Стырино тут: https://teen-wolf-pack.diary.ru/p195455055.htm
Название: По границам
Автор: Korolevich Elisei
Фандом: Teen Wolf
Пейринг: Дерек Хэйл/Стайлз Стилински
Рейтинг: NC-17
Статус: закончен
Саммари: Голодные волки, поселившиеся внутри, требуют огня, гонят вперёд, и из штата в штат за Дереком стелется след из пепла и праха. В четырёх стенах обугливаются и сгорают тела, а вместе с ними мечты, надежды и любовь, и это так же приятно, как в первый раз, когда он придушил Кейт и спалил вместе с домом. Не важно, Колорадо, Оклахома или Джорджия, маршрут не имеет значения. Разве что, заехав случайно в Сидар Сити, Дерек, вместо огня, получает Стайлза.
Дисклеймер: ни на что не претендую, надеюсь, меня не побьют
Предупреждение: ООС, обсценная лексика, горы трупов, маньяки, отсутствие здравого смысла
От автора: Это не пропаганда. Во всяком случае, не того, о чём можно подумать в первую минуту. Я не могу клясться, но постараюсь больше не писать про убийства.
Тошнота появляется тогда, когда уровень отвращения доходит до наивысшей точки, и организм получает сигнал о том, что нужно немедленно избавиться от того, что попало внутрь. Но что, если это ты внутри?
Стайлза тошнило от этих стен. В каждом детдоме или исправительном интернате для особо тяжёлых случаев — учреждении, как их называли, — они были одинаковыми. Краска, потёртости, следы грязи, плакаты, стенгазеты и стенды. И везде одно и то же, будто перечитывать брошюру о туберкулёзе в сотый раз подряд.
— Эй, расстегни этот чёртов пояс, — шепчет Скотт, нетерпеливо дёргая шлевки. Стайлз чувствует его дыхание у своего уха и мягкие, почти нежные поглаживания по футболке. Как трогательно.
— Знаешь, чувак, завязывай, я передумал.
Сначала кажется, что дело в людях, и здания вовсе ни при чём. А потом оказывается, что этот мнимый оплот безопасности — в котором тебе не принадлежит твой собственный сон, твоя еда и твой голос, — до самой кладки пропитан этой людской тоской и злобой. Как медовые коржи торта. И вся эта мерзость липнет к тебе, и просачивается под кожу, и течёт по венам. И именно её отторгает организм каждый раз, как ты берёшься за одну и ту же раму, чтобы покурить, долбишь тот же рваный баскетбольный мяч или смотришь утром в тот же потолок.
— Стайлз, ты охренел? — пальцы сжимаются на горле, намёк на нежность растворяется вместе с пространством для воздуха в трахее. — Ты же сам меня сюда завёл, я сделал, как ты просил, а теперь ты очкуешь?
— Забавно, что ты выбрал именно этот глагол, — Стайлз растягивает свой лягушачий рот в улыбке, Скотт хороший парень, последние шесть месяцев был, даже когда ещё не начал забираться к нему в штаны, и он так стойко его ждал, поискал бы Стайлз девку, которой бы позволили вертеть собой полгода.
Поискал бы Стайлз девку, которую бы с такой нежностью прижимали к земле.
— Я не сделаю тебе больно, слышишь, я обещаю, — увещевает Скотт, всё так же сжимая горло, до чёрных, чётких синяков. — Эй, ты же знаешь, как я к тебе отношусь...
"Конечно, знаю", — думает Стайлз. Своей боли он никогда не боялся.
В парке такое хорошее освещение, почти все фонари целы, а они со Скоттом в тени, в укромном месте, под деревом, вот только на ветвистых корнях лежать неудобно, да и кора неприятно трёт, даже через толстовку. Но это можно пережить. Многое можно пережить.
— Ну же, — у Скотта дрожат от возбуждения руки, и кончается терпение. Стайлз его не винит, у него бы и на меньшее не хватило, на самом деле, и сейчас не хватает, и он начинает вырываться. Слишком вяло, что бы Скотт понял, что это не та игра.
Шов с боку на футболке трещит, но не рвётся, Скотт наваливается сверху, копошится, звенит пряжка его ремня — надо же, какой быстрый. Стайлз не уверен, что Скотт понимает, что делает, когда прикладывает его затылком о толстый корень. В конце концов, они ведь друзья. Стайлз шарит рукой по земле, подворачивающиеся камни все слишком гладкие и лёгкие, все не те.
Когда ты закрываешь глаза, то потом, открывая их, почему-то ожидаешь увидеть совсем другое место.
Стайлз уверен, что Скотту страшно. МакКол ведь отличный парень, из тех, кого легко контролировать, если знать, как и кто тянется к свету. Но его, этого света, увы, не всем хватает. На Стайлза вот не хватило.
Паника — вещь очень неприятная, одна из самых сильных эмоций, способных сдвинуть крышу, Стайлз любит эмоции, но вот панику — нет. Её сложно скрыть. Особенно если с тебя сдирают джинсы и тычут хером промеж ног, а там ни намёка на вагину или смазку. Стайлз пытается оттянуть Скотта за волосы. Страх похож на огонь, страх вливается в кровь и делает тебя предельно живым. Был бы Стайлз женщиной, он бы уже весь тёк.
Скотт в душе романтик, прямо Джейн Остин с её двумя свадьбами на книгу, но то, как упорно он пытается совершить акт насилия, портит его характеристику. А ведь наверняка всё потому, что он Стайлза любит. Думает, что любит. Что ж, если ты живёшь в детдоме, то ты постоянно голоден. До еды ли, денег или любви.
— Скотт, пожалуйста, стой... С-сука, да прекрати же! — Стайлз бьёт куда попало, но воздуха мало, и глаза на мокром месте, что-то он совсем расклеился. Всё эти грёбанные стены.
Сухие пальцы проталкиваются в сжатый сфинктер, тянут до боли, Скотт сильнее, не отпихнуть. Стайлз сейчас наверняка жалок, как ребёнок, с зарёванным лицом и дрожащими губами. Он знает, что будет орать, ещё громче, чем сейчас, и ведь никто не услышит, он так хорошо выбрал место. А потом придётся орать в подушку, гораздо громче, потому что сознание собственной глупости сделает ему больнее, чем рваная дырка. Впрочем, сравнение неудачное.
— Я так люблю тебя, — выдыхает Скотт, идиот чёртов, а потом почему-то брызгает на Стайлза кровью.
По ночам в городских парках гуляют только маньяки, двинутые собачники с бульдогами и бесстрашные работницы комбинатов, которые предпочитают сокращать дорогу и экономить на автобусах. Двум трахающимся подросткам там совсем не место, и когда кровь начинает бить фонтаном, Дерек всё ещё не может объяснить себе, какого хуя он делает. Парнишка хрипит, заваливается на спину, его пальцы бесполезно скользят по шее; такую рану не зажать руками, но он точно умрёт прежде, чем вспомнит школьный курс медподготовки.
Дерек с секунду наблюдает за его трепыханиями, а потом всё же прижимает к земле и всаживает нож под рёбра. Руки тонут в горячем и скользком, промокают перчатки. Чего Дерек не выносит, так это грязной работы. В отличие от ножа, огонь не оставляет за собой много мусора.
Равнодушный стрёкот цикад перемежается с шорохом травы под ногами и шуршанием одежды. А ещё кто-то тихо подвывает. Дерек опускает голову и выдыхает, он совсем не хочет поворачиваться на звук, но раньше надо было думать. Впрочем, он и думал. Но делал всё равно наоборот.
Тот, второй, сидит на коленях и зажимает рот двумя руками, сильно, будто пальцы могут удержать эту булькающую истерику. Шок выбелил его кожу до грани серого, лицо будто светится в темноте, и два росчерка-пятна алеют на щеках, наравне с брызгами крови. Чёрный, белый и красный — красивая картина, настолько, что Дерек позволяет себе посмотреть подольше. Он много видел их, таких, испуганных до усрачи или убитых горем — пока ещё только горем, — но мальчишка оказался самым... красивым. Особенно блестящие от слёз глаза.
Никогда не знаешь, чего же люди боятся больше: боли, смерти или убийства. Дерек мельком смотрит на спущенные на бёдра джинсы, на полустащенное бельё и влажные пятна на футболке; парень мог бы всё это и поправить, но не каждый же день видишь, как твоему насильнику перерезают горло, наверняка выбивает из колеи.
Дерек уверен, что всё это из-за глаз. Он стоит и не шевелится, будто боится спугнуть, рукоять ножа приятной тяжестью наполняет руку, а мальчишка перестаёт подвывать, подтягивает штаны и подползает к трупу. Он смотрит неотрывно, словно ничего не хочет упустить, натуралист хренов, это не шок и не истерика, Дерек знает разницу, поэтому ничего не делает, даже когда мальчишка протягивает дрожащую руку и обхватывает горло своего дружка. Дереку почти интересно. Разрезанное мясо и кровь хлюпают, довольно отвратительно, и там уже точно не нащупать остаточный пульс.
— Он мёртв, — говорит Дерек, сам не знает зачем, но мальчишка хлюпает носом и кивает, как послушный ребёнок.
— Ага, — вздыхает он рвано и утирает лицо грязной ладонью. А потом плюхается на задницу и, задрав голову, смотрит Дереку прямо в глаза. Снизу вверх. И изучает, откровенно, не нагло и без вызова, но пристально, не стесняясь, да и чего теперь смущаться, после такого. Стоило бы и ему вогнать нож под рёбра. Но Дерек не хочет.
Мальчишка видит его лицо, он и жертва, и свидетель, и виновник, но Дерека всё это не особо волнует. Не по-настоящему.
В парке тихо, как на кладбище — что ж, это уже почти могила на одного, — и облака светлой пеленой накрывают город. Дерек знает, что ему уже давно следует уходить, но что-то пробуждает в нём желание остаться и посмотреть — очень схоже с тем, что он чувствует, глядя на огонь.
У мальчишки блестят глаза, и вовсе не от слёз, блеск такого рода не спрятать за густыми ресницами, не загнать вглубь, и Дерек не может представить, откуда он мог взяться у этого пацана.
— Что будем делать? — спрашивает мальчишка, даже не пытаясь обуздать этих чертей. Что бы там ни было у него внутри, оно пользуется неограниченной свободой.
— А что ты предлагаешь? — Дерек присаживается на корточки и сцепляет руки с зажатым в них ножом, кровь капает с лезвия на траву, а мальчишка — смешной — всё равно не боится. Не больше, чем до этого.
— Избавиться от тела? — тянет тот неуверенно.
— Да пусть лежит. Здесь столько следов, что начисто не убрать. К тому же, куда мы его денем? — Дереку нравится эта непринуждённая беседа на краю парка, впору бы заподозрить в себе нудиста, потому что вот он — обнажённый, неприкрытый десятком социальных масок — смотрит кому-то в глаза и говорит вслух то, что всегда держал только в мыслях.
— А как же полиция? Найдя тело, они будут искать убийцу.
— Конечно. Но у них, как правило, много трупов, целая очередь. И не думаешь же ты, что каждый зачуханный криминальный отдел похож на те, о которых снимают сериалы?
— Ты уже делал это раньше, — догадывается мальчишка, и это так забавно — наблюдать за выражением его лица. — Твою мать, да точно же, и не один раз! Поэтому ты такой спокойный, тебе не впервой.
— Не стану отрицать.
Читать мысли легко, они бегут по лицу, как изображение с прожектора, Дерек улыбается — портит суровый образ — и ждёт, когда же мальчишка попытается убежать. Но тот только облизывает губы и теребит пальцами растянутый ворот футболки.
— Меня ты тоже убьёшь? — удивительно наивный вопрос для свидетеля преступления. Дерек закатывает глаза и крепче сжимает нож.
— Думаешь, стоит?
— Я бы убил, — мальчишка кивает и тут же вздрагивает, выставляет вперёд руки. — Ой, нет, не слушай меня! Блять. Ты же меня спас, от Скотта, смысл тебе меня убивать. Только если ты... — он сбивается с мысли или сбивает Дерека, специально. — А зачем ты вообще это сделал?
В действительности, он просто захотел. Желания бывает трудно объяснить, они появляются как что-то чёткое, сформировавшееся, готовый продукт подсознания. Желания — это как стая голодных волков под твоей дверью. Либо накорми, либо застрели. Дерек всегда кормил своих волков.
На этот раз эти твари совсем обнаглели.
— Не знаю, — говорит он, разглядывая мальчишку. — Просто ты так отчаянно перебирал камни, решая, каким же ударить. Искал потяжелее?
Жестикуляция должна помогать выражать мысли, а не заменять процесс полностью, Дерека уже начинают раздражать мельтешащие руки, когда мальчишка говорит, дёрганные пальцы, когда он кусает ногти или тянет одежду. Но он не пытается их сломать или просто перехватить. Мальчишка глядит исподлобья и будто спрашивает, действительно ли камни — единственная причина.
И, наверное, у него есть свои ответы, потому что в какой-то момент он начинает смотреть на Дерека по-другому.
Дерек глубоко вздыхает и поджимает губы, он не знает, что ему с ним делать.
— Слушай, если не надо его никуда тащить, — парень указывает на своего мёртвого друга, — может, я тогда пойду? Расстанемся по-доброму и всё такое.
— А тебе есть, куда идти?
Одежда с чужого плеча, вихрь на голове, Дерек знает ответ, читает его в движениях, в складке меж бровей. На мгновение кажется, что мальчишку стошнит — говоря честно, давно пора, — но он держится, сглатывает и снова кусает пальцы.
— Я мог бы придумать что-нибудь, — говорит он, нервно пожимая плечами, и бросает взгляд куда-то в темноту.
— Например?
— Пойти с тобой.
Ему страшно, это легко заметить, иначе что же кроется за всей этой нервозностью, но, когда мальчишка зажимает лезвие двумя бледными пальцами и скользит вдоль, счищая кровь, рука не дрожит.
У Дерека никогда нет особого плана, он любит свободу и импровизацию, с ними ощущения острее, но у него есть свои жёсткие рамки, созданные банальной необходимостью. Сидар-сити — просто очередной город, приехав сюда, Дерек ничего от него не ждал, а он взял и подсунул ему этого мальчишку. Который никуда не вписывается, не подходит под шаблоны и лезет за рамки. Он — словно чёрная клякса на белом листе, цепляет взгляд, цепляет мысли.
— С чего ты взял, что я возьму тебя с собой? — Дерек умеет сбивать спесь, это легко, если у тебя от природы лицо уголовника. — Тебе, кстати, может очень не понравиться место, в которое ты попадёшь.
Мальчишка улыбается, приподымает брови, будто услышал глупую шутку, и Дереку становится всё интереснее и интереснее.
— Чувак, я в такой жопе побывал, что тебе нечем меня пугать. Ну, разве что этой клёвой железкой у тебя в руках, но, давай по-честному, если бы ты собирался меня убить, то уже сделал бы это.
Дерек пожимает плечами.
— Может, я люблю мучить людей?
— Не-а, — говорит мальчишка уверенно. — Тогда бы ты не стал добивать Скотта.
Не такое уж красивое имя, чтобы так часто его повторять, особенно когда труп остывает совсем рядом, а на футболке не высохли пятна смазки. Дерек смотрит на мальчишку долгие десять секунд, пытаясь понять, что с тем не так, какая же деталь должна быть сломана. Никто в здравом уме не пожелал бы остаться с человеком, который только что, на глазах, кого-то зарезал. На такое идут только те, у кого позади стена, а перед глазами дуло пистолета. Но чем дольше Дерек смотрит, тем отчётливее понимает: он хочет забрать мальчишку себе. С самого начала, как только услышал его крики и возню под навалившимся сверху парнем.
— Как тебя зовут? — спрашивает Дерек, и мальчишка подпрыгивает на месте.
— Стайлз, — отвечает он, неловко улыбаясь. — Стайлз Стилински.
Дерек хмыкает, вытирает нож о траву.
— Давно придумал?
— Лет в девять, — ни следа смущения.
— Ладно, Стайлз, — вздыхает Дерек, смиряясь, и кивает в сторону тела. — Отбивался ты слабовато, но синяки на нём оставил. Следы борьбы есть. Теперь обшарь карманы, забери деньги, и пойдём.
Тусклый свет фонарей дрожит в темноте, Дерек убирает нож и стягивает перчатки, протягивает руку и помогает Стайлзу подняться. Мальчишка оказывается совсем не мальчишкой — почти одного с ним роста, и худющие плечи достаточно широки. Красивый, думает Дерек, бесстыдно красивый. Даже интересно, каким будет выражение его лица, когда ему придётся обыскивать тело бывшего друга.
В последний момент, когда мальчишка разжимает пальцы чтобы отойти и заняться делом, Дерек дёргает его на себя, прижимает, практически нос к носу, и говорит:
— Сейчас ты идёшь со мной. Но, запомни, скорее всего, когда-нибудь мне придётся тебя убить.
Теперь Стайлз не улыбается, понимает серьёзность предупреждения, но Дерек чувствует, что это уже не он тянет мальчишку, это тот прижимается к нему, и тёплое дыхание опаляет губы:
— Конечно. Это по-честному.
Дерек усмехается. Он понимает, что забрал бы мальчишку, даже если бы тот не согласился. Связал и запихал в машину. Может быть, в один багажник с телом. Опыта в похищении людей у него ещё не было, но в жизни, говорят, надо всё попробовать.
___________________________
— Один биггер, два боксмастера из тостера и баскетдуэт. Из напитков один «американо» и один «эспрессо», — перечисляет Дерек, медленно постукивая пальцами по рулю, и брюнетка, похожая на белку, запихавшую за щёки пару орехов, мило улыбается ему, сверкая глазками из-под фирменного козырька KFC. Она не знает, что расплачиваться с ней будут кровавыми деньгами. Да и откуда ей, бумажки Скотт держал в заднем кармане, на них ничего не попало.
Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы заподозрить, что что-то, блять, не сходится. Если ты умеешь запихивать кубик в квадратную дырку, а шарик — в круглую, то понимаешь, что хмурый небритый бугай в застиранной майке и свеженькая Шевроле Камаро представляют собой маловероятное сочетание. Стайлз всегда был неплох в физике, но, видимо, его расчёт погрешностей оставляет желать лучшего, потому что вот она, шикарная чёрная детка, сверкает в лучах утреннего солнца. И это почти пугает, вообще, день его пугает, днём всё иначе, будто ты трезвеешь и видишь сотни стен, не замеченных ночью. И тебе становится страшно, потому что ты, мудила, ничего не продумал, встал не на ту кочку на болоте, и всё это очень, очень серьёзно.
Если бы Стайлз не жил последние лет пять так, будто каждый день был последним, то определённо зассал бы.
А так ему всего лишь неловко, он будто провалился в ёбанную кроличью нору, или его мир наехал на параллельный или что-то ещё в этом роде. В кожаном салоне полно места, даже слишком, выделенного на него одного-то хватает за глаза, Стайлз старается не раскрывать рта, чтобы поток восторгов не прорвался наружу, водит пальцами по сидению и думает, кого нужно убить, чтобы получить такую тачку. Думает чисто практически. Вообще-то, к этому уютненькому салону легко привыкнуть.
— Есть какая-то уважительная причина, почему твой нос находится ниже уровня приборной панели, или это своеобразное проявление инфантилизма? — спрашивает Дерек хмуро и, не дав Стайлзу рта раскрыть, пихает ему пакет с едой.
— Это груз вины, чувак, он давит, понимаешь ли, — Стилински вдыхает богатый аромат фастфуда и пытается сесть ровно. Камаро плавно трогается и выруливает на дорогу. — Я пережил самую страшную ночь в своей жизни, подобное просто так не проходит. Мне надо порефлексировать, разобраться в себе, возможно, сходить к психотерапевту... Твой "американо"?
— Эспрессо.
— Блин. А поменяться?
— Не нравится — выкинь.
— Судя по твоему тону, у меня нет выбора. Демократия умерла, дорогой Токвиль, — вздохнул Стайлз. — Сенсация для первой полосы, а я без издательства.
— Репортёров ещё позови, — средь бела дня Дерек куда менее дружелюбен, чем с ножом в руках, то ли он не выспался, то ли дело в этой ахуенной кожаной куртке, которую он натянул перед выходом из мотеля. Дерек в принципе оказался не таким, каким Стайлз его себе нарисовал, чуть меньше от Мерелин Монро, чуть больше от Вин Дизеля, плюс он был старше лет на пять-шесть минимум. И вёл себя так же. Но Стайлз его прощает. У Дерека есть нож.
— Иисус, как же давно я не ел всякой такой отравы. Ну, в смысле, отравы-то я жрал порядком, ты не представляешь, какую только дрянь они не кладут в эти чёртовы пюре. Но до богомерзкого фастфуда добраться бывало трудно, — повествует Стайлз, вытаскивая свой боксмастер. Аромат жареной курицы наполняет машину до отказа. — Ох, как бы не сожрать собственные пальцы.
Мягкая помидорка вываливается из свёртка и шлёпается на затасканные джинсы. За окном мелькают малоэтажные дома и деревья в железных оградках, Дерек переводит взгляд с падшего овоща на Стайлза и чересчур спокойно предупреждает:
— Испачкаешь салон — заставлю вылизывать.
Звучит банально, но Стайлз ему верит. У Дерека такие глаза, что ему нельзя не верить. Вот и довыбирался камней. Трогательно.
— Замётано, — соглашается Стайлз, подбирает помидоринку и, выдохнув-таки, закидывает в рот. Дерек снова сосредотачивается на дороге, щурится на пляшущие по капоту блики, и только уцелевший ещё здравый рассудок не позволяет спросить, а что надо будет сделать Стилински, если он испачкает самого Дерека.
Пейзаж сменяется так же стремительно, как жизнь Стайлза в последние двенадцать часов; вот улицы мелькают впереди, а вот они уже в зеркале заднего вида, давятся своими магазинчиками, стриженными деревьями и разделительной полосой. Если не моргая смотреть на небо через лобовое стекло, то кажется, что не было никогда долбанных серых стен, серых людей и серых лет, то было ненастоящим, просто дерьмовый сон. Идеальный вариант: никакого прошлого и светлое будущее. Но Стайлз не согласен смириться с тем, что он проспал шестнадцать лет, поэтому он с упорством мазохиста цепляется за вчерашний день, последнюю неделю, прошлый год, вспоминает ярко и мучительно, как в грязь ныряет, и от этого настоящее кружит голову, будто шампанское.
О, нет, Стайлз понимает, что всё не так радужно. Он сидит в одном автомобиле с убийцей, и, говоря честно, у него нет ничего, кроме стоптанных кед и его жизни, да и та для всех, кроме него самого, представляет сомнительную ценность. Более того, он теперь однозначно замешан в преступлении, и уже через сутки его объявят в розыск — либо как без вести пропавшего, либо как преступника. Любой нормальный парень, даже не взращенный в тех же кругах, что и Стайлз Стилински, уже давно дал бы стрекоча, забился в тихую дыру и пересидел бы там нужное время.
И не то, чтобы Стайлз не пытался.
В мертвенно-бледном свете ламп, тянувшихся по коридору мотеля, Дерек предстал перед ним во всей своей красе. Небритый, растрёпанный, в старых дранных джинсах... его можно было принять разве что за сезонного рабочего из Мексики или с Кубы, какого-нибудь каменщика на стройке. Надежда, покой и мир не входили в связанный с ним ассоциативный ряд, и, заходя в номер и стаскивая кеды, Стайлз думал, что ни за что не уснёт, что придётся опять пялиться в потолок, пусть и не такой убитый, как в детдоме. А вырубился ещё до того, как его голова коснулась подушки. И этот сон был самим глубоким, самым сладким и спокойным из всех, что он помнит. Стайлз уснул в одной комнате с убийцей и чувствовал себя в безопасности — ощущение, полностью им забытое, утрачено вместе с понятием семьи. Утром, проснувшись, он обнаружил, что Дерек безмятежно сопит на диване, а дверь не заперта. Хочешь — иди, великое искушения для тех, кто по достоинству может оценить свободу. И, вместо того, чтобы тихо свалить, Стайлз плотнее задёрнул шторы и пошлёпал в ванную.
А теперь вот он несётся на скорости под восемьдесят километров в час, в машине, которую не увидеть в тех районах, по которым он гулял, и в руках у него полно еды, за которую не нужно бороться. Кажется, судьба вознаграждает его за правильный выбор.
— Эта дорога ведёт на шоссе из города, не так ли? — Стайлз отхлёбывает кофе и провожает взглядом указатели; ему не то чтобы очень нужен ответ, но Дерек молчит, как суровый агент ФБР из патриотического фильма, и это чертовски скучно, особенно если сравнивать с прошедшей ночью. — Знаешь, в Америке общая протяжённость дорог примерно шесть с половиной миллионов километров. Ахуеть, правда? Мы могли бы не строить города, а колесить по континенту в фургонах. И тогда бы это была не страна адвокатов, а страна автомехаников. Кочевой отпрыск Европы. И немного Африки.
По лицу Дерека видно, что он жалеет, что не взял Стайлзу сироп. Или кляп.
— Ты не особо улыбчивый, да? — Стайлз вскидывает одну бровь и снова сползает по сидению, машина высший класс, но чтобы найти удобное положение, всё равно приходится повертеться. — Говорят, люди, которые прячут свои эмоции, просто очень чувствительные. Они защищают свой внутренний мир от внешней агрессии. Или внешний мир от внутренней агрессии. Должно быть, зависит от ситуации, но я не помню.
— Никогда о таком не слышал. Зато ты, я заметил, особо разговорчивый, — хмыкает Дерек, и выглядит всё это так, будто у него на пассажирском восьмилетний ребёнок.
— Да нет, — отвечает Стайлз, но тут же исправляется. — Ну, да. У меня в голове слишком много мыслей, их надо сбрасывать, а то я свихнусь.
— И ты кидаешь весь этот балласт на кого попало.
— Пф, ты просто не сечёшь мои критерии отбора, — Стайлз отмахивается кусочком курицы, он из тех, кто всегда носит непринуждённость с собой, и даже Дерек в одном с ним замкнутом пространстве не напрягает. Наоборот. — Блин, ты хоть бы радио слушал, в тишине же такая тоска. Тебе повезло, что Стайлз Стилински теперь с тобой. Я скрашу твои серые будни.
"И красные тоже", — додумывает парень, ловя себя на мысли, что смотрит Дерека, как кино. Пару однообразных кадров. Рассматривает вот уже десять минут. Дерек, в своей замызганной майке и отменной кожанке, — это что-то новое в его грубой, убогой реальности, трещина в бетонной стене бытия, и Стайлзу хочется запустить туда пальцы, расковыривая, кроша и ломая ногти.
— Слушай, а зачем я тебе нужен?
Зажаренная курица хрустит удивительно громко, нелепая рамка для затянувшейся паузы. Дерек раздумывает, то ли над причиной, то ли над ответом, Стайлз предпочёл бы второе — нет, — он предпочёл бы какую-нибудь сопливую ерунду типа 'Хрень, конечно, но я просто почувствовал, что мы обязательно должны быть вместе'. Но ты никогда не слышишь того, что бы хотел услышать, если только не окружён льстецами, поэтому Стайлз предпочитает убедить себя в том, что ему плевать. Это у него всегда хорошо получалось.
— Да хрен его знает, — Дерек отвечает нехотя, будто вообще не следовало затрагивать эту тему — сдирать корку с незажившей коленки, но без этого не появится шрам.
— Значит, не для чего, — Стайлз словно подводит итог и сам удивлён такому результату. — Жаль. Утомительная череда бессмысленных переходов по рукам, от интерната к интернату, от детдома к детдому и, для разнообразия, в машину к подозрительному чуваку, продолжается. Конечно, новый стиль мне нравится куда больше. Серьёзно, сидя в такой тачке, можно смириться, что ты на хрен никому не сдался.
Есть, наверное, какое-то кодовое слово, пароль, услышав который, Дерек улыбается. Усмехается, во всяком случае, и вот от этого образ брутального отморозка даёт трещину.
— Если тебя утешит, по мне тоже никто плакать не станет, — говорит он, так, словно его этот факт забавляет. Стайлзу зверски хочется забраться в его мысли и провести инвентаризацию, потому что из-за Дерека уж наверняка многие проливали слёзы. Слёзы боли.
— Ммм, знаешь, а давай я о тебе поплачу? Когда-нибудь там, потом, если обстоятельства сложатся, — предлагает Стилински, подаваясь вперёд. — Нет, серьёзно. У меня даже повод есть скорбеть.
— Ещё не хватало, чтобы ты снова ревел.
Дерек не отвлекается от трассы, не смотрит на Стайлза, не добавляет никаких проникновенных слов, но у Стилински всё равно румянец обжигает щёки, и глупое сердце ёкает в груди.
— Гм, ладно. Это очень мило с твоей стороны. В смысле, не ты милый, а твои поступки, — Стайлз вспоминает нож и давится словами и курицей. — О Господи, забудь.
Дерек бросает на него уничтожающий взгляд, но не тот, после которого обычно выкидывают из машины, а что-то вроде снисходительного "заткнись, идиотина", обидно, но цепляет, и это против правил. Впрочем, у Дерека правила вообще не в чести.
— Кстати, а на кой чёрт нам в Аризону? Большой Каньон, все дела, я понимаю, но есть же ещё столько занятных мест. Те же Гавайи. Всегда хотел там побывать. Пляж, зонтики, мулатки...
— У меня там работа.
— Я всё не решался спросить: ты, типа, киллер?
— Нет, я простой строитель, — отвечает Дерек и на этот раз действительно улыбается, жутко так, как маньяк. А Стайлза это... не то чтобы успокаивает, но обнадёживает. Пока для счастья ему нужен крепкий сон и чтобы не было скучно.
— Мне, наверное, следует напомнить тебе, что я несовершеннолетний, и у меня нет ни документов, ни зубной щётки, ни даже сменного белья. Пока последний факт меня не особо беспокоит, но настанет день, когда...
— Мы купим тебе зубную щётку на первой же заправке. Если твои зубы будут целы.
Стайлз настороженно смотрит на Дерека поверх стаканчика с кофе.
— А почему бы им не быть?
— Очень скоро я разъебу тебе лицо о панель, чтобы ты заткнулся.
— Чувак, лучше поцелуй меня, и я на часик онемею, — хмыкает Стилински, но шутка, кажется, не совсем удачная. Да и не шутка вовсе, раз Дерек так смотрит. — О, чёрт.
Отползать некуда, прыгать тоже на такой скорости не вариант, да и жалко только начатую корзину с крылышками. Должно быть, Стайлз Дерека действительно достал, потому что хватка на шее крепкая, а ведь эта самая рука сейчас должна держать руль. Стайлз едва успевает заглянуть Дереку в глаза — непонятный, зелёно-коричневый цвет, — и щетина немного царапает кожу, контрастом с мягкими губами, прижимающимися к его, Стайлза, собственным губам. Дерек касается его на пробу, будто у него много времени, будто они не на трассе, прихватывает нижнюю губу, и кончик языка едва касается кромки зубов. Стайлз не уверен, что он что-то чувствует, только в ушах стоит звон. И, окей, он будто выпал из машины.
А потом Дерек выпрямляется, выравнивает поехавшую с полосы Камаро и вытаскивает свой стаканчик кофе из подставки.
Стайлз открывает рот и тут же закрывает его, он как рыба или русалочка после сделки. Только сказка не диснеевская, и вместо морской ведьмы у него потрясающий, ахуительный Дерек, тёмный и сильный, как желания ночью, весь состоящий из неправильных линий, которые, сложившись, создали что-то ломано-прекрасное, ахрененное. Смести природа градусы, сбавь обороты, и не было бы этих умопомрачительных теней у скул, не было бы тонкой линии губ и острых, хищных крыльев носа, и вся картина была бы испорчена, и Дерек не цеплял бы, как... гарпун.
Мясцо уже пробито, и рваться особо некуда — довольно неожиданно для того, кто никогда не ценил людей, -поэтому Стайлз тихонечко выдыхает, опустошает лёгкие, голову и сердце и молчит, запускает зубы в курицу. У него начинаются вторые самые насыщенные сутки в жизни, и от этого воздух слаще и еда вкуснее. Хотя, возможно, биггер пах бы так же аппетитно, если бы и не был куплен на деньги Скотта. Есть какая-то ирония в том, что Стайлз потратил их на еду. Вчера, ведя Скотта по тёмному парку, дразня его и распаляя, Стайлз и не догадывался, что всё обернётся вот так. О да, он желал какого-то разнообразия, в кой-то веки он хотел почувствовать себя живым, не замурованным в безысходность. И голод, животный, жадный, месяцами подстрекал его, вклинивался в мысли надсадным, изводящим зовом. За свои шестнадцать Стайлз видел всё, что могли предложить ему люди, а голод желал страха, боли и смерти, гнал к краю, и Стайлз пошёл. Он думал, что на краю притупившееся ощущение жизни вспыхнет, как нефтяное пятно. И он был прав.
Его накрыло дважды: сначала когда он понял, что не может найти заранее приготовленный остроугольный камень, которым он намеревался проломить Скотту башку; потом когда увидел, как Дерек всаживает нож МакКолу под рёбра. Стайлз проматывает этот момент в памяти, ощущая почти физическое возбуждение, и гадает, насколько острее оно было бы, сделай он это сам. Впрочем, смотреть ему тоже понравилось. Захотелось ещё.
Стайлз усмехнулся и отпил почти остывший «американо». План был идеальным, за не имением нужной кислоты и необходимого количества времени. Непредумышленное убийство при самозащите, такое пикантное дело и освещать бы постеснялись. И Скотт его не разочаровал, нисколько, они же лучшие друзья. Пошёл следом, как телёнок, и Стайлз ещё раз убедился, что это должен был быть именно МакКол. Чтобы проняло сильнее. Жаль только, Стайлз не успел посмотреть ему в глаза, пока тот умирал.
"Ладно, — решает Стилински философски, — первый блин всегда комом. Прощай, Юта, жди меня, Аризона".
___________________________
В баре душно и от курева не продохнуть — примерно это Стайлз говорит Клайду, утягивая его за собой сквозь толпу. Футболка липнет к коже, и волосы влажные от пота, Стайлз скользит взглядом по дешёвому интерьеру и ловит своё отражение в стеклянной вставке на стене — он вписывается легко, как вводу входит, вспотевший, взъерошенный и по-юношески привлекательный, и тени помогают ему, подчёркивают глаза и скрывают синяки на шее.
Клайду около тридцати, у него след от обручального кольца на руке и градус алкоголя в крови раза в два превышает норму. Он рассказывает про свой новенький джип, который, конечно же, остался дома, рассказывает про юношеские победы в футбольных матчах и совершенно забывает про двух детей, фото которых Стайлз видел в его бумажнике. Он притворяется весёлым и душевным парнем, но, вообще-то, и так ясно, что он тот ещё гавнюк, был и есть, хотя бы потому, как настойчиво его ладонь пробирается Стайлзу в задний карман. Трусливый и узколобый "настоящий мужик". О Стайлзе Клайд знает куда как больше, ему не приходится подмечать детали и догадываться, Стайлз рассказывает сам. Например, о том, как клёво, что бармен не спросил его удостоверение, потому что Стайлз несовершеннолетний; о том, что Стайлз в городе проездом и, вообще-то, свободен как ветер, потому что сбежавший сирота.
Они пробираются сквозь пьяную толпу, Стайлз виснет на Клайде, смеётся, запрокинув голову, и рассказывает, как в двенадцать устроил настоящий бунт в кафетерии и обкидал воспитателей утренней кашей. Клайд громко подвывает, давясь гоготом, тянет пальцы к растянутому в улыбке лягушачьему рту и не знает, как сильно Стайлз хочет оторвать ему обе руки.
Чёрный вход открывается с полпинка, и они вываливаются в узкую тёмную подворотню. Клайд всё ещё пытается отсмеяться, Стайлз вдыхает прохладный, сладкий воздух и выпрямляет спину — так утомительно тащить кого-то на себе.
Розоватый свет мигающей вывески на углу растекается по асфальту, так и не добравшись до убогого крыльца. Элк Гров на самом севере Калифорнии, он сонен и тих, даже по ночам, эту лодку легко раскачать и так же легко перевернуть. Стайлз массирует плечо и ловит на себе сальный выжидательный взгляд. Клайд улыбается, призывно, прямо как в молодости, соблазняя тупых девчонок — снова возомнил себя лучшим нападающим команды, — в вразвалочку подходит к Стайлзу, и разве что пострадавшая от влитого спирта координация мешает ему начать расстёгивать ремень. Стайлз улыбается ему в ответ и пинает ногой в живот.
Некоторые любят причинять боль, некоторые любят её получать, Стайлз не определился ещё с тем, к какой стороне он тяготеет, но выражение агонии на вытянувшемся туповатом лице доставило ему истинное удовольствие. Можно было бы врезать ещё, с ноги по открытому корпусу, раз десять по наглой роже, отвести душу, как бывало, но Стайлз делает шаг назад, нервно облизывает гу<