Каждое утро, как только рассвет занимался над горизонтом, Кристина выходила на улицу и играла на гитаре. Летом и зимой, под дождём и снегом, по колено в грязи или задыхаясь от удушливой пыли – казалось, над ней были не властны ни болезни, ни обстоятельства, ни всемогущая человеческая лень. Каждый день, с раннего утра до позднего вечера, она бродила по туманным набережным, людным улицам и шумным площадям, извлекая из своего потрёпанного жизнью инструмента терзающие слух звуки, каждый из которых, казалось, рождался ценой чьих-то страданий. И в то же время, несмотря на безнадёжную печаль, таившуюся в каждом аккорде, её музыка была прекрасна. Эти мелодии – нежные, задумчивые, страстные, полные бурлящей жизни и невыносимой тоски, завораживали людей. Никто, услышав их единожды, не мог избавиться от щемящего чувства, распускавшегося в грудной клетке, словно прекрасная роза, прораставшая сквозь сердце, пробивая себе дорогу колючими шипами. В этом чувстве было всё – отчаянье и свобода, безысходность и светлая грусть, трагический надрыв и бесшабашная, хоть и заранее обречённая на провал, попытка бросить вызов судьбе. Струны под пальцами Кристины плясали, точно провода под высоким напряжением или пульсирующие жилы некого живого существа, а её голос – по-детски невинный, но с какой-то фаталистической хрипотцой – вызывал у слушателей мурашки по коже. Всякий раз она возвращалась домой с каким-никаким, а уловом – в её поношенной фетровой шляпе всегда звенели монеты и шуршали банкноты. Она жила небогато, но ей хватало на самое главное – чашку чая в городском кафе, булку хлеба для уток, гнездившихся под мостом напротив её дома, да пару потрёпанных книг, которые она за бесценок приобретала на распродажах. Разумеется, временами она мечтала о лучшей жизни – о путешествиях, походах на дорогие концерты, коллекциях раритетных пластинок и приличном образовании – но, в целом, её можно было назвать удачливой. У неё было всё, что нужно для счастья – крыша над головой, любимое занятие и верные друзья. Пусть их было немного, зато она всегда могла на них рассчитывать, что очень грело ей сердце. Несмотря на самодостаточность, тягу к уединению и романтику неприкаянности, которой она бредила с детства, в глубине души Кристина очень боялась одиночества.
Самым старым и самым надёжным из её друзей был профессор Ларичев – замкнутый пожилой учёный, проживавший в небольшом особняке эпохи модерна где-то на окраине частного сектора. Они познакомились спустя неделю после появления Кристины в городке. Тогда её дела шли неважно – она приехала, чтобы поступить в музыкальную академию, но завалила экзамены. Возвращаться домой с позором ей не хотелось, и она решила начать карьеру «городского менестреля» в надежде дожить до следующего года, чтобы вновь попытать счастья на академическом поприще. Её талант сразу произвёл впечатление на горожан, поэтому голодать ей не приходилось, а вот с поисками жилья возникли проблемы. Первые две ночи она провела на улице, третью – у каких-то сердобольных музыкантов, с которыми случайно пересеклась в одном из трущобных районов, а четвёртую – в больнице, куда угодила с несварением желудка (кто бы мог подумать, что есть пирожки не первой свежести, купленные у одинокой старушки исключительно из сочувствия – плохая идея?). Выписавшись оттуда спустя три дня, она, наконец, познакомилась с профессором Ларичевым. Тот приметил её в трамвае, куда она успела проскользнуть, воспользовавшись кратковременным замешательством кондуктора. Тогда она исполнила одну из своих старых песен, которую сочинила ещё в школе. Сама Кристина считала это своё творение довольно посредственным, однако в то унылое пасмурное утро ничего другого ей в голову не шло. Она сразу заметила, что высокий седовласый мужчина в деловом костюме, чёрной шляпе и старомодных, но стильных роговых очках слушает её особенно внимательно. Как будто со знанием дела. Она бы не удивилась, узнав, что он – известный в местных кругах композитор или музыкальный критик. Закончив играть и, наконец, заплатив за билет, она специально села неподалёку от него, надеясь, что он как-то прокомментирует её исполнение. И он прокомментировал.
- Ты хорошо берёшь нижнее «до», – заявил он, – но на высоких нотах твой голос дребезжит как плохо натянутая струна. Впрочем, в этом есть особый шарм. В оперу тебя бы не взяли, а вот бардовская песня или шансон – во французском понимании – в самый раз для тебя. Где ты учишься?
- Нигде, – ответствовала она, – я уличный менестрель без образования, постоянной работы и определённого места жительства.
- Скверно, – заметил старик, – из тебя бы вышел толк, если бы ты научилась чуть быстрее переставлять аккорды. Мне кажется, ты очень темпераментная натура. Тебе бы подошло что-то испанское или латиноамериканское – танго, фламенко, сарабанда. У меня где-то были старые кассеты с видеоуроками по этим жанрам, я мог бы одолжить их тебе... Хотя вряд ли в твоём распоряжении имеется магнитофон.
- А вы музыкант? – настала очередь Кристины задавать вопросы.
- Я? Нет, я физик. Хотя в последнее время зарабатываю больше ремонтом всякого старья. Чего мне только не приносят – часы, зонты, музыкальные инструменты... Я мог бы и твоей гитаре оказать посильную помощь. Ты уж прости, но она не в лучшем состоянии. Ей бы струны поменять, да мусор из резонатора вытрясти...
- Но мне нечем вам заплатить. Моей суточной выручки едва хватает на обед в плохом кафе...
- Такому талантливому юному дарованию, как ты, я могу оказать услугу и бесплатно. Если ты согласишься нанести мне визит и рассказать за чашкой чая, как докатилась до такой жизни. Знаешь я люблю слушать истории...
В любой другой ситуации Кристина отказалась бы – она была довольно подозрительной девушкой и избегала общения с незнакомцами, – однако этот учёный вызвал у неё неожиданную симпатию. Он чем-то напоминал её дедушку, который когда-то привил ей интерес к музыке. А может, её школьного библиотекаря, с которым она так любила обсудить очередной фантастический рассказ, прочитанный во время пропущенного завтрака. Что-то подсказывало ей, что у такого человека просто не может быть дурного умысла. И предчувствие не подвело её.
Они неплохо посидели, поглощая конфеты (профессор оказался страстным любителем сладкого) и ведя беседы о музыке. Учёный сразу разглядел в гостье большой потенциал и мысленно поклялся себе, что не позволит ей и дальше вести жизнь бродяжки. А он был из тех, кто всегда держит слово. Уже на следующий день Кристина въехала в квартиру, которую он снял для неё неподалёку от посёлка, где жил сам. А на следующей неделе он поставил её в известность, что договорился с одним из своих друзей – директором клуба живой музыки – чтобы тот позволял ей проводить у него концерты раз в неделю. Так она получила источник стабильного заработка – разумеется, не думая при этом бросать уличные выступления. В этих выступлениях была вся её жизнь. Каждое утро она исправно брала гитару, выходила на улицу и играла – песни и инструментальные композиции, свои и чужие, старые и новые – играла, стирая в кровь онемевшие пальцы, пока у неё хватало сил, желания и вдохновения. Вскоре все жители города с первого взгляда узнавали эту бойкую девушку с неуправляемой копной чёрных кудрей, её пышную кружевную юбку, рыжее осеннее пальто, заношенные джинсы-клёш, да набор пёстрых лент, платков и бандан, которыми она повязывала свою непослушную шевелюру. Её концерты собирали всё больше народу, её игра совершенствовалась с каждым днём, число друзей и поклонников росло... У неё было всё, что нужно для простого человеческого счастья. Пока однажды весь её мир не перевернулся с ног на голову.
В этот вечер у неё намечался очередной концерт в клубе, и она готовилась к нему с особой тщательностью. Этот концерт должен был стать особенным – ей впервые должны были аккомпанировать иные инструменты, кроме гитары. Недавно она свела знакомство с молодой скрипачкой и подающим надежды флейтистом, которые слегка оживили аранжировки её песен. Если у них всё получится, они могут создать некое подобие группы и выступать вместе. Подумать только, у неё будет настоящая группа, как у её любимых музыкантов! Неужели мечты в самом деле сбываются?
Не веря своему счастью, она сидела за столиком в клубе и потягивала из чашки горячий кофе со сливками и двумя кубиками сахара. В последние дни директор клуба стал особенно добр к ней и взял привычку угощать её напитками за счёт заведения. Для человека с её страстью к чаю, кофе и какао это был настоящий подарок. Приятный полумрак помещения, ненавязчивый мотив, лившийся из колонок, горьковатый привкус кофейной пены на губах – ей определённо нравился этот день. Пока внезапная грустная новость, принесённая кем-то из знакомых хозяина, не выбила её из колеи.
Профессор Ларичев... Он был уже немолод – девушка подозревала, что он выглядит лет на десять или пятнадцать моложе своего настоящего возраста, – и у него наблюдались серьёзные проблемы со здоровьем, о чём он неоднократно говорил ей... Но она не ожидала, что всё произойдёт так быстро и неожиданно. Она надеялась, что он доживёт хотя бы до того дня, когда она поступит в академию. Сердечный приступ, у себя дома, в библиотеке, прямо перед камином... И как она будет обходиться без их бесед, забавных историй из его молодости, этих уютных вечеров в полутёмной ретро-гостиной, зелёного чая и классической музыки из старого радиоприёмника? Как город будет жить без этого незаменимого человека, мастера на все руки, который одинаково легко решал в уме сложные уравнения, ремонтировал спицы в зонтах и абсолютно незаметно пришивал заплатки на замшевые пиджаки?
- Говорят, он оставил тебе кое-что по завещанию, – продолжал парень, рассказавший ей о смерти друга – Кристина даже не помнила его имени, – я бы на твоём месте заглянул к нему домой...
- Да, конечно, – ответила она, отрываясь от собственных размышлений, – я так и сделаю.
Хотя наследство старого учёного волновало её в последнюю очередь, она действительно испытывала острое желание нанести ему визит. Может статься, что она никогда больше не побывает в этом доме – мало ли, как им распорядятся новые хозяева? – так что ей было жизненно необходимо попрощаться с ним. Слишком много светлых воспоминаний вызывало у неё это место. Уютная веранда, окна в сад, прихожая, достойная дореволюционной дворянской усадьбы, бюсты греческих богов и плакаты рок-групп шестидесятых... Дом профессора казался ей очагом уюта и интеллигенции посреди этого унылого, грязного, задыхающегося в заводском дыме города, где она всегда ощущала себя бродячей собакой.
Доехав до дома профессора, она удивилась, обнаружив, что он открыт и, по видимому, абсолютно пуст. Кристина ожидала увидеть охрану, полицию, врачей, кого-то, кто попробует ей помешать (специально на этот случай она заготовила речь на тему «...я была его хорошим другом...»), но поблизости действительно не было ни души. Как будто никому, кроме неё, не было дела до его смерти.
Она осторожно толкнула дверь и переступила порог. В прихожей ничего не изменилось с её последнего визита, состоявшегося около месяца назад. Казалось, сейчас она окликнет профессора, и тот появится в дверях гостиной в своём старомодном домашнем халате и трогательных тапочках с помпонами. Принесёт чашку чая, спросит, как успехи, поделится анекдотом из воскресной газеты... К глазам девушки подступили слёзы. Она спешно прикрыла за собой дверь и двинулась вперёд. Ей было необходимо оказаться в лаборатории учёного. Это место всегда действовало на неё успокаивающе. Мерное тиканье настенных часов, шелест бумаг, встревоженных лёгким сквозняком, запахи машинного масла и химических растворов... Обычно Ларичев выделял ей это помещение для репетиций. В полном одиночестве она устраивалась за его рабочим столом, отодвигала горы шестерёнок, раскрывала потрёпанную тетрадь с нотами и текстами, и играла, играла, играла... Именно здесь родились лучшие из её песен. Жаль, что сейчас она не взяла с собой гитары. Может, у неё что и сочинилось бы... Трагические события нередко подталкивали её к творчеству.
Оказавшись в лаборатории, она сразу заподозрила неладное. Что-то было не так... Точно, здесь горел свет! Множество мигающих бледно-жёлтых лампочек под потолком озаряли это мрачное, захламлённое помещение, заставляя тени предметов причудливо танцевать по стенам. Но это было невозможно! Профессор старался экономить электричество. Покидая ту или иную комнату он всегда автоматически щёлкал выключателем. Эта привычка была развита у него едва ли не на уровне инстинкта. Может, смерть застала его за работой? Да нет, тот парень сказал, что он умер в библиотеке. Значит, кто-то побывал здесь уже после его смерти. Скорая? Полиция? Но зачем им было заходить в лабораторию? Может, в дом прокрался воришка?
Не успела она подумать об этом, как её боковое зрение приметило в углу помещения какое-то движение. Вздрогнув от неожиданности, девушка повернулась, и... замерла от ужаса, с трудом подавляя желание закричать во всё горло. Перед ней стоял молодой человек – совсем мальчишка, она бы дала ему не больше восемнадцати, – с приятным, хоть и несколько болезненным лицом, большими зелёными глазами и растрёпанными рыжими кудрями. Пожалуй, Кристина назвала бы его привлекательным, не будь его тело наполовину механическим. Железные шарниры вместо плеч, локтей и колен, удивительно красивые кисти рук, выкованные из зеленоватой меди, увенчанная массивными заклёпками пластина на груди... Одет он был в лёгкие парусиновые брюки и рубашку с косым вырезом – словно моряк из старого приключенческого фильма. Обуви на нём не было. «Вряд ли он пришёл сюда босиком – подумала девушка, – это не так-то удобно, когда одна нога у тебя человеческая, а другая – железная. Значит, он прятался здесь довольно долго. И что ему от меня надо?».
Кажется, парень задавался тем же вопросом относительно неё. Во всяком случае, на его лице было написано полнейшее недоумение, пожалуй, перемешанное со страхом. Несколько секунд они встревоженно смотрели друг на друга, прежде чем незнакомец, наконец, заговорил.
- Добрый день, госпожа человек, – его голос оказался удивительно приятным, немного робким, но звучным и глубоким – ни чета механическим интонациям роботов в кино, – вы пришли навестить профессора? Простите, но он не может вас принять. Видите ли, господин Ларичев... это прискорбно, но он...
- Я знаю, – Кристина решила избавить его от лишних мучений – кажется, ему действительно было больно говорить о смерти профессора, – я пришла, чтобы попрощаться с его домом.
- Попрощаться? – похоже, это слово испугало парня, – а что, его собираются сносить?
- Нет, – она усмехнулась – по-детски наивное поведение нового знакомого её забавляло, – но, кто знает, когда у меня снова появится возможность побывать здесь? Я представления не имею, кому этот дом достанется теперь. Вдруг новые хозяева не пожелают меня видеть? А у нас с этим местом много общих воспоминаний…
- Значит, вы были подругой хозяина?
Девушка кивнула.
- Он многое для меня сделал.
- Подождите, кажется, он рассказывал мне о вас... Вы – та девушка с гитарой, что играет удивительно грустную музыку?
- Верно. Меня зовут Кристина. А вас?
Кажется, этот простой вопрос поставил юношу в тупик. Около минуты он мучительно смотрел на собеседницу, как будто она вынуждала его выдать государственную тайну.
- У меня нет имени, – наконец, объявил он, – хозяин хотел, чтобы я выбрал его самостоятельно. Обычно он называл меня «эксперимент», «подопытный» или «образец». Нас это веселило, но вам, наверное, покажется глупостью.
- Вовсе нет, – заверила его девушка, – я тоже люблю давать своим друзьям прозвища. Так значит, вы живёте здесь уже давно?
- О, да. Завтра будет две недели.
- Я бы не сказала, что это много.
- Для вас – может быть. А для меня это целая жизнь.
- Вам две недели? – удивилась Кристина, – но вы выглядите намного старше...
- Этот облик выбрал для меня хозяин. Он решил, что будет лучше, если я появлюсь на свет сразу взрослым. В конце концов, что такое возраст для существа, созданного из ржавого металлолома, поверх которого нарастили искусственную плоть?
- Вот, значит, над чем профессор Ларичев работал в свободное время, – протянула она, – никогда бы не подумала. То есть, он, конечно, гений и всё такое, но человекообразный робот, ведущий себя столь осмысленно... Я не знала, что наука дошла до такого.
- Я тоже не знал. Это был первый вопрос, который я задал хозяину, как только он включил меня. Понимаете, он сразу загрузил в мой процессор огромное количество информации об окружающем мире. Поначалу это вызвало лёгкую дезориентацию, я не мог ни думать, ни говорить. Когда же я, наконец, привёл свою голову в порядок, в ней первым делом оформилась следующая мысль - «Да ведь моё существование невозможно!». Это повергло меня в ступор. Сам факт моего рождения перечил, как я тогда думал, всем законам физики. И всё-таки, я существовал. Я был живым. Я только что очнулся на этом самом столе. Это было очень радостное чувство. Оно вам знакомо?
- Не думаю, – призналась Кристина, – люди появляются на свет несколько иначе.
- Простите, я как-то упустил это из виду... – он смущённо отвёл глаза и поспешил поменять тему, - значит, вы не знаете, кому теперь достанется этот дом?
- Представления не имею. Мы с профессором были друзьями, но не настолько близкими, чтобы он делился со мной планами на наследство. Всё-таки, я не член его семьи.
- Сегодня утром здесь были люди. Другие люди, не такие, как вы. Врачи и представители закона. Они забрали тело моего создателя. Я не захотел показываться им на глаза и предпочёл отсидеться здесь, в лаборатории. Они что-то говорили о его завещании. Я не то что бы подслушивал... Но, насколько я понял, у профессора нет никаких родственников, кроме меня. Это прискорбно, потому что я не уверен, что могу считаться полноценным человеком и гражданином. У меня нет никаких документов, нет профессии, нет образования... Хоть профессор и создал меня, но, боюсь, фактически я не являюсь его сыном – и приёмным в том числе, ведь он не оформлял опекунства. Что мне теперь делать?
- Уверена, наследники старика Ларичева – кем бы они ни были – отнесутся к тебе благосклонно, – заверила его Кристина, незаметно для себя переходя на «ты», – вряд ли профессор мог поддерживать близкие отношения с людьми, у которых хватило бы жестокости выставить тебя из собственного дома.
Она оказалась права. Человек, которому профессор завещал дом, не стал выгонять беднягу робота. Этим человеком оказалась она сама. Учёный завещал ей всё. И дом, и деньги, и разработки, над которыми трудился на момент смерти. Вероятно, у него не нашлось никого другого, кому он мог бы доверять – ни друзей, ни коллег, ни даже хороших знакомых. Когда Кристина узнала его последнюю волю, её удивлению не было предела. Она любила гостить в его доме, но поселиться там... Поселиться навсегда... Сама эта мысль казалась ей невероятной. Но спорить с профессором – даже посмертно – она не решилась. Вещей у неё было немного, так что переезд прошёл без приключений. Уже через два дня она стояла на пороге дома с чемоданом, представления не имея, как сложится её дальнейшая судьба. Она до сих пор не отошла от шока после знакомства с последним экспериментом профессора (о котором, по здравом размышлении, решила никому не говорить), а теперь ей предстояло жить с ним под одной крышей. Под одной крышей с человеком... существом... личностью, о которой она не знала ровным счётом ничего. На первый взгляд он казался добрым и безобидным, но первое впечатление часто бывает обманчиво. В конце концов, он же машина! Вдруг в его мозгах случится какой-нибудь сбой? А если думать о нём не как о машине, а как о человеке – то ей, получается, предстояло жить вдвоём с незнакомым мужчиной? Эта мысль вызывала у неё дискомфорт. Однако её успокаивал тот факт, что создателем её новоиспечённого соседа является профессор Ларичев. Она не верила, что он мог научить своего сына – пусть и не биологического – чему-то дурному.
Когда она впервые явилась в дом в качестве официальной хозяйки, робот уже поджидал её на кухне с чашкой горячего шоколада. Сегодня он был в полосатом костюме и напоминал не то артиста из бродячего цирка, не то матроса в тельняшке. Увидев Кристину, он хитро, как-то по-лепреконски, улыбнулся ей, после чего изысканным жестом пригласил за стол.
- Наконец-то, госпожа хозяйка нанесла мне визит, – кажется, он не притворялся и был воистину рад её видеть, – всего-то на три тысячи сорок восьмой кружке. Этот шоколад такой вкусный, что я решил пить его постоянно, несмотря на то, что, фактически, не нуждаюсь в питании и не испытываю жажды. Но вряд ли вас интересуют такие подробности. Вы ведь больше не уйдёте? До меня уже дошли слухи, что хозяин завещал всё вам. Пожалуйста, не оставляйте меня одного! Мне так скучно коротать здесь вечера, даже с книгами, компьютером и телевизором. А выходить на улицу я боюсь. Я совершенно не умею общаться с людьми.
- Честно говоря, я тоже не любительница компаний, – усмехнулась Кристина, следуя его приглашению и присаживаясь на высокий стул с резной спинкой, – и я очень прошу, не называй меня хозяйкой. Всё-таки, ты не моя собственность. Я не сторонница рабства и дискриминации роботов.
- Хорошо, если вы так хотите, я могу обращаться к вам по имени. Но я думал, что на людях мне лучше представляться вашим слугой. Думаю, это будет самое простое и понятное объяснение того, что я живу в вашем доме. Я ведь не могу назваться родственником профессора – все в городе знают, что он умер, не оставив наследников.
- Ладно, при посторонних ты будешь моим дворецким, – согласилась девушка – но дома мы будем просто друзьями. Кстати, ты уже придумал себе имя?
- Придумал, - не без гордости заявил он, - меня зовут Бреннан.
- Кажется, оно кельтское?
Робот кивнул.
- Мой создатель любил ирландскую музыку, постоянно крутил её в наушниках, когда работал надо мной. Я решил, что, выбрав такое имя, почту его память, – он задумчиво постучал пальцами по своей кружке, – а вы любите ирландскую музыку?
- Признаться, я предпочитаю испанскую, португальскую и латиноамериканскую.
- Точно, профессор упоминал об этом. Он говорил, что ваша музыка очень печальная, но в то же время страстная, темпераментная, чувственная. Меня это сочетание завораживает, но и пугает. В нём есть что-то трагическое. Красивое, но безысходное.
- Знаешь, Бреннан, для робота ты слишком любишь пофилософствовать, – усмехнулась она.
- Ну так меня создал профессор Ларичев. Он хотел, чтобы я получился человечным. Со всеми вашими человеческими недостатками.
- Ты считаешь тягу к философии недостатком?
- Я пока не определился. Но создатель считал именно так. Он говорил, что размышления о судьбах мира мешают человеку жить и наслаждаться, однако сам не мог прогнать их из головы. Он говорил, что думать для него – такая же плохая привычка, как курить. Это вредно, но помогает не скучать.
- У него было чувство юмора, – заметила Кристина, залпом допивая содержимое своей кружки, – и шоколад он варил отменный. Надо признать, ты пошёл по его стопам. Так держать.
Бреннан улыбнулся и забрал у неё кружку, чтобы помыть. Разумеется, он вымыл её дочиста и протёр так, что она заблестела на солнце.
Через пару недель жизни с Бреннаном Кристина поняла, что робот в хозяйстве – очень полезная штука. Во-первых, он всегда поддерживал дом в порядке и уюте. Причём, представления об этих вещах у него были вполне себе человеческие, без перегибов вроде перфекционизма и излишней пунктуальности. Он не имел ничего против творческого хаоса, царившего в комнате Кристины, поскольку понимал, что она прекрасно в нём ориентируется, однако на кухне и в гостиной уничтожал мусор с особой тщательностью, не пропуская ни одной пылинки. А уж как ловко он каталогизировал книги в библиотеке – девушка была бесконечно благодарна ему за это, поскольку прежде, будучи гостьей в доме профессора, она сходила с ума, пытаясь найти тот или иной том. Но главное – все её опасения насчёт него оказались абсолютно беспочвенными. Вряд ли на свете существовал более идеальный сосед, чем Бреннан. Главными чертами его характера были доброта, вежливость и забота о ближних, поэтому он никогда не причинял Кристине неудобств. Кроме того, он оказался интереснейшим собеседником, прекрасным напарником в любом деле и просто потрясающим другом. Как и любой ребёнок, он был немного наивен, но за этой наивностью скрывались невероятные глубины философии и житейской мудрости, которыми наделил его создатель. Он на всё смотрел с оптимизмом, получал удовольствие от каждого дня, от всей души любил жизнь и окружающий мир, который виделся ему бескрайним, многогранным и непознаваемым. Каждый день, проведённый в его компании, казался Кристине необыкновенным. Во всём, даже в самых привычных и повседневных вещах он видел что-то волшебное и делился этим волшебством с ней. Когда они вдвоём прогуливались по улице (Бреннан при этом надевал длинное пальто, перчатки и клетчатый шотландский шарф, дабы скрыть свои механические детали), город представал перед ней в совершенно новом свете. Дома напоминали сказочные замки или окаменевших великанов, чужие окна казались порталами в неведомые миры, а в облаках им чудились очертания танцующих драконов, крылатых кораблей и дирижаблей. Они говорили обо всём на свете – о музыке, природе, литературе, истории и поэзии. Он мог поддержать разговор на любую тему – за свою короткую жизнь ему повезло прочитать больше книг, чем Кристина когда-либо видела. А уж талантов у него было – хоть отбавляй.
- Профессор хотел, чтобы я был полезен людям, – говорил он, – по его задумке я должен был стать хранителем города. Этаким странствующим рыцарем, случайным прохожим, который всегда оказывается в нужном месте в нужное время. Я должен был снимать котят с деревьев, защищать старушек от бешенных собак, переводить инвалидов через дорогу, кидать деньги в шляпы бродячих музыкантов... И просто радовать людей. Он включил в мою программу самые разные навыки, которые могут пригодиться на этом поприще. Я умею танцевать, рисовать, готовить, шить, ухаживать за домашними животными, стричь кусты и газоны, лепить огромных снеговиков... Правда, в последнем деле я себя ещё не пробовал. Скорее бы наступила зима... Мне так хочется увидеть сугробы, заледеневшие реки и деревья, покрытые коркой инея... Подумать только, я никогда не видел снега! Я знаю, что это такое – эта информация есть на моём жёстком диске, – я могу представить себе его... И в то же время у меня в голове не укладывается, что такое возможно. Холодная серебристая субстанция, колкая и искрящаяся, которая падает прямо с неба. Разве это не волшебство?
Кристине пришлось согласится, что, вероятно, волшебство.
Он часто использовал это слово по отношению к чему угодно: природным явлениям, событиям, произведениям искусства. Нередко он называл волшебной музыку Кристины – она ему нравилась, но слушал он её с опаской. Казалось, для него это был особый вид экстрима. Первые печальные аккорды зачаровывали его, потом начинались слова куплета – грустные, горькие, отчаянные, и он морщился, как будто ему попалась косточка в спелом фрукте. Затем следовал припев – как правило, это была самая красивая и пронзительная часть песни. Припевы доставляли роботу одновременно удовольствие и боль. Для него, поклонника бодрых джиг и зажигательных рилов, наслаждение от такой музыки было сродни пагубному пристрастию. Казалось, что после каждой подобной песни он пьянел похлеще, чем от вина. Впрочем, с вином-то у него как раз не складывалось. Как-то Кристина сводила его в дешёвый ресторан, где любила проводить вечера в бытность свою уличным музыкантом. Там он, по её совету, заказал кружку яблочного сидра, после чего моментально свалился с ног. Оказалось, что профессор допустил несколько ошибок, обеспечивая своему созданию сопротивляемость организма. Иммунитет у него был отменный – его даже насморк никогда не брал, – а вот о расщеплении алкоголя Ларичев не подумал.
- Ещё один недочёт профессора, – вздохнул он, когда пришёл в себя на улице, – какой я, всё-таки, несуразный... Куча ржавого металлолома, которой никогда не стать человеком.
Тогда Кристина только усмехнулась - он порой бывал страшно ворчлив и самокритичен. Но в скором времени ей пришлось отнестись к его словам более серьёзно.
Как-то вечером они сидели на крыше профессорского дома и смотрели на небо. Оно постепенно чернело, только на западе по-прежнему алели последние отблески вечерней зари. Крупные серебристые звёзды гроздьями высыпались на тёмный бархат подступающей ночи. Тонкий серп едва родившейся луны белел в разрывах налитых чернилами туч. Разумеется, Бреннан уже несколько раз назвал этот пейзаж волшебным и попытался зарисовать его у себя в блокноте. Он не соврал, когда говорил, что умеет рисовать – его программа включала приличные художественные навыки, развитые на академическом уровне. Единственное, чего порой не хватало его работам, так это душевности. Он механически перерисовывал то, что видел – подробно, почти с фотографической точностью, но без должной толики творчества. Впрочем, в последнее время накопившийся опыт и природное трудолюбие давали о себе знать – его работы становились всё интереснее и самобытнее. Кристина предчувствовала, что запланированный им пейзаж, при должном старании, выйдет весьма недурным.
- Я хочу нарисовать целую серию таких работ, – заявил он, – с крыш самых разных зданий, от Эйфелевой Башни до какого-нибудь заброшенного храма майя. Во всех этих картинах будет нечто неуловимо общее. Ощущение риска, опасности, свободы, эйфории и в то же время дрожи в коленях. У меня оно всегда появляется, когда я забираюсь куда-нибудь повыше.
- Боишься высоты? – удивилась Кристина, – но что тебе сделается, если ты упадёшь? У тебя ведь любую деталь можно починить или заменить. Разве нет?
- К сожалению, не любую, – вздохнул робот, – слышала выражение «чем сложнее техника, тем проще её сломать»? Это про меня. Свою роль играет и то, что профессор был небогат и собирал свои изобретения из всякого хлама. Многие мои органы могли бы быть и покрепче, но он не нашёл достойного материала. Например, сердце... Сейчас, я тебе покажу.
Одним движением руки он откинул железную панель у себя на груди и, раздвинув рёбра, оказавшиеся удивительно мягкими и податливыми, вынул означенный орган, отлитый из какого-то тусклого золотистого металла – меди или латуни. Крепившиеся к нему резиновые трубочки, вероятно, игравшие роль кровеносных сосудов, при этом натянулись, но не порвались.
- Тонкая работа, верно? – усмехнулся Бреннан, – ты не поверишь, но профессор сконструировал его из старых часов. Там внутри пружина, она заводится ключом и приводит в движение насос, который качает кровь. Умно, правда?
- Выходит, ты – заводной? – усмехнулась Кристина, – никогда бы не подумала. Электричество, бензин, дизель, пар – ещё куда ни шло, но часовой механизм... Это как-то несолидно.
- Согласен, – кивнул робот, осторожно перекладывая сердце из одной ладони в другую – оно при этом продолжало пульсировать и биться с характерным звуком, похожим на тиканье часов, – к тому же, с этим сердцем есть одна проблема... Его пружина выкована из очень тонкого и недолговечного металла. Каждый раз, когда я поворачиваю ключ, она слегка царапается сама о себя и стирается. Я подсчитал, сколько она теряет в толщине каждый день... В общем, её хватит ровно на сто шестьдесят восемь лет. Плюс-минус неделя, день, час... Чем осторожнее я буду в обращении с механизмом, тем больше шанс, что мне удастся выкроить для себя пару лишних деньков.
- Значит, ты с самого рождения знаешь, когда тебе предстоит умереть? Тебе, наверное, тяжело с этим жить?
- Ты права, – кивнул Бреннан, – но, во всяком случае, я проживу вдвое больше, чем среднестатистический человек. Значит, и возможностей у меня будет больше. Я смогу объехать весь свет, в совершенстве освоить разнообразные науки и искусства, отдать миру хоть немного того добра, которое вложил в меня создатель. Это радует.
- Но неужели этот недостаток никак нельзя исправить? Почему бы тебе не заменить пружину, когда она износится? Или вовсе не изготовить новое сердце?
- Профессор собирался научить меня, как это сделать, но ему не хватило времени. Теперь же менять что-либо слишком поздно. Как ты, наверное, знаешь, человеческий организм бывает капризен. Порой он не хочет принимать донорские органы, отторгает их, как инородное тело. То же происходит с нами, механизмами. Если новая пружина или новое сердце будут хоть немного отличаться от тех, что были сделаны специально для меня и заточены под мои параметры – я просто перестану работать, заем, как сломанная машина. А мои точные параметры – вплоть до всех использованных сплавов – знал только один человек, которого сейчас уже нет в живых. Так что мне придётся жить с этим приговором, с этой часовой бомбой, медленно тикающей в груди.
Он вздохнул и убрал сердце обратно в грудную клетку. Оно встало на место с тихим щелчком.
- Знаешь, а я могла бы написать об этом песню, – заметила Кристина, – о тебе, о профессоре Ларичеве, о том, как он умер, не успев закончить главное дело своей жизни, и как ты теперь расплачиваешься за его нерасторопность. Песня получилась бы грустной, но невероятно красивой, пронизанной тяжёлой идеей принятия судьбы. То, что надо для хорошего фаду.
- Фаду... – повторил Бреннан, – в моей базе данных есть это слово, но я не могу вспомнить, что оно означает. Кажется, это какой-то музыкальный жанр португальского происхождения?
- Именно. Этот жанр развивался в бедных районах Лиссабона и Коимбры, среди бродяг, воров и распутных девиц, подражавших ритмам заморских колониальных танцев. Музыка несчастных и обездоленных, людей, у которых ничего не осталось, но которым нужно во что-то верить. Я сама узнала о нём недавно. Долгие годы я искала направление, к которому можно отнести мои песни. Я находила в них элементы танго, фламенко, шансона, кабаре и старых романсов, но всё это было не то. Ностальгия и одиночество, трагическая романтика и боль утраты, горечь несчастной любви и сладость светлой печали... Есть только одно направление, которое вмещает все эти эмоции. И это фаду. Конечно, настоящие мастера этого жанра, вряд ли признали бы наше духовное родство... Многие сомневаются, что настоящее фаду может существовать за пределами Португалии. И всё же, я не могу называть своё творчество как-то иначе. Даже если оно является таковым только для меня. Можно сказать, что это моё личное фаду.
- Не знал, что ты умеешь быть такой поэтичной, – усмехнулся робот, – я не против, если ты напишешь обо мне песню. Наоборот, для меня это будет большая честь. Она не позволит мне забыть о тебе. О нашей дружбе, о профессоре, чьё завещание свело нас вместе, о собственной бренности. Может, я буду слушать её в тот день, когда... – он осёкся.
- Когда я умру? – предположила Кристина.
Он кивнул.
- Глупо отрицать, что мне предстоит тебя пережить. Вы, люди, живёте очень мало, однако незнание отмеренного вам срока делает вас бессмертными. Вы можете смело смотреть вперёд и строить планы, руководствуясь безумной надеждой, что вам удастся дожить до дня, когда они сбудутся. Мне же этого не дано. Вся моя жизнь уже расписана по дням, забита графиками, превращена в исчерченный пометками календарь длинной в сто шестьдесят восемь лет. Каждый вечер, когда я в очередной раз завожу этот злосчастный механизм, у меня появляется чувство, что безжалостное время вырвало новую страницу из книги моей жизни. Мысленно я постоянно возвращаюсь к самому главному событию своей истории. Ко дню, когда моё сердце остановится.
- Мне бы хотелось быть рядом с тобой в этот момент, – призналась девушка, – держать тебя за руку, смотреть в глаза, говорить ободряющие слова. Я бы всё отдала, чтобы знать, что ты не умрёшь в одиночестве. Жаль, что я не доживу до этого дня.
- Зато я могу оказать тебе такую услугу. Я-то определённо доживу до твоей смерти. Я могу быть с тобой, когда ты уйдёшь. И не только тогда. Я хочу быть с тобой всегда. Всю жизнь идти бок о бок, держась з<