Название: My december
Рейтинг: R
Жанр: AU /Любовный роман /
Размер: мини || Глав: 1
Статус: Закончен
Саммари: Небольшая зарисовка о том, как все могло бы быть.
Саундтрек – Linkin Park – My December
______________________________________________________________________________
Глава 1
Каждый раз, закрывая глаза, я вижу тебя. Твою улыбку. Твои слезы. Твои жесты. Пряди твоих волос, которые треплет ветер. Ты мое наваждение, моя навязчивая идея, мой кошмар, моя иллюзия.
Я просыпаюсь ночью, вскакиваю с постели, мечусь, хватая ртом воздух, которого будто все меньше, без которого я задыхаюсь. Я задыхаюсь без тебя, слышишь? Ты мой воздух.
Мерлин, это сумасшествие сведет меня в могилу. Я это чувствую, как чувствуют волки приближение ватаги гончих, из последних сил молотя лапами колючий, глубокий, по самую грудь снег. Я бегу от тебя, но ты настигаешь. С каждым днем, с каждым часом, все ближе. Твой голос, эхом отдающийся в моем мозгу. Твой запах, надолго пропитывающий все вокруг. Они в каждой кроваво—красной капле чернил, которыми я пишу на белоснежных листах бумаги.
Иногда я просыпаюсь не один, и тогда, сидя на краю кровати, уронив голову на руки, пытаясь забыть, стереть из памяти еще один бредовый, горячечный сон, я чувствую спиной легкое прикосновение холодной руки. У них у всех, блондинок, брюнеток, рыжих, молчаливых, болтливых, умных, полных идиоток, худеньких, упитанных, с большой грудью и с маленькой, зеленоглазых, кареглазых, голубоглазых, накрашенных чересчур или наоборот, недостаточно, всегда холодные руки. Меня это бесит. До ужаса. До мучительного желания бросить ядовитую гадость, вскочить, разнести все к соплохвостам собачим, вытолкать взашей очередную куклу, которая мнет шелковые простыни, закрывая своим телом герб моей семьи. Я оборачиваюсь, уже открываю рот…, но молчу. Молчу, потому что в этот момент все мои мысли лишь о том, какие руки у тебя. Я смотрю на женщину передо мной, а вижу тебя, твои губы, твои глаза, гладкость твоей кожи. Я целую ее, как только что во сне я целовал тебя. Она стонет, а я в последний момент не даю хриплому «Грейнджер» сорваться с губ. Я горю в этом адском пламени самообмана каждый день, не в силах потушить его, взять себя в руки. И оно лишь разгорается с каждым вздохом, с каждой мыслью, с каждым взглядом. Алое, всепоглощающее, безжалостное, как глаза Темного Лорда.
Его отблески мерещатся мне повсюду, особенно в пунцовых рождественских сапогах, болтающихся в каждой витрине, попадающейся мне по пути. Все вокруг обезумели с этим праздником. Ты мое рождество, Грейнджер. Слышишь? Гребаное трехмесячное рождество! Я жду момента, когда смогу увидеть тебя. О, как бы ты смеялась, если бы услышала эти слова! Но это не меняет сути. Я жду этих секунд, как алкоголик ждет того, чтобы приложиться к горлышку бутылки. Я собираю все свое хваленое самообладание, чтобы не выдать себя ни словом, ни взглядом. Тебе кажется, что я смотрю сквозь тебя, но нет… мой взгляд вбирает каждую деталь: пушистый локон, так и норовящий выбиться из—за уха, поблескивающее кольцо, мое собственное отражение в твоих глазах... И в этот момент я готов подарить тебе тысячу подобных побрякушек, только бы ты смотрела, не отрываясь, не отводя взгляда, на меня. Чтобы унять внезапную дрожь в пальцах, я сжимаю руки, которые держу в карманах, в кулаки. Ты замечаешь это и усмехаешься, думая, что я сдерживаюсь из последних сил. Ты права. Мне кажется, еще десять секунд, и я, наплевав на все, шагну к тебе навстречу, рывком прижму тебя к стене, взлохмачу твои волосы, и буду целовать, пока хватит воздуха в легких, не давая тебе сказать ни слова… Шесть… Не отрываясь от тебя, я перенесу нас к себе. Семь… Ты будешь срывающимся голосом требовать объяснений, но только до тех пор, пока я не доберусь до пуговиц твоей рубашки... Восемь… Ты отворачиваешься, обрекая меня на новые бессонные ночи, и я ненавижу себя за то облегчение, которое испытываю в этот момент.
Я боюсь тебя, Грейнджер. Особенно в этот вечер, когда мне просто необходимо быть на этом рождественском приеме. Я знаю, ты будешь там, и я вновь почувствую твое появление еще до того, как увижу тебя. Почувствую твой взгляд, который, как клинок из лучшей гоблинской стали, вонзится мне в спину между лопаток. Да, у меня появилась эта отвратительная привычка стоять спиной к дверям, чтобы не пялиться на каждого, входящего в помещение, ожидая, что это ты. Но и это не спасает от огненной волны, накрывающей тело и душу с твоим приходом. И я боюсь ее, потому что она чужда моей холодной слизеринской сущности, противоестественна и бесконтрольна.
Ты входишь под руку с каким—то недомерком в куцем пиджачишке, невыглаженных брюках и сбившемся набок галстуке—бабочке. Издалека он чем—то похож на Поттера, и я чувствую, как вихрь ледяной, колючей, смертоносной ярости закручивается у меня внутри. Почему все они похожи на Поттера? Почему ты постоянно выбираешь себе темноволосых, низкорослых неудачников? Ты киваешь знакомым, улыбаешься незнакомым, и кулон, висящий на длинной золотой цепочке, поблескивает у тебя на груди.
Наши взгляды встречаются, и ледяной вихрь мгновенно вздымается вверх, к самому горлу, языками обжигающего, беспощадного пламени. Сегодня оно не алое, а изумрудно—зеленое, как вспышка Авады. Внезапно, я все понимаю с пугающей ясностью. Не знаю, что этому виной — огневиски, ты, или виснущая на моей руке сюсюкающая трещотка. Но я вдруг осознаю, что мне, Драко Малфою, тридцать лет, и я слишком стар для всего этого дерьма. Мне не шестнадцать прыщавых, костлявых, неуверенных в себе, зашуганных лет, чтобы давиться собственными несказанными словами. В конце концов, это необходимо закончить так или иначе. Я беру еще один бокал огневиски с пролетающего подноса, и иду в твою сторону…
«Грейнджер…», киваю я, задерживая взгляд на твоем лице на секунду дольше положенного, и стремительно удаляюсь в сторону балкона. «Не твоя, не твоя, не твоя», — как птица в клетке, бешено бьется у меня в голове одна и та же фраза. Но я не осушаю бокал залпом, не швыряю его в каменную стену, чтобы он рассыпался на тысячи бриллиантовых осколков. Я не хочу ничего разрушать. Я хочу забыть, чтобы я сам не был разрушен.
Мелкие глотки огневиски приятно обжигают горло и дарят обманчивое тепло, защищая от холодного ветерка, колышущего замерзшие, голые ветви украшенных магическими гирляндами деревьев. Это всего лишь праздник. Всего лишь Грейнджер. Всего лишь одержимость. Я решил, что справлюсь, а еще никто не смог заставить Малфоя свернуть с намеченного пути. И еще ни перед кем фамильное самообладание Малфоев меня не подводило. Перетерпеть. Перебеситься. Переждать. Чтобы потом вспоминать все это с высокомерной улыбкой, которой позавидовал бы даже сам отец…
— Малфой?
Перетерпеть. Переждать. Перебеситься. И этот голос, преследующий меня в министерских коридорах, и в ночных, сюрреалистических снах. Она умеет произносить мое имя на разные лады, вкладывая в него любые чувства, от угольно—черной ненависти до искренней радости, и от всепоглощающего омерзения до жгучего желания. Но в реальности всегда выбирает нейтральный официальный тон.
— Малфой, ты меня слышишь?
Сейчас в ее голосе почему—то звучит озабоченность, почти нежность. Но это лишь иллюзия. Между нами нет нежности, как нет привязанности и искренности, и даже открытой враждебности. Между нами нет ничего. Пустота. Безликая учтивость едва знакомых коллег. Невнятная настороженность неожиданно столкнувшихся прохожих. Изысканное и утонченное безразличие людей, однажды случайно оказавшихся в одной постели.
— Чего тебе, Грейнджер?
Я не смотрю на нее. Мой взгляд бессистемно перебегает от одного огонька магической гирлянды к другому. Так спокойнее. В этот момент я даже жалею, что не курю. Сейчас неплохо было бы вытащить изо рта сигарету и выдохнуть серый дым в морозный, прозрачный воздух. Я уверен, что вместе с этим дымом мог бы выдохнуть и ее, и все картинки, когтящие мой мозг, и все воспоминания, все устремления, все эти сумасшедшие, болезненные желания. Но ни сигареты, ни дыма нет, поэтому я просто делаю еще один глоток янтарного огневиски, стараясь не думать о том, что при дневном свете глаза у нее почти такого же цвета.
Она долго не отвечает, и краем глаза я вижу, что она меня рассматривает. Эти взгляды похожи на удары хлыста, и я удивляюсь, что моя кожа не вздувается под одеждой ярко—алыми рубцами. Она знает, что молчание – это мое оружие, и я не умею от него защищаться. Усилием воли я заставляю себя считать до десяти… Два… Три… Стоять и рассматривать мерцающие огоньки. Четыре… Пять… Не думать о ней… Шесть… Семь… Не оборачиваться, не обращать внимания, забыть. Восемь…
— Ну?
Я не выдерживаю и поворачиваюсь к ней. Вот так же, лицом к лицу, глядя прямо в глаза, я столько раз стоял перед Поттером, Снейпом, Дамблдором, Волан—де—Мортом и доброй дюжиной других волшебников. Но лишь сейчас сердце дернулось, пропустило удар и скакнуло куда—то к горлу. И я хочу ненавидеть ее, как раньше, даже еще сильнее, за эту адреналиновую дробь крови в ушах, за припадочные, злобные пульсы, норовящие разорвать в клочья артерии, за эту путаницу в мыслях. Я хочу этого безумно, но у меня нет на это сил и достаточной холодности рассудка.
Она снова молчит, подбирает слова. И меня внезапно осеняет, что она и сама не знает, зачем пришла, зачем окликнула и что хочет сейчас услышать. Меня наполняет жгучее желание расхохотаться, просто так, в пустоту. Она. Тоже. Потеряна. От этого открытия немеют и без того замерзшие пальцы рук, и отстраненная мысль, что нужно поставить стакан, пока я его не уронил, молниеносно проносится у меня в голове и растворяется незамеченной.
— Ты в порядке?
Идиотка, Мерлин великий, какая же она идиотка! Она теребит подвеску на длинной цепочке, и бриллиантовые чешуйки двух змеек играют в тусклых лучах света, падающих на балкон из окон, разноцветными огнями. Мой взгляд цепляется за эти отблески и вновь возвращается к ее лицу, глазам, губам… Я хочу ее безудержно, неистово, яростно. Хочу ее всю, без остатка. Хочу, чтобы ее тело трепетало под моими прикосновениями, чтобы ее мысли были заняты мной, чтобы каждый вечер она возвращалась в мою постель, а на улицах среди незнакомых глаз искала мои. Я хочу целовать ее, чтобы через эти поцелуи отдать ей часть сжигающего меня безумия, заставить ее гореть и ждать, каждый раз неутолимо желая большего.
Я не успеваю заставить себя считать до десяти, ставлю пустой бокал на парапет и в три шага преодолеваю разделяющее нас расстояние. В ее глазах успевают промелькнуть изумление и испуг. Большего я не замечаю, потому что целую ее. Жадно, резко, грубо, отдавая всего себя, не получая ответа, но это не имеет значения. В первые мгновения она даже не сопротивляется, а потом пытается оттолкнуть, ударить кулачками в грудь.
— Только Авада, Грейнджер, иначе я тебя не отпущу.
Я выдыхаю это хриплым шепотом, чуть отстранившись, и тону в ее расширяющихся от удивления зрачках. Я целую ее еще, и она едва заметно подается ко мне навстречу. Сегодня все не так, как в тот первый, пьяный раз: без шуток, без оскорблений, почти без слов. Нас разделяют миллиметры, но и их слишком много для нас обоих.
— Надеюсь, у тебя повсюду нет этой чертовой омелы, — говорит Грейнджер.
Я все понимаю, усмехаюсь, и мы аппарируем.
* * *
Меня будит легкое, как перышко, прикосновение пальцев. Они перебирают мои волосы, едва дотрагиваясь до кожи, нежные, дразнящие, теплые. Я улыбаюсь, не открывая глаз. Это подарок. Ты мой лучший рождественский подарок, слышишь?