— Аня, — спросил Дэви, садясь на постели и подпирая подбородок кулачком, — а где это сон? Конечно, я знаю, что это место, где я делаю всякие разные вещи, когда сплю. Но я хочу знать, где это и как я попадаю туда и возвращаюсь обратно, даже ничего об этом не зная, и вдобавок, прямо в ночной рубашке. Где это? Я хочу знать.
Аня стояла на коленях у окна западного мезонина, наблюдая за быстро меняющимся закатом, который напоминал огромный цветок с шафранными лепестками и огненной серединой. Она повернула голову к Дэви и ответила мечтательно:
Над вершинами лунных гор,
В глубине долины теней…
Пол Ирвинг понял бы смысл этих строк или, если бы не сумел понять, истолковал их по-своему, но трезвый и практичный Дэви, не имевший, как часто с досадой замечала Аня, ни капли воображения, был озадачен и недоволен.
— Аня, я думаю, что ты просто говоришь глупости.
— Конечно, дорогой. Разве ты не знаешь, что только очень глупые люди все время говорят разумно и дельно?
— Я думаю, ты все-таки могла бы дать разумный ответ, если я задаю разумный вопрос, — заявил Дэви обиженно.
— О, ты еще слишком мал, чтобы это понять, — ответила Аня. Но, произнося эти слова, она ощутила в душе нечто вроде стыда. Разве не сама она, с горечью вспоминая о многих подобных этому пренебрежительных ответах, полученных ею, торжественно клялась в детские годы, что никогда не скажет ни одному ребенку: "Ты слишком мал, чтобы это понять"? И вот теперь она говорит это… Так широка иногда пропасть между теорией и практикой.
— Да я изо всех сил стараюсь расти, — с жаром сказал Дэви, — но это не такое дело, где можно очень спешить. Если бы Марилла не была такой жадной и давала мне побольше варенья, я думаю, мне удалось бы вырасти гораздо быстрее.
— Марилла совсем не жадная, — заявила Аня сурово. — И с твоей стороны черная неблагодарность так говорить.
— Есть другое слово, которое значит то же самое, но звучит гораздо лучше. Я просто не могу вспомнить, — сказал Дэви, напряженно морща лоб. — Я слышал, Марилла сама про себя так сказала на днях.
— Если ты имеешь в виду «экономная», так это совершенно другое. Быть экономным — большое достоинство. А если бы Марилла была жадной, она не взяла бы к себе тебя и Дору, когда ваша мама умерла. Тебе хотелось бы жить у миссис Уиггинс?
— Конечно же нет! — Ответ был выразителен и категоричен. — И к дяде Ричарду я тоже не хочу. Мне гораздо приятнее жить здесь, хоть даже Марилла… ну, это трудное слово… когда дело доходит до варенья. Тут хорошо, потому что ты здесь, Аня. Слушай, Аня, ты расскажешь мне сказку на ночь? Только я не хочу про фей. Это только для девчонок хорошо, а мне надо что-нибудь интересное: куча убийств, пожары… и стреляют, и всякое такое…
К счастью для Ани, в этот момент ее окликнула из своей комнаты Марилла:
— Аня, Диана сигнализирует самым отчаянным образом. Ты бы сходила и узнала, что случилось.
Аня вбежала в свою комнату и в уже сгущающихся сумерках увидела вспышки света в Дианином окошке, повторявшиеся группами по пять, что, согласно их давнему коду, означало: "Приходи как можно скорее, потому что мне нужно сказать тебе что-то очень важное". Аня набросила на голову белую шаль и поспешила через Лес Призраков и пастбище мистера Белла к Садовому Склону.
— У меня замечательная новость для тебя, Аня, — сказала Диана. — Мы с мамой только что вернулись из Кармоди, и там, в магазине мистера Блэра, я видела Мэри Сентнер из Спенсерваля. Она говорит, что у девиц Копп, которые живут на дороге Тори, есть фарфоровое блюдо с синим узором, и она думает, что оно точно такое, как то, которое было на благотворительном базаре. Мэри полагает, что они охотно продадут его. Марта Копп, как известно, продает все, что только можно продать. Ну, а если они не согласятся, то есть очень похожее блюдо у Уэсли Кейсона в Спенсервале, и Кейсоны наверняка согласятся его продать… Только Мэри не уверена, что их блюдо точно такое, как было у тети Джозефины.
— Завтра же еду в Спенсерваль, — объявила Аня решительно. — И очень прошу тебя поехать со мной. Ах, если б нам повезло! Это было бы таким облегчением, ведь послезавтра я должна ехать в город, а как я смогу встретиться лицом к лицу с твоей тетей без этого блюда? Это будет, пожалуй, пострашнее, чем в тот раз, когда мне пришлось признаться, что это была моя идея с разбега прыгнуть на кровать в комнате для гостей.
И обе рассмеялись при этом воспоминании… Тех из моих читателей, которым не известно об этом достопамятном событии и которые полюбопытствуют о нем узнать, я вынуждена отослать к более ранней история Аниной жизни.
На следующий день девочки отправились на поиски фарфорового блюда с синим узором в китайском стиле. От Спенсерваля их отделяло десять миль, а день был не особенно приятным для путешествия. Было очень тепло и безветренно, и пыль над дорогой стояла такая, какая только может быть после шести недель сухой погоды.
— О, как я хотела бы, чтобы поскорее пошел дождь, — вздохнула Аня. — Все так иссушено солнцем. Бедные поля! Какое жалкое зрелище! Деревья словно протягивают к небу руки, моля о дожде. А что до моего сада… мне больно всякий раз, когда я вхожу в него. Но что говорить о саде, если у фермеров так пострадали посевы. Мистер Харрисон говорит, что его пастбища совершенно выжжены солнцем и бедные коровы едва могут найти там жалкий клочок травы. Каждый раз, встречаясь с ними взглядом, он чувствует себя виновным в жестоком обращении с животными.
В результате утомительной поездки девочки добрались до Спенсерваля и свернули на дорогу Тори, широкую и безлюдную, где полоса травы между колеями свидетельствовала об отсутствии оживленного движения. Почти на всем ее протяжении с обеих сторон толпились густо посаженные молодые елочки, и лишь кое-где в просветы между ними можно было увидеть огороженное поле какой-нибудь спенсервальской фермы или вырубку, поросшую наперстянкой и золотарником.
— Почему эту дорогу назвали дорогой Тори[8]? Разве здесь живут одни консерваторы? — спросила Аня.
— Мистер Аллан говорит, что это было сделано по тому же принципу, по которому называют рощей какое-нибудь место, где нет деревьев, — улыбнулась Диана. — На этой дороге живут только девицы Копп да старый Мартин Боувер на дальнем конце, а он либерал. Правительство консерваторов распорядилось проложить эту дорогу, когда было у власти, чтобы показать, что они хоть что-то делают.
Отец Дианы был либералом, и по этой причине они с Аней никогда не обсуждали вопросы политики. В Зеленых Мезонинах все и всегда были консерваторами.
Наконец кабриолет подкатил к старой ферме Коппов — месту, отличавшемуся такой преувеличенной чистотой и опрятностью, что даже Зеленые Мезонины могли бы проиграть ему при сравнении. Дом был очень старый и располагался на склоне холма, что обусловило необходимость подведения высокого каменного фундамента под один его край. И сам дом, и все хозяйственные постройки были выбелены до слепящего глаза совершенства, я в ухоженном огороде, окруженном наибелейшим дощатым заборчиком, не было видно ни единого сорняка.
— Ставни закрыты, — сказала Диана печально. — Я думаю, никого нет дома.
Так оно и оказалось. Девочки растерянно переглянулись.
— Не знаю, что делать, — сказала Аня. — Если бы я была уверена, что блюдо именно такое, какое было у мисс Джозефины, я охотно согласилась бы подождать их возвращения. Но что, если блюдо окажется не таким? Мы прождем зря, а потом будет уже поздно ехать к Уэсли Кейсону.
Диана разглядывала маленькое квадратное окошко над высоким фундаментом.
— Это окно кладовой, — сказала она. — Я уверена, потому что этот дом точно такой, как дом дяди Чарльза в Ньюбридже, и у них это окно кладовой… Ставень не закрыт, так что если бы мы влезли на крышу того маленького домика, то могли бы заглянуть в кладовую и, может быть, увидели бы там блюдо. Как ты думаешь, в этом есть что-нибудь нехорошее?
— Нет, не думаю, — заявила Аня после надлежащего размышления, — ведь нами руководит не праздное любопытство.
Когда эта важная этическая проблема была решена, Аня приготовилась влезть на упомянутый «домик» — сооружение из узких досок с островерхой крышей, которое некогда служило жилищем уткам. Но девицы Копп перестали держать уток — "потому что это такие неопрятные птицы", — и сарайчик пустовал в течение нескольких лет, за исключением тех периодов, когда становился тюрьмой для кур-наседок, отбывавших заключение на яйцах. Хотя и тщательно выбеленный, сарайчик был уже довольно ветхим, и у Ани зародились некоторые сомнения, когда она взглянула на его крышу с выгодной позиции, обеспеченной бочонком, водруженным на ящик.
— Боюсь, что он не выдержит моего веса, — сказала она, робко ступая на крышу.
— Обопрись о подоконник, — посоветовала Диана.
Так Аня и поступила. Вглядевшись в окно она, к своему превеликому удовольствию, увидела блюдо с синим узором, именно такое какое искала. Оно стояло на полке прямо напротив окна. Только это она и успела увидеть, прежде чем произошла катастрофа. В порыве радости Аня забыла о ненадежной опоре под ногами, неосторожно отпустила подоконник, чуть подпрыгнула от восторга — и в следующий момент с треском провалилась сквозь крышу до самых подмышек и так повисла, совершенно не в состоянии освободиться. Диана метнулась в сарайчик и, схватив за талию свою злополучную подругу, попыталась стянуть ее вниз.
— Ой, не надо! — взвизгнула бедная Аня. — Тут какие-то длинные щепки впиваются в меня. Посмотри, не можешь ли ты подставить мне что-нибудь под ноги… тогда я, возможно, смогу опять выбраться наверх.
Диана торопливо подтащила упомянутый прежде бочонок, и Аня обнаружила, что он вполне достаточной высоты, чтобы обеспечить ее ногам надежную опору. Но освободиться она все равно не смогла.
— Может быть, мне удастся вытащить тебя, если я вскарабкаюсь наверх? — предположила Диана.
Аня безнадежно покачала головой:
— Нет… щепки очень острые. Вот если быты нашла топор, то, наверное, смогла бы вырубить меня. Ох, Боже мой, я действительно начинаю верить, что родилась под несчастливой звездой.
Диана усердно занялась поисками, но топора нигде не было.
— Придется пойти и позвать кого-нибудь на помощь, — сказала она, обращаясь к несчастной пленнице.
— Нет-нет, не надо, — горячо возразила Аня, — Если мы позовем кого-нибудь, вся эта история разойдется по округе и мне будет стыдно показаться на люди. Нет, мы должны просто подождать, пока девицы Копп вернутся домой. А тогда попросим их сохранить случившееся в тайне. Они знают, где взять топор, и вызволят меня. Мне удобно, пока я стою неподвижно… то есть, я хочу сказать, удобно в физическом смысле… Интересно, во сколько девицы Копп оценят этот домик. Мне придется заплатить за нанесенный ущерб, но я ничего не имею против, лишь бы они поняли, из каких побуждений я заглянула в окно их кладовой. Единственное мое утешение — это то, что блюдо именно такое, какое мне нужно, и, если только мисс Копп продаст его мне, я примирюсь с тем, что произошло.
— А вдруг девицы Копп не вернутся домой до ночи… или до завтра? — предположила Диана.
— Если они не появятся до заката, то, боюсь, тебе все же придется позвать кого-нибудь на помощь, — сказала Аня неохотно. — Но не ходи, пока остается надежда избежать огласки. О Боже, это такое неприятное положение! Я не страдала бы так из-за своих несчастий, если бы они были романтичными, как это обычно бывает у героинь миссис Морган, но мои невзгоды всегда просто смешные. Воображаю, что подумают девицы Копп, когда, въехав на свой двор, увидят голову и плечи, торчащие из крыши одного из их сарайчиков. Прислушайся… Это не экипаж?.. Нет, Диана, я думаю, это гром.
Это несомненно был гром, и Диана, совершив поспешное паломничество вокруг дома, вернулась, чтобы объявить, что страшная черная туча быстро приближается с северо-запада.
— Я думаю, что будет ужасная гроза! — воскликнула она в испуге. — О, Аня, что же нам делать?
— Мы должны приготовиться, — ответила Аня спокойно. Гроза казалась пустяком по сравнению с тем, что уже произошло. — Тебе лучше укрыть лошадь и кабриолет в том открытом сарае. К счастью, мой зонтик в кабриолете. Да, вот… возьми с собой мою шляпу. Марилла говорила мне, что глупо надевать лучшую шляпу в поездку по такой пыльной дороге, и она была права… как всегда.
Диана отвязала пони и въехала в сарай в ту самую минуту, когда упали первые тяжелые капли. Там она и сидела, наблюдая за хлынувшим дождем, который был таким тяжелым и обильным, что она едва могла видеть сквозь его пелену Аню, мужественно держащую зонтик над своей непокрытой головой. Грома было немного, но добрую половину часа лило как из ведра. Иногда Аня наклонял назад зонтик и ободряюще махала рукой подруге, но ни о каком разговоре на таком расстоянии и в таких обстоятельствах нельзя было и подумать. Наконец дождь прекратился, вышло солнце, и Диана отважилась пройти по лужам через двор.
— Очень промокла? — спросила она с тревогой.
— О нет! — отвечала Аня бодро. — Голова и плечи совершенно сухие, а юбка только немножко намокла, там, где вода просочилась между досками. Не жалей меня, Диана, все это не беда! Зато сколько добра принесет этот дождь! Я думаю, как, должно быть, рад ему мой сад, и воображаю, что подумали цветы и почки, когда упали первые капли. Я сочинила очень интересный диалог между астрами, душистым горошком, дикими канарейками на кусте сирени и духом-хранителем сада. Непременно запишу, когда приеду домой. Жаль, что нет бумаги и карандаша под рукой. Боюсь, я забуду лучшие фрагменты, прежде чем вернусь домой.
Верная Диана имела при себе карандаш, а в ящике кабриолета нашелся кусок оберточной бумаги. Аня свернула мокрый зонтик, надела шляпу, разложила оберточную бумагу на дощечке, поданной снизу Дианой, и записала свою садовую идиллию в условиях, которые едва ли могли рассматриваться как благоприятствующие занятиям литературой. Тем не менее результат оказался совсем неплохим, и Диана была "в упоении", когда Аня прочитала свое произведение вслух.
— Ах, Аня, это прелесть… просто прелесть. Непременно пошли это в журнал "Канадская женщина".
Аня отрицательно покачала головой:
— О нет, это совсем не подойдет. Понимаешь, здесь нет сюжета. Это просто вереница образов. Я люблю писать такие вещи, но, конечно, ни одна из них никогда не появится в печати, потому что редакторы настаивают, чтобы непременно был сюжет. Так говорит Присилла… О, вот и мисс Сара Копп. Прошу тебя, Диана, пойди и объясни ей все.
Мисс Сара Копп была миниатюрной особой в потертом черном платье и шляпе, выбор которой, несомненно, в меньшей степени определили легкомысленные украшения, чем прочность материала и практичность в носке. Увидев любопытную картину на своем дворе, она, казалось, была изумлена, чего, впрочем, и следовало ожидать, но после объяснений Дианы удивление сменилось сочувствием. Она поспешила открыть ключом заднюю дверь дома, принесла топор и несколькими умелыми ударами вырубила Аню. Последняя, несколько утомленная и окоченевшая, провалилась внутрь своей тюрьмы и лишь затем обрела долгожданную свободу.
— Мисс Копп, — сказала она серьезно. — Уверяю вас, я заглянула в окно вашей кладовой только для того, чтобы узнать, есть ли у вас фарфоровое блюдо с синим узором. Я не видела ничего другого — я не смотрела ни на что другое.
— Все в порядке, — сказала мисс Сара любезно. — Нет нужды беспокоиться — ничего страшного. Слава Богу, мы, Коппы, всегда держим наши кладовые в полном порядке и не волнуемся, если кто и заглянет туда. А что до этого старого сарайчика, так я даже рада, что его сломали. Может быть, теперь Марта согласится его снести, а то она все никак не хотела — думала, вдруг пригодится, — и мне приходилось белить его каждую весну. Но с тем же успехом вы можете спорить со столбом, что и с Мартой… Сегодня она уехала в город, я отвозила ее на станцию… Значит, вы хотите купить это блюдо. Ну, и сколько вы даете за него?
— Двадцать долларов, — сказала Аня, которой не суждено было сравняться ни с кем из Коппов в деловой хватке, иначе она не предложила бы свою цену сразу.
— Хорошо, я подумаю, — сказала мисс Сара осторожно. — К счастью, это блюдо мое, иначе я ни за что не посмела бы продать его в отсутствие Марты. Но, я думаю, она все равно поднимет шум. Здесь всем заправляет Марта, и, поверьте мне, ужасно устаешь вечно быть под башмаком у другой женщины… Ну, заходите, заходите. Вы, верно, очень устали и голодны. Я напою вас чаем. Конечно, я сделаю все, что смогу, но должна предупредить: не ждите ничего, кроме хлеба, масла и сливок. Марта перед отъездом заперла на ключ и пироги, и сыр, и варенье. Она так всегда делает: говорит, что я слишком расточительна, когда принимаю гостей.
Но девочки были достаточно голодны, чтобы отдать должное любой еде, и с удовольствием ели отличный хлеб, масло и сливки мисс Сары. Когда все было съедено, мисс Сара сказала:
— Не знаю, продавать ли это блюдо. Оно наверняка стоит все двадцать пять долларов… Это очень старое блюдо.
Диана легко толкнула Аню ногой под столом, что означало: "Не соглашайся — отдаст и за двадцать". Но Аня не желала рисковать, когда дело касалось драгоценного блюда. Она охотно согласилась заплатить двадцать пять долларов, и, судя по выражению лица, мисс Сара пожалела, что не запросила тридцать.
— Ну хорошо. Берите, Деньги мне сейчас совершенно необходимы… Дело в том, — мисс Сара вскинула голову с важным видом, гордость окрасила румянцем ее впалые щеки, — что я выхожу замуж… за Лютера Уоллеса. Он уже делал мне предложение двадцать лет назад. Мне он очень нравился, но он был тогда беден, и мой отец отказал ему. Конечно, мне не следовало так покорно на это соглашаться, но я была робкой и боялась отца. К тому же я не знала тогда, что женихи — такая редкость.
Когда девочки оказались на безопасном расстоянии от фермы Коппов — Диана с вожжами в руках, а Аня осторожно держа на коленях вожделенное блюдо, — безлюдье зеленой, освеженной дождем дороги Тори огласилось взрывами серебристого девичьего смеха.
— Завтра в городе я позабавлю твою тетю Джозефину историей этого "удивительно богатого событиями" дня. Он был нелегким, но теперь все позади. У меня есть блюдо, а дождь чудесно прибил пыль на дороге. Так что "все хорошо, что хорошо кончается".
— Мы еще не добрались до дома, — сказала Диана несколько пессимистично, — и кто знает, что еще может случиться по дороге. Тебе, Аня, прямо-таки везет на приключения.
— У некоторых людей это получается само собой, — ответила Аня безмятежно. — У человека просто есть такой дар или его нет.
Глава 19
Просто счастливый день
— И все-таки, — сказала как-то раз Аня Марилле, — мне кажется, что самые милые и приятные дни не те, когда случается что-нибудь замечательное, чудесное и интересное, а те, которые приносят с собой маленькие нехитрые радости, легко и незаметно сменяющие одна другую, словно жемчужины, соскальзывающие с нитки.
Жизнь в Зеленых Мезонинах была полна именно таких дней, потому что Анины приключения и злоключения не следовали непрерывно одно за другим; весь год был «украшен» ими почти равномерно, и отделяли их друг от друга долгие полосы благополучных, счастливых дней, заполненных работой и мечтами, учебой и смехом. Именно таким и был один из дней в конце августа.
С утра Аня и Диана посадили близнецов в лодку и перевезли через пруд на песчаный берег залива, где восхищенные дети долго бродили по мелководью, прислушиваясь к ветру, который играл им на своей арфе нежные старинные песни, разученные в те далекие времена, когда мир был еще молод.
После обеда Аня пешком отправилась к старому дому Ирвингов, чтобы повидать Пола. Она застала его на зеленом склоне возле густого елового лесочка, который прикрывал дом с севера. Пол лежал на траве с книгой сказок в руках и был погружен в чтение, но, увидев Аню, радостно вскочил.
— Ах, я так рад, что вы пришли! — воскликнул он горячо. — Вы ведь останетесь и выпьете чаю вместе со мной? Бабушки нет дома, а так грустно пить чай одному. Вы ведь понимаете. Я уже серьезно подумывал, не пригласить ли Мэри Джо выпить чаю вместе со мной, но, я думаю, бабушка этого не одобрила бы. Она говорит, что французы должны знать свое место. К тому же с Мэри Джо трудно разговаривать. Что ей ни скажешь, она только, смеется и говорит: "Много я ребятишек видала, но такого чудного, как ты…" Я думаю, это не разговор.
— Конечно я останусь к чаю, — сказала Аня весело. — Мне до смерти хотелось получить такое приглашение. С тех самых пор, как я прошлый раз пила чай в вашем доме, у меня слюнки текут при одном воспоминании в восхитительных песочных коржиках твоей бабушки.
Пол взглянул на нее очень серьезно.
— Если бы это зависело от меня, — сказал он, останавливаясь перед Аней и глубоко засунув руки в карманы; его выразительное лицо омрачила тревога, — я с радостью угостил бы вас коржиками. Но это зависит от Мэри Джо. Я слышал, как бабушка, уезжая, велела ей не давать мне коржиков, потому что это слишком тяжелая пища для детского желудка. Но может быть, Мэри Джо достанет коржики для вас, если я пообещаю, что даже не притронусь к ним. Будем надеяться на лучшее.
— Да, будем надеяться, — согласилась Аня, взглядам которой вполне отвечала эта оптимистическая философия. — Но даже если Мэри Джо окажется так жестокосердна, что не даст мне ни крошки коржика, это не будет иметь большого значения, так что не волнуйся.
— Вы уверены, что не огорчитесь, если она не даст? — спросил Пол встревоженно.
— Совершенно уверена, милый мой мальчик.
— Тогда я не буду беспокоиться, — сказал Пол с долгим вздохом облегчения, — тем более что, как я думаю, Мэри Джо прислушается к голосу разума. Ее не назовешь злой или упрямой, просто она знает по опыту, что нельзя ослушаться бабушку. Бабушка — замечательная женщина, но все должны делать именно то, что она велит. Сегодня утром она была очень мною довольна, так как я сумел наконец съесть целую тарелку овсянки. Мне пришлось нелегко, но все же я справился, и бабушка сказала, что еще надеется сделать из меня человека… Я хочу задать вам один очень важный вопрос. Ответьте мне совершенно честно, хорошо?
— Я постараюсь, — пообещала Аня.
— Как вы думаете, у меня не все дома? — спросил Пол так, как будто вся его жизнь зависела от ее ответа.
— Боже мой, нет, конечно я так не думаю! — воскликнула Аня в изумлении. — Как тебе такое пришло в голову?
— Это Мэри Джо сказала… но она не знала, что я услышу. Вчера вечером к ней заходила Вероника, служанка миссис Слоан, и, проходя через переднюю, я услышал, как они беседуют в кухне. Мэри сказала: "Этот Пол — странный мальчишка, и мысли у него странные. Мелет все время какой-то вздор. Я думаю, у него не все дома". И я никак не мог уснуть вчера вечером, все думал об этом и спрашивал себя, не права ли она. Но я был не в силах спросить об этом бабушку и решил, что спрошу вас. Я так рад, что вы не верите в это.
— Конечно же не верю. Мэри Джо просто глупая, невежественная девушка, и ты никогда не принимай близко к сердцу ее слова, — заявила Аня раздраженно, втайне решив, что осторожно намекнет миссис Ирвинг о необходимости обуздать болтливость Мэри Джо.
— Ах, как хорошо! У меня от сердца отлегло, — сказал Пол. — Теперь, благодаря вам, я совершенно счастлив. Я думаю, это было бы не очень приятно, если бы не все были дома, правда? Вероятно, Мэри Джо так потому показалось, что я иногда рассказываю ей о своих мыслях.
— Это довольно опасно, — согласилась Аня, почерпнувшая это убеждение из глубин собственного опыта.
— Я расскажу вам сегодня об этих мыслях, и вы сами сможете судить, есть ли в них что-нибудь странное, — сказал Пол. — Но я подожду, пока начнет темнеть. В сумерки меня так и тянет рассказать кому-нибудь о том, что я думаю, и, если никого другого нет поблизости, я бываю просто вынужден рассказать обо всем Мэри. Но теперь я, пожалуй, не буду, раз ей от этого кажется, что у меня не все дома. Пусть даже очень захочется рассказать — я перетерплю.
— А если тебе будет слишком тяжело молчать, приходи в Зеленые Мезонины и расскажи о своих мыслях мне, — предложила Аня со всей серьезностью, столь ценимой детьми, которые любят, чтобы к ним относились, как к равным.
— Непременно приду… Но хорошо бы Дэви не было дома, когда я приду, а то он всегда строит мне рожи. Я не сержусь на него, потому что он маленький, а я большой, но все равно это неприятно. Он делает такие ужасные гримасы, что иногда я боюсь, как бы он не остался с таким лицом на всю жизнь. Он строит мне рожи даже в церкви, когда я должен размышлять о божественном… А Дора меня любит. И я ее тоже, хотя не так сильно, как прежде, после того как она сказала Минни Барри, что собирается выйти за меня замуж, когда я вырасту. Возможно, я женюсь на ком-нибудь, когда вырасту, но пока я еще слишком молод, чтобы думать об этом. А что вы скажете?
— Конечно слишком молод, — согласилась Аня.
— Вот мы с вами заговорили о женитьбе, и это напомнило мне еще об одном, что тревожит меня в последнее время, — продолжал Пол. — На прошлой неделе к нам на чай приходила миссис Линд, и бабушка велела мне показать ей портрет моей мамы — тот, который папа прислал мне на день рождения. Мне не очень хотелось показывать его миссис Линд… Конечно, миссис Линд хорошая и добрая, но она не из тех людей, которые вызывают желание показать им портрет любимой матери. Вы ведь понимаете. Но, разумеется, я послушал бабушку. Миссис Линд сказала, что мама была очень красивая, но похожа на артистку и что, наверное, мой отец был намного ее старше. Потом она посмотрела на меня и добавила: "Твой отец, я думаю, скоро опять женится. Хотелось бы тебе, чтобы у тебя была новая мама, а, Пол?" От одной этой мысли у меня перехватило дыхание, но я не хотел, чтобы миссис Линд это заметила. Я посмотрел ей прямо в лицо — вот так — и сказал: "Миссис Линд, папа отлично справился с делом, когда выбирал мне мою первую маму, и я думаю, что могу доверить ему выбрать еще раз". Я действительно доверяю отцу. Но все равно я надеюсь, что, если он захочет, чтобы у меня была новая мама, он поинтересуется моим мнением о ней, прежде чем окажется слишком поздно… А вот и Мэри Джо зовет нас к чаю. Я побегу и посовещаюсь с ней насчет коржиков.
Результатом «совещания» оказалось то, что Мэри Джо поставила на стол не только песочные коржики, но даже и баночку варенья. Аня разливала чай, и они с Полом славно провели время, сидя за столом в гостиной, окна которой были открыты навстречу легкому морскому ветерку, и наговорили столько «вздора», что Мэри Джо была глубоко возмущена и на следующий день сообщила Веронике о том, какая «странная» — ничуть не лучше Пола — эта школьная «учительша». После чая Пол повел Аню наверх, в свою комнату, чтобы показать ей портрет своей матери — это и был тот таинственный подарок ко дню рождения, который запирала на ключ в книжном шкафу миссис Ирвинг.
Комната Пола была маленькой, с невысоким потолком и глубоким квадратным окном. Низко висевшее над морем солнце заглядывало в нее сквозь ветви качаемых ветром елей, создавая причудливую игру света и тени. Мягкие красноватые отблески заката ложились на висевший над кроватью портрет — прелестное юное лицо с матерински нежным взглядом.
— Это моя мама, — сказал Пол с любовью и гордостью. — Я попросил бабушку повесить портрет здесь, чтобы я мог видеть его утром, как только открою глаза. Я уже привык ложиться спать без света, потому что теперь мне кажется, что мама рядом со мной. Папа отлично знал, какой подарок ко дню рождения понравится мне больше всего, хотя никогда меня об этом не спрашивал. Разве это не чудесно, что папы так много знают?
— Твоя мама была очень красива, Пол, и ты немного похож на нее. Только глаза и волосы у нее темнее, чем у тебя.
— У меня папины глаза, — отозвался Пол, придвигая к окну удобное кресло для Ани. — Но у него седые волосы. Очень густые, но седые. Понимаете, папе почти пятьдесят. Это очень зрелый возраст, правда? Но папа только снаружи старый — внутри он очень молодой. Пожалуйста, сядьте здесь, а я сяду у ваших ног. Можно, я положу голову к вам на колени? Мы с мамой часто так сидели. Ах, это просто замечательно!
— А теперь я хочу узнать о твоих мыслях, которые Мэри Джо нашла такими странными, — сказала Аня, поглаживая копну густых кудрей, лежавших у нее на коленях. Пола не нужно было долго уговаривать изложить свои мысли — по крайней мере, родственным душам.
— Я подумал об этом однажды вечером в еловом лесочке, — начал он мечтательно. — Конечно, я не верю в это, а только так думаю. Вы ведь понимаете. А потом мне захотелось об этом кому-нибудь рассказать, но здесь не было никого, кроме Мэри. Она была в кухне, замешивала тесто. И я сел на скамью рядом с ней и сказал: "Мэри, знаете, о чем я думаю? Я думаю, что вечерняя звезда — это маяк на той земле, где живут феи". А Мэри ответила: "Ну и чудной же ты. Никаких фей на свете нет". Я очень рассердился. Я и сам знаю, чтофей не существует, но это не мешает мне думать, что они есть. Вы ведь понимаете. Но я сделал еще одну попытку. Я сказал: "Ну, а знаете, Мэри, что я еще думаю? Я думаю, что после захода солнца на землю спускается ангел — огромный, высокий белый ангел с серебряными крыльями — и поет колыбельные цветам и птицам. Дети могут услышать его, если знают, как слушать". Тогда Мэри подняла вверх руки, все в тесте, и сказала: "Да что ты за странный мальчишка! Ты меня пугаешь". И она действительно казалась испуганной. Тогда я выбежал из дома и шепотом рассказал саду обо всех остальных моих мыслях. Там, в саду, есть маленькая засохшая березка. Бабушка говорит, что это соленые брызги моря погубили ее, но я думаю, что просто дриада, которая жила в этом деревце, была глупенькой. Ей захотелось взглянуть на мир, и она убежала и заблудилась. А деревцу было так одиноко без нее, что оно умерло от разбитого сердца.
— А когда бедной легкомысленной дриаде наскучил мир и она вернулась к своему погибшему деревцу, разбилось и ее сердце, — сказала Аня.
— Да. Но дриады должны нести ответственность за последствия своих поступков, точно так же, как если бы они были людьми, — заметил Пол веско. — А знаете, что я думаю о молодом месяце? Я думаю, что это золотая лодочка, полная снов.
— И когда она зацепляется за облако, некоторые из них выплескиваются за борт и падают к спящим.
— Да-да, именно так. Вы ведь все знаете. А еще я думаю, что фиалки — это маленькие лоскутки неба, которые упали на землю, когда ангелы прорезали в небе дырочки, чтобы через них сияли звезды. А лютики сделаны из старых солнечных лучей… А когда душистый горошек попадет на небеса, он превратится в в бабочек… Вы видите что-нибудь странное в этих мыслях?
— Нет, милый, они совсем не странные; они удивительные и красивые, особенно в устах маленького мальчика, и потому люди, которые сами не могут придумать ничего подобного, даже если будут стараться не одну сотню лет, находят их странными. Но продолжай думать так, Пол… Я уверена, что когда-нибудь ты станешь поэтом.
Вернувшись домой, Аня столкнулась с мальчиком совершенно другого типа. Дэви нужно было уложить спать. Он сидел с надутым видом, а когда Аня помогла ему раздеться, прыгнул в постель и уткнулся лицом в подушку.
— Дэви, ты забыл прочитать молитву, — заметила Аня с упреком.
— Нет, не забыл, — отвечал Дэви с вызовом. — Просто больше я молитву не читаю! И даже не буду пытаться быть хорошим, потому что, как я ни старайся, все равно тебе больше нравится Пол Ирвинг. Так что уж лучше я буду плохим. Зато хоть весело будет.
— Нет, это неправда, будто я люблю Пола больше, чем тебя, — сказала Аня серьезно. — Я люблю тебя так же сильно, но только по-другому.
— А я хочу, чтобы ты любила меня, как его, — надул губы Дэви.
— Нельзя одинаково любить разных людей. Разве ты любишь меня и Дору одинаково? Ведь нет?
Дэви сел на постели и задумался.
— Э… э… н-нет, — признал он наконец. — Я люблю Дору, потому что она моя сестра, а тебя, потому что ты… это ты.
— А я люблю Пола, потому что он Пол, а Дэви, потому что он Дэви, — сказала Аня весело.
— Ну ладно, тогда я, пожалуй, буду читать молитву, — сказал Дэви, сраженный этой железной логикой. — Только сейчас неохота вставать, раз уж лег. Утром прочитаю два раза. Как ты думаешь, ведь это все равно?
Нет, Аня была решительно убеждена, что это не все равно, и потому Дэви выкарабкался из постели и опустился на колени. Прочтя молитву, он откинулся назад, опустившись на свои босые темные пятки, и взглянул вверх на Аню:
— Аня, я уже лучше, чем был прежде.
— Да, это правда, Дэви, — сказала Аня, которая всегда без колебаний отдавала должное каждому.
— Я сам знаю, что стал лучше, и скажу тебе, как я об этом узнал. Сегодня Марилла дала мне два куска хлеба с маслом и вареньем — один для меня, другой для Доры. Один кусок был гораздо больше, а Марилла не сказала, который из них мой. Но я отдал больший кусок Доре. Я хорошо поступил, правда?
— Очень хорошо и именно так, как подобает мужчине, Дэви.
— Хотя, конечно, — признал Дэви, — Дора была не очень голодная; она съела только половину своего куска, а остальное отдала мне. Но я же не знал, что она это сделает, когда давал ей больший кусок, так что, значит, я все-таки был хорошим.
В сумерки, прогуливаясь у Ключа Дриад, Аня увидела Гилберта Блайта, вышедшего из-под темнеющих сводов Леса Призраков. И неожиданно она осознала, что Гилберт больше уже не школьник. Он выглядел как настоящий мужчина — высокий, широкоплечий, с открытым лицом и ясными, честными глазами. Аня подумала, что Гилберт очень красивый молодой человек, пусть даже он и непохож на мужчину ее мечты. Они с Дианой уже давно обсудили вопрос о том, какой мужчина может им понравиться, и оказалось, что вкусы их в точности совпадают: он должен быть высоким, стройным, с незаурядной внешностью, загадочным и меланхолическим взглядом, звучным и проникновенным голосом, изысканными манерами. В облике Гилберта не было ничего меланхолического или загадочного, но, разумеется, для дружбы это не имело никакого значения!
Гилберт прилег на траву возле Ключа Дриад и с удовольствием остановил взгляд на сидевшей на камне Ане… Если бы Гилберта попросили описать совершенный образец женской красоты, нарисованный им портрет повторял бы портрет Ани вплоть до мельчайших подробностей, включая даже те семь веснушек, чье несносное присутствие по-прежнему томило ее душу. Гилберт пока еще во многом оставался мальчиком, но и мальчики мечтают о будущем, и в мечтах Гилберта всегда присутствовала девочка с большими, ясными серыми глазами и тонким, нежным, словно цветок, лицом. Он твердо решил, что его будущее должно быть достойным его богини. Даже в тихой Авонлее встречалось немало искушений, которым нужно было уметь сопротивляться, да и в Уайт Сендс молодежь была довольно «легкомысленной», а Гилберт пользовался успехом, где бы он ни появлялся. Но он был намерен сохранить себя достойным Аниной дружбы, а в отдаленном будущем, возможно, и ее любви, и поэтому следил за своими мыслями, словами и поступками так же строго, как если бы вся его жизнь проходила перед взором ее ясных, правдивых глаз и ей предстояло судить его. Она оказывала на него то неосознанное влияние, какое каждая девушка, чьи идеалы высоки и чисты, оказывает на своих друзей, — влияние, которое длится до тех пор, пока она сама верна этим идеалам. В глазах Гилберта самым большим очарованием Ани было то, что она никогда не унижалась до привычных столь многим авонлейским девушкам мелкой зависти, обманов, интриг, флирта. Она держалась в стороне от всего этого не с какой-то осознанной целью, а просто потому, что подобного рода поведение было чуждо ее открытой порывистой натуре, кристально чистой во всех своих желаниях и побуждениях.
Но Гилберт не пытался облечь свои мысли в слова, имея все основания ожидать, что Аня безжалостно и холодно подавит в зародыше все его попытки заговорить о чувствах… или посмеется над ними, что было бы еще хуже.
— Под этой березой ты выглядишь как настоящая дриада, — сказал он, желая немного подразнить ее.
— Люблю березы,