19 января 1945.
1. Рыночная площадь Иерихона. Но не утром, а вечером, во время долгого и очень теплого заката в разгаре лета. От утреннего рынка остались только следы, то есть, овощные отходы, кучи навоза, солома, выпавшая из корзин или из ослиной поклажи, да лоскуты тряпок… Над всем этим торжествуют мухи, и все это бродит на солнце, смердя и издавая малоприятные запахи.
Просторная площадь пуста. Какие-нибудь редкие прохожие, несколько шаловливых мальчишек, что принимаются швырять камни в птиц, сидящих на деревьях на площади. Несколько женщин, направляющихся к источнику. И все.
Иисус появляется со стороны улицы и оглядывается вокруг. Никого пока не видит. Прислоняется спиной к стволу и терпеливо ждет, найдя повод заговорить с мальчишками о милосердии, которое берет начало от Бога и снисходит от Создателя на все создания.
«Не будьте жестокими. Зачем вы тревожите птиц небесных? У них там наверху гнезда. У них маленькие детки. Они никому не мешают. Они поют и наводят чистоту, поедая отбросы, оставшиеся от человека, и насекомых, что вредят злакам и фруктам. Зачем их ранить и убивать, лишая малышей их отцов и матерей, или этих последних – их детей? Рады вы были бы, если б какой-нибудь злодей забрался к вам в дом и разрушил его, или убил ваших родителей, или увел бы вас далеко от них? Нет, не рады. А тогда почему вы делаете с этими невинными то, чего не хотели бы испытать сами? Как вы сможете избежать того, чтобы однажды не сделать зло человеку, если еще детьми вы ожесточаете свои сердца против таких беззащитных и нежных созданий, как эти птички? А не знаете, что Закон говорит: „Люби своего ближнего, как самого себя“? Кто не любит ближнего, тот не сможет любить и Бога. А тот, кто не любит Бога, как сможет пойти в Его Дом и помолиться Ему? Бог мог бы сказать такому, и Он говорит это на Небесах: „Ступай прочь. Я не знаю тебя. Разве ты сын? Нет. Ты не любишь братьев, не уважаешь в них их Отца, который их создал, поэтому ты не брат и не сын, но незаконнорожденный: пасынок для Бога и лжебрат для братьев“. Видите, кáк их любит Он, вечный Господь? В самые холодные месяцы позволяет найти полные закрома сена, чтобы они заводили тогда своих птенцов. В жаркие месяцы дает лиственную тень, защищая их от солнца. Зимой на полях пшеница едва присыпана землей, и легко раздобыть зерен, чтобы питаться ими. Летом для утоления жажды есть сочные плоды, а гнезда можно делать прочными и теплыми из сена и волокон шерсти, которую овцы оставляют на кустах ежевики. И это тоже Господь. Вы, маленькие люди, созданные Им, как и эти птицы, а потому их братья по сотворению, почему стремитесь быть непохожими на Него, думая, что вам позволено ожесточаться на этих маленьких живых существ? Будьте милосердны ко всем, никого не лишая того, что ему причитается, ни среди братьев из числа людей, ни среди животных, ваших помощников и друзей, и Бог...»
«Учитель, – зовет Симон, – Иуда идет».
«… и Бог будет милосерд к вам, даруя вам все, что необходимо, как Он дарует этим невинным. Идите и несите с собой мир Божий».
2. Иисус размыкает круг мальчиков, в котором они находились вместе с несколькими взрослыми, и направляется в сторону Иуды и Иоанна, что быстро приближаются по другой улице. Иуда ликует. Иоанн улыбается Иисусу… но не выглядит особенно счастливым.
«Сюда, сюда, Учитель. Думаю, я все уладил. Однако пойдем со мной. На улице говорить не стоит».
«Куда, Иуда?»
«В гостиницу. Я уже снял четыре комнаты… о! – непритязательные, не бойся. Только чтобы иметь возможность отдохнуть на кровати после стольких неудобств на этой жаре, покушать по-человечески, а не как птицы на ветках, да спокойно поговорить. Продал я очень неплохо. Правда, Иоанн?»
Иоанн кивает без всякого энтузиазма. Но Иуда настолько доволен своей работой, что не замечает ни сдержанной реакции Иисуса на перспективу комфортного размещения, ни еще менее восторженного поведения Иоанна. И продолжает: «Продав дороже, чем я рассчитывал, я решил: „Справедливо вычесть оттуда небольшую сумму, сто динариев, ради нашего крова и нашей пищи. Если мы, все время евшие, обессилены, то Иисус должен быть обессилен совершенно“. Мой долг – следить, чтобы мой Учитель не заболел! Мой долг – любить, ведь Ты любишь меня, а я люблю Тебя… Есть место и для вас, и для ваших овец, – обращается он к пастухам, – я подумал обо всем».
Иисус не говорит ни слова и вместе с остальными следует за ним.
Они доходят до какой-то маленькой второстепенной площади. Иуда говорит: «Видишь тот дом, без окон со стороны улицы и с такой узкой дверцей, что кажется щелью? Это дом золотобита Диомеда. Выглядит бедновато, правда? Но внутри там столько золота, что можно скупить Иерихон и… ах! ах!.. – Иуда ехидно усмехается, – и среди того золота можно найти множество ожерелий и столовой посуды, и… и других предметов всех самых влиятельных персон в Израиле. Диомед… о! все делают вид, что не знают его, но все с ним знакомы: от иродиан до… до всех, вот. На той простой, невзрачной стене нужно было бы написать: „Загадка и Тайна“. Если б эти стены могли говорить! Ты бы не возмущался тем, как я вел это дело, Иоанн!.. Ты… ты бы помер, задохнувшись от изумления и угрызения совести. Пожалуй даже, послушай, Учитель. Не посылай меня больше вместе с Иоанном на какие-либо сделки. Он чуть было все не испортил. Не умеет схватывать на лету, не способен отказывать, а с таким плутом, как Диомед, надо быть ловкими и уверенными».
Иоанн бормочет: «Ты говорил такие вещи! Так непредвиденно и так… и так… Да, Учитель. Не посылай меня больше. Я только и способен, что любить».
«Нам едва ли еще понадобятся подобные сделки», – отвечает Иисус с серьезным видом.
«Вот она, гостиница. Заходи, Учитель. Говорить буду я… поскольку я все устраивал».
3. Они входят, и Иуда разговаривает с хозяином, который велит отвести овец в стойло, а потом лично провожает гостей в комнатку с двумя спальными циновками, несколькими скамьями и накрытым столом. Затем удаляется.
«Поговорим сразу, Учитель, пока пастухи заняты размещением своих овец».
«Слушаю тебя».
«Иоанн может подтвердить мою искренность».
«Я в ней не сомневаюсь. Между честными людьми нет необходимости в клятвах и присягах. Говори».
«Прибыли мы в Иерихон в шестом часу[1] a. Вспотели, как вьючные животные. Я не хотел показывать Диомеду, что у нас безотлагательная нужда. И первым делом я пришел сюда, освежился, надел чистую одежду, и попросил его сделать то же. О! Он и слышать не хотел о том, чтобы привести в порядок и намазать маслом волосы… Но я составил свой план, пока шел по дороге!.. Когда приблизился вечер, я сказал: „Пойдем“. Теперь мы были отдохнувшие и свежие, словно двое богачей в увеселительной поездке. Когда мы уже почти что пришли к Диомеду, я сказал Иоанну: „Ты мне поддакивай. Не спорь и постарайся сообра-жать быстро“. Но лучше было, если бы я оставил его снаружи! Он нисколько мне не помог. Наоборот… К счастью, я соображаю за двоих, и со всем справился.
Из дома как раз выходил мытарь. „Хорошо, – подумал я, – раз он выходит оттуда, значит мы найдем деньги и то, что мне понадобится для сравнения“. Ведь мытарь этот, ростовщик и разбойник, как все его собратья, всегда имеет при себе ожерелья, вырванные угрозами и лихоимством у тех несчастных, кого он облагает налогами сверх дозволенного, чтобы потом было что тратить на веселые кутежи и женщин. И он большой друг Диомеда, который покупает и продает золото и торгует телами… Мы зашли после того, как обо мне доложили. Говорю: зашли. Потому что одно дело – пройти во двор, где он представляется честным ремесленником по золоту, а другое – спуститься в подвальный этаж, где он занимается настоящими делами. Нужно быть ему очень хорошо знакомым, чтобы суметь это. Когда он увидел меня, то заявил мне: „Опять желаешь продать золото? Сейчас плохие времена, и у меня мало денег“. Его обычная песня. Я ответил ему: „Я пришел не продавать. А купить. У тебя есть женские украшения? Только красивые, богатые, драгоценные и весомые, из чистого золота?“. Диомед пришел в изумление. И спрашивает: „Тебе нужна женщина?“ „Не твое дело, – отвечаю я, – это не для меня. А для этого моего друга, который обручен и хочет купить золото для своей любимой“.
И тут Иоанн начал вести себя как ребенок. Диомед, этот старый мерзавец, наблюдавший за ним, увидел, как тот сделался пурпурным, и говорит, спрашивая его: „Э! Этот юноша, лишь заслышит про свою невесту, как его обуревает любовная страсть. Она очень красива, твоя возлюбленная?“. Я толкнул Иоанна ногой, чтобы разбудить его и дать понять, что не надо валять дурака. Однако он ответил „да“ настолько сдавленным голосом, что у Диомеда возникло подозрение. Тогда слово взял я: „Красива она или не очень, тебя не должно интересовать, старик. Она никак не из числа тех женщин, из-за которых ты отправишься в ад. Она честная девушка, и вскоре станет честной женой. Покажи свое золото. Я сват и обязан оказывать помощь этому молодому человеку… как иудей и гражданин“. „Он ведь галилеянин?“ Всегда вас выдают ваши волосы! „Он богат?“ „Очень“.
Тогда мы спустились вниз, и Диомед открыл сундуки и хранилища. Признайся же, Иоанн! Не показалось ли, при виде всех этих камней и всего этого золота, что мы на Небе? Ожерелья, венцы, браслеты, серьги, сеточки для волос из золота и драгоценных камней, шпильки, пряжки, кольца… ах! – какая роскошь! С большой важностью я выбрал одно ожерелье, более или менее похожее на Аглаино, а также кольца, пряжки, браслеты… все наподобие того, что было у меня в сумке, и в том же количестве. Диомед удивился и спросил: „Еще? Кто же этот человек? И кто его невеста? Какая-нибудь принцесса?“ Когда я получил все, что хотел, я осведомился: „Цена?“
О! какая череда предварительных причитаний о временах, о налогах, о рисках, о ворах! О, сколько вслед за этим заверений в честности! Затем вот такой ответ: „Только потому, что это ты, скажу тебе правду. Без крайностей. Но ни драхмой меньше этого. Прошу двенадцать талантов серебром“. „Вор!“ – говорю я. Говорю: „Пойдем, Иоанн. В Иерусалиме мы найдем кого-нибудь, кто не такой разбойник, как этот“. И притворился, что ухожу. Он побежал за мной: „Мой старый друг, мой любезный друг, подожди, выслушай своего несчастного слугу. Меньше не могу. Действительно, не могу. Смотри. Я просто превозмогаю себя и разоряюсь. Но делаю это, потому что ты всегда оказывал мне дружеское расположение и содействовал моим делам. Одиннадцать талантов, вот. Это то, что я дал бы, если б мне пришлось покупать это золото у голодающего. Ни одной полушки меньше. Иначе это обескровит мои старческие вены“. Так ведь он говорил? Он был смешон и отвратителен.
Когда я увидел, что он твердо держится за эту цену, я нанес свой удар. „Старый мерзавец, знай, что я хочу не купить, а продать. Хочу продать вот это. Смотри: оно не хуже твоего. Золото из Рима, и новомодное. У тебя его оторвут с руками. Оно твое за одиннадцать талантов. Столько, сколько ты просил за это. Ты назначил цену, и ты заплатишь“. Ух! Что тут началось!.. „Это предательство! Ты предал мое уважение к тебе! Ты – моя погибель! Я не могу дать столько!“ „Ты сам оценил. Плати“. „Не могу“. „Как знаешь, я отнесу это другим“. „Не надо, друг“, – и протягивает свои загребущие ладони к этой куче драгоценностей Аглаи. „А тогда плати: я бы мог просить двенадцать талантов. Но мне довольно твоего последнего предложения“. „Не могу“. „Ростовщик! Смотри, у меня тут есть свидетель, и я могу донести на тебя как на вора…“, и я сказал ему еще и про другие его достоинства, о которых не упомяну ради этого мальчика…
Наконец, поскольку надо было продать и поторапливаться, я сказал ему кое-что с глазу на глаз, что не собираюсь исполнять… Но какую ценность имеет обещание, данное вору? И я остановился на десяти с половиной талантах. Уходили мы под слезы и предложения дружбы и… женщин. А Иоанн едва не расплакался. Ну какое тебе дело, что тебя считают порочным? Достаточно того, что ты не такой. Разве ты не знаешь, что мир – таков, и что ты для этого мира – недоносок? Молодой человек, который не знает вкуса женщины? Кто тебе поверит? А даже если поверят… о! – не хотел бы я, чтобы обо мне подумали то, что могут подумать о тебе, если решат, что тебе не интересна женщина.
Вот, Учитель. Пересчитай Ты сам. У меня была груда денег. Но я пошел к тому мытарю и сказал ему: „Забери назад эту мелочь и отдай мне те таланты, что дал тебе Исаак“. Поскольку и это я выведал в качестве последних новостей, совершая сделку. 4. Однако, напоследок я сказал Исааку-Диомеду: „Запомни, что Иуды из Храма больше не существует. Теперь я ученик одного святого. Так что сделай вид, что ты никогда меня не знал, если дорожишь своей шеей“. И я чуть не свернул ее, потому что он нехорошо мне ответил».
«Что он тебе сказал?» – равнодушно спрашивает Симон.
«Он сказал мне: „Ты – ученик святого? Никогда не поверю, или вскоре увижу здесь этого святого, просящего у меня женщину“. Сказал мне: „Диомед – старая язва этого мира. А ты – молодая. И я бы еще мог измениться, поскольку стал тем, кем стал, уже в старости. А ты не изменишься. Ты родился таким“. Старый мерзавец! Он отрицает Твою силу, понимаешь?»
«И, как искусный грек, говорит много правдивого».
«Что ты имеешь в виду, Симон? Ты это относишь ко мне?»
«Нет. Ко всем. Он тот, кто равным образом разбирается и в золоте, и в сердцах. Это разбойник, мерзавец среди всех самых мерзких торгашей. Но в нем чувствуется философия великих греков. Он знает человека как животное с семью щупальцами греха, как осьминога, который душит благо, честность, любовь и все остальное – в себе и в других».
«Но он не знает Бога».
«И ты хотел его поучить?»
«Я. Да. Почему? Именно грешники и нуждаются в знании Бога».
«Правильно. Однако… учитель должен знать Его сам, чтобы научить этому».
«А я разве не знаю?»
«Тише, друзья. Идут пастухи. Не будем смущать их души взаимными претензиями. Ты сам пересчитал эти деньги? И довольно. Доводи до благого окончания всякое свое действие, как ты довел это, и – повторяю тебе – если сможешь, в будущем не лги, даже ради совершения какого-либо благого дела…»
5. Входят пастухи.
«Друзья. Тут десять с половиной талантов. Не хватает лишь ста динариев, которые Иуда оставил на жилищные расходы. Возьмите».
«Все им отдаешь?» – спрашивает Иуда.
«Все. Не желаю ни гроша из этих денег. У нас есть милостыня от Бога и от тех, кто честно ищет Бога… и в необходимом у нас никогда не будет недостатка. Поверь. Берите и порадуйтесь, как и Я, за Крестителя. Завтра пойдете к месту его заключения. Двое, а именно: Иоанн и Матфий. Симеон с Иосифом отправятся к Илии, чтобы проинформировать его и получить указания на будущее. Илия знает. Затем Иосиф вернется вместе с Левием. Место встречи, через десять дней, возле Рыбных ворот в Иерусалиме, в первый час[2] a. А теперь перекусим и отдохнем. Завтра ранним утром Я со Своими уйду. Пока Мне вам нечего больше сказать. Чуть позже вы получите известия обо Мне».
И все затуманивается в то время, как Иисус раздробляет хлеб.
[1] То есть, в полдень.
[2] То есть, на рассвете.