Франсуаз Дольто
Отрывок из
Притча о самарянине
Евангелие от Луки
Луки 10:25-37
И вот, один законник встал и, искушая Его, сказал: Учитель! чтó мне делать, чтобы наследовать жизнь вечную?
Он же сказал ему: в законе чтó написано? кáк читаешь?
Он сказал в ответ: возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душею твоею, и всею крепостию твоею, и всем разумением твоим, и ближнего твоего, как самого себя.
Иисус сказал ему: правильно ты отвечал; так поступай, и будешь жить.
Но он, желая оправдать себя, сказал Иисусу: а кто мой ближний?
На это сказал Иисус: некоторый человек шел из Иерусалима в Иерихон и попался разбойникам, которые сняли с него одежду, изранили его и ушли, оставив его едва живым.
По случаю один священник шёл тою дорогою и, увидев его, прошел мимо.
Также и левит, быв на том месте, подошел, посмотрел и прошел мимо.
Самарянин же некто, проезжая, нашел на него и, увидев его, сжалился
и, подойдя, перевязал ему раны, возливая масло и вино; и, посадив его на своего осла, привез его в гостиницу и позаботился о нем; а на другой день, отъезжая, вынул два динария, дал содержателю гостиницы и сказал ему: позаботься о нем; и если издержишь что более, я, когда возвращусь, отдам тебе.
Кто из этих троих, думаешь ты, был ближний попавшемуся разбойникам?
Он сказал: оказавший ему милость. Тогда Иисус сказал ему: иди, и ты поступай так же.
Ф.Д.: Эта притча поразила меня! Когда я была ребенком, я услышала её во время каникул… Я была восхищена ею. А затем месье кюре взошёл на престол для того, чтобы прочитать свою проповедь. И его наставление звучало примерно так: «Мои дорогие братья, Иисус просит нас любить нашего ближнего, заботиться о всех нуждах несчастных, посвящать им наше время и нашу жизнь».
Ж.С.: Вы не были согласны с таким объяснением?
Ф.Д.: Этот кюре говорил то, что абсолютно противоречило тому, что я только что слышала в тексте Евангелия. Он погубил эту притчу!
Во-первых, Христос не обвиняет ни священника, ни левита. Он рассказывает факты. Он не судит. Давайте следовать его примеру!
Ж.С.: Иисус отвечает на два вопроса. Первый: что делать, чтобы «наследовать жизнь вечную?» А второй: «Кто мой ближний?»
Ф.Д.: Иисус отвечает на них, рассказывая притчу. Мы видим человека, подвергшегося нападению разбойников на пути из Иерусалима в Иерихон. С него сняли одежду и оставили едва живым. Мимо проходят священник и левит, оба люди от Бога в традиции иудеев. Они видят этого человека, но осмотрительно обходят его стороной.
Некто самарянин проезжает мимо, он в пути. Он путешествует в одиночестве, может быть, посвистывая в своем седле.
И затем вдруг он поднимает умирающего на «свое собственное седло», можно представить, что речь идет о торговце, который путешествует с ослом или мулом, чтобы перевозить свои товары, и вот он погружает на вьючное животное второго человека. Может быть, это моя фантазия, но я вижу ситуацию таким образом.
Это некий самарянин… Это не левый интеллектуал своей эпохи. Это не «столп синагоги». Он один из тех людей, которым нечем похвастаться: ни церковью, ни особой доблестью. Эти люди очень близки к природе, это не «духовные» люди. Он такой, какой он есть!
Человек «материалист», практичный… одним словом, торговец!
На краю дороги он видит брошенного человека. Он приближается. Он замечает его, так как сохраняет бдительность, как любой путешественник в то время, он знает, что следует опасаться бродяг. В этом раненом человеке, лежащем на краю дороги, он узнает себя. Он мог бы быть на его месте. Может быть, он окажется на его месте в следующий раз.
Ж.С.: Получается, священник и левит не могли узнать себя в этом избитом человеке?
Ф.Д.: Конечно, нет. На служителей Храма не нападали, чтобы ограбить их.
И без сомнения, у этого самарянина было немного времени и достаточно большая сила характера, чтобы подойти к этому человеку, попавшему в беду. Он выхаживает его, используя то, что есть у него с собой: он обеззараживает раны вином и наносит на них масло. Он водружает его на свое седло, чтобы доставить в ближайший приют, в котором, нет сомнения, он и сам проводит ночь. На следующий день он оставляет немного денег держателю приюта, оговаривая, что он еще вернётся и, если потребуется, доплатит.
Он заметил человека, попавшего в тяжёлую жизненную ситуацию, он помог ему, он передал его в добрые руки, и он продолжает свой путь. Теперь он свободен для своих личных дел. И он уезжает. Иисус не говорит даже о том, попрощался ли он со спасенным им человеком!
Он «потерял» или «отдал» немного своего времени, чтобы взять этого человека в свое седло, что символически означало, что он взял на себя ответственность за его тело: он перевёз его, он выносил его как мать. Он также становится ему отцом, так как оставляет деньги, что позволит раненому вновь встать на ноги.
Ж.С.: Иисус спрашивает: «Кто повел себя как ближний по отношению к этому человеку, утратившему человеческий облик и погруженному в телесное и социальное бессилие, человеку, который, несомненно, погиб бы, оставшись там, где он был?»
Ф.Д.: Законный ответ: «Это самарянин, оказавший ему милость». «Иди, и ты поступай так же», добавляет Иисус.
Ж.С.: Таким образом, необходимо оказывать милость, жертвовать собой, посвящать себя другим, как поступил этот самарянин и как только что проповедовал Ваш кюре!
Ф.Д.: Здесь Иисус не говорит ни о чем подобном.
Кто такой ближний? Для этого несчастного, избитого, ограбленного и раздетого человека – это самарянин. Именно самарянин повел себя как его ближний. Таким образом, Иисус говорит раненому в пути любить этого самарянина-спасителя и любить его так, как самого себя.
Иисус учит любви именно того, кто был спасен. Всю свою жизнь он будет любить человека, от которого получил внимание, поддержку и материальную помощь, без которых он не смог бы выжить. Он должен всегда помнить этого человека, который поднял его на своё седло.
Ж.С.: Получается, Иисус просит постоянно помнить о долге по отношению к Другому, по отношению к «самарянинам» нашей жизни?
Ф.Д.: Согласно Христу, в течение всей нашей жизни мы должны помнить о долге по отношению к тем, кто подставлял нам плечо в те моменты, когда, окажись мы в одиночестве, мы не смогли бы продолжить путь. Знаем ли мы об этом или нет, мы в долгу перед теми, кто помогает нам в моменты скорби.
Ж.С.: Таким образом, мы становимся вечными должниками, попадаем в заисимость, скажем даже, рабство к тем, кто принес нам какую-то пользу.
Ф.Д.: Нет. Ни рабами, ни зависимыми. Но свободно любящими из благодарности. Модель «самарянина» в Евангелии оставляет Другого свободным. Он уходит с нашего пути, чтобы продолжить свой собственный путь. Единственный способ, которым мы можем оплатить этот долг любви и признания, который мы несем по отношению к тому, кого знаем или тому, кто остается незнакомым, оказавшим нам помощь, это поступать подобным же образом по отношению к другим.
Ж.С.: Таким образом, те другие, по отношению к кому мы делаем добро, позволяют нам выйти из застоя, погасить этот долг и жить с чистой совестью!
Ф.Д.: Когда ты «самарянин», говорит Христос, ты игнорируешь и долг, и признание.
Это больше не вызывает никакого интереса, тот, кто совершил благородный жест, совершенно забывает об этом. Он не должен пытаться удержать это в памяти. Это завершено.
Это акт генитальной сублимации. Он подобен матери, которая рожает. Это акт любви. Это отданное. Это то, что происходит в любовном половом акте, это отдавание.
Но кто будет помнить об этом? Ребёнок. Он несёт долг жизни, долг сделать то же самое со своими детьми и спутниками жизни. Но не потому что он «должен», не из «справедливости». Это поток любви. Попытка его остановить означает смерть.
Как часто мы слышим людей, убежденных в том, что они были милосердны и отдавали, затем упрекающих других в том, что они не хотят это признать: «Как только я подумаю о всех тех жертвах, на которые мне пришлось пойти ради тебя…, а теперь ты оставляешь меня…, ты уезжаешь в другую страну…, ты женишься на девушке, которая мне не нравится…», «Когда я думаю, сколько же я всего сделала для этого мужчины, а теперь он бросает меня».
Признательность не выражается по отношению к самому «самарянину». Мы думаем о том, что он сделал для нас, и действуем так же по отношению уже к другому.
Если тот, кто был «милостив», сохраняет внутри себя требовательность по отношению к тому, кому он однажды помог, если он ждет от него признательности, он дает понять, что пытался купить этого человека, и, таким образом, не был «самарянином».
Ж.С.: Но кто является «нашим ближним» сегодня?
Ф.Д.: Наши ближние – это все те, кто, волею судьбы, оказались рядом, когда мы нуждались в помощи, и помощь была нам оказана, хотя мы не просили о ней, это те, кто спас нас, даже не запомнив этого. Они выделили для нас часть избытка своей жизненности. Они взяли на себя заботу о нас в то время и в том месте, где их судьба пересеклась с нашей.
«Наш ближний» - это «ты», без которого в нас не осталось бы больше «я» в тот момент, когда наши физические и моральные ресурсы были истощены, и мы не могли быть самим себе ни отцом, ни матерью, когда мы больше не могли помочь себе, нести, поддерживать и направлять себя.
Все те, кто, словно братья, не ища своего интереса, брали на себя ответственность за нас до того, как восстановятся наши силы, а затем отпускали нас идти своим путем, были нашими «ближними».
Ж.С.: Таким образом, нашим ближним является не тот, кто красиво говорит, а тот, кто эффективно действует в беде? Это простой человек, «материалист»? Это оставшийся неузнанным, сострадающий человек, который спас нас от катастрофы?
Ф.Д.: Да. Христос, который рассказывает эту притчу для того, чтобы научить нас тому, кто является нашим ближним, показывает нам, что этот ближний становится нашим дополнением в тот момент, когда без него мы не смогли бы выжить в нашем одиночестве, бессознательном горе, бессознательной нужде.
Ж.С.: Вы говорите, что ближний, «самарянин», это человек. Сегодня мы можем предположить, что он проявляет себя ближним как посредник некоего «организма», профсоюза, партии, «Католической службы спасения», объединения потребителей, родителей учеников, семейных консультантов, Международной Амнистии…
Ф.Д.: Совершенно верно, это спасающий анонимно.
Ж.С.: Сегодня сложнее прожить эту «историю» самарянина: для преступников есть полиция, для раненных есть служба спасения. Эстафета перехвачена многочисленными органами управления: медики, психологи, адвокаты, политики и т.д. Они делают человека бесполезным и не способным нести ответственность за то, что происходит с Другим и… с ним самим. «Я не стану больше заниматься нуждающимися. Есть люди, которым за это платят».
Ф.Д.: Это правда, в наши дни, когда на улице оказывается раненый человек, вызывают службу спасения. Но место для милосердия остается; другое дело, что оно становится более опасным.
Действительно, тот, кто спасает, серьезно рискует! Он будет вынужден доказывать, что сам не спровоцировал этот несчастный случай. Ему потребуются время, силы и даже больше: в действительности, раненый, узнав в нем первого человека, которого он увидел, придя в себя, может начать утверждать, с полной уверенностью, что его спаситель является его агрессором.
Согласно человеческим законам, необходим ответственный: если кто-то занимается раненым, это a priori означает, что это не просто так. Это подозрительно.
То же касается и путешествующих автостопом, ответственность за которых мы берём, если сажаем их в свою машину!
Человечество создало законы, которые противоречат милосердному поведению. Милосердие облекается виной.
Ж.С.: Согласились бы Вы с тем, чтобы уменьшить число институтов и организаций, деятельность которых оплачивается?
Ф.Д.: Нет. Я полагаю, что заразительностью своей этики христианская религия сделала возможным создание законов взаимопомощи. Эта социальная организация родилась из чувства милосердия, но сегодня все служащие этих интститутов работают на платной основе, их работа стала анонимной, и то радушие, которое проявилось между самарянином и ограбленным человеком, чаще всего отсутствует в отношениях между представителем государственного органа и тем, кому оказывается помощь.
Ж.С.: Таким образом, важно быть «движимым состраданием» подобно самарянину?
Ф.Д.: Именно это сострадание создает интрапсихическую коммуникацию между людьми. Существует помощь телу, которая требует компетенции и которая оплачивается, и есть эмоции, которые вносят человечность. Когда эмоций не хватает, это говорит о том, что услуга становится институтом, или о том, что встреча перестает быть уникальной, необычной, как в притче, но становится привычной, «работой по выкармливанию» или увлекательным ремеслом. И тогда тот, кому оказывается помощь, остается только объектом. Речь больше не идет о человеческих отношениях.
Ж.С.: Вернемся к тексту притчи. Раненого в пути передают содержателю гостиницы, а самарянин платит за него. Он обещает вновь проехать через эту гостиницу и покрыть издержки, если это будет необходимо. Не зарождается ли здесь дружба?
Ф.Д.: Вовсе нет. Как я уже говорила, я представляю себе этого самарянина как деятельного человека, мыслящего позитивно. Он увидел в раненом человеке другого себя и спас его материально. Однако он не будет всю свою жизнь любить человека, которого спас. Через какой-то километр, он уже забыл о раненом. Несомненно, он вспомнит о нем на обратном пути, когда заедет возместить издержки, он спросит о нем, а затем забудет его окончательно.
Но тот, кто был спасен, никогда не должен забывать о своем спасителе, знакомом или оставшемся неизвестным. Эта заповедь не менее важна, чем заповедь любить Бога всем своим сердцем, всем своим существом.
Ж.С.: Таким образом, эта притча несет в себе отличающийся взгляд на отношения между людьми: признание и благодарность по отношению к незнакомым.
Ф.Д.: Речь идет о большем. Мне кажется эта притча проливает свет на два момента нашего способа жить:
- Во-первых, это любовь на всю жизнь по отношению к тем, кто спас нас в тот момент, когда мы были лишены всего, оказались в беде, покинутые всеми и покинувшие сами себя. В этом новизна притчи.
- Во-вторых, это образец поведения, способа действовать. Когда у тебя, подобно этому самарянину, есть немного времени и материальная возможность, не поворачивайся спиной к тому, кто, на твоих глазах, оказался в беде.
Когда ты не занят чем-то другим и у тебя есть избыток жизненных сил, если можешь, отдай их тому на твоем пути, кто оказался в нужде. Но не делай больше этого. Не отвлекайся от своей работы. Не отвлекайся от своей дороги.
Не позволяй тому, кого ты спас, задержать тебя.
Не связывай себя необходимостью выражать признательность тому, кто тебя спас, но поступай так же, как он.
Не позволяй воспоминаниям о тех, кого ты мог спасти, останавливать тебя. Помни, что тем, что ты выжил, ты сам также обязан Другому; люби этого Другого в своём сердце, и, когда представится такая возможность, сделай для Другого то, что этот человек сделал когда-то для тебя.
Этот чужеземец, этот самарянин, действовал как брат человеческий, как анонимное лицо без признаков происхождения, расы, религии или класса. Пусть тот, кто благодаря ему, благодаря его щедрому поступку, вернулся к социальной жизни, поступает так же.
Мне кажется, что именно такое милосердие Иисус хотел донести в своем Новом Завете.
Ж.С.: И тем не менее, Иисус ставит этого самарянина нам в пример: мы должны посвящать себя другим, отдавать наши жизни, наше время «несчастным», о чем и говорил Ваш кюре!
Ф.Д.: Суть этой притчи заключается в том, чтобы любить тех, кто был с нами рядом в тот момент, когда мы оказались на земле. Речь не идет о том, чтобы отдавать наши жизни, наше время, но о том, чтобы оказывать помощь другому человеку так, чтобы это не отвлекало нас от наших собственных дел. Когда ты ничего не теряешь и ничего не выигрываешь. И если однажды кто-то вытащил нас из беды, из депрессии, давайте помнить об этом всю жизнь.
Ж.С.: Вы только что говорили о том, чтобы заниматься другими «бескорыстно». Верите ли Вы, будучи психоаналитиком, в самоотверженность, бескорыстие, отрешенность?
Ф.Д.: Бескорыстия не существует, когда речь идет о людях. Даже в родительской любви нет ничего безвозмездного: родители заботятся о детях только, чтобы им самим, родителям, не умереть. Для них дети значат, что сами они умирают в меньшей степени тогда, когда они так или иначе умрут. Любить своих детей означает бороться с собственной смертью.
Дети могут уйти и больше не любить своих родителей… Важным является то, что воспользовавшись таким образом тем примером, который был им дан, эти дети, становясь в свою очередь родителями, любят своих детей, даже если, в свою очередь, их собственные дети остаются неблагодарными по отношению к ним самим.
Нигде в Библии не говорится о том, чтобы любить своих родителей. В ней сказано почитать их, обеспечить их пропитание в тот момент, когда они столкнутся с собственной старостью.
Какими бы ни были человеческие отношения между родителями и детьми, как и с любыми другими людьми, с которыми нас связывает близость, это хорошо. Тем не менее, нигде не говорится о том, чтобы любить своих родителей.
Мы любим ближнего, но существуют родители, которые не становятся таким ближним своим детям.
Ж.С.: Здесь Вы затрагиваете очень тонкий момент. Мы настолько привыкли представлять себе любовь родителей как щедрую и безвозмездную…
Ф.Д.: Нет ничего безвозмездного… разве что для набожных душ и борцов, которые склонны к самообману.
Если вы едите и пьете, вы писаете и какаете. Это закон. Мы всегда берем. И всегда платим!
Это всегда обмен. Есть всегда что-то, что мы берем в обмен на что-то другое, что мы отдаем.
В действительности, мы можем поставить под вопрос бескорыстие самарянина. Он идентифицируется с раненым и ограбленным человеком. И его не может не волновать вероятность оказаться в таком же жалком состоянии.
Именно таким образом мы всегда вступаем в контакт с Другим: мы находим себя в Другом, который становится нашим зеркалом. И именно нарциссически спроецированному самому себе мы и оказываем помощь. Вот, что мы называем бескорыстием.
Ж.С.: Но, в конце концов, существуют и родители, которые спасают своего ребенка ценою собственной жизни.
Ф.Д.: Естественно, морально здоровые родители, как и животные, выкармливающие своих детенышей, готовы броситься в огонь, чтобы спасти свое дитя. Это закон жизни млекопитающих, коими мы тоже являемся. И люди, не страдающие перверсиями, поступают таким образом, когда речь идет об их собственных детях. Они спасают их, как могут, от видимых опасностей, насколько серьезными те бы ни были, и по мере возможности передают их в руки медиков, педагогов, более компетентных, нежели они сами.
Но и здесь мы видим проекцию: дать жизнь своему ребенку означает осуществить свой идеал матери! Спасая своего ребенка, я спасаю себя в качестве матери.
Для того чтобы мы могли спроецировать себя в Другого, нам необходимо почувствовать или представить его в чем-то похожим на нас самих. Но речь не идет о том, чтобы спутать себя с Другим: у него есть своя идентичность. Таким образом, идентификация не является абсолютно бескорыстной, так как мы проецируем себя и, отчасти, именно себе в Другом оказываем помощь. Именно в этом смысле самарянин «сжалился» по отношению к Другому… сжалился к самому себе…
Ж.С.: Но Христос не говорит о том, чтобы посредством Другого делать добро самому себе, он не учит пользоваться Другим, чтобы любить самого себя! Он говорит, чтобы именно его самого мы встречали в Другом: «Что бы вы ни сделали любому живому существу, вы сделаете это мне». Мы встречаем вовсе не самих себя!
Ф.Д.: Да, речь идет о нём! Он не запрещает нам идентификацию, говоря: «Возлюби ближнего твоего как самого себя». Но как можем мы любить себя, когда так часто мы ненавидим себя, проецируя то, что мы ненавидим в себе, в других? Без сомнения, именно так и поступили священник и левит.
Только потому что он любит нас, мы можем любить себя: обучая нас, он исцеляет то, что сохранилось в наших воспоминаниях, как то, что наши родители в нас, их детях, не любили.
Если мы не совершаем благородных поступков, потому что у нас не было примера наших родителей, которому мы могли бы следовать, потому что нас не научили проецировать любовь в Другого, то Иисус хотел, чтобы мы знали, что, помогая тем, кому меньше повезло, мы помогаем ему. Таким образом он реабилитирует тех, у чьих родителей не получалось ни жить, ни любить, тех, чьи родители не умели или не знали, как растить своих детей, так как единственное, что они делали, это проецировали в них себя, будучи не в состоянии признать в них свободных людей.
Ж.С.: Тогда, согласно сказанному Вами, если бы левит или священик увидели бы в этом раненном человеке или другого левита, или сына священника синагоги, они не отвернулись бы от умирающего?
Ф.Д.: Они поспешили бы оказать ему помощь. Но кому бы они оказывали помощь в действительности? Одному из своих, кому-то, разделяющему сходное положение и ценности. Они заботились бы о привилегированной жертве, о человеке их ранга. Тогда идентификация и проекция стали бы возможны.
Христос предпочел рассказать о самарянине, потому как у этого человека не было особого положения в обществе, он чужеземец и еретик. С кем бы он ни общался, ему нечего терять с точки зрения репутации. Он свободен от забот по поводу того, что о нем скажут, он не задумывается о качествах раненного и принимает во внимание только тот факт, что он человек, один из представителей человеческого рода, незнакомец, имя которого останется неизвестно.
Это пример человека, не связанного ни принципами, ни самодовольством. Он не стремиться увидеть дальше собственного носа, и для него это естественно.
Здесь я хочу подчеркнуть, что источником силы этого самарянина является его способность отделить себя от своей репутации, что дается легко ему, но обычно трудно достижимо.
Ж.С.: В итоге, Христос говорит нам заботиться о других настолько, насколько эта помощь не отвлекает нас от нас самих, не заставляет нас покинуть собственное место и собственные занятия. Означает ли это, что если мы будем усердствовать, мы либо сломаемся, либо начнем красоваться этим?
Ф.Д.: Не «настолько, насколько»…! Этот самарянин не свернул со своего пути ни на йоту, его наивное присутствие действует без философии под ключ, без благих намерений под ключ. Есть ситуация, и он подходит к ней безыскусно, спонтанно.
Христос учит нас быть такими же «простоватыми», как этот самарянин, искренними, не испытывающими зависти к собственным добрым делам, не осознающими собственное человеколюбие, обладающими равнодушием, которое доказывает постоянную открытость. Без геройства и благородных подвигов! Самарянин не привносит этих смыслов, он, в каком-то смысле, слишком ленив для этого. Он делает только столько, сколько необходимо. Он действует эффективно.
Ж.С.: В то же время Христос не обвиняет ни левита, ни священника, которые прошли мимо.
Ф.Д.: Если они проходят мимо, если они сторонятся этого человека, которого заметили, это может быть связано с тем, что у них нет свободного времени или возможности уделить ему свое внимание. Это также может свидетельствовать о крайней хрупкости их психики: они были в действительности не в состоянии оказать помощь раненому. Они делали то, что им было необходимо делать, на их собственном месте. Христос не обвиняет их, не клеймит.
Надо уметь правильно оценивать себя! Если мы не в состоянии помочь, будем реалистами, чтобы и и не начинать, потому что мы сделаем только хуже.
Если же мы достаточно свободны и достаточно сильны, тогда мы можем помочь, не отказываясь от нашего собственного пути.
Здесь важно то, что совершив этот поступок, самарянин ничего не потерял и ничего не приобрел.
Ж.С.: Во всей этой истории нет ни выгоды, ни благородства; самарянин действует в согласии с природой вещей?
Ф.Д.: В этом смысле, мы могли бы шутливо продолжить эту притчу следующими словами: «Конечно, этот самарянин – торговец, своим поступком он ставит на ноги будущего клиента! Зачем левиту или священнику этот раздетый человек? Возможно, преступник? Не они продадут ему новую одежду… А он не прольет для них свет на Писание».
В этой истории нет ни темы бескорыстия, ни безвозмездной добродетели, которую мы так хотим здесь найти.
Мы даже можем пофантазировать, почему бы и нет, о том, как торговец самарянин и спасенный им человек встречаются на рыночной площади. «О! Так это ты был на дороге? И что же ты купишь у меня сегодня?» И это будет означать, что он, действительно, вернул этого человека к жизни в рамках обмена, так как сам он живет жизнью в рамках обмена.
Христос приводит его нам в пример, так как этот человек живет в контексте материального обмена и который, благодаря этому, оказывается способен воспринять человеческое тело ценным как таковое, независимо от его титулов, признанной моральной или социальной ценности, расы, просто в силу того, что оно является субъектом потенциального обмена.
Это является частью способа увидеть человечность в природе отношений, когда любые отношения, даже материальные, являются прообразом других отношений, другой связи, о которой говорил Иисус: связи милосердия, которое сосуществует и сопутствует, хоть и незримо, в каждой истинной встрече двух людей, когда один свободный человек поступает по отношению к другому свободному человеку так, чтобы сделать его еще более свободным.
Истинная любовь не порождает ни зависимости, ни обязательств верности.
Ж.С.: Это торговый обмен: предлагать-отдавать в ответ?
Ф.Д.: Это торговый обмен между двумя физическими лицами, в рамках которого отсутствует какая либо материальная выгода. Может показаться, что это дар, но, в действительности, речь идет именно о торговом обмене.
Ж.С.: Получается, это торговый обмен или, скорее, бартер: я даю тебе, ты даешь мне. Но скрывается ли за этим обменом нечто другое?
Ф.Д.: Я отдал тебе, а ты ничего мне не вернул. Я не получил своей выгоды. Но ты получил в качестве выгоды знание, что ты любим, что ты был любим и что ты любишь. Здесь возникает новая связь нового союза, «союза» любви между живыми существами, не основанного на коммерческой выгоде.
Самарянин отдал, не получив ничего в ответ, и раненый человек сможет поступать так же с другими людьми.
«Иди, и ты поступай так же», - говорит Иисус, - «Возлюби ближнего твоего, как самого себя», что означает: «Никогда не забывай об этом вложении жизненной силы, которую твой ближний преподнес тебе в дар, сам не обеднев при этом. Оказавшись рядом, он помог тебе встать на ноги и продолжить твой путь».
Ж.С.: Восполнить себя за счет того, что дает ближний, который действует, распространяя свое влияние на того, кто оказывается в состоянии нужды, это отношения, лишенные коммерческой выгоды, даже если этот ближний, как мы говорили, проецирует себя в нуждающегося человека; наша психика не дает нам иной возможности встречи с Другим.
Ф.Д.: Отдавать, не становясь беднее – это дар, на который способны только люди с открытым и свободным сердцем.
Во взрослой жизни это также метафора целомудренной любви родителей, готовых оказывать помощь маленькому человеку, пока его тело остается беспомощным.
Ж.С.: Вы согласитесь с тем, что многие родители жертвуют собой ради своих детей, и их родительство не является чем-то легким. Сколько родителей вынуждены тяжело трудиться, чтобы сделать жизнь Другого лучше?
Ф.Д.: Если это действительно родители, то они действуют, не выставляя свои действия напоказ, у них не возникает чувства, что они приносят жертву: они просто не могут действовать иначе!
Их отношение стало бы перверсным, если бы осуществив свое желание быть родителем, они потребовали бы от своих детей признания. Родители дают своим детям пример того, как относиться к своим детям, когда дети сами станут родителями.
Ж.С.: Могли бы мы резюмировать это следующим образом: во время тех встреч, которые происходят в нашей жизни, наш центр оказывается в Другом? И чем в большей степени Другой становится нашим сердцем, тем более настоящим становится наш обмен?
Ф.Д.: Мы также могли бы сказать: «Наша душа – это Другой». Человек, взятый отдельно, не может ничего узнать о своей душе. Мы бы никогда не узнали, есть ли у нас душа. Душа, которую мы смутно ощущаем как вибрирующую точку, некий фокус нашей предполагаемой идентичности, коротко, душа, которую мы «имеем», находится в Другом. Будь это как-то иначе, не существовало бы ни такого слова, ни коммуникации.
Если бы таинственная причастность к существованию, на которую «я» заявляет свои права, не передавалась бы от Другого – сначала отца и матери – а затем не возобновлялась и не поддерживалась бы жизненными спутниками, Я перестало бы ощущать эту свою причастность.
Ж.С.: Вы хотите сказать, что если «я» замыкается в «я сам по себе», если «я» не пытается совпасть с чем-то помимо «я сам по себе», оно теряет бытийность, «я» иссыхает в самодостаточности?
Ф.Д.: Каждый хочет спасти свою маленькую душу, свое небольшое владение, тогда как то, что у нас есть, что мы имеем, это Другой. «Кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет её, а кто потеряет душу свою, тот обретёт ее», - говорил Христос.
И тогда зачем говорить о спасении души? Это бессмысленные слова, чуждые Новому завету и чуждые простейшей психологии.
Мания спасать души больше соответствовала Церкви того периода, когда та была, если можно так выразиться, осуждена философией, когда философ заявлял: «Я мыслю, значит, я существую». Еще одни мертвые слова, лишенные смысла!
В действительности, я могу мыслить лишь словами Другого. В определенном времени и пространстве происходит встреча живого человека и тех слов, которые он получает от Другого, а затем связывает и повторяет для себя. Но у кого он берёт свое существование, у кого учится жить? Кого он называет этим «я»? Где это «я», которое мыслит?
Следовало бы сказать: «Оно мыслит, а Я выражаю эти мысли». Если я знаю, что Ты меня слушаешь, Я узнаю себя говорящего. Без Тебя у меня нет существования. Но существование это только часть бытия. Это та часть, которую мы можем воспринимать.
Не является ли существование человека тенью Бытия? И не является ли то, что мы называем нашей душой, ярким и незримым фетишем идентичности?
Ж.С.: Это также позволяет утверждать, что Другой, признающий нас братом по человеческой природе, становится нашим очеловечивающим зеркалом…
Ф.Д.: Да, это верно, но он всегда был этим зеркалом. Любой обмен между людьми основывается на этом процессе взаимных отношений, который Вы называете зеркалом. Фрейд открыл, что этот процесс первичен для структуры психики. Его последователи изучали воздействие этого процесса на бессознательное. Лакан заново пересмотрел его роль в развитии человеческого существа, находящегося в поисках собственной идентичности и одновременно пребывающего в вечном долгу перед Другим, что становится источником и причиной проживаемой или отрицаемой вины, так как образ человека изменяется и деформируется, его невозможно принять в том виде, в котором Другой, лживое зеркало, возвращает его человеку. А если это отражение представляется желаемым, то это происходит по причине отчаяния или опьянения, которые разрушают человека, подобного Нарциссу в стерильном объятии, одновременно и сладостном, и смертоносном.
Ж.С.: И всё же именно в зеркале, которым для нас становится Другой, мы обретаем смысл нашего существования. И самарянин сталкивается с этим, как и любой другой человек. Он узнает в раненном путнике себя и поэтому заботится о нём.
Ф.Д.: В этом нет никаких сомнений, но он не ждёт ничего в ответ от этого путника. Он свободен от любых интеллектуальных, моральных или социальных предубеждений… И тогда Другой может начать всё заново и… остаться свободным после этого жеста милосердия, без которого ему грозила бы гибель. Эта история не так проста, как может показаться.
Если Вам будет угодно, вспомним, за что отвечает зеркало в Другом в нашем развитии, обмене и коммуникации.
Ребёнок, который находит своё отражение в окружающих его людях, которые старше него самого, пробуждается к развитию в направлении их образа. Он постепенно выстраивает свою идентичность через следующие друг за другом идентификации. Каин и Авель – это уже история зеркала, но здесь мы не будем затрагивать эту тему. Ребёнок отражается в своих родителях, а затем, обнаружив себя сексуализированным, стремится играть роль взрослого своего пола, который относится с любовью ко взрослому противоположного пола, который принимает любовь. Так между ребёнком и родителями возникает конфликт, который в психоанализе, вслед за Фрейдом, называют Эдиповым комплексом, а затем разрешающий этот конфликт кризис, провоцируемый тревогой, связанной со смертельно опасным соперничеством, которое представляется угрозой для ребёнка с его инцестуозными желаниями. Отказываясь от инцестуозных желаний, он открывает богатство целомудренных связей любви и поддержки с людьми, с которыми он связан родственными отношениями. Идентичность усиливается, когда происходит отказ от магического зеркала стерилизующих идентификаций в пользу жизни и желания Других. И тогда человек входит в систему обмена.
Ребёнок, который через горе отказался от магического мышления, которое заставляло его представлять себя сопричастным к предполагаемому всемогуществу родителя того же пола (устранения которого было бы достаточно для того, чтобы заполучить исключительное право на родителя противоположного пола, который не мог бы не желать своего ребёнка, которого он и так любит), увяз бы в состоянии одиночества/покинутости, если бы существование закона, запрещающего инцест, не пришло бы ему на помощь. Этот закон, по сути, говорит ему, что его отец и мать, как и человеческие существа любой расы, подчинились когда-то, как и он, этому универсальному закону, который отличает людей от животных. И тогда человек оставляет мечты детства, его принимают в общество, знакомят с законами жизни в этом обществе, в отражении он открывает свои права и обязанности, которые разделяет с Другими его возраста и пола. С наступлением половой зрелости, он начинает работать, чтобы поддерживать своё существование, он находит себе спутника или спутницу жизни для удовлетворения желания плоти и продолжения рода, находит Другого для плотского греха и воспитания детей. Его потомства. Зеркало вновь расставляет ловушки в этих встречах со спутниками и собственными детьми, так как желание всё ещё требует удовлетворения. Плоть и сердце заявляют о своих требованиях, а человеческое существо дорожит своей фетишеподобной идентичностью, вплетенной в тело. Человек попадается на крючок образа своего желания, которое, по сути, является желанием Другого, но несет в себе гарантии бессмертия и невозможности поражения; человек попадается на крючок признания со стороны тех, кого он любит и кого хочет привязать. Он избегает тех, кто возвращает ему не такое лестное отражение, и тех, кто, идентифицируйся он с ними, может разрушить тот образ его самого, который он хочет сохранить и предъявлять Другим.
Эта картина, которуя я наскоро набросала, охв<