16 апреля 1945.
1. «Господин, я лишь исполнял свой долг по отношению к Богу, к своему хозяину и к честной совести. Та женщина – я присматривал за ней, пока она была моей гостьей, и всегда видел ее скромной. Возможно, и она когда-то была грешницей. Теперь она не такая. Зачем мне докапываться до ее прошлого, которое она зачеркнула, чтобы изгладить? Мои сыновья холосты и не уроды. Но она так и не открыла своего лица, наверняка красивого, и не позволила услышать своей речи. Могу сказать, что я слышал звук ее серебряного голоса, когда она кричала от раны. Она же, напротив, в тех редких случаях, когда что-то спрашивала, причем всегда у меня или у моей жены, делала это шепотом из-под покрывала и так тихо, что ее было почти невозможно понять. Видишь, она оказалась еще и осмотрительной. Когда испугалась, что ее присутствие может навредить, она ушла… Я ей обещал защиту и помощь. Но она этим не воспользовалась. Нет. Пропащие женщины так не поступают! Я буду за нее молиться, как она просила, даже без этого напоминания. Возьми его. Господин. Обрати его в милостыню, на благо ей. Твоя милостыня, несомненно, принесет ей мир».
Управляющий почтительно разговаривает с Иисусом. Это приятный мужчина, коренастый и с честным лицом. Позади него – шестеро здоровенных малых, похожих на отца, шесть откровенных и умных лиц, а также его жена, маленькая стройная женщина, исключительно миловидная, слушающая своего мужа, как слушала бы какое-нибудь божество, непрестанно кивая головой в знак согласия.
Иисус берет этот золотой браслет и передает его Петру со словами: «Для бедных». Потом обращается к управляющему: «Не все в Израиле обладают твоим прямодушием. Ты мудр, так как отличаешь добро от зла и следуешь добру, не оценивая человеческую выгоду от этого следования. Во имя предвечного Отца Я благословляю тебя, твоих сыновей, твою супругу, твой дом. Сохраняйте себя всегда в этом расположении духа – и Господь всегда будет с вами, и вы обретете вечную жизнь. Сейчас Я ухожу. Но никто не сказал, что мы больше не увидимся. Я вернусь, и вы всегда сможете ко Мне прийти. Да дарует вам Бог Свой мир за все, что вы сделали для Меня и для того несчастного создания».
Управляющий, его сыновья, и последней его жена встают на колени и целуют ступни Иисуса, который после благословляющего жеста удаляется вместе с учениками, направляясь в сторону селения.
2. «А если те зверюги еще здесь?» – спрашивает Филипп.
«Никому нельзя запретить ходить земными путями», – отвечает Иуда Алфеев.
«Нет. Но мы для них – „анафема“».
«О! оставь их! Тебя это беспокоит?»
«Меня это беспокоит лишь потому, что Учитель не желает никакого насилия. А они, знающие об этом, этим пользуются», – бормочет Петр в бороду. И, конечно, думает, что Иисус, разговаривающий с Симоном и Искариотом, не слышит.
Однако Иисус слышит, полусурово-полушутливо оборачивается и говорит: «Ты считаешь, что Я бы победил, применяя насилие? Но это жалкий человеческий подход, годный – и то временно – только для побед человеческих. Сколько времени длится всякое притеснение? До тех пор, пока само оно не вызовет в притесняемых ответные действия, которые, объединившись, приведут к еще большему насилию, и оно свергнет предшествующее притеснение. Я не желаю временного царствования. Я желаю царства вечного: Царства Небесного. Сколько раз Я говорил вам об этом? Сколько Мне еще придется говорить? Поймете ли вы когда-нибудь? Да. Настанет момент, когда вы это поймете».
«Когда, Господь мой? Я тороплюсь понять, чтобы быть не таким невеждой», – говорит Петр.
«Когда? Когда вас, словно зерно, истолкут жернова скорби и покаяния. Вы могли бы, более того, должны были бы понять раньше. Но для этого вы должны были бы сокрушить свое человечество и высвободить дух. А такого усилия над собой вы делать не умеете. Но поймете… поймете. И тогда вы также поймете, что Я не мог пользоваться насилием, человеческим средством, для установления Небесного Царства: Царства духа. Пока же не бойтесь. Те люди, что не дают вам покоя, ничего нам не сделают. Им достаточно того, что они Меня изгнали».
«А не легче было бы попросить главу синагоги прийти к управляющему или ожидать нас на главной дороге?»
«О! как сегодня осторожен Мой Фома! Но вряд ли это было бы легко. Точнее: это было бы легче, но не было бы правильно. Ради Меня он выказал доблесть и претерпел из-за Меня оскорбления в собственном доме. Справедливо, чтобы Я пришел в его дом поддержать его».
Фома пожимает плечами и больше не говорит.
3. Вот и селение, протяженное, но больше похожее на деревню:с домами посреди фруктовых садов, сейчас оголенных, и со множеством загонов. Наверное, это подходящее место для разведения овец, поскольку со всех сторон доносится мощное блеяние, голос стад, шествующих на равнинные пастбища или приходящих оттуда. Обычное перекрестие дорог, на пересечении которых – площадь с источником посередине. И там находится дом главы синагоги.
Открывает пожилая женщина с очевидными следами слез на лице. Тем не менее, при виде Господа ее охватывает радостный порыв, и она повергается ниц со словами благословения.
«Поднимайся, мать. Я пришел сказать вам: до свидания. Где твой сын?»
«Там… – и она кивает на комнату в глубине дома. – Ты пришел успокоить его? Я не в состоянии…»
«Значит, он огорчен? Сожалеет, что защищал Меня?»
«Нет, Господин. Но он терзается сомнением. Да Ты сам услышишь. Я позову его».
«Не надо. Я схожу. Вы подождите здесь. Пойдем, женщина».
Иисус преодолевает несколько метров прихожей, толкает дверь, заходит в комнату и тихо приближается к сидящему мужчине, наклонившемуся над землей и погруженному в горестные размышления.
«Мир тебе, Тимон».
«Господин! Ты!»
«Я. Отчего такая печаль?»
«Господин… я… Мне сказали, что я согрешил. Сказали, что я отлучен. Я исследую сам себя. И мне не кажется, что это так. Однако они святые люди Израиля, а я бедный глава синагоги. Наверное, они правы. Теперь я больше не осмеливаюсь поднять свои глаза на разгневанный лик Бога. А я так в Нем нуждаюсь в этот час! Я служил Ему неподдельной любовью и стремился к тому, чтобы Он знал об этом. Теперь я буду лишен этого блага, потому что Синедрион, конечно, подвергнет меня проклятию».
«Но о чем твоя скорбь? Что ты больше не будешь главой синагоги, или что лишишься возможности общаться с Богом?»
«Именно это, Учитель, и заставляет меня скорбеть! Думаю, Ты имеешь в виду, сожалею ли я о том, что не останусь главой синагоги из-за той выгоды и тех почестей, которые из этого извлекаю. На это я не обращаю внимания. У меня есть лишь моя мать, что родилась в Аере, где у нее маленький дом. Там для нее есть кров и все для проживания. Для меня… я молод. Буду работать. Но больше никогда не осмелюсь общаться с Богом, раз я согрешил».
«В чем же ты согрешил?»
«Говорят, что я сообщник в… О, Господин! Не заставляй меня повторять!..»
«Не надо. Я сам скажу. И даже не стану говорить. Я и ты знаем их обвинения, и мы оба знаем, что они несправедливы. Поэтому ты не согрешил. Я тебе это говорю».
«Значит, я опять могу поднять свой взгляд на Всемогущего? Могу Тебе…»
«Что, сын?» – Иисус крайне ласков, наклоняясь над этим мужчиной, который резко прервал себя, как будто испугавшись. – «Что? Мой Отец ищет твоего взгляда, жаждет его. И Я жажду твоего сердца и твоих мыслей. Да, Синедрион нанесет тебе удар. Я же раскрою Свои объятья и скажу: „Приходи“. Хочешь быть Моим учеником? Я вижу в тебе все необходимое, чтобы ты стал работником вечного Хозяина. Приходи в Мой виноградник…»
4. «Но… Ты это всерьез говоришь, Учитель? Мать… ты слышишь? Я счастлив, мать моя! Я… благословляю эту скорбь за то, что она принесла мне такую радость. О! Мы устроим большой праздник, мать. А потом я пойду с Учителем, а ты возвратишься в свой дом. Я пойду с Тобой немедленно, мой Господин, уничтоживший во мне всякую боязнь, и скорбь, и страх перед Богом».
«Нет. Ты дождешься отклика Синедриона. Со спокойным и беззлобным сердцем. Будь на своем месте, покуда не лишишься его. Потом догонишь Меня в Назарете или в Капернауме. До свидания. Мир да пребудет с тобой и с твоей матерью».
«Ты не остановишься в моем доме?»
«Нет. Я приду в дом к твоей матери».
«Это селение, не слишком верное Богу»[1].
«Буду учить его верности. До свидания, мать. Теперь ты счастлива?». Иисус гладит ее, как всегда поступает с пожилыми женщинами, к которым, замечу, почти всегда обращается как к „матерям“.
«Счастлива, Господин. Я воспитывала мальчика для Господа. Господь забирает его у меня для служения Своему Мессии. Будь Господь благословен за это. Будь благословен Ты, Его мессия. Будь благословен тот час, когда Ты пришел сюда. Будь благословенно мое дитя, призванное на Твое служение».
«Будь благословенна мать, святая как Анна, жена Элканы[2]. Мир да пребудет с тобой».
Иисус выходит в сопровождении их обоих. Присоединяется к ученикам, снова прощается, а затем пускается в обратный путь в Галилею.
[1] Аера находилась в Трахонтиде (совр. Голаны), за пределами власти Синедриона, в «земле язычников »
[2] См. (1 Цар. 1:11, 27-28)