«Что-то тут есть», – подумал казак и стал примечать. Когда молодая полячка вышла ночью к тарантасу, он притворился, что спит, и явственно услыхал мужской голос из ящика. Рано утром он пошел в полицию и заявил о том, что полячки, какие ему поручены, не добром едут, а вместо мертвых везут какого-то живого человека в ящике.
Когда Альбина в своем восторженно-веселом настроении, уверенная в том, что теперь все кончено и они через несколько дней будут свободны, подошла к постоялому двору, она с удивлением увидала у ворот щегольскую пару с пристяжкой на отлете и двух казаков. В воротах толпился народ, заглядывая во двор.
Она была так полна надежды и энергии, что ей и в голову не пришла мысль о том, что эта пара и толпившийся народ имеют отношение к ней. Она вошла во двор и, в одно и то же время взглянув под тот навес, где стоял ее тарантас, увидала, что народ толпится именно около ее тарантаса, и в то же мгновение услыхала отчаянный лай Трезорки. Случилось то самое ужасное, что только могло случиться. Перед тарантасом, блестя своим чистым мундиром, с сияющими на солнце пуговицами и полупогонами и лаковыми сапогами стоял осанистый с черными бакенбардами человек и говорил что-то громко хриплым, повелительным голосом. Перед ним между двумя солдатами в крестьянском наряде с сеном в спутанных волосах стоял ее Юзё и, как бы недоумевая о том, что вокруг него делалось, поднимал и опускал свои могучие плечи. Трезорка, не зная того, что он был причиной всего несчастья, ощетинившись, бесполезно озлобленно лаял на полицмейстера. Увидав Альбину, Мигурский вздрогнул, хотел подойти к ней, но солдаты удержали его.
– Ничего, Альбина, ничего! – проговорил Мигурский, улыбаясь своей кроткой улыбкой.
|
|
– А вот и барынька сама! – проговорил полицмейстер. – Пожалуйте сюда. Гробы ваших младенцев? А? – сказал он, подмигивая на Мигурского.
Альбина не отвечала и только, схватившись за грудь, раскрыв рот, с ужасом смотрела на мужа.
Как это бывает в предсмертные и вообще решительные в жизни минуты, она в одно мгновение перечувствовала и передумала бездну чувств и мыслей и вместе с тем не понимала еще, не верила своему несчастью. Первое чувство было знакомое ей давно – чувство оскорбленной гордости при виде ее героя мужа, униженного перед теми грубыми, дикими людьми, которые держали его теперь в своей власти. «Как смеют они держать его, этого лучшего из всех людей, в своей власти?» Другое чувство, одновременно с этим охватившее ее, было сознание совершившегося несчастия. Сознание же несчастия вызвало в ней воспоминание
о главном несчастье ее жизни, о смерти детей. И сейчас же возник вопрос: за что? за что отняты дети? Вопрос же, за что отняты дети, вызвал вопрос: за что теперь гибнет, мучается любимый, лучший из людей, ее муж? И тут же она вспомнила о том, какое ждет его позорное наказание, и то, что она, она одна виновата в этом.
– Кто он вам? Муж он вам? – повторил полицмейстер.
– За что, за что? – вскрикнула она и, закатившись истерическим хохотом, упала на снятый теперь с козел и стоявший у тарантаса ящик. Вся трясущаяся от рыданий, с залитым слезами лицом Лудвика подошла к ней.
– Паненка, милая паненка! Як бога кохам, ничего не будет, ничего, – говорила она, бессмысленно водя по ней руками.
На Мигурского надели наручники и повели со двора. Увидав это, Альбина побежала за ним.
|
|
– Прости, прости меня, – говорила она. – Все я! Я одна виновата.
– Там разберут, кто виноват. И до вас дело дойдет, – сказал полицмейстер и рукою отстранил ее.
Мигурского повели к переправе, и Альбина, сама не зная, зачем она делала это, шла за ним и не слушала уговаривающую ее Лудвику.
Казак Данило Лифанов во все это время стоял у колес тарантаса и мрачно взглядывал то на полицмейстера, то на Альбину, то себе на ноги.
Когда Мигурского увели, оставшийся один Трезорка, махая хвостиком, стал ласкаться к нему. Он привык к нему во время дороги. Казак вдруг отслонился от тарантаса, сорвал с себя шапку, швырнул ее изо всех сил наземь, откинул ногой от себя Трезорку и пошел в харчевню. В харчевне он потребовал водки и пил день и ночь, пропил все, что было у него и на нем, и только на другую ночь, проснувшись в канаве, перестал думать о мучившем его вопросе: хорошо ли он сделал, донеся начальству о полячкином муже в ящике?
Мигурского судили и приговорили за побег к прогнанию сквозь 1000. Его родные и Ванда, имевшая связи в Петербурге, выхлопотали ему смягчение наказания, и его сослали на вечное поселение в Сибирь. Альбина поехала за ним.
Николай же Павлович радовался тому, что задавил гидру революции не только в Польше, но и во всей Европе, и гордился тем, что он не нарушил заветов русского самодержавия и для блага русского народа удержал Польшу во власти России. И люди в звездах и золоченых мундирах так восхваляли его за это, что он искренно верил, что он великий человек и что жизнь его была великим благом для человечества и особенно для русских людей, на развращение и одурение которых были бессознательно направлены все его силы.
|
|
Л.H. Толстой
Сентября
Мудрость
Чем уединеннее человек, тем слышнее ему всегда зовущий его голос Бога.
Silentilium
! [12]
Молчи, скрывайся и таи
И чувства, и мечты свои!
Пускай в душевной глубине
И всходят, и зайдут оне,
Как звезды ясные в ночи:
Любуйся ими и молчи!
Как сердцу высказать себя?
Другому как понять тебя?
Поймет ли он, чем ты живешь?
Мысль изреченная есть ложь.
Взрывая, возмутишь ключи:
Питайся ими и молчи!
Лишь жить в самом себе умей:
Есть целый мир в душе твоей
Таинственно-волшебных дум;
Их заглушит наружный шум,
Дневные ослепят лучи:
Внимай их пенью и молчи.
Тютчев
По одному тому, что хорошее намерение высказано, уже ослаблено желание исполнить его. Но как удержать от высказывания благородно самодовольные порывы юности? Только гораздо позже, вспоминая их, жалеешь о них, как о цветке, который не удержался – сорвал нераспустившимся и потом увидел на земле завялым и затоптанным.
...
В важных вопросах жизни мы всегда одни, и наша настоящая история почти никогда не может быть понята другими. Лучшая часть той драмы, которая происходит в нашей душе, есть монолог или, скорее, задушевное рассуждение между Богом, нашей совестью и нами.
Амиель
Паскаль говорит: человек должен умирать один. Так же должен и жить человек. В том, что главное в жизни, человек всегда один, т. е. не с людьми, а с Богом.
Хорошо тому человеку, который нужен другим, но которому не нужно товарища.
Человек порочный всегда связан с людьми в жизни, но чувствует себя тем более одиноким в своем сознании, чем более он порочен. Человек же добрый и разумный, напротив, чувствует себя часто одиноким среди людей, но зато сознает свое неперестающее единение с человечеством, когда он один.
__________________________________
Временное отрешение от всего мирского и созерцание в самом себе своей божественной сущности есть такое же необходимое для жизни питание души, как пища для тела.
Октябрь
Октября
Мудрость
Мудрость не боится незнания, не боится сомнений, не боится труда, исследования, боится одного: утверждения того, что она знает, чего не знает.
...
Надо много учиться, чтобы сознать, что знаешь мало.
Монтень
...
Никогда не стыдись спрашивать о том, чего не знаешь.
Всегда говори правду, хотя бы ты и знал, что она будет неприятна.
Тот, кто учен, но не прилагает к делу своей учености, подобен человеку, который пахал бы, но не сеял.
Арабское (Албитис)
...
Кто исследует историю философии и естествознания, тот найдет, что величайшие открытия были сделаны людьми, считавшими лишь вероятным то, что всеми признавалось за несомненное.
Лихтенберг
...
Все испытывайте, хорошего держитесь.
1 Фессалон, гл. 5, ст. 21
...
В духовной пище нет недостатка; недостает лишь способности вбирать ее в себя. Не по недостатку воздуха не может дышать умирающий человек, а по недостатку способности усваивать его. Все элементы – физические, умственные и духовные, которые были или когда-либо будут в мире, – находятся в нем и теперь.
Люси Малори
Истинная мудрость не в том, чтобы знать, что хорошо и что должно делать, а в том, чтобы знать, что самое хорошее, что менее хорошее, и потому, что надо прежде и что после делать.
__________________________________
Содержание мудрости больше отрицательное, нем положительное: знать, что неразумно, что незаконно, что не должно.
Октября
Вера
Религия говорит человеку, что он такое и что такое тот мир, среди которого он живет. Нравственное учение есть указание той деятельности, которая вытекает из религиозного понимания жизни.
...
Посему говорю вам: не заботьтесь для души вашей, что вам есть и что пить, ни для тела вашего, во что одеться. Душа не больше ли пищи и тело – одежды?
Взгляните на птиц небесных: они не сеют, не жнут, не собирают в житницы; и Отец ваш Небесный питает их. Вы не гораздо ли лучше их?
Да и кто из вас, заботясь, может прибавить себе росту хотя на один локоть?
Итак, не заботьтесь и не говорите: что нам есть? или что пить? или во что одеться?
Идите же прежде Царства Божия и правды Его, и это все приложится вам.
Итак, не заботьтесь о завтрашнем дне, ибо завтрашний день сам будет заботиться о своем. Довольно для каждого дня своей заботы.
Мф., гл. 6, ст. 25–27, 31, 33–34
...
Кто, имея хлеб в корзине, спрашивает: что я буду есть завтра? – принадлежит к маловерующим.
Талмуд
...
Лучшее богопочитание – то, которое делается без надежды на достижение какой-либо цели; худшее такое, которое имеет в виду определенную цель.
Тот, кто обожает высшее существо, должен созерцать его во всяком творении.
Агни Пурана
Несомненно то, что преподавать религиозные системы есть насилие, есть тот соблазн детей, про который говорил Христос. Какое право имеем мы преподавать то, что оспариваемо огромным большинством: троицу, чудеса Будды, Магомета, Христа? Одно, что мы можем и должны преподавать детям, это то, что обще всем религиям и понятно всякому: нравственное учение любви и единения.
...
Будда сказал: есть трудные вещи в мире: будучи бедным, быть милосердным; будучи богатым и знатным, быть религиозным; подавить похоть и плотские желания, видеть приятный предмет и не желать приобрести его; переносить оскорбления без злобы; изучать предмет до самого основания; не осуждать невежественного; избегать споров; совершенно освободиться от самолюбия и быть одинаковым ко всем людям в своем сердце и в жизни.
Китайский буддист
Бога не слушаются, а обожают. Лучше не обожать, а слушаться.
Живи до веку и до вечеру, работай, как будто будешь жить вечно, а поступай с людьми, как будто умрешь сейчас.
...
Религия, рассматриваемая сама по себе, есть признание всех наших обязанностей заповедями Бога.
Кант
__________________________________
Нравственное учение неполно, если оно не религиозно, т. е. необязательно. Религия не нужна, если она не нравственна, не ведет к доброй жизни.
Октября
Богатство
Богатство никогда не дает удовлетворения: потребности возрастают с увеличением богатства всегда так, что чем больше богатства, тем менее достает его на удовлетворение потребностей.
...
Трудно, если не невозможно, найти разумный предел нашим желаниям собственности. В самом деле: довольство того или иного человека в этом отношении зависит не от абсолютной, а от некоторой чисто относительной величины, именно от отношения между его требованиями и его имуществом. Поэтому имущество само по себе также мало значит, как числитель без знаменателя. Человек может быть вполне доволен, не имея тех вещей, которых ему и в голову не приходило требовать и которые поэтому излишни ему; между тем другой, имеющий во сто раз больше, чувствует себя несчастным, потому что у него нет того, что ему потребовалось.
Шопенгауэр
...
Кто имеет меньше, чем желает, должен знать, что он имеет больше, чем заслуживает.
Лихтенберг
...
Не тот беден, у кого мало, а тот, кто хочет большего.
Сенека
...
Ничто не может быть «порядочнее», как то, чтобы иметь мало потребностей и самому удовлетворять им, так, чтобы быть в состоянии отдавать вместо того, чтобы пользоваться всяким случаем захватывать.
Гораздо более «порядочно» удовлетворять самому своим нуждам, чем быть роскошно прислуживаемым; это может казаться непорядочным нынче и малому числу, но это единственная «порядочность» всегда и для всех.
Эмерсон
...
Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют и где воры подкапывают и крадут; но собирайте себе сокровища на небе, где ни моль, ни ржа не истребляют и не подкапывают и где воры не крадут; ибо где сокровище ваше, там будет и сердце ваше.
Мф., гл. 6, ст. 19–21
...
Наживи себе то богатство, которого воры не могут похищать, на которое сильные не смеют посягать, которое и по смерти за тобою останется, никогда не убавляясь и не истлевая. Богатство это – твоя душа.
Индийская поговорка
__________________________________
Есть два средства для того, чтобы не страдать от бедности: увеличивать свое богатство и уменьшать свои потребности. Первое не в нашей, второе всегда в нашей власти.
Октября
Любовь
Любовь дает не только духовную внутреннюю радость тому, кто испытывает ее, но она же и главное условие радостной мирской жизни.
Истинная любовь – не есть любовь к одному исключительному лицу, а душевное состояние готовности любви ко всем – есть то состояние, в котором одном мы сознаем божественное начало нашей души.
Не думай, что твое доброе расположение к людям – это подарок, который ты делаешь своим ближним: ты делаешь этот подарок самому себе.
...
Не старайтесь привлекать к себе любовь других: любите и будете любимы.
Из «Благочестивых мыслей»
...
Обращать горечь жизненного опыта в благодушие, неблагодарность – в благодеяние, оскорбления – в прощение, – вот в чем святая алхимия высоких душ. И это превращение должно сделаться столь обычным, столь легким, чтобы оно представлялось людям естественным и чтобы нам не нужно было за это одобрение людей.
Амиель
Любить – значит жить жизнью того, кого любишь.
...
Святой человек не имеет своих чувств. Чувства народа становятся его чувствами. Доброе он встречает с добротой, с добротой же встречает и злое. Верующих он встречает с верою, с такой же верою встречает и неверующих.
Святой человек, живя в мире, озабочен своими отношениями к людям. Он чувствует за всех людей, и все люди обращают к нему свои уши и глаза.
Лао-Тсе
...
Любовь открывает нам благодетельную тайну: жить в согласии с самим собой и со всеми людьми.
Из «Благочестивых мыслей»
...
Без любви никакое дело не приносит пользы, и всякое дело, внушенное любовью, как бы оно мало и ничтожно ни казалось, приносит обильные плоды.
Из «Благочестивых мыслей»
...
Религия есть высшая форма любви.
Паркер
__________________________________
Чем больше человек проявляет любви, тем больше люди любят его. А чем больше его любят, тем ему легче любить других; оттого-то любовь бесконечна.
Октября
Усилие
Усилие нравственное потому необходимо, что усилие плотское не переставая совершается. Только перестань работать над собой духовно, и плоть завладеет тобой.
...
Усвоить истину – дело нелегкое для людей, исполненных заблуждений, ибо вредные влияния разного рода с чрезвычайной силой стремятся сохранить над ними свою власть. И потому надо с особенной настойчивостью отыскивать истину и держаться ее.
Люси Малори
...
То, что неясно, следует выяснить. То, что трудно делать, следует делать с великой настойчивостью.
Конфуций
...
Пока ты не уничтожил до самого корня похотливую привязанность свою к женщине, до тех пор дух твой будет привязан к земному, как сосущий телец привязан к своей матери.
Люди, влекомые похотью, мечутся подобно зайцу, попавшему в западню; увязшие в путах телесных желаний, они снова и снова подпадают страданию на долгие времена.
[Дхаммапада] Буддийская мудрость
...
Путь исправления себя, правда, труден, но он труден не сам по себе, а труден потому, что мы так долго предавались порокам. Эти-то пороки и усложняют нам путь исправления. Мы страдаем от этой борьбы настолько, насколько пороки наши успели в нас вкорениться. Мы не можем думать, что Бог виноват в необходимости этой борьбы, потому что, не будь в нас пороков, не было бы и борьбы. Значит, причина борьбы – в нашем собственном несовершенстве. И между тем в этой борьбе наше спасение, если бы Бог избавил нас от этой борьбы, то мы, несчастные, остались бы навсегда с нашими пороками.
Паскаль
...
С нашими высшими чувствами бывает то же, что бывает со всеми вообще нашими способностями. Если мы не упражняем их, мы перестаем замечать, что мы ими обладаем. Люди, никогда не упражняющие своих способностей, становятся нечувствительными к их существованию.
Люси Малори
Доброе дело совершается всегда с усилием, но когда усилие повторено несколько раз, – то же дело становится привычкой.
__________________________________
Не пренебрегай никаким делом, которое может приучить тебя к деланию добра, а тем более таким, которое может отучить тебя от делания зла.
Октября
Болезнь
Болезни – естественное явление, и надо уметь относиться к ним, как к естественному, свойственному людям условию жизни.
Пренебрежение к здоровью тела лишает возможности служения людям. Излишняя забота о своем теле приводит к тому же. Для того чтобы найти середину, есть одно средство: заботиться о своем теле в той мере, в которой это не мешает служению, не противоположно ему.
Когда больной перестает жить и всю жизнь сосредоточивает на лечении, ему гораздо выгоднее бы было не только при неизлечимой болезни, но и при болезнях излечимых, не обращая внимания на болезнь, жить обыкновенной жизнью, которая, если бы даже и сократилась от этого (что всегда сомнительно), но была бы жизнью, а не постоянным страхом и заботой о своем теле.
Нет такой болезни, которая бы мешала человеку исполнять то, что он должен. Не можешь служить людям трудами, служи примером любовного терпения.
...
Болезни мысли губительнее и встречаются чаще, чем болезни тела.
Цицерон
Изречение Гиппократа о том, что основное условие лечения то, чтобы оно не вредило, часто не применяется и по отношению к телу; по отношению же к душе никогда не применяется.
Правило не вредить телу не соблюдалось при прежних кровопусканиях, не соблюдается и теперь при операциях, при принимании ядовитых лекарств и многом другом. О вреде же душе, всегда сопутствующем всякому лечению, никто не думает и не поминает. А между тем вред этот состоит в оправдании самого грубого эгоизма: требования служения себе
__________________________________
Не бойся болезни, бойся лечения, и лечения не в смысле вредных лекарств, а главное, лечения в смысле признания себя вследствие болезни освобожденным от нравственных требований.
Недельное чтение
Живые мощи
...
Край родной долготерпенья —
Край ты русского народа!..
Ф. Тютчев
На следующий день я проснулся ранехонько. Солнце только что встало; на небе не было ни одного облачка: все кругом блестело сильным двойным блеском, блеском молодых утренних лучей и вчерашнего ливня. Пока мне закладывали таратайку, я пошел побродить по небольшому, некогда фруктовому, теперь одичалому саду, со всех сторон обступившему флигелек своей пахучей, сочной глушью. Ах, как было хорошо на вольном воздухе, под ясным небом, где трепетали жаворонки, откуда сыпался серебряный бисер их звонких голосов! На крыльях своих они, наверно, унесли капли росы, и песни их казались орошенными росою. Я даже шапку снял с головы и дышал радостно – всею грудью… На склоне неглубокого оврага, возле самого плетня, виднелась пасека, узенькая тропинка вела к ней, извиваясь змейкой между сплошными стенами бурьяна и крапивы, над которыми высились бог ведает откуда занесенные остроконечные стебли темно-зеленой конопли.
Я отправился по этой тропинке; дошел до пасеки. Рядом с нею стоял плетеный сарайчик, так называемый омшаник, куда ставят улья на зиму. Я заглянул в полуоткрытую дверь; темно, тихо, сухо; пахнет мятой, мелиссой. В углу приспособлены подмостки, и на них, прикрытая одеялом, какая-то маленькая фигура… Я пошел было прочь…
– Барин! а барин! Петр Петрович! – послышался мне голос, слабый, медленный и сиплый, как шелест болотной осоки.
Я остановился.
– Петр Петрович! Подойдите, пожалуйста! – повторил голос. Он доносился до меня из угла с тех, замеченных мною, подмостков.
Я приблизился и остолбенел от удивления. Передо мною лежало живое человеческое существо; но что это было такое?
Голова совершенно высохшая, одноцветная, бронзовая, – ни дать ни взять – икона старинного письма; нос узкий, как лезвие ножа; губ почти не видать, – только зубы белеют и глаза, да из-под платка выбиваются на лоб жидкие пряди желтых волос. У подбородка, на складке одеяла, движутся, медленно перебирая пальцами, как палочками, две крошечные руки тоже бронзового цвета. Я вглядываюсь попристальнее: лицо не только не безобразное, даже красивое, – но страшное, необычайное. И тем страшнее кажется мне это лицо, что по нем, по металлическим его щекам, я вижу – силится… силится и не может расплыться улыбка.
– Вы меня не узнаете, барин? – прошептал опять голос; он словно испарялся из едва шевелившихся губ. – Да и где узнать! Я – Лукерья… Помните, что хороводы у матушки у вашей, в Спасском, водила, помните… Помните, я еще запевалой была?
– Лукерья! – воскликнул я. – Ты ли это? Возможно ли?
– Я, да, барин, я. Я – Лукерья.
Я не знал, что сказать, и как ошеломленный глядел на это темное, неподвижное лицо с устремленными на меня светлыми и мертвенными глазами. Возможно ли? Эта мумия – Лукерья, первая красавица во всей нашей дворне, – высокая, полная, белая, румяная, – хохотунья, плясунья, певунья! Лукерья, умница Лукерья, за которою ухаживали все наши молодые парни, по которой я сам втайне вздыхал, я – шестнадцатилетний мальчик!
– Помилуй, Лукерья, – проговорил я наконец, – что это с тобой случилось?
– А беда такая стряслась! Да вы не побрезгуйте, барин, не погнушайтесь несчастней моим, – сядьте вон на кадушечку – поближе, а то вам меня не слышно будет… вишь, я какая голосистая стала!.. Ну, уж и рада же я, что увидала вас! Как это вы в Алексеевку попали?
Лукерья говорила очень тихо и слабо, но без остановки.
– Меня Ермолай охотник сюда завез. Но расскажи же ты мне…
– Про беду-то мою рассказать? Извольте, барин. Случилось это со мной уже давно, лет шесть или семь. Меня тогда только что помолвили за Василья Полякова – помните, такой из себя статный был, кудрявый – еще буфетчиком у матушки у вашей служил? Да вас уже тогда в деревне не было: в Москву уехали учиться. Очень мы с Василием слюбились; из головы он у меня не выходил; а дело было весною. Вот, раз, ночью… уж и до зари недалеко… а мне не спится: соловей в саду таково удивительно поет сладко!.. Не вытерпела я, встала и вышла на крыльцо его послушать. Заливается он, заливается… И вдруг мне почудилось: зовет меня кто-то Васиным голосом, тихо так: Луша! Я глядь в сторону, да знать спросонья – оступилась, так прямо с рундучка и полетела вниз – да о землю хлоп! И, кажись, не сильно я расшиблась, потому – скоро поднялась и к себе в комнату вернулась. Только словно у меня что внутри – в утробе – порвалось… Дайте дух перевести… с минуточку… барин…
Лукерья умолкла, а я с изумлением глядел на нее. Изумляло меня собственно то, что она рассказ свой вела почти весело, без охов и вздохов, нисколько не жалуясь и не напрашиваясь на участие.
– С самого того случая, – продолжала Лукерья, – стала я сохнуть, чахнуть; чернота на меня нашла; трудно мне стало ходить, а там уже – полно и ногами владеть; ни стоять, ни сидеть не могу; все бы лежала, и ни пить, ни есть не хочется: все хуже да хуже. Матушка ваша, по доброте своей, и лекарям меня показывала, и в больницу посылала. Однако облегченья мне никакого не вышло. И ни один лекарь даже сказать не мог, что за болезнь у меня за такая. Чего они со мной только не делали: железом раскаленным спину жгли, в колотый лед сажали – и все ничего. Совсем я окостенела под конец… Вот и порешили господа, что лечить меня больше нечего, а в барском доме держать калек неспособно… ну, и переслали меня сюда – потому, тут у меня родственники есть. Вот я и живу, как видите.
Лукерья опять умолкла и опять усилилась улыбнуться.
– Это, однако же, ужасно, твое положение! – воскликнул я. И, не зная, что прибавить, спросил: – А что же Поляков Василий?
Очень глуп был этот вопрос.
Лукерья отвела глаза немного в сторону.
– Что Поляков? Потужил-потужил – да и женился на другой, на девушке из Глинного. Знаете Глинное? От нас недалече. Аграфеной ее звали. Очень он меня любил, – да ведь человек молодой – не оставаться же ему холостым. И какая уж я ему могла быть подруга? А жену он нашел себе хорошую, добрую, – и детки у них есть. Он тут, у соседа, в приказчиках живет: матушка ваша по пачпорту его отпустила, и очень ему, слава богу, хорошо.
– И так ты все лежишь да лежишь? – спросил я опять.
– Вот так и лежу, барин, седьмой годок. Летом-то я здесь лежу, в этой плетушке, а как холодно станет – меня в предбанник перенесут. Там лежу.
– Кто же за тобой ходит? Присматривает кто?
– А добрые люди здесь есть тоже. Меня не оставляют. Да и ходьбы за мной немного. Есть-то, почитай, что не ем ничего, а вода – вон она, в кружке-то: всегда стоит припасенная, чистая, ключевая вода. До кружки-то я сама дотянуться могу: одна рука у меня еще действовать может. Ну, девочка тут есть, сиротка; нет, нет, дай наведается, спасибо ей. Сейчас тут была… Вы ее не встретили? Хорошенькая такая, беленькая. Она цветы мне носит: большая я до них охотница, до цветов-то. Садовых у нас нет, – были да перевелись. Но ведь и полевые цветы хороши; пахнут еще лучше садовых. Вот хоть бы ландыш… на что приятнее!
– И не скучно, не жутко тебе, моя бедная Лукерья?
– А что будешь делать? Лгать не хочу – сперва очень томно было; а потом привыкла, обтерпелась – ничего: иным еще хуже бывает.