— Почему я?
Жалостливая гримаса, которую скорчила сидевшая перед трюмо белокурая волшебница, не соответствовала её тону: холодному и обвиняющему. Не соответствовала и жёсткой складке в уголке губ, подкрашенных розовой помадой. Вокруг вообще было много розового: покрывало на постели, обивка кресел, натюрморт с лотосами. Комната-картинка, комната-гнёздышко, воплощёние подростковых фантазий девочки из хорошей семьи.
Однако волшебница, сидевшая перед сквозным зеркалом, давно вышла из переходного возраста. Чуть выше пяти футов, она, вероятно, ещё долго могла бы смотреться сущей девочкой, — если бы не сдобная пухлость, утяжелявшая походку, размывавшая некогда красивые черты лица. Где когда-то были ямочки — оттиснуты запятые резких морщин. Она определённо разменяла пятый десяток, и розовое очарование её будуара смотрелось нелепо, если не сказать больше.
— Потому что я не могу успеть везде! — отрезал собеседник, едва угадываемый в дымных глубинах по ту сторону зеркала. — И потом: прежняя хозяйка твоего тела её знала.
— Не близко, — возразила волшебница. — Кажется, они друг друга недолюбливали.
— Тем проще тебе будет сыграть.
Она фыркнула.
— Кстати, о теле. Не мог выбрать получше? Смотри, — волшебница ущипнула себя под подбородком и демонстративно оттянула кожу. — И я всё время толстею! Мы договаривались на юное красивое тело. А это что?!
— Не пробовала есть то же самое, но на полведра меньше? — ехидно осведомился голос. — Я всегда выполняю договорённости, Алекто. Но я не виноват, что ты за полтора месяца успела пустить мои усилия насмарку. Донор должен иметь сходство с подселяемой душой. Ты отказалась от сходства по внешности — а теперь предъявляешь претензии? Мне пришлось делать подгонку через возраст, но, пока ты не наложила лапу на это тело, оно выглядело хорошо!
— И что мне теперь делать? — жалобно протянула она.
— Это не моя забота, — он переменил тему: — Я пришлю тебе триггер с совой. Ты должна дождаться полного превращения и проверить, чтобы не осталось артефактов прежней личности. Ввести её в курс дела и напомнить правила.
— Белла знает правила, — возразила Алекто, впиваясь длинными ногтями в причёску. — Она не станет предпринимать ничего, что могло бы сорвать возвращение Лорда.
— Превращение сопровождается дезориентацией. Одного возвращённого мы уже потеряли…
— Ты потерял, — вставила она.
— У тебя есть шанс справиться лучше, — в голосе собеседника звучала насмешка. — И поспеши: Йоль скоро.
* * *
Вероятно, она задремала, потому что стук в заднюю дверь прозвучал словно гром среди ясного неба. Кто-то барабанил по стеклу кулаком. Джинни подошла ближе. Её взгляд выхватил из сгущавшихся сумерек бледное перепуганное лицо.
— Лаванда? — Джинни распахнула дверь и буквально втащила нежданную посетительницу на кухню. — Что случилось?
Лаванда судорожно сглотнула, закатила глаза вверх, то ли пытаясь сдержать слёзы, то ли находясь на грани обморока. Джинни сунула ей в руку стакан воды и усадила на стул. Лаванда пила, глотая так громко, словно вот-вот готова была захлебнуться. Поставила стакан и медленно подняла руки к вискам.
— Джинни! Мне так страшно… Знаю, надо было позвонить Парвати, чтобы она связалась с Падмой, но… Я просто не знаю, что делать! Я боюсь.
Джинни поморщилась — голос Лаванды резал тишину, как пила на холостых оборотах. Оставалось надеяться, что причина действительно серьёзная.
— Рассказывай по порядку.
Лаванда нетвёрдой рукой нащупала плечо Джинни и сжала его, точно ища опоры. Её глаза невидяще уставились в стену.
— Было уже темно. Я накануне легла под утро и проспала весь день. Кто-то постучал в дверь… — в голосе Лаванды вновь прорезались подвывающие нотки приближающейся истерики. — Я открыла дверь, а там — никого. Я вышла и увидела… Увидела… — её затрясло крупной дрожью. — Надпись. На стене: «Помни». Такими… оплывающими красно-бурыми буквами. Я испугалась. Подумала, что это кровь, но…
Лаванду скрутил приступ рыданий. Она выпустила плечо Джинни и согнулась почти вдвое, невнятно причитая.
— Но это была не кровь?
Джинни пыталась её растормошить, как учил Гарри: «Главное — не давать свидетелю молчать. Пока говорит, он боится тишины, но если замолчит — будет бояться её нарушить». Лаванда что-то неразборчиво пробормотала, уткнувшись в колени.
— Что? Я не слышу, Лаванда, повтори.
— Соус.
Лаванда резко выпрямилась, глядя на Джинни болезненно сухими, отчаянными глазами.
— Особый соус. Я поняла по запаху. Я… я люблю готовить и… Одним словом, я готовлю его сама: больше его нет нигде. Дверь была заперта изнутри. Заклинаний, как в Гринготс. Но кто-то проник в дом, взял бутылку соуса, сходил к двери, написал это ужасное, ужасное послание — и поставил бутылку на место! А потом ушёл, постучал, и… Джи-ини, мне стра-ашно, — почти провыла она, отчаянно мотая головой.
— Ты вызвала авроров?
Отрицательное мотание головой. Ну да, тогда её бы здесь не было.
— Ещё кто-то знает?
Снова отрицание.
— Больше с тобой ничего не происходило?
Джинни старалась оставаться спокойной, но паника Лаванды передавалась, как вирус гриппа, заставляя дрожать от неведомого озноба.
Лаванда между тем перестала мотать головой и утвердительно кивнула.
— Там лежал хрустальный шар. И нож. Когда я их увидела, то вспомнила Хогвартс. Битву. Будто заново пережила. Я закричала. И тут мне на рот легла чья-то рука. Я запаниковала, рванула портключ на шее — и вот, я здесь.
Скомканное окончание рассказа Джинни не понравилось.
— А почему он… или она — не перенёсся вместе с тобой?
— Это… — Лаванда впервые за время разговора улыбнулась. — Подарок Джорджа. Он мне давно его сделал, а я до сих пор ношу на шее, потому что… — она смущённо пожала плечами. — Так вот, это личный портключ, он переносит только меня.
— Тебе повезло, — пробормотала Джинни. — Шар и нож остались там?
— Только шар. Нож я нечаянно захватила с собой.
Не дожидаясь команды, Лаванда полезла в карман мантии. Шустро размотала продолговатый свёрток… Джинни застыла на месте, испуганно приложив руку ко рту. Кинжал с ручкой чернёного серебра. С узором из черепов: деформированных, текучих, сливающихся друг с другом в нескончаемую реку тлена и распада. С надписью по лезвию: «Последний враг истребится — смерть». Только у одного человека был такой нож…
— Узнаёшь?
— Кинжал Беллатрисы Лестрейндж.
— Как думаешь, что это означает?
— Что мёртвые возвращаются, — прошептала Джинни.
Перед глазами промелькнула усмешка Волдеморта. Белла с её «мы ещё встретимся». Встревоженное лицо Гарри, сбивчиво твердившего про Крауча и ребёнка-маньяка… «Последний враг истребится — смерть».
Джинни подняла помутившийся взгляд на Лаванду, которая больше не выглядела несчастной или испуганной.
— Да. Мёртвые возвращаются.
* * *
Падма засиделась на работе допоздна. Дело Лоуренса зашло в тупик, а она всё не могла с этим смириться. То есть, формально, оно было раскрыто и приговор вынесен. Завтра Падма сдаст материалы в архив. Аврорат — не клуб любителей детективов, здесь нет времени распутывать шарады просто для удовольствия. Когда преступник пойман и вина доказана, остальное авроров волновать не должно.
Но у Падмы дело не шло из головы. Возможно, потому, что убийцей был ребёнок. У Падмы не было детей, но меланхолическая грусть, овладевавшая ею при взгляде на чужих малышей, несла тёплый оттенок безопасности и счастья. Дети — это добро, а если нет, то на чём держится мир? Конечно, кроме испорченных с рождения душ вроде Тома Реддла.
Вариант с крестражем казался логичным — но они с Гарри ничего не нашли. Ни одна вещь в доме родителей Лоуренса не показала аномальной активности. И потом — крестражу надо время, чтобы подчинить человека: вначале мелкие странности и провалы в памяти, потом — дольше и серьёзнее… Лоуренс же до происшествия был абсолютно нормальным! Родители души в нём не чаяли, учителя обожали.
Падма достала из коробки с вещественными доказательствами колдоальбом. Вот Лоуренсу подарили щенка. А здесь он на детском празднике. Вот он с родителями в путешествии: Лоуренс сидит на плече у отца и улыбается в камеру. Ветер отбрасывает прядь волос, он щурит глаза…
Стоп!
Падма рывком открыла ящик стола, вытаскивая лупу. Посмотрела через неё на фото. На другое. На третье. Лихорадочно пролистала папку с делом, пока не наткнулась на снимок Лоуренса при задержании.
И испуганно прикрыла рукой рот.
* * *
Гарри собирался уйти пораньше, но ворох документов, скопившихся к концу года, как-то незаметно затянул его в свою бюрократическую трясину. Впрочем, Гарри был даже рад — отчёты мешали думать о проклятом «деле Барти Крауча». Гарри называл его так про себя, а однажды чуть не проговорился перед начальством, за что удостоился недоумённого взгляда. Дело стало его наваждением. Ни следов воздействия. Ни вменяемого мотива. Десятилетний сопляк, вырезавший полшколы. И никаких следов крестражей!
Возможно, сдать дело в архив и забыть о нём навсегда было лучшим решением … Гарри снял очки и устало потёр переносицу. В коридоре послышался торопливый перестук каблуков, и он встрепенулся — Гарри был уверен, что в этот поздний час он на этаже один. Едва он обернулся к двери, как в комнату ворвалась Падма.
— Гарри, какого цвета глаза у ребёнка на колдографии? — она сунула ему под нос фото Лоуренса. — Пожалуйста, это важно!
Он поднёс колдографию к лампе на столе.
— Карие. И?
Гарри вопросительно посмотрел на Падму.
— К-какого цвета были глаза у Лоуренса, к-когда ты его допрашивал? — от волнения она слегка заикалась.
Прозрачные, почти бесцветные… Бешеные, проникающие в самую душу.
— Голубые, — он пожал плечами, всё ещё не понимая. — У детей часто меняется цвет глаз…
— Но не так! — прервала его она, меряя шагами кабинет. — Ребёнок может родиться голубоглазым, а потом радужка потемнеет. Или позеленеет, или посереет… Но если глаза уже тёмные, то светлыми, Гарри, они больше не станут!
— И… Что это значит? Почему это так важно?
В ответ Падма произнесла несколько слов на неизвестном ему языке. Полная шипящих звуков мелодика фразы напоминала проклятие или страшное ругательство. Видимо, увидев непонимание в глазах Гарри, Падма перевела:
— Духи холодного мира, высасывающие жизнь из живых.
— Вампиры?
— Нет, Гарри, драккл подери! — взорвалась она. — Хуже, чем вампиры! Духи холода это мертвецы, возвратившиеся обратно не привидениями, а заняв чужое тело!
«Заняв чужое тело». Фраза словно ударила Гарри под дых. Он вздрогнул и нервно забарабанил пальцами по столешнице.
— Почему я никогда о таком не слышал?
— Здесь это не распространено. А вот в Индии… — Падма присела на край стола, — Понимаешь… рождение человека обусловлено его поступками в прошлой жизни: «кармой». Многие негодяи совершили столько преступлений, что вообще не смогут реинкарнировать людьми — только растениями или камнями. Но они не согласны с таким раскладом. Они хотят вернуться. Чтобы избежать кармы, они как бы… «прицепляются» к чужим душам. Занимают их тело и выдворяют хозяина вон.
— Просто «Тайна доктора Джекила и мистера Хайда», — нервно рассмеялся Гарри.
Падма сверкнула на него глазами, но ничего не сказала, только продолжила:
— В «Ведах» говорится, что у духов, пришедших с холода, светло-голубые глаза. Как снег на горных вершинах, когда на него не падает солнце.
Она подвинула Гарри обе колдографии Лоуренса. Карие глаза в шесть лет. Голубые в десять. А потом положила на стол третью карточку. Группа волшебников на фоне горной вершины. Девочка лет десяти, остальные — взрослые. Мужчины, женщины… Лица были Гарри незнакомы, кроме, пожалуй, черноволосого и черноглазого мужчины с бледным надменным лицом.
— Реддл?
— Да, это из архивов, найденных в сейфе Лестрейнджей. На колдо — сам Реддл, кое-кто из старших Блэков, старшие Лестрейнджи. Девочка — Белла. А гора — один из гималайский пиков, не самый известный… я узнала его только потому, что моя тётка живёт неподалёку от этого места.
— То есть уже в шестидесятые он мог узнать секрет бессмертия? Зачем тогда крестражи?
Падма пожала плечами:
— Возможно, тогда он ничего не добился: никто не любит делиться секретами с чужаками. А после возрождения возобновил поиски.
Казалось, мир уходит из-под ног, начиная стремительно и опасно вращаться. Неожиданно для себя, Гарри расхохотался.
— Падма, извини, но мне сложно в это поверить. Карма? Реинкарнация? Хочешь сказать, все мертвецы возрождаются? Мы работаем в Отделе убийств. Нам ли не знать, что когда человек умирает, он умирает. Если вернулся, то просто умер не до конца. Всё остальное это… религия!
Последнее слово он выплюнул почти со злостью. Гарри вряд ли отдавал себе отчёт, но вместе со страхом рассказ Падмы невольно пробудил в нём надежду. Давно похороненную надежду на встречу с теми, кого он потерял. Дамблдор говорил «они идут дальше». Никаких встреч на «той стороне». Каждый умирает в одиночку. Но если можно найти путь обратно, живя под солнцем, а не маясь призраком… Это было слишком больно.
Падма не приняла вызов — только тонко усмехнулась:
— А такова, значит, твоя религия? Веды, Гарри, — не «Сказки барда Бидля». «Веда» означает «знание». Не сборник суеверий, а руководство к действию.
Она говорила спокойно, но достаточно жёстко, чтобы Гарри понял — на эту тему лучше не спорить. Вместо этого он задал другой вопрос:
— И как же вы боретесь с этими «духами»?
— Есть защитный обряд. Упанаяна. После него человек считается «двиджа», рождённым второй раз. Единственным хозяином своего тела и души.
Гарри приподнял брови:
— Если обряд такой эффективный, откуда все эти разговоры о злодействах духов?
Падма тяжело вздохнула:
— Его проводят только рождённым в трёх высших варнах — по-вашему, «кастах». Брахманы, кшатрии и вашьи — двиджа, но шудры — нет. Мой дед выступал против этой системы… поэтому мы и уехали.
«Учишься бок о бок с человеком, потом работаешь вместе — и в один прекрасный момент понимаешь, что ничего о нём не знал». Гарри удивлённо смотрел на Падму, чертившую пальцем узоры на столешнице, не поднимая на него глаз. Ёрничать ему расхотелось.
Глава 4. Дверь открыта
Северус Снейп склонился над колдографией: юная рыжеволосая женщина смеялась и хлопала в ладоши, глядя, как маленький мальчик делает первые пируэты на игрушечной метле. С другой стороны стоит долговязый симпатичный парень в очках: отец. Снейп одним движением разорвал снимок точно между фигурами людей. Половинку с рыжеволосой девушкой сунул за пазуху, а вторую выпустил из пальцев, позволив ей спланировать на пол. Камера на секунду задержалась, делая крупный план лежащего на ковре обрывка. Потом показала ноги в чёрных туфлях, несколько шагов — и захлопнувшуюся дверь.
— Стоп, снято! На сегодня всё!
Илва, высокая широкоплечая блондинка с короткой стрижкой, неуклюже слезла с режиссёрского кресла и проковыляла, морщась от боли в затёкших за день ногах, прямо к стоявшему за дверью мужчине.
— Натаниэль, превосходно! Если я не заболею драконьей оспой, и на нас не нападут инопланетяне, это будет настоящий хит! Лили, девочка моя, — она протянула одну руку подошедшей Лили Луне, а вторую — мужчине, названному ей Натаниэлем. — Мне кажется, мы уже можем отпраздновать!
* * *
— И всё-таки я не понимаю…
От тепла и белого вина, выпитого на голодный желудок, Лили немного опьянела. Её тянуло строить глазки и задавать вопросы.
— Илва, мы, конечно, идём с опережением графика, но скоро Рождество, потом каникулы… Рабочих дней осталось совсем немного, а ты отпускаешь людей посреди дня.
Илва пренебрежительно скривилась:
— В сочельник я уже буду делать монтаж. Мне никто не понадобится.
— Вы работаете в сочельник?— удивлённо приподнял бровь Натаниэль.
Он так и не снял чёрную линзу со своего голубого глаза, и Лили втайне была этому рада. Натаниэль казался ей вполне привлекательным, но этот взгляд ангорского кота буквально примораживал её к стулу.
— Илва не празднует Рождество. Она вообще его, по-моему, ненавидит, — с тихим смешком поведала она, лукаво косясь на подругу.
Илва медленно, с достоинством кивнула.
— Как подобает любому приличному язычнику. Вот сегодня у меня праздник. «Йоль, ночь долгой тьмы», — нараспев произнесла она, чуть покачивая головой в такт музыке. — Ворота зимы, ворота мёртвых. Приоткрытые на Самайн, сегодня они нараспашку!
— Звучит не слишком оптимистично, — пробормотал Натаниэль. И резко сменил тему: — Вы не возражаете, если в праздник я буду говорить о работе?
— Нисколько, — пожала плечами Илва. — Не вижу противоречия: мы занимаемся историей, а история — всегда общение с мёртвыми.
— Тебя на этом определённо заклинило, — подколола Лили. — Так что ты хотел спросить?
За полтора месяца с их первой встречи, Лили провела с Натаниэлем больше времени, чем с некоторыми — за всю жизнь. Не только на съёмках: он часто приглашал её в кафе или на прогулку. Казалось бы, вполне традиционный способ показать, что другой человек тебе небезразличен. Но сказать, что они встречаются, Лили не могла. Натаниэль был вежлив и внимателен, стремился её развлечь, разговаривал с ней на самые разные темы. С ним было безумно интересно.
Но он ни разу не попытался сблизиться. Не то, что поцеловать — даже не взял за руку. Когда же она пыталась сделать это сама... Нет, он не отдёргивал руку, но складывалось впечатление, что ему удаётся сдержать этот импульс, только призвав на помощь весь свой самоконтроль. Будто её ладонь обжигала ему кожу. Попробовав раз или два и нарвавшись на такую реакцию, Лили прекратила попытки, решив, что Натаниэль, вероятно, считал их отношения чисто дружескими. Впрочем, и на дружбу это было мало похоже. К другим мужчинам он явно ревновал, незаметно, но твёрдо изгоняя их из её жизни. А как он порой на неё смотрел! Буквально пожирая глазами, с такой смесью нежности и тоски, что у Лили сладко замирало сердце. Но странно: именно в моменты, когда она была счастливее всего, когда была по-настоящему собой — его взгляд становился особенно печален. Будто её радость каким-то неведомым образом причиняла ему боль.
Вот и сейчас, глядя на раскрасневшуюся, счастливую от похвал Илвы, качающую головой в такт музыке Лили, Натаниэль одарил её взглядом, каким некоторые родители смотрят на детей. Что-то вроде: «Как быстро они растут, а ведь были такие милые крошки!»
— Снейп, — сказал он. — Впереди эпизоды, когда выясняется его истинная роль. Для зрителей он должен внезапно предстать в другом свете. Положительном свете. А я так и не понял. Что в нём положительного?
— Благодаря нему была выиграна Война. И он был очень храбрым человеком.
Слова отца слетели с языка Лили почти автоматически. Удивительно — она даже не расстроилась, вспомнив о нём.
— Он был способен на сильную любовь. Не очень счастливую, конечно, — Илва пожала плечами, — но с режиссёрской точки зрения это одна из самых красивых любовных историй.
— Слова, достойные Альбуса Дамблдора, — усмехнулся Натаниэль. — Значит, роль в войне и «сила любви»?
— А что ещё надо? — недоумённо округлила глаза Илва.
На её бокале остался тёмно-красный след помады. Лили он казался похожим на запёкшуюся кровь. Что за странная ассоциация? Натаниэль сложил ладони домиком.
— Вы сами учили: главное не то, что у персонажа получилось, а его мотивация. Снейп помог выиграть войну, но не из благих побуждений. От чувства вины. Из мести. Краеугольный камень этой истории — Волдеморт нарушил обещание. А если бы он его сдержал? Стал бы Снейп помогать Ордену? Помог убить Волдеморта?
Лили хотела возразить, но смешалась. Такая мысль раньше не приходила ей в голову. «Он хотел, чтобы отца и деда убили. Точнее, ему не было до них дела». Но, с другой стороны…
— Снейп, каким он стал, — не тот, кем был раньше. Он изменился. В сцене, которую мы снимаем завтра, если помните, он приходит в ужас, когда понимает, что Дамблдор хочет убить Гарри.
— Что ставит перед нами ещё один вопрос, — неумолимо продолжил Натаниэль. — Какой смысл Снейпу помогать Дамблдору после этого? Он понял, что тот его использовал, а единственный шанс оправдаться перед вечностью, защитив сына Лили, не оправдался. Зачем теперь участвовать в борьбе? Почему не примкнуть обратно к Пожирателям?
Илва, вольготно расположившаяся на кушетке, глубоко запустив пальцы в свои короткие волосы, резко выпрямилась, опираясь на локти:
— Нет-нет, вы забываете: месть. Снейп ни-ког-да не вернулся бы к тому, кто убил его любимую.
Натаниэль вздохнул:
— Значит, снова любовь. Снейп хороший, потому что любит. То есть, влюблённому можно простить всё? Реддл не любил никого, он негодяй, это понятно. Но вот, допустим, Беллатриса. Она любила своего Лорда. Значит ли это, что она положительный персонаж?
— В жизни — нет. А вот в кино, — Илва состроила задумчивую гримасу. — Я могла бы представить её не то, чтобы положительным персонажем, но понятным. То есть… её поступки ужасны, но «мотивация», как вы выразились, светла. Для себя ей ничего не нужно. Если бы Волдеморт исследовал пингвинов или разрабатывал лекарство от рака — она точно так же была бы рядом с ним.
— Сильная любовь вызывает уважение, — поддакнула Лили, глядя на Натаниэля томно и вызывающе. В этом был виноват алкоголь, конечно, но не только он. — Завораживает. Любому хотелось бы испытать подобное.
— Итак, всё, что угодно ради любви?
— Всё ради любви!
— По-моему, неплохой тост!
— Всё ради любви, — провозгласила Илва, сдвинув бокалы с Натаниэлем и Лили. — И с Йолем!
* * *
Гарри очнулся и скривился от боли — затылок саднило. Попробовал встать и обнаружил, что запястья скованы наручниками, а сам он лежит на узкой кровати в камере предварительного заключения. Гарри нашарил в нагрудном кармане очки и кое-как надел, хотя в наручниках делать это было ужасно неудобно.
— Прости, но я должна была так поступить.
— Падма, какого чёрта?!
Гарри вскочил на ноги, рванул было к решётке, но снова упал на кровать — одна из лодыжек тоже была прикована.
— Духам холода нужен проводник, — продолжила Падма. — Что-то вроде шамана или медиума. Тот, кто перешёл границу смерти, умер, но воскрес.
Она многозначительно на него посмотрела.
— Ты… думаешь, что это я?! — ярости Гарри не было предела. — Ты оглушила меня и заперла здесь из-за каких-то кашмирских суеверий?! Выпусти или попрощаешься со значком!
— Будущее мира меня волнует несколько больше, чем значок, — мягко сказала Падма. — Не волнуйся, завтра я тебя выпущу. Духи холода активны только между Хэллоуином и зимним Солнцестоянием.
— Ты сумасшедшая… — тихо прошептал Гарри. — Как мне доказать, что я не чёртов шаман? И что если… — он сел на постели, обхватив голову скованными руками, — если сейчас он на свободе, продолжает поднимать мёртвых, или что он там должен?
— Именно поэтому, Гарри, я ухожу.
Он только сейчас заметил, что Падма экипирована к выходу. Точнее, к боевой операции.
— Бросишь меня здесь? Падма, что ты можешь сделать в одиночку? А если они захватят тебя?
Она грустно усмехнулась:
— Дед — принципиальный человек, но не за счёт семьи. Мы с сестрой — двиджа, нам ничего не грозит.
Это была её последняя фраза. Секунду спустя сверкнула фиолетовая вспышка — и Падма рухнула на пол.
* * *
Вечер был морозным и тихим. Снежинки падали с тёмного неба на волосы Лили и её спутнику, искрясь в свете фонарей.
— Я всё думала над твоим вопросом.
Лили пнула пушистый сугроб носком замшевого ботинка.
— Каким?
— Что было бы, если бы Волдеморт выполнил обещание. И… только не говори Илве!
— Торжественно клянусь, — с мягкой усмешкой в голосе произнёс Натаниэль, беря её под руку.
Лили так удивилась этому знаку симпатии, на которые она уже устала надеяться, что на секунду потеряла нить рассуждения.
— Одним словом… я думаю, не всё можно простить ради любви. Только не смерть кровных родственников! Семья, сколько бы обид вас не разделяло, — она снова мимолётно вспомнила отца, — всё равно самое близкое. Священное.
— Твоя бабушка, например, не слишком любила сестру, — возразил Натаниэль.
Впервые он открыто сказал о подразумеваемом, но тщательно обходимом всеми на съёмочной площадке: едва ли не половина героев фильма приходилось Лили Луне роднёй. Она смутилась:
— Вот и Илва говорит, что я одна так помешана на семье. Не знаю. И знать не хочу. Для меня семья неприкосновенна. И если бабушка думала по-другому… Значит, она ошибалась.
— Для фильма важна позиция Лили Эванс. Не твоя.
Лили Луна вспылила. Резко затормозила и обернулась к нему.
— Позиция моей бабушки такова, что она вообще не любила Снейпа. Ни дня. Это я тебе как женщина заявляю. А его было за что любить. Я бы точно полюбила… Особенно если бы он был похож на тебя! — её снова накрыла тёплая волна хмеля, и слова приходили быстрее, чем она успевала их обдумывать. — Значит, к дракклам попытки её выгородить! Да здравствует сила любви… Я «последний романтик», мне наплевать на остальное. Если надо взорвать тысячу звёзд, чтобы быть вместе — то и драккл с ними, со звёздами!
Повинуясь внезапному порыву, она притянула его к себе (пришлось встать на цыпочки) — и поцеловала. В этом жесте было больше отчаяния, чем страсти, и, приготовившись, что он не ответит, Лили слишком сильно прижалась своими губами к его. Но Натаниэль ответил.
Хрупкой. Она чувствовала себя хрупкой по сравнению с этой неожиданной силой, стальной хваткой, которой он держал её за талию, зарывался пальцами в волосы, целуя так, как другие умеют только раздевать: уничтожая дистанцию, отрезая путь назад, показывая, что прекратить или отступить больше не в её воле.
А потом всё прекратилось. Холодный зимний воздух и звенящее ощущение пустого пространства ударили по нервным окончаниям, будто разверзшаяся у ног пропасть. Лили открыла глаза, успев только услышать короткое:
— Я скоро вернусь. Дождись!
* * *
Вслед за фиолетовым лучом, посланным её палочкой, в комнату буквально ворвалась Джинни, принявшись шарить на поясе у лежавшей без чувств Падмы. Наконец, с победным «Ага!» она извлекла увесистую связку ключей. Дверной замок щёлкнул, выпуская Гарри на свободу.
— Джинни?!
— Ты не пришёл домой вовремя, — пояснила она. — Я аппарировала сюда, зашла на твой этаж — и услышала голоса.
— Ты… ничего серьёзного ей не сделала? — Гарри кивнул на Падму, потирая освобождённые от наручников запястья.
Против воли, тон получился скорее обвиняющим, чем просто встревоженным. И совсем не благодарным.
— Тебе это так важно? — мгновенно отреагировала Джинни, как-то нехорошо улыбаясь («Ревнует, что ли?»), и снисходительно пояснила: — Я её всего лишь оглушила. А ты подозрительно заботлив, учитывая, что она на тебя напала. Впрочем, если хочешь, могу снова тебя запереть.
Она покрутила на пальце связку ключей.
— Не надо, — Гарри примирительно поднял руки. — Я просто… удивился. Отцепишь ещё эту, на ноге?
Он звякнул цепью.
— Как скажешь, мой повелитель*, — с деланной скромностью произнесла Джинни, опускаясь на колени. — Подержи.
Она сунула Гарри в руку какой-то маленький круглый предмет.
Гарри стало любопытно, и он разжал кулак. На ладони лежал шарик светлого дерева. Когда палочка вырвалась из его руки, когда предала его из-за этого Поттера, он так крепко сжал её, что основание рукояти осталось в руке. Разум Гарри заволокла тьма.
____
* My Lord.
* * *
Им не пришлось долго ждать. Тот, с кем у Волдеморта была назначена встреча, прибыл едва ли через минуту после того, как глаза мага, совсем недавно бывшего Гарри Поттером, стали блекло-голубыми. Появился в облаке снежинок и замер на пороге комнаты.
— Я всегда выполняю обещания, — Волдеморт кинул ему медную капсулу: в таких хранились свитки с заклинаниями. — Даже если приходится подождать.
— Как и я, — его визави поймал свиток одной рукой и развернул, пробегая взглядом. — Особенно когда ожидание того стоит.
Он снова завинтил капсулу, спрятал в карман и исчез во вспышке портала.
— Он опасен, мой Лорд.
— Вовсе нет, Белла. Теперь, когда он получил желаемое, он просто… бесполезен. Но и безвреден. Мы вряд ли ещё о нём услышим.
Глава 5. Письмо
Лили продрогла до костей. Прохожие больше не появлялись в свете налившихся желтизной фонарей, заставляя её сердце подпрыгивать от ложного узнавания. Одно за другим гасли окна магазинов и кафе. А она всё ждала.
Наконец, большие часы над головой пробили двенадцать. Встрепенувшись, Лили прощальным взглядом обвела площадь, всё ещё на что-то надеясь. Но нет, площадь была пуста.
* * *
Письмо пришло на следующий день.
Гордость человека, оставленного без объяснений, умирает не тогда, когда ему наносят удар. А тогда, когда заставляют выбирать между нежеланием причинить себе новую боль — и желанием получить, наконец, ответ.
Лили проиграла быстро. Ненавидя себя, она разрезала шнурок, скреплявший свиток и углубилась в чтение.
Лили Луна,
Это письмо не оправдает и не залечит. Но прочти до конца — оно многое объяснит.
Пишет тебе Северус Снейп. Без кавычек, и это не ошибка. Скорее мне следует называться «Натаниэлем Смитом» в кавычках. Моего тела не нашли, портрет не появился среди директоров. Хотел бы сказать, что выжил в битве за Хогвартс, но нет: я умер. И я вернулся.
Люди цепляются за жизнь, даже когда хотят смерти. Но если найти в себе волю умереть до конца — так, что даже тело спустя минуты исчезает, следуя за душой — то и возродиться можно до конца. Спустя дни или тысячелетия, месяцы или годы вернуться, не постарев ни на день. И стать «шаманом» — тем, кто воскрешает мертвецов во плоти: не инферналами, зомби или привидениями.
Любой бы хотел такой силы? Возможно, если бы не два условия: сознание шамана должно быть сильным, а смерть мучительной. Настолько мучительной, что других желающих это испытать я не встречал. Не согласился бы и я. Но у меня была цель. Ты знаешь, как её звали.
В обмен на формулу её души, я должен был воскресить других. Двадцать человек — за одного. Но и это не всё. Возвращающейся душе надо дать тело: похожее внешне, или связанное родственными узами, характером, каким-то общим происшествием. Подобрать и изгнать законного хозяина навсегда. Я выбрал тебя…
Сердце Лили колотилось так, что готово было выпрыгнуть из груди. Она не хотела читать, но продолжала скользить взглядом по строчкам, точно загипнотизированная.
Идеальный сосуд. Пустой сосуд. Одинокая жизнь, о которой никто не пожалеет. В тот день в кафе, следя за твоими мыслями, мне показалось, что тебя ничего не связывает с миром. Я воскрешал мертвецов и присматривал за тобой, лелея мысли о дне, когда осуществлю свой план. «Всё ради любви».
Вчера я получил формулу. Сегодня я её сжёг.
Потому что понял, что ошибался.
Договор расторгнут, вызванные души отправлены обратно. Тела возвращены «законным владельцам». Надеюсь, семья действительно важна для тебя (и ты найдёшь время проведать родителей). В любом случае, рад, что не сделал непоправимого. Это похоже на шанс.
Кажется, я жалею, что реальная жизнь — не кино. Там бы всё получилось. Впрочем, почему бы не попробовать?
В следующий Хэллоуин я буду ждать тебя в кафе. Ты знаешь в каком. Ты знаешь, почему.
~КОНЕЦ~