ЛИЛИПУТЫ, ЖОНГЛЕРЫ, ЖЕНЩИНА-ГОРА И ЖИВОЙ СКЕЛЕТ
Диковинки со всех концов света
Вход — один пенс
Джекдо-лейн, Уайтчепел
— Я, конечно, не рекомендую нашим мальчикам посещать такие места, — сказал преподобный Фицсиммонс. — Уродцы, мюзик-холлы, дешевые балаганы. Я просто поражен, как Лондон, такой замечательный город, мирится с подобными развлечениями, где правит бал все вульгарное и противное природе. В голову приходят уроки Содома и Гоморры. Вполне возможно, доктор Ватсон, Росс потому и прятал эту рекламу, что знал: она противоречит самому духу нашей школы. А может, держал ее из чувства противоречия. Как вам сказала моя жена, мальчик был очень своевольный…
— Не исключено, что он с этой публикой как-то связан, — предположил я. — Уйдя от вас, он нашел пристанище в «Кингс-Кросс», у сестры. Но где он обитал до этого? Вполне возможно, у этих людей.
— Именно. Мне и показалось, что за эту ниточку стоит потянуть, потому и пришел к вам. — Фицсиммонс собрал свои пожитки и поднялся. — Возможно ли, что вы увидитесь с господином Холмсом?
— Я очень надеюсь, что он найдет способ со мной связаться.
— Что ж, может, этот листок наведет его на какие-то мысли. Спасибо, доктор Ватсон, что нашли для меня время. Я просто потрясен тем, что случилось с Россом. В воскресенье мы помолимся в часовне за упокой его души. Нет, провожать меня не надо. Дорогу я найду.
Он взял свои пальто и шарф и вышел из комнаты. Я уставился на листок — аляповатые строчки, примитивные картинки. Прочитал текст раза три — и только тогда мне открылось то, что я был обязан обнаружить мгновенно. Ну конечно же! Дом чудес доктора Шолкинса. Джекдо-лейн, Уайтчепел.
Я только что нашел «Дом шелка».
|
|
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Сообщение
Моя жена вернулась в Лондон на следующий день. О своем прибытии она известила меня телеграммой из Камберуэлла, и я встречал ее поезд на Холборнском виадуке. Должен сказать, что никакая другая причина не заставила бы меня оставить Бейкер-стрит: я все равно полагал, что Холмс попытается со мной связаться, и мне претила мысль о том, что он проберется в свое жилище, невзирая на все сопряженные с этим опасности, и обнаружит, что меня там нет. Но я также не мог допустить, чтобы Мэри ехала через весь город одна. Одной из самых замечательных добродетелей моей жены было умение проявлять терпимость, мириться с моими долгими отлучками в обществе Шерлока Холмса. Она никогда не жаловалась, хотя и переживала, что я подвергаю себя опасности, и сейчас мне предстояло объяснить, что произошло в ее отсутствие, сказать, что, увы, полностью воссоединиться мы пока не сможем, нужно какое-то время, чтобы положение нормализовалось. Я сильно по ней соскучился и с нетерпением ждал встречи.
Шла вторая неделя декабря. Начало месяца было ознаменовано жуткой погодой, но сейчас на небе обосновалось солнце и, хотя на улице было очень холодно, все кругом сияло, намекая на общее довольство и процветание. Народ прибывал из загорода в таких количествах, что на площади яблоку было негде упасть. А сколько детей, взиравших на все с выпученными глазами! Казалось, только ими можно заселить небольшой город. Рабочие кололи лед и освобождали улицы от снега. Кондитерские и бакалейные лавки были увешаны веселыми гирляндами. В витринах предлагалось отведать гуся, ростбиф или пудинг, и сам воздух был наполнен ароматом жженого сахара и начинки для пирога. Я выбрался из четырехколесного экипажа и сквозь толпу протолкался к вокзалу, думая об обстоятельствах, из-за которых я совершенно выпал из предпраздничной суеты, лишился традиционных лондонских радостей. Пожалуй, в этом и заключалась отрицательная сторона моих отношений с Шерлоком Холмсом. Наша дружба затягивала меня в такие мрачные места, куда ни один нормальный человек не пошел бы по своей воле.
|
|
На вокзале народу было не меньше. Поезда приходили по расписанию, на платформах взволнованно, словно белый кролик Алисы из Страны Чудес, с пакетами, свертками и корзинками, сновали молодые люди. Поезд Мэри уже прибыл, но я не сразу увидел ее, когда двери открылись и выплеснули в море метрополиса новую партию человеческих душ. Но вот и она, выходит из своего вагона… И тут произошло нечто, на секунду вызвавшее у меня беспокойство. На платформе возник мужчина и приблизился к ней, как бы собираясь поприветствовать. Я видел его только со спины — куртка с чужого плеча, рыжие волосы — и едва ли смог бы узнать при повторной встрече. Он перебросился с Мэри парой слов, потом сел в поезд и исчез из виду. Возможно, мне это только показалось. Я подошел к ней, она увидела меня, улыбнулась, я заключил ее в объятия, и вместе мы пошли к выходу, где нас ждал экипаж.
Мэри столько хотела мне рассказать о своем визите! Госпожа Форрестер была безмерно счастлива ее видеть, они стали настоящими подружками, оставив взаимоотношения хозяйки и гувернантки далеко в прошлом. Мальчик, Ричард, воспитанный и вежливый, как только оправился от болезни, стал им замечательным товарищем. Оказалось, что он запоем читает мои рассказы! Атмосфера в доме такая, какой она ее запомнила, — уютная и дружелюбная. В общем, визит оказался исключительно успешным, правда, в последние дни она немножко приболела — мигрень, простуда, — и это состояние усугубилось в дороге. Вид у нее был уставший, я принялся допытываться, что с ней такое, и она призналась: есть тяжесть в мышцах рук и ног.
|
|
— Не тревожься обо мне, Джон. Чашка чаю — и я живо приду в норму. Лучше расскажи про твои новости. Что за фантастическую историю я прочитала о Шерлоке Холмсе?
Я не раз терзал себя вопросом: виноват ли я, что не обследовал Мэри более тщательно? Конечно, меня тогда занимали другие мысли, а сама она не приняла свое заболевание всерьез. К тому же у меня не шел из головы странный человек, подошедший к ней. Вполне возможно, даже поставь я верный диагноз, едва ли можно было что-то изменить. Но все равно, это ощущение будет со мной до конца жизни: к жалобам жены я отнесся легкомысленно и не распознал первые признаки брюшного тифа, который вскоре забрал ее у меня.
Про незнакомца она заговорила сама, как только экипаж тронулся.
— Ты видел этого человека? — спросила она.
— У поезда? Да. Он с тобой говорил?
— Он обратился ко мне по имени. Это меня испугало.
— Что он сказал?
— Просто «доброе утро, госпожа Ватсон». Из простолюдинов. Наверное, рабочий. Он вложил мне в руку это.
Она показала матерчатый мешочек, который все это время сжимала в руке, но о котором забыла, преисполненная радости от нашей встречи, к тому же мы покидали вокзал в спешке. Теперь она передала мешочек мне. Внутри было что-то тяжелое, я поначалу решил, что это монеты, потому что услышал звон металла. Я открыл мешочек и высыпал содержимое на ладонь — оказалось, что это три увесистых гвоздя.
— Что бы это значило? — спросил я. — Он ничего не сказал? Ты можешь его описать?
— Не очень, дорогой. Я глянула на него мимоходом — ведь я искала глазами тебя. Волосы, кажется, каштановые. Небритый, грязный какой-то. Какое это имеет значение?
— Он больше ничего не сказал? Денег не требовал?
— Я же сказала. Он обратился ко мне по имени, больше ничего.
— Но кому понадобилось передавать тебе мешочек с гвоздями?
Не успел я произнести эти слова, как все понял и торжествующе воскликнул:
— «Мешок с гвоздями»! Ну конечно!
— Что это значит, дорогой?
— Подозреваю, Мэри, что это был сам Холмс.
— Ни капельки не похож.
— В этом весь фокус.
— Мешочек с гвоздями тебе о чем-то говорит?
Он говорил мне о многом. Холмс хочет, чтобы я приехал в одну из двух пивных, где мы были, когда искали Росса. Обе назывались «Мешок с гвоздями», но какую из них он имел в виду? Едва ли вторую, в Ламбете, потому что там работала Салли Диксон, и полиции это место известно. Более вероятна первая, в Эдж-лейн. Понятно, он боится, что его увидят, это явственно следует из того, каким путем он решил со мной связаться. Он был переодет, и если какой-то представитель власти видел, как Холмс подходит к Мэри или ко мне, а потом задержал бы нас прямо на платформе, он нашел бы мешочек с тремя плотницкими гвоздями, больше ничего, и никаких свидетельств того, что было передано какое-то сообщение.
— Дорогая, боюсь, мне придется тебя оставить, как только мы доберемся до дома, — сказал я.
— Тебе не угрожает опасность, Джон?
— Надеюсь, нет.
Она вздохнула.
— Иногда мне кажется, что к господину Холмсу ты привязан больше, чем ко мне. — Она увидела выражение моего лица и мягко похлопала меня по руке. — Шучу, шучу. Тебе совсем не надо ехать до самого Кенсингтона. Мы можем остановить экипаж на следующем углу. Я доберусь до дома сама, кучер поможет с багажом. — Я заколебался, и она сменила тон на более серьезный. — Езжай к нему, Джон. Если он выбрал такой сложный способ что-то тебе сообщить, значит, он в очень трудном положении и ты ему нужен. Впрочем, как всегда. Ты не можешь ему отказать.
Итак, мы расстались, и я утратил контроль над своей жизнью, более того, я едва ее не лишился, маневрируя в транспортном потоке, — на Стрэнде меня чуть не переехал омнибус. Мне пришло в голову, что раз слежки опасается Холмс, значит, принципиально важно, чтобы и мне никто не сел на хвост. Я некоторое время перемещался по проезжей части, уклоняясь от экипажей и заметая таким образом следы, наконец оказался в безопасности на тротуаре, внимательно огляделся и уже потом направился в нужную мне сторону. Через полчаса я был в заброшенной и убогой части Шордитча. Тот паб я помнил очень хорошо. При солнечном свете обветшалый домишко выглядел чуть лучше, чем в густом тумане. Я перешел улицу и вошел в пивную. В баре сидел один человек, и это был не Шерлок Холмс. Я сильно удивился и даже вздрогнул: это был Риверс, санитар доктора Тревельяна в тюрьме Холлоуэй. На нем не было форменной одежды, но отсутствующее выражение лица, запавшие глаза и рыжие вихры не оставляли сомнений. Он сидел за столом, склонившись над кружкой портера.
— Господин Риверс? — воскликнул я.
— Сядьте рядом, Ватсон. Рад снова видеть вас.
Это был Холмс! Я тотчас понял, каким образом был обманут и как ему удалось бежать из тюрьмы буквально на моих глазах. Я прямо-таки рухнул на стул, который он подтолкнул в мою сторону. Опять он обвел меня вокруг пальца! Из-под парика и грима Холмс улыбнулся мне лучистой улыбкой, которую я знал так хорошо. В этом заключалось чудо холмсовских маскировок. Он вовсе не налегал на театральные фокусы или какой-то камуфляж, хотя без них не обходилось. Главное было в другом — он обладал даром перевоплощения, он превращался в человека, которого изображал, и если сам в эту метаморфозу верил, остальные тоже в нее верили — вплоть до момента разоблачения. Так бывает, когда смотришь на какой-то неопределенный предмет вдалеке — скалу или дерево — и он в твоем воображении принимает форму, скажем, животного. Но когда подходишь ближе и видишь, что это на самом деле, второй раз на эту удочку ты уже не попадешься. Я сел за стол рядом с Риверсом. Но теперь мне было ясно без толики сомнений — я сижу рядом с Холмсом.
— Но как же… — начал я.
— Всему свое время, дорогой друг, — перебил меня он. — Сначала дайте мне гарантию, что не привели за собой хвоста.
— Абсолютно уверен, что прибыл сюда один.
— Но на Холборнском виадуке за вами следили двое. По виду полицейские, наверняка на службе у нашего друга, инспектора Гарримана.
— Я их не видел. Но из экипажа моей жены я выбрался, когда он проехал половину Стрэнда. Он не прекращал движения, я выскользнул под прикрытием ландо, и даже если на вокзале за мной следили двое, они сейчас в Кенсингтоне и скребут в затылках, куда же я делся.
— Мой верный Ватсон!
— Но как вы узнали, что моя жена приезжает сегодня? Как вы вообще оказались на Холборнском виадуке?
— Ну, это проще простого. Я шел за вами от Бейкер-стрит, понял, какой поезд вы встречаете, а потом опередил вас в толпе.
— Это только первый вопрос, Холмс, и я настаиваю, чтобы вы отчитались по всем пунктам, потому что у меня голова идет кругом уже оттого, что вы сидите рядом. Начнем с доктора Тревельяна. Я правильно понимаю, что вы его узнали и попросили помочь вам бежать?
— Именно так. По счастливому совпадению наш бывший клиент попал на работу в тюрьму, хотя, как мне кажется, мою сторону взял бы любой доктор, когда стало ясно, что меня собираются убить.
— Вы об этом знаете?
Холмс окинул меня проницательным взглядом, и я понял: если не хочу нарушать клятву, данную два дня назад моему зловещему вечернему сотрапезнику, я должен делать вид, что вообще ничего не знаю.
— Я ждал этого с первой минуты ареста. Было ясно, что все улики против меня развалятся, как только мне позволят говорить, стало быть, мои враги этого не допустят. Я ждал нападения со всех возможных сторон, в частности, самым внимательным образом проверял свою пищу. Вопреки общепринятому убеждению совершенно безвкусных ядов почти нет, и уж никак не назовешь безвкусным мышьяк, которым они надеялись меня прикончить. Я обнаружил его в мясной похлебке, которую мне принесли в конце второго дня… Это была совсем топорная попытка, Ватсон, и я им за нее благодарен — они мне дали то самое оружие, которое требовалось.
— Гарриман — участник сговора против вас? — спросил я, дрожа от ярости.
— Либо инспектору Гарриману хорошо заплатили, либо он вхож в святая святых тайной организации, которую мы с вами обнаружили. Я склоняюсь ко второму варианту. Я думал о том, чтобы пойти к Хокинсу. Начальник тюрьмы производит впечатление цивилизованного человека, он взял на себя труд создать мне в исправительном доме условия, которые можно считать приемлемыми. Я решил, что, если подниму тревогу слишком рано, это только ускорит вторую, более смертоносную попытку, поэтому я попросил о встрече с доктором, а уже в лазарете с радостью обнаружил, что с главным врачом мы знакомы, это существенно упростило мою задачу. Я показал ему отравленную похлебку — немного сохранил у себя, — объяснил, какая ведется игра, что меня арестовали по ложному обвинению и мои враги хотят, чтобы из тюрьмы Холлоуэй живым я не вышел. Доктор Тревельян был потрясен. Он и так был склонен мне поверить — считал себя передо мной в долгу в связи с делом на Брук-стрит.
— Как он оказался в Холлоуэе?
— Нужда заставила, Ватсон. Вы ведь помните — после смерти своего пациента он лишился работы. Тревельян — очень одаренный человек, но не из тех, кому благоволит судьба. Проболтавшись без дела несколько месяцев, он наткнулся на должность в Холлоуэе и согласился на нее, хотя и без большой охоты. Надо попробовать ему помочь.
— Конечно, Холмс. Прошу вас, продолжайте.
— Первое, что пришло Тревельяну в голову, — поставить в известность начальника тюрьмы, но я его отговорил. Объяснил, что заговор против меня имеет глубокие корни, мои враги — люди весьма могущественные. Да, мне обязательно надо выйти на свободу, но мы не имеем права втягивать в эту историю кого-то еще и действовать надо иначе. Но как именно? Тревельяну, как и мне, было ясно: открыть дорогу на волю силой мне не удастся. То есть попытки сделать подкоп или перелезть через стену обречены на провал. Мою камеру от внешнего мира отделяло не меньше девяти запертых дверей и ворот — как ни маскируйся, пройти через все эти преграды не удастся. Путь насилия тоже исключался. Мы проговорили почти час, и все это время я ждал появления инспектора Гарримана — он продолжал меня допрашивать, пытаясь придать достоверность его притянутому за уши мошенническому расследованию.
Затем Тревельян упомянул Джонатана Вуда. Этот несчастный провел в тюрьме почти всю свою жизнь и здесь же собирался ее закончить — он страдал тяжелым заболеванием, и предстоящая ночь должна была стать для него последней. Тревельян предложил следующее: когда Вуд умрет, я займу место покойника в гробу. Но от этой идеи я отказался после секундного раздумья. Уж слишком много возникало вопросов, в частности, мои недруги могли заподозрить неладное: почему яд, который они добавили мне в пищу вечером, не отправил меня на тот свет? Выходит, я их перемудрил? При этих обстоятельствах отправляться на волю в чужом гробу было бы чересчур. Такой маневр могли предугадать. Зато, находясь в лазарете, я обратил внимание на санитара, Риверса, особенно на его медлительность и огненно-рыжие волосы — эти свойства могли сыграть мне на руку. Я сразу увидел, что все необходимые составные части: Гарриман, яд, умирающий заключенный — на месте и можно разработать другой план, раскусить который будет не так-то просто. Я сказал Тревельяну, что именно мне требуется… Буду ему вечно благодарен за то, что сомневаться в моем плане он не стал и послушно выполнил мои просьбы.
Вуд умер незадолго до полуночи. Тревельян пришел ко мне в камеру лично и сказал о случившемся, потом отправился домой — принести то, о чем я его просил. На следующее утро я объявил, что мое собственное состояние ухудшилось. Тревельян поставил диагноз «тяжелое пищевое отравление» и переправил меня в госпиталь, где тело Вуда уже было подготовлено к отправке. Я был там, когда привезли гроб, даже помог положить туда покойника. А Риверса не было. Он получил отгул, и Тревельян принес мне парик и сменную одежду, что позволило мне загримироваться под Риверса. Гроб унесли около трех часов, и наконец все было готово. Тут надо учесть человеческую психологию, Ватсон. Мы хотели, чтобы Гарриман сделал всю работу за нас. Во-первых, обнаружится мое невероятное и необъяснимое исчезновение из надежно запертой камеры. Тут же мы сообщим ему о покойнике, которого недавно вынесли в гробу. В таких обстоятельствах у меня не было сомнений, что он попадется на удочку, и я оказался прав. Он был абсолютно уверен, что в гробу вынесли меня, и окинул лишь мимолетным взглядом придурковатого санитара, который вроде и был главным виновником происшествия. Гарриман кинулся вон, фактически облегчив мне путь наружу. Ведь это он велел отпирать и открывать двери. Именно Гарриман помог мне пройти сквозь охранную систему, которая не позволила бы мне освободиться.
— Вы правы, Холмс! — воскликнул я. — Я ведь тоже на вас толком не посмотрел. Решил, что вас ногами вперед несут к выходу.
— Кстати, ваше появление оказалось для меня полной неожиданностью, и я боялся, что вы раскроете факт вашего знакомства с доктором Тревельяном. Но вы были великолепны, Ватсон. Собственно говоря, само ваше присутствие — вместе с начальником тюрьмы — накалило обстановку, потому-то Гарриман и помчался за гробом сломя голову.
При этих словах он мне подмигнул, и я воспринял их как комплимент, хотя прекрасно понимал роль, которая в этом приключении была уготована мне. Как и актеру на сцене, Холмсу требовалась аудитория, и чем больше было зрителей, тем вдохновеннее он играл свою роль.
— Но как быть дальше? — спросил я. — Ведь вы в бегах. Ваше имя опорочено. Сам факт вашего бегства позволит убедить весь мир в вашей вине.
— Побольше оптимизма, Ватсон. Лично я считаю, что с прошлой недели чаша весов заметно склонилась в мою пользу.
— Где вы сейчас живете?
— Разве я не говорил? У меня есть комнаты по всему Лондону, как раз для таких случаев, как этот. Одна находится неподалеку, и, смею вас заверить, там куда уютнее, нежели в заведении, которое я недавно покинул.
— Пусть так, Холмс, но ведь вы, пусть и незаслуженно, нажили себе много врагов.
— Что верно, то верно. Зададим себе вопрос: что объединяет таких несхожих персонажей, как лорд Хорас Блэкуотер, отпрыск одной из самых родовитых семей в Англии, доктор Томас Экленд, покровитель Вестминстерской больницы, и инспектор Гарриман, за плечами у которого пятнадцать лет беспорочной службы в лондонской полиции? Вот вопрос, который я ставлю перед вами в обстановке, никак не схожей с обстановкой в центральном уголовном суде. Что общего у этих трех человек? Для начала все они — мужчины. Все они богаты, с хорошими связями. Мой братец Майкрофт говорил о скандале — это как раз такие люди, которые могут от него пострадать. Кстати, насколько я понимаю, вы были в Уимблдоне?
Я не мог себе представить, как или от кого Холмс об этом услышал, но сейчас на такие подробности не было времени. Я просто подтвердил факт своей поездки в Уимблдон и вкратце рассказал Холмсу о связанных с ней обстоятельствах. Как мне показалось, его особенно взволновала новость о внезапном ухудшении здоровья Элизы Карстерс.
— Мы имеем дело с соперником исключительно коварным и жестоким, Ватсон. Чтобы добраться до сути, нужно копать очень глубоко, и нам с вами необходимо во всем разобраться — тогда мы нанесем Эдмунду Карстерсу еще один визит.
— Вы считаете, что между этими двумя делами есть связь? — спросил я. — Я не вижу, как события в Бостоне и даже убийство Килана О′Донахью в частной гостинице в Лондоне можно связать с жуткой историей, которая нас сейчас занимает.
— Вы не видите этой связи по простой причине: вам кажется, что Килан О′Донахью на том свете, — ответил Холмс. — Скоро мы кое-что о нем узнаем. Пока я был в Холлоуэе, мне удалось послать запрос в Белфаст…
— Вам разрешили послать телеграмму?
— Услуги почты мне не понадобились. Преступный мир передает сведения быстрее и дешевле, и к нему есть доступ у каждого, кто не поладил с законом. В моем крыле сидел фальшивомонетчик по имени Джекс, мы познакомились на прогулке в тюремном дворе, два дня назад его выпустили на свободу. Я передал ему свою просьбу, и, как только получу ответ, мы вместе едем в Уимблдон. Но пока что и вы не ответили на мой вопрос.
— Что связывает эту троицу? Ну, это очевидно: «Дом шелка».
— А что такое «Дом шелка»?
— Не знаю. Но, кажется, я могу вам сказать, где его найти.
— Ватсон, вы меня изумляете.
— А вы сами-то знаете, что это?
— Да, не так давно узнал. Но я с радостью выслушаю ваши выводы и как вы к ним пришли.
По счастью, листок с рекламным объявлением был при мне, я развернул его и показал Холмсу, заодно сообщив о недавней беседе с преподобным Чарлзом Фицсиммонсом.
— «Дом чудес доктора Шолкинса», — прочитал Холмс. Минуту он выглядел озадаченным, но вскоре его лицо прояснилось. — Ну конечно же. Это именно то, что мы ищем. Еще раз поздравляю вас, Ватсон. Пока я томился под стражей, вы занимались делом.
— Этот адрес вам о чем-то говорит?
— Джекдо-лейн? Не совсем. Но я уверен, там мы получим ответы на все интересующие нас вопросы. Сколько сейчас времени? Почти час дня. Думаю, в такое место лучше идти под покровом темноты. Вы согласитесь снова здесь встретиться часика эдак через четыре?
— С удовольствием, Холмс.
— Я знал, что на вас можно положиться. Не забудьте ваш боевой револьвер, Ватсон. Опасность подстерегает на каждом шагу, а ночь, боюсь, будет длинная.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Гадалка
Бывают случаи, когда чувствуешь: долгое путешествие подошло к концу. Пункт назначения еще не виден, но что-то тебе подсказывает: вот сейчас повернешь за угол — и ты у цели. Примерно с таким ощущением я приближался к «Мешку с гвоздями» во второй раз, около пяти вечера, когда солнце уже закатилось и на город неумолимо опустилась леденящая душу тьма. Когда я вернулся домой, Мэри спала, и я не стал ее будить. Я стоял в своем домашнем кабинете, примерялся к револьверу, проверял, полна ли обойма, а сам думал: что придет в голову случайному наблюдателю, если он вдруг увидит, как вооружается респектабельный доктор, готовясь раскрыть заговор, следствием которого уже стали убийство, пытки, похищение и нарушение правосудия? Я опустил оружие в карман, надел теплое пальто и вышел.
Холмс больше не маскировался, если не считать головного убора и шарфа, которым он укутал всю нижнюю часть лица. Он заказал по бокалу бренди — зарядиться для встречи с непогодой. Я не удивился бы снегу, собственно, мое прибытие было ознаменовано легким снежным вихрем. Мы почти ничего не говорили друг другу, но помню, когда мы опустили бокалы, он взглянул на меня, и в его глазах я увидел так хорошо мне знакомые боевой задор и решимость. Стало ясно: он жаждет положить конец этой истории не меньше, чем я.
— Итак, Ватсон? — спросил он.
— Да, Холмс, — понял я его вопрос. — Я готов.
— Очень рад, что вы снова со мной.
Кеб повез нас в восточном направлении, мы сошли на Уайтчепел-роуд, а оставшееся расстояние до Джекдо-лейн прошли пешком. Летом передвижные ярмарки сплошь и рядом встречались в сельской местности, но как только погода портилась, они перебирались в город и славились тем, что производили невообразимый шум допоздна. Не представляю, как местные жители вообще терпели «Дом чудес доктора Шолкинса», во всяком случае, я услышал его намного раньше, чем увидел, — ночную тьму пронзали звуки шарманки, барабанный бой и мужские крики. Джекдо-лейн оказался узким проходом между Уайтчепел-роуд и Коммершиэл-роуд, по обе стороны тянулись трехэтажные дома, главным образом магазины и склады, окна которых казались маленькими по сравнению с массивными фасадами. Где-то от середины переулка отходила аллея, и именно там расположился человек в сюртуке, старомодном галстуке с длинными концами и до крайности заношенном цилиндре, сидевшем на краю головы, как птица на жердочке — того и гляди взлетит. Борода, усы, заостренный нос и сверкавшие глаза рисовали в воображении образ второсортного Мефистофеля.
— Всего один пенс! — воскликнул он. — Заходите — не пожалеете. Вы увидите чудеса света, от негров до эскимосов, и это только начало. Заходите, господа! Вас приветствует «Дом чудес доктора Шолкинса»! Он поразит ваше воображение! Он приведет вас в восторг! Вы увидите такое, о чем не забудете никогда.
— Вы доктор Шолкинс? — спросил Холмс.
— Собственной персоной, сэр. Доктор Асмодеус Шолкинс, обитал в Индии и Конго. Я объездил весь мир, и со всем, что мне довелось испытать, вы познакомитесь всего за один пенс.
Рядом с ним стоял черный карлик в бушлате и брюках армейского покроя, он ритмично стучал в барабан и усиливал бой всякий раз, как звучало слово «пенс». Мы заплатили две монетки и были препровождены внутрь.
Ожидавшее нас зрелище немало меня удивило. Наверное, при безжалостном свете дня вся эта убогая мишура предстала бы во всем «великолепии», но ночной полумрак, взятый в кольцо медными горелками, делал картину слегка экзотичной, и, если особенно не присматриваться, можно было поверить, что ты перенесся в другой мир… может быть, в мир сказок.
Мы оказались в вымощенном булыжником дворе, а дома вокруг нас настолько обветшали, что, по сути, были открыты силам природы: расшатанные дверные косяки, легкомысленно вывалившиеся из кирпичной кладки лестничные пролеты. Некоторые входы были просто завешены малиновыми занавесями с рекламой развлечений, за которые надо дополнительно заплатить полпенса или фартинг. Человек без шеи. Самая уродливая в мире женщина. Свинья с пятью лапами. Другие проемы были открыты. Тут можно было посмотреть на восковые фигуры и пресытиться ужасами, так хорошо мне известными благодаря общению с Холмсом. Потому что главной темой этого паноптикума было убийство. Там была даже Мэри Энн Николс с перерезанным горлом и вспоротым животом — именно в таком виде ее нашли неподалеку отсюда два года назад. До слуха донеслась ружейная стрельба. Внутри одного из домов разместился тир — я разглядел газовые горелки и ряд зеленых бутылок у дальней стены. Эти и прочие аттракционы располагались по внешнему периметру, а внутри самого двора стояли цыганские фургоны. Между ними были выстроены площадки для представлений, не прекращавшихся всю ночь. Близнецы откуда-то с Востока жонглировали дюжиной мячей, перебрасываясь ими так ловко, что напоминали машины. Негр в набедренной повязке вытащил из угольной печи раскаленную докрасна кочергу и лизнул ее. Женщина в необъятном тюрбане с перьями читала псалмы. Пожилой фокусник развлекал народ своими трюками. А народу было столько, что я и представить себе не мог — человек двести с лишним, — и все эти люди смеялись и аплодировали, бесцельно перемещаясь от одной диковинки к другой под надоедливый мотив шарманки. Я заметил женщину устрашающих размеров, а рядом с ней — настоящую крошку, которую легко можно было бы принять за ребенка, если бы не внешний облик человека в возрасте. Кто они были — зрительницы или участницы представления? Точно и не скажешь.
— Ну, что дальше? — обратился ко мне Холмс.
— Понятия не имею, — отозвался я.
— Вы все еще верите, что это «Дом шелка»?
— Не очень похоже. — Я вдруг осознал важность его слов. — Вы хотите сказать, что мы пришли не туда?
— Я с самого начала знал, что «Дом шелка» здесь ни при чем.
При всей моей сдержанности я не сумел скрыть возмущения.
— Знаете, Холмс, иногда вы испытываете мое терпение до предела. Если вам наперед было известно, что это не «Дом шелка», тогда какого дьявола мы здесь делаем?
— Потому что этого визита от нас ждали. Нас же сюда пригласили.
— Рекламный листок?
— Его должны были найти, Ватсон. А вы должны были его мне передать.
Я только покачал головой — что за таинственные ответы? Видимо, Холмс окончательно оправился после лишений тюрьмы Холлоуэй и стал самим собой — загадочным, сверх меры самоуверенным и абсолютно несносным. Но я был полон решимости доказать его неправоту. Имя «доктор Шолкинс» на рекламном листке и то, что его нашли под кроватью Росса, — разве это может быть совпадением? Если листок подсунули нарочно, почему именно туда? Я огляделся по сторонам, пытаясь обнаружить что-то стоящее внимания, но в этом водовороте, в танцующем отблеске горящих факелов было практически невозможно зацепиться хоть за что-то вразумительное. Жонглеры стали перебрасываться мечами. Ружье в тире снова выстрелило, и одна из бутылок взорвалась, осыпав полку осколками. Фокусник воздел руку к небу, и в ней откуда ни возьмись появился букет шелковых цветов. Публика вокруг зааплодировала.
— Ну, в таком случае… — начал я.
Но в эту самую секунду я увидел нечто, от чего у меня перехватило дыхание. Конечно, это могло быть чистым совпадением и не означать ровным счетом ничего. Возможно, я пытался наполнить значением попавшуюся мне на глаза крошечную деталь — просто чтобы оправдать наше здесь пребывание. Короче говоря, я увидел гадалку. Она сидела на каком-то помосте перед крытой повозкой, а на столе были разложены инструменты ее ремесла: колода карт Таро, хрустальный шарик, серебряная пирамидка и несколько листков бумаги со странными письменами и рисунками. Она смотрела в мою сторону, и когда я встретился с ней взглядом, подняла руку в знак приветствия, а вокруг ее кисти — вот оно! — была завязана белая шелковая лента. Первой моей мыслью было предупредить Шерлока Холмса, но я тут же передумал. Для одного вечера я получил достаточную порцию насмешек. Поэтому без объяснений я оставил Холмса, неспешно пошел вперед, якобы движимый праздным любопытством, и поднялся на помост. Цыганка посмотрела на меня так, словно не просто ожидала, но и предвидела мой приход. Крупная, мужеподобная, с тяжелой челюстью, в серых глазах — скорбь.
— Предскажите мне судьбу, — попросил я.
— Садись, — пригласила она. Говорила она с акцентом, голос звучал угрюмо и недружелюбно. Напротив нее, при всей тесноте, было небольшое углубление для клиентов, куда я и опустился.
— Вы предсказываете будущее? — спросил я.
— За один пенс.
Я заплатил, она взяла мою руку и положила себе на ладонь — белая лента оказалась прямо передо мной. Гадалка вытянула высохший палец и начала водить им по линиям на моей ладони, словно пытаясь разгладить их прикосновением.
— Доктор? — спросила она.
— Да.
— Женат. Счастливо. Детей нет.
— Угадала — три раза из трех.
— Недавно познал боль разлуки.
Что она имела в виду — краткосрочное пребывание жены в Камберуэлле или недолгое содержание под стражей Холмса? Ни о том ни о другом она знать не может. Я привык смотреть на вещи с долей скептицизма. В моем случае такой взгляд вполне понятен. В обществе Холмса мне довелось расследовать дела о семейном проклятии, гигантской крысе и вампире — и во всех трех случаях объяснение оказалось абсолютно рациональным. Поэтому я решил подождать — пусть цыганка раскроет мне источник своих познаний.
— Ты пришел сюда один? — спросила она.
— Нет, с товарищем.
— Тогда слушай внимательно. В доме у меня за спиной есть тир, видел?
— Видел.
— В комнате над ним найдешь ответы на все свои вопросы. Но шагай осторожно, доктор. Дом в ужасном состоянии, половицы прогнили. У тебя линия жизни длинная. Видишь? Но в ней есть слабые места. Вот эти трещинки… В тебя будто пускают стрелы и будут пускать еще. Смотри, чтобы одна из них не попала в цель…
— Спасибо.
Я убрал руку, будто выдернул из пламени. Я был уверен, что никакая это не гадалка, но что-то в ней повергло меня в трепет. Может быть, на меня подействовали темнота, метавшиеся вокруг алые тени или бесконечная какофония из звуков музыки и гама толпы? Но я вдруг инстинктивно почувствовал: не надо было сюда приходить, здесь правят силы зла. Я вернулся к Холмсу и поделился своим маленьким приключением.
— Значит, теперь будем действовать по указанию гадалки? — отрывисто бросил он. — Что ж, Ватсон, других очевидных вариантов я не вижу. Надо довести дело до конца.
Мы прошли мимо человека с обезьянкой на плече, потом нам попался еще один, с обнаженным торсом, весь в грозных татуировках, которые оживали, когда он поигрывал мускулами. Перед нами был тир, наверх вела шаткая и кривая лестница. Раздалось несколько ружейных выстрелов. Это пытали счастья какие-то подмастерья, но они были в изрядном подпитии, и пули улетели в темноту, а бутылки остались нетронутыми. Холмс шел впереди. Мы осторожно ступали по лестнице, потому что казалось, будто деревянные ступени вот-вот рухнут. Прямо перед нами в стене зиял проход — возможно, тут когда-то была дверь, — за которым густела тьма. Я оглянулся и увидел цыганку, она сидела в своей повозке и зловеще наблюдала за нами. С кисти ее все еще свисала белая лента. Еще не добравшись до верха, я понял: мне устроили спектакль и подниматься сюда было ошибкой.
Но вот мы выбрались на верхний этаж. Когда-то здесь явно хранили кофе — характерный запах продолжал висеть в прокопченном воздухе. Этаж был пуст. Стены взялись гнилью. На всех поверхностях густым слоем лежала пыль. Под нами скрипели половицы. Мелодия шарманки едва доносилась и почти оборвалась, а гомон толпы вообще угас. Сияния ярмарочных факелов хватало, чтобы как-то осветить этаж, но свет был неровный, он постоянно двигался, и нас окружали какие-то кривые тени, и чем дальше мы шли, тем становилось темнее.
— Ватсон… — пробормотал Холмс, и по тону его голоса я понял, что он хочет сказать. Я достал револьвер и почувствовал себя увереннее, ощутив ладонью его вес и холодное прикосновение.
— Холмс, — сказал я. — Мы попусту тратим время. Здесь ничего нет.
— Но не так давно здесь был ребенок, — ответил он. Я перехватил его взгляд и в дальнем углу увидел две забытые игрушки — юлу и оловянного солдатика, который, хотя почти полностью выцвел, стоял по стойке «смирно». В этих игрушках было что-то бесконечно печальное. Неужели когда-то они принадлежали Россу? Неужели здесь было его предсмертное пристанище и эти игрушки — единственное воспоминание о детстве, которого у него никогда не было? Меня потянуло к ним словно магнитом, я еще дальше отошел от входа — чего от меня и ждали. Я слишком поздно заметил выступившего из ниши человека и не смог уклониться от просвистевшей по воздуху дубинки. Она ударила меня ниже локтя, боль белой вспышкой затмила глаза, и пальцы мои разжались. Револьвер упал на землю. Я нырнул за ним, но получил второй удар и потерял равновесие. В ту же секунду откуда-то из тьмы раздался голос другого человека.
— Не двигаться или застрелю обоих на месте.
Холмс оставил этот приказ без внимания. Он уже был рядом и помогал мне подняться.
— Ватсон, вы целы? Никогда не прощу себе, если получите серьезную травму.