Впервые термин «плетение словес» употребил известный книжник XIV – начала XV вв. Епифаний Премудрый, получивший образование в Троице-Сергиевой лавре, автор «Жития Сергия Радонежского» и «Жития Стефана Пермского»
Для всемерного повышения авторитета княжеской и церковной власти понадобилось создать жизнеописания московских князей и своих, московских, святых. Чтобы выполнить свою задачу, жития эти должны были поражать своей торжественностью, пышностью, великолепием языка. Именно в житиях плетение словес получило свое первоначальное развитие.
Авторы житийной литературы, боясь не достигнуть совершенства в искусстве «плетения словес», постоянно говорят о своем бессилии выразить словом всю святость своего героя, настойчиво подчеркивают свое невежество, неумение, неученость. Церковные писатели давали понять, что описываемое ими явление настолько важно, необычно и возвышенно, что имеющихся слов недостаточно, и поэтому надо создавать новые средства.
«Житие Стефана Пермского» насыщено многочисленными витиеватыми отступлениями, лирическими излияниями автора, который порою чувствует себя бессильным подобрать такие эпитеты, которые бы помогли ему прославить своего героя. Он вводит многочисленные сравнения, но все они кажутся ему недостаточными для восхваления подвигов Стефана, поэтому он изощряется в подборе пышных, торжественных слов: «Единъ тотъ былъ у насъ епископъ, то же былъ намъ законодавецъ и законоположникъ, то же креститель, и апостолъ, и пропов‡дникъ, и благов‡стникъ, и испов‡дникъ, святитель, учитель, чиститель, пос‡титель, правитель, исц‡литель, архiереи, стражевожь, пастырь, наставникъ сказатель, отецъ, епископъ».
По отношению к Стефану Пермскому автор употребляет более 20 эпитетов, называя его преподобным отцом, пастухом добрым, добрым господином и учителем, очистником душ и др., при этом автор сожалеет, что он, недостойный, не может найти нужных слов для восхваления своего героя. Например: «Что еще тя нареку, вожа заблудьшим, обретателя погибшим, наставника прелщеным, руководителя умом ослепленным, чистителя оскверненным, взыскателя расточенным, стража ратным, утешителя печальным, кормителя алчущим, подателя требующим, наказателя немысленным, помощника обидимым, молитвенника тепла, ходатаа верна, поганым спасителя, бесом проклинателя, кумиром потребителя, идолом попирателя, богу служителя, мудрости рачителя, философии любителя, целомудрия делателя, правде творителя, книгам сказателя, грамоте пермской списателя».
Примечательно вступление к «Житию Стефана Пермского»: «Не брезгайте меня окаянного, что речь не ухищренна», т.е. не построена по всем правилам риторического стиля. «Аз бо есмь худший в людях и меньшей в чловецех, последний во христианех и невежа слову».
Автор создает многочисленные абстрактные образы. Епифаний называет Пермскую землю «гладом одержимой» и тут же дает пояснение: «глад же глаголю не глад хлебный, но глад, еже не слышати слова божиа».
Основной принцип, из которого исходит в своем творчестве Епифаний Премудрый, состоит в том, что агиограф, описывая житие святого, должен всеми средствами показать исключительность своего героя, величие его подвига, отрешенность его поступков от всего обыденного, земного. Отсюда и стремление к эмоциональному, яркому, украшенному языку, отличающемуся от обыденной речи. Жития Епифания переполнены цитатами из Священного писания, ибо подвиг его героев должен найти аналогии в библейской истории. Для них характерно демонстративное стремление автора заявить о своем творческом бессилии, о тщетности своих попыток найти нужный словесный эквивалент изображаемому высокому явлению. Но именно эта имитация и позволяет Епифанию продемонстрировать все свое литературное мастерство, ошеломить читателя бесконечным рядом эпитетов или синонимических метафор, или, создав длинные цепи однокоренных слов, заставить его вдуматься в стершийся смысл обозначаемых ими понятий. Этот прием и получил название «плетения словес».
Своеобразие жанра "Повести о Петре и Февронии".
«Влияние жития и фольклора на Повесть...»
| Влияние | фольклора | жития | |
| В композиции | В качестве методологической основы исследования определяющую роль играет концепция В. П. Адриановой-Перетц о двух формах работы древнерусского книжника над устной словесностью. Первая - прямое перенесение в литературу фольклорных сюжетов, мотивов или изобразительных художественных средств без изменения их идейности». Вторая форма — освоение литературой художественного метода народной поэзии, определяемое совпадением оценки событий и цели их художественного воспроизведения» В Повести реализована вторая форма: внутреннее родство Повести и фольклора — литературного и фольклорного произведений. Она базируется на двух основах: во-первых, опоре автора на устную традицию. Он сам отметил фольклорную основу своего произведения. В обращении к святым героям автор подчеркнул: «Да помянете же и мене пре-грешнаго, списавшаго сие, елико слышах, не-ведыи, аще инии суть написали, ведущее выше мене». Во-вторых, «мысль семейная». Ей подчинена внешняя архитектоника произведения. Начало Повести перекликается с ее концом, замыкая мысль семейную в кольцо — своеобразный магический круг, оберег. Первые же строки погружают читателя в «мысль семейную»: оскорблена семейная честь муромского князя, а не княжеский престол. Петр вступает в схватку со змеем не за Муром, а за честь брата. Все поступки Февронии направлены на создание и сохранение семьи. Мотив ее участия в управлении государством тоже «подтянут» к семье: Петр и Феврония свою княжескую службу несут семейно. Их семейный лад — основа мира и покоя в значительном крае русской земли. Гимном семейного мира заканчивается Повесть. За что воздается слава Петру и Февронии? Все за то же — за высокое служение семейному ладу, который отзывается благодетельным эхом по всей Муромской земле. | Как показала Р. П. Дмитриева, повесть состоит из четырех новелл, объединенных трехчленной композицией и идеей всемогущества любви. Повесть не связана с какими-либо конкретными историческими событиями, а отражает возросший интерес общества к личной жизни человека. Необычайна и героиня повести — крестьянка Феврония, ставшая княгиней не по воле небесного промысла, а благодаря положительным качествам своего характера. | |
| В харак-ке героев и приемах их создания | Обратимся к тексту. По известной мифологеме троичности князь и княгиня славятся автором за следующие дела: 1. Петр — за то, что убил свирепого летающего змея — разрушителя семьи; Феврония — за то, что в ее женской голове мудрость святых мужей заключалась; 2. Петр — за то, что мужественно перенес «болезнь», перетерпел ее; Феврония — за то, что еще в девичестве владела даром исцелять недуги. 3. Петр — за то, что не нарушил заповеди Божьей, не оставил супругу; Феврония — за дар превращать части в целое, за способность возрождать жизнь. Сопоставление Повести и обрядового компонента русской культуры позволяет видеть в образе Февронии уже при первом знакомстве с ней девушку-невесту, которая ткет не только вещь — предмет приданого, но и создает тканый узор своей жизни — будущей жены. В. И. Чичеров на большом материале сделал вывод о том, что работа с нитью — не просто бытовой процесс превращения одного предмета в другой, нужный в хозяйстве, а сакральное действие мировоззренческого характера девушек [44]. Архаическое сознание наделяло пряху свойством совершать превращения. Они воспринимались владелицами тайных знаний. Так что Феврония не просто занята нужной в хозяйстве работой. Она демонстрирует готовность к браку, желание создать семью, она «ткет» судьбу. Писатель подчеркнул зрелый ум героини, ее провиденциализм, владение тайнами лечения и превращения мертвого в живое, а также тайной речью. Первое ее появление на страницах Повести поражает отрока, вошедшего в ее дом: «И вниде в храмину и зря видение чюдно: сидя-ше бо едина девица, ткаше кросна, пред нею же скача заец» [37. С. 458]. То, что девица сидит одна, не удивляет. С одной стороны, все старшие ушли по своим делам, а дом стеречь надо, а с другой — с кроснами в беседу не ходили, ткали в своих домах. Символичен мотив скачущего перед девушкой зайца. | Автор прославляет святых, создавая идеальные образы. (Пётр – благочестивый, святой; Феврония – святая, преподобная, блаженная) Есть похвальное слово святым: «Мы же по силе нашей да воздадим похвалу им… Радуйтесь, преподобные и преблаженные, ибо по смерти незримо исцеляете тех, кто с верой к вам приходит!..» Необычная смерть и посмертные чудеса (верные супруги не только умерли в один день и час, но и не расстались после смерти; на месте их погребения верующие люди получают исцеление от самых тяжких недугов). Герои повести – исторические лица. Историчны только имена, вокруг которых был создан ряд народных легенд, составивших основу сюжета повести. В соответствии с традициями житийной литературы и Петр и Феврония именуются «благоверными», «блаженными». Петр «имеяше обычаи ходити по церквам, уединялся», отрок указывает ему чудесный Агриков меч, лежащий в алтарной стене церкви Воздвиженского монастыря. | |
| В пафосе | Глубина культурной памяти прорвалась в Повести мотивом инициации Петра. Естественно, нельзя не учитывать историческое развитие древних социальных институтов, мифов, которые доходят до позднего времени не в «чистом» виде. Опора на историко-генети-ческий метод, примененный В. Я. Проппом [24] при исследовании исторических корней волшебной сказки, и широко введенные в науку фоль-клорно-этнографические материалы позволяют увидеть подтекст трансисторической обрядовой культуры. Инициируемый персонаж в соответствии со смыслом обряда проходит через физическое испытание. Важность для автора этого мотива проявляется в похвале блаженном Петру. Еще раз обратим внимание на то, что корни комплекса мотивов инициации Повести восходит не к обряду, а к тому фольклорному материалу, о котором упомянул автор. Таков причудливый узор произведения, прославившего культ семьи, социального покоя и мудрого единовластного правления. Ермолай-Еразм, опираясь на разные исторические пласты этнографии и фольклора, создал уникальную литературную форму, которая служила целям христианства, государственности и семьи. | Содержание "Повести" резко расходилось с традиционными нормами агиографии. Вместо описания подвижнической деятельности святых здесь рассказывалось о любви крестьянской девушки из Рязанской земли и муромского князя, причем именно в земной любви автор видел высшую ценность жизни, способную преодолеть все социальные преграды и церковные условности. Этот гумани-стический пафос сближает "Повесть о Петре и Февронии Муромских" с вершинными произведениями европейской литературы Средневековья и Возрождения. Русский писатель акцентирует внимание на неравном социальном происхождении героев. Его рассказ далек от изображения любви как всепобеждающей страсти, целомудрен и стыдлив, лишен натуралистических подробностей. Любовь Февронии – это дар небес, стремление помочь ближнему, супружеская верность, и потому она обладает огромной созидательной силой, способна творить чудеса: исцелять язвы на теле князя, превращать обгоревшие колья для костра в "древие велико, имуще вѣтви и листвие". | |
| В стиле | Летопись не знает муромского князя Петра и его жены Февронии, а народное предание отождествляет их с князем Давидом и его женой Ефросинией. В основе книжной повести лежит устная легенда. Произведение далеко от житийного канона. В нем отсутствует рассказ о религиозных подвигах святых, кстати сказать, людей светских и, если судить по повести, до пострижения в монашество не имевших даже близкого соприкосновения с церковью. В повести нет указания на особые заслуги Петра и Февронии перед церковью, за которые они были причислены к лику святых. В повести не проявился экспрессивно-эмоциональный стиль риторической украшенности и абстрактного многословия этого времени. Ее язык отличается простотой, близостью к языку разговорному. Голая назидательность, характерная для житий, здесь не выходит на первый план. Занимательный рассказ с богато развитой фабулой насыщен элементами народной сказки и в то же время включает в себя подробности живого исторического быта. | Агиографические элементы в повести не играют существенной роли. Главным в произведении является беллетристическое начало, связанное с ярко выраженной сюжетностью повествования, большой ролью случая в жизни героев, активным использованием диалога, что придает рассказу живость и драматизм. Для автора герой интересен не столько как государственный деятель, сколько как частный человек в его отношении к любви, браку, семье; человек, нравственная сущность которого с особой силой проявляется в ситуациях, пограничных между жизнью и смертью. | |
Вывод о том, что в"Задонщине" от воинской повести, от фольклора
| От воинской повести | От фольклора |
| На формирование текста «Задонщины» так же повлияла традиция воинской повести. В тексте мы видим преобладание эпического повествования, эмоционально-лирическое начало представлено в меньшей степени. Исходя из этого многие ученые относят это произведение к жанру воинской повести. | Использует автор «Задонщины» и фольклорные выражения, чаще всего они встречаются в отрицательных сравнениях. Следует отметить, что в «Слове о полку игореве» подобных приемов не встречается, там в большом количестве применяются метафоры- символы, однако в «Задонщине» такие приемы не наблюдаются. Фольклорная традиция так же прослеживается в использовании антропоморфных образов.Символические образы народной поэзии: «гуси», «лебеди», «соколы», «кречеты», «волки», «орлы» – постоянно присутствуют в «Задонщине». |
| Из других лирических жанров, неизвестных тексту "Слова о полку Игореве", в "Задонщине" использованы молитвы, одна из которых лишь упомянута, а другая приведена в тексте. Обе произнесены Дмитрием Ивановичем перед битвой. В воинских повестях уже в XII в. начали появляться аналогичные фрагменты, а в эпоху Куликовской битвы они стали широко распространенными. Появление этого жанра в "Задонщине" связано с тем, что в тексте проводится мотив Божьего покровительства русскому войску, звучащий в авторских репликах и в рефрене, взятом из «Слова о полку Игореве», но видоизмененном. Сам этот мотив был широко распространен в воинских повестях, где воплощался в формулах Божьего гнева или покровительства одной из сторон. В "Слове..." же он звучит лишь в одном фрагменте. | Художественная логика параллелизмов, где орлы, соколы, кречеты, туры сопоставляются с русскими князьями и воеводами, а волки, гуси и лебеди - с вражескими воинами, основывается на впечатлениях, связанных с охотой. Известно, что соколы и кречеты использовались в княжеских и боярских охотах на лебедей и гусей. Этим и можно объяснить сопоставление воинов Мамая с лебедями и гусями - птицами, опоэтизированными в фольклоре. Такое сопоставление дает наглядное представление о превосходстве силы русских войск (соколов и кречетов) перед золотоорды некими (лебедями и гусями). В «Слове о полку Игореве» половцы уподоблялись черным воронам, а русские воины - соколам |
| проявляется в фольклорной образности, повторах, эпитетах, сравнениях, а также в плаче русских женщин по погибшим воинам (их обращение к ветру, Дону, Москве-реке). Символические образы народной поэзии (гуси, лебеди, соколы, кречеты, волки, орлы) постоянно присутствуют в произведении. | |
| В построении текста автор переплетает черты воинской повести и «Слова...». Вступление ориентировано главным образом на поэтический памятник XII в., здесь упоминается Боян, известный до этого лишь по тексту "Слова...". Но в конце фрагмента устанавливается время события («А от Калатьские рати до Момаева побоища 160 лет») аналогии чему нет в "Слове...". Дальнейший текст "Задонщины" в целом повторяет структурную трехчастную схему воинской повести. Однако внутри каждой из частей повествование строится на основе отдельных эпизодов-картин, которые чередуются с авторскими отступлениями, причем и те, и другие часто прямо ориентированы на текст более раннего памятника. | Как новую черту можно отметить применение средств русского фольклора в речи татар. |
| В основном в «Задонщине» сохраняется хронологический принцип повествования, свойственный воинской повести, в то время как в "Слове..." одной из важнейших черт композиции могут считаться исторические отступления, соотнесенные с судьбами главных героев и авторской идеей. Незначительные отступления от хронологического порядка в «Задонщине» могут объясняться разными причинами. Отрывок, предсказывающий победу русских князей в начале битвы («Шибла слава к Желчным Вратам...»), хотя и использует образы «Слова...», но следует воинской летописной традиции, которая допускала предсказания исхода битвы до ее начала, преимущественно в виде упоминания Божественного покровительства одной из сторон. | Шире используются некоторые приемы устной народной поэзии. Так, чрезвычайно распространены в «Задонщине» отрицательные сравнения. Символические образы народной поэзии: «гуси», «лебеди», «соколы», «кречеты», «волки», «орлы» — постоянно присутствуют в «Задонщине». |
| В то же время поэтической структуре "Задонщины" присуща строфичность, которая подчеркивается одинаковыми зачинами: "И рече им князь...", "И молвяще Ондрей...", "И рече ему Дмитрей..."; "Уже бо яко орлы слетешася...", "Уже бо возвеяша сиянии ветри...", "Уже бо вьскрипели телегы..." | Своим удивительно поэтичным языком, а также былинным изображением героев и событий «Задонщина» близка к устному народному творчеству. И мы прекрасно понимаем, что если «грозные тучи сошлись, а из них непрерывно молнии сверкали и гремели громы великие», то это означает, что бой шел не на жизнь, а на смерть. В образном языке «Задонщины» нашло отражение и отношение русских людей к своим и татарским воинам. И если русские богатыри и удальцы сравниваются с соколами, кречетами и белозерскими ястребами, то «великие силы поганого царя Мамая» превращаются не только в «несчетные стада гусиные и лебединые», но и в разъяренных «серых волков». |