезах. Поэтому не пришла. Но позже придет. Я плачу лишь в своем сердце. Но мы считаем: это правильно. Если б мы знали, что она придет… Она ведь никогда не приходит на праздники… Ну да… Когда она вообще приходила?.. Я говорю: дьявол привел ее сюда именно сегодня».
«Дьявол? А почему не ее ангел по Божьему распоряжению? Но, поверь уж Мне, даже если бы ее тут не было, Я отправился бы в дом Симона».
«Почему, мой Господин? Ты не обрел мира у меня в доме?»
«Столько мира, что после Назарета – это самое дорогое для Меня место. Однако, ответь Мне, из-за чего ты сказал Мне: „Уходи из Живописной Воды“? Из-за плетущейся интриги. Не так ли? И потому Я располагаюсь в землях Лазаря, но не ставлю Лазаря в положение, когда его оскорбляют в его собственном доме. Думаешь, они отнеслись бы к тебе с уважением? Чтобы растоптать Меня, они перешагнули бы даже через святой Ковчег… Позволь Мне поступать по-своему. Пока, во всяком случае. Потом Я приду. В конце концов, ничто не препятствует Мне у тебя обедать, и тебе ничто не препятствует приходить ко Мне. Однако сделай так, чтобы говорили: „Он в доме одного Своего ученика“».
«А я – не ученик?»
«Ты – друг. Для Моего сердца это больше, чем ученик. А для лукавых это разные вещи. Позволь Мне решать. Лазарь, этот дом – твой… но это не твой дом. Не прекрасный и богатый дом сына Теофила. И для педантов это имеет большое значение».
«Ты так говоришь… но это потому что… это из-за нее, вот. Я было убедил себя простить ее… но если это она Тебя отталкивает, жив Бог, я ее возненавижу…»
«И потеряешь Меня совсем. Откажись от этой мысли, немедленно, или немедленно Меня потеряешь… 3. Вот Марфа. Мир тебе, Моя милая хозяюшка».
«О, Господин!». Марфа плачет, встав на колени. Она сдвинула покрывало, что лежало поверх прически в виде диадемы и не выдавало ее слез посторонним людям. Но от Иисуса она и не думает их таить.
«Отчего такой плач? Поистине, ты растрачиваешь эти слезы! Есть столько поводов поплакать и превратить слезы в нечто стóящее. Но плакать по такому поводу! О, Марфа! Похоже, ты будто уже не знаешь, кто Я! От человека, ты знаешь, у Меня лишь одеяние. Мое сердце божественно и по-Божески бьется. Давай. Вставай и пойдем в дом… а ее… оставьте ее. Даже если б она пришла посмеяться надо Мной, оставьте ее, говорю вам. Это не она. Тот, кто держит ее, тот и делает из нее орудие смятения. Но здесь есть Некто, кто сильнее ее хозяина. Сейчас происходит борьба между Мной и им, непосредственно. Вы – моли́тесь, прощайте, терпите и верьте. И больше ничего».
Они входят в домик, представляющий собой маленькое квадратное строение, окруженное навесом, который его увеличивает. Внутри – четыре комнаты, разделенные коридором в форме креста. Лестница, как всегда наружная, ведет на верх этой галерейки, которая таким образом превращается в террасу и открывает доступ к просторнейшей комнате шириною во весь дом, некогда, очевидно, предназначенной для запасов, теперь же полностью освобожденной и чистой, но совершенно пустой.
Симон, находясь рядом со старым слугой, которого, я слышу, зовут Иосифом, принимает гостей и говорит: «Здесь можно было бы говорить с народом, либо трапезничать… Как Ты пожелаешь».
«Сейчас подумаем. А пока пойди и скажи остальным, что после обеда народ может прийти. Я не разочарую здешних добрых людей».
«Куда мне велеть им прийти?»
«Сюда. День теплый. Место, защищенное от ветров. Этот облетевший сад не потерпит урона, если в нем соберется народ. Здесь, с террасы, Я и буду говорить. Ступай, пожалуйста».
Лазарь с Иисусом остаются одни. Марфа, из необходимости позаботиться о стольких гостях, снова стала «доброй хозяюшкой» и вместе со слугами и с самими апостолами трудится внизу, приготовляя стол и ночлег.
4. Иисус обнимает Лазаря за плечи и выводит его из помещения, чтобы пройтись по окружающей дом террасе под ласковым солнцем, согревающим день, и с ее высоты понаблюдать за работой слуг и учеников, а также улыбнуться Марфе, которая снует туда и сюда, поднимая вверх серьезное, но уже не такое расстроенное лицо. Он также осматривает красивую панораму, обступающую это место, и вместе с Лазарем называет различные населенные пункты и разных людей и, наконец, внезапно спрашивает: «Значит, смерть Доры оказалась палкой, разворошившей змеиное гнездо?»
«О! Учитель! Никодим сказал мне, что никогда еще не было видано такого яростного заседания Синедриона!»
«Что Я сделал Синедриону, чтобы так сердиться? Дора умер своей смертью, на виду у всего народа, убитый своим гневом. Я не позволял, чтобы кто-то выказал неуважение к его смерти. Значит…»
«Ты прав. Но они… Они обезумели от страха. И… знаешь, они заявили, что надо застать Тебя за грехом, чтобы можно было Тебя убить»
«О! Тогда Я спокоен! Им придется ждать до Божьего часа!»
«Но Иисус! Ты понимаешь, о ком мы говорим? Знаешь, на что способны фарисеи и книжники? Знаешь, что за душа у Анны? Знаешь, каков его доверенный?[1]Знаешь… да что я говорю? Ты знаешь! И поэтому Тебе не нужно говорить, что они этот грех изобретут, чтобы суметь Тебя обвинить».
«Они его уже нашли. Я сделал уже больше, чем требуется. Разговаривал с римлянами, разговаривал с грешницами… Да. С грешницами, Лазарь. Одна, не смотри на Меня так испуганно… одна все время приходит послушать Меня, и ее приютили в хлеву у твоего управляющего, по Моей просьбе, поскольку, чтобы находиться рядом, она избрала себе обиталищем свинарник…»
Лазарь застыл от удивления и не шевелится. Смотрит на Иисуса так, будто бы видит кого-то поражающего своей странностью. Иисус, улыбаясь, тормошит его. «Ты увидел Мамону?» – спрашивает Он.
«Нет… я увидел Милосердие. Но… но я это пойму. Они, эти из Совета, нет. И скажут, что это грех. Так это правда! Я думал… О! что Ты наделал?»
«Мой долг, Мое право и Мое желание: пытаться искупить отпавшую душу. Итак, ты видишь, что твоя сестра – это не первая трясина, к которой Я приближаюсь и над которой наклоняюсь. И не последняя. На грязь Я хочу посадить цветы и дать им взойти: цветы добра».
«О! Боже! Боже мой!.. Но… О! мой Учитель, Ты прав. Это Твое право, это Твой долг и таково Твое желание. Но эти гиены не поймут этого. Эта такая зловонная падаль, что они не чувствуют, не могут почувствовать запаха лилий. И даже там, где они цветут, эти влиятельные подонки чувствуют запах греха; не понимая, что он исходит от их клоаки… 5. Я Тебя умоляю. Не останавливайся больше надолго в одном месте. Ходи, кружи, не давая им возможности добраться до Тебя. Будь словно ночной огонь, танцующий на стеблях цветов, быстрый, неприступный, непредсказуемый в своем движении. Сделай так. Не из трусости, но из любви к миру, который – дабы быть освященным – нуждается в том, чтобы Ты жил. Развращенность его усиливается. Противопоставь ей Твое освящение… Развращенность!.. Ты видел эту новую жительницу Вифании? Это римлянка, вышедшая замуж за иудея. Он-то еще придерживается[2]. А она идолослужительница и, не имея возможности нормально жить в Иерусалиме, так как возникли споры с соседями о ее живности, приехала сюда. Ее дом полон нечистых для нас животных, а… самая нечистая она сама, поскольку живет, насмехаясь над нами и с такой бесцеремонностью, что… Я не могу порицать, потому что… Но скажу, что в то время, как в мой дом никто ни ногой, ведь тут Мария, чей грех давит своей тяжестью на всю семью, в дом к той женщине все-таки ходят. Но она в милости у Понтия Пилата и живет без мужа. Он в Иерусалиме. Она здесь. И все делают вид, он и они, что не оскверняются, приходя сюда, и будто не понимают, что осквернились. Лицемерие! Они живут по шею в лицемерии! А мы тут скоро задохнемся. Суббота – день пиршества… И бывают даже члены Совета! Сын Анны – самый завсегдатай».
«Я ее видел. Да. Оставь ее. И их оставь. Когда врач готовит лекарство, он смешивает вещества – и вода кажется испорченной, так как он их взбалтывает, и вода делается мутной. Однако потом мертвые части осаждаются, вода снова становится прозрачной, хотя она и насыщена соками тех лечебных веществ. Сейчас так же. Все перемешалось, и Я работаю со всеми. Потом мертвые части выпадут в осадок и будут отброшены, а другие, живые, останутся действенными в великом море народа Иисуса Христа. Спустимся. Нас зовут»…
6 …И видение возобновляется тогда, когда Иисус опять поднимается на террасу, чтобы говорить к народу из Вифании и ближних мест, собравшемуся послушать.
«Мир вам.
Когда б Я даже умолк, Божьи ветры принесли бы к вам слова Моей любви и чужой злобы. Знаю, что вы взволнованны, потому что вы в курсе причины, по которой Я среди вас. Но пусть это будет лишь проявлением вашей радости, и вы вместе со Мною благословите Господа, который использует само зло, чтобы подарить радость Своим чадам, погоняя стрекалом злобы Своего Агнца из агнцев, дабы укрыть Его от волков.
Видите, как благ Господь. До того места, где Я находился, словно воды к морю, добрались река и поток. Река любовной сладости, поток жгучей горечи. Первой была ваша любовь, от Лазаря и Марфы до последнего селянина; потоком была несправедливая ненависть тех, кто будучи не в состоянии прийти к Благу, зовущему их, обвиняет Благо в том, что оно преступно. И река говорила: „Вернись, вернись к нам. Чтобы наши волны обступили, отделили и защитили Тебя. Они дали бы Тебе все то, в чем Тебе отказывает этот мир“. Злобный поток шипел угрозами и хотел умертвить своим ядом. Но что такое поток в сравнении с рекой, что он в сравнении с морем? Ничто. И яд этого потока превратился в ничто, поскольку река вашей любви пересилила его, а в море Моей любви может влиться лишь сладость вашей любви. Более того, вышло благо. Меня привело к вам. Благословим же всевышнего Господа».
Голос Иисуса мощно растекается в тихом спокойном воздухе. Иисус, прекрасный в лучах солнца, спокойно жестикулирует и улыбается с высоты террасы. Внизу Его блаженно слушает народ: соцветие обращенных вверх лиц, улыбающихся благозвучию Его голоса. Лазарь рядом с Иисусом, и там еще Симон и Иоанн. Остальные рассеяны в толпе. Марфа тоже поднимается и садится на пол у ног Иисуса, глядя в сторону своего дома, что виднеется за фруктовым садом.
«Этот мир принадлежит злым. Рай – добрым. Такова истина и таково обетование. И на нем должна быть основана наша твердая уверенность. Этот мир пройдет. Рай – нет. Если кто, будучи добрым, достигнет его, то будет наслаждаться им вовеки. Так что же? Зачем смущаться от того, что творят злые? Помните жалобы Иова? Это извечные жалобы тех, кто добр и угнетен; ибо стенает плоть, но она не должна бы стенать, и чем больше ее попирают, тем более должны были бы вырастать крылья у души в ликовании о Господе.
Вы думаете, счастливы те, что кажутся счастливыми, оттого что законным, а чаще незаконным образом имеют богатые житницы, полные хранилища, а масло у них течет из бурдюков? Нет. За каждой своей трапезой они ощущают вкус чужой крови и слез, а их ложе кажется им ощетинившимся колючками, настолько они чувствуют на себе уколы совести. Они грабят бедных и обдирают сирот, обворовывают ближнего, чтобы сделать накопления, притесняют того, кто уступает им в могуществе и испорченности. Не важно. Оставьте их. Их царство от мира сего. А что останется после их смерти? Ничего. Если только вы не назовете сокровищем ту кучу грехов, какую они понесут с собой и с которой предстанут перед Богом. Оставьте их. Они чада тьмы, мятежники против Света, и не смогут последовать его светлыми тропами. В то время как Бог зажигает утреннюю звезду, они называют ее мраком смерти и как таковую считают ее оскверненной, предпочитая идти на обольстительный блеск своего золота и своей ненависти, пламенеющей лишь потому, что вещи из преисподней светятся фосфором озер вечной погибели…»
7. «Моя сестра, Иисус… о!». Лазарь замечает Марию, которая скользит позади ограды фруктовой рощи Лазаря, чтобы подобраться как можно ближе. Она идет согнувшись. Но ее белокурая голова сверкает как золото на фоне темного самшита.
Марфа собирается встать. Однако Иисус надавливает Своей ладонью ей на голову и понуждает остаться на месте. Иисус еще сильнее возвышает Свой голос.
«Что сказать об этих несчастных? Бог дал им время для покаяния, а они злоупотребляли им для того, чтобы грешить. Но Бог не теряет их из вида, даже если так кажется. И настанет момент, когда – или потому что Божья любовь пронзит их черствое сердце, как молния, что проходит даже сквозь каменную глыбу, или потому что совокупность их преступлений поднимется волной нечистот до самой их глотки и ноздрей, и они почувствуют, – о, в конце концов почувствуют! – отвращение от того вкуса и того зловония, омерзительного и для других людей, каким переполнено их сердце, – настанет момент, когда их начнет от этого тошнить и в них зародится побуждение к жела-нию блага.
Тогда душа воскликнет[3]: „Кто вернул бы меня в прежние времена, когда я находился в дружбе с Богом? Когда Его свет сиял в моем сердце, и я шествовал в Его лучах? Когда мир восхищенно умолкал перед лицом моей справедливости, и видящий меня называл меня блаженным? Мир упивался моей улыбкой, а мои речи принимались как речи ангела, и сердца в груди моих домашних колотились от гордости. А что я теперь? Посмешище для юных, ужас для пожилых, я стал темой их песенок, и на лице моем их презрительные плевки“. Да, именно так в некоторые мгновения говорит душа грешников, этих настоящих Иовов, ибо нет бедствия более великого, чем у того, кто навсегда потерял Божью дружбу и Его Царство. И они должны вызывать жалость. Только жалость.
Это бедные души, которые вследствие праздности или легкомыслия лишились своего вечного Жениха. „Ночами, на моей постели, искала я любовь души моей и не находила“[4]. В самом деле, во тьме невозможно различить своего жениха, и душа, подстрекаемая любовью и нерассудительная по причине того, что объята духовной ночью, ищет и хочет найти облегчения в своей муке. Думает найти его в любви к кому-нибудь. Нет. Одна только есть у души любовь: это Бог. Ходят они, эти души, которых подгоняет Божья любовь, в поисках любви. Им достаточно было бы захотеть в себе света – и они обрели бы любовь на свое утешение. Они ходят, как больные, ища любовь наощупь, и находят всякие влечения, всякие гнусности, которые человек нарек этим именем, но не находят любви; ибо любовь – это Бог, а не золото, не чувственность и не власть.
b c (Песнь 5:7)
Бедные, бедные души! Будь они менее беспечны, откликнись они на первый зов вечного Жениха, Бога, говорящего: „Следуй за Мной“, Бога, говорящего: „Открой Мне“, им бы не случилось открыть дверь в порыве своей пробудившейся любви тогда, когда Жених уже разочарован и находится далеко[5]. Скрылся из виду… И не осквернили бы тот святой порыв потребности в любви, превратив его в липкую грязь, противную даже нечистым животным, настолько она бесполезна и усыпана мелкими колючками, где нет цветов, а только иглы, что терзают, а не увенчивают. И не познали бы издевательств со стороны дозорных стражников[6], то есть, всего этого мира, который, подобно Богу, но из противоположных побуждений, не теряет из вида грешника, а подстерегает его, чтобы обсудить его и посмеяться над ним. Бедные души: побитые, раздетые, израненные этим миром! Один Бог не присоединяется к этому каменованию безжалостными издевательствами. Но проливает Свои слезы, дабы вылечить раны и переодеть в адамантовую одежду это Свое создание. Все равно Его создание … Только Бог… и Божьи дети со Своим Отцом.
Благословим Господа. Он пожелал, чтобы ради грешников Мне пришлось вернуться сюда и сказать вам: „Прощайте. Прощайте всегда. Всякое зло претворяйте в добро. Всякое оскорбление претворяйте в помилование“. Я не просто говорю вам „претворяйте“. Я говорю: повторите Мой поступок. Я люблю и благословляю Моих врагов, потому что из-за них Я смог вернуться к вам, друзья Мои.
Мир да пребудет со всеми вами».
Люди машут Иисусу платками и ветвями, и затем тихо-тихо расходятся.
8. «Эту бесстыдницу заметили?»
«Нет, Лазарь. Она находилась за оградой и была хорошо укрыта. Мы смогли увидеть ее, потому что тут высоко. Остальные нет».
«Она обещала нам, что…»
«Почему она не должна приходить? Разве она не также дочь Авраама? Хочу, чтобы вы, братья, и вы, ученики, поклялись Мне, что не будете ничего ей разъяснять. Оставьте ее в покое. Она станет надо Мной смеяться? Пускай смеется. Станет плакать? Пускай плачет. Захочет остаться? Пускай остается. Захочет убежать? Пускай сбегает. Тайна Искупителя и искупителей вот в чем: иметь терпение, доброту, постоянство и молитву. Ничего более. При некоторых заболеваниях каждое движение – лишнее… До свиданья, друзья. Я останусь помолиться. А вы идите каждый по своим делам. И да сопутствует вам Бог».
И все заканчивается.
[1] Фарисей Наум, см. главу 123.6
[2] Имеется в виду: придерживается Закона
[3] Парафраз слов Иова (Иов. 29:2–30:10)
[4] (Песнь 3:1)
[5] (Песнь 5:6)
[6] (Песнь 5:7)