В первые три дня Страстной недели на часах полагается чтение всего Святого Евангелия, всех четырех евангелистов. По техническому удобству обычно, чтобы не сделать богослужения этих страстных дней очень длинными, в нашей церковной действительности принято начинать эти чтения загодя, со второй седмицы Великого поста. Хотя, конечно, Устав в этом случае прав, и выполнять его трудно, но возможно: я бывал в таких даже не монастырях, а приходах, где это выполнялось. Это уставное богослужебное положение отражает то, что трастная неделя содержит в себе всю полноту евангельского благовестия, а это значит — вообще всю полноту.
Можно привести такую аналогию. В рассказах некоторых людей, находившихся в состоянии клинической смерти, а потом возвратившихся к земной жизни, есть такой фрагмент: душе человеческой, временно разлучившейся с телом, как в кинофильме, представляется вся ее жизнь. Так и у Креста Христова вспоминается не только вся земная жизнь Господа, но и Его учение, Его пророчества, которые, в свою очередь, включают и весь Ветхий Завет и вообще всю жизнь от начала до конца мира. В днях Страстной недели прозревается, по сути, не только слава Воскресения, но и все последующее миробытие, которое включает Второе пришествие, День Господень, когда Господь придет судить мир. И в первые три дня Страстной недели это выражается в тропаре, общем для Великого Понедельника, Вторника и Среды:
«Се Жених грядет в полунощи, и блажен раб, егоже обрящет бдяща: недостоин же паки, егоже обрящет унывающа. Блюди убо душе моя, не сном отяготися, да не смерти предана будеши, и Царствия вне затворишися, но воспряни зовущи: Свят, Свят, Свят еси Боже, Богородицею помилуй нас».
Можно сравнить этот тропарь с кондаком Великого канона Андрея Критского «Душе моя, душе моя, востани, что спиши?» Это сравнение подтверждает специфическое различие между Святой Четыредесятницей и Страстной неделей: во дни Четыредесятницы центр — душа, которая должна проснуться, а в тропаре «Се, Жених грядет в полунощи» центром является ожидание Второго пришествия. То же самое слышим в светильне, который в эти дни поется в конце канона:
«Чертог Твой вижду, Спасе мой, украшенный, и одежды не имам, да вниду вонь: просвети одеяние души моея, Светодавче, и спаси мя».
Вообще, в этих сравнительно коротких песнопениях содержится очень много. О бдении — конечно, отсылка к событиям Гефсиманского сада, когда Господь просил своих учеников пободрствовать с Ним, но дважды находил их спящими, и огорчался этому, и после того был взят под стражу. Но в более глубоком смысле, возможно, эти ученики и не спали бы, если бы они знали, не разумом, а глубиной своего сердца, о том, что сейчас совершаются судьбы всего мира и сейчас мир будет в Голгофе стоять на границе своего существования, на границе между этим временным житием и вечным.
Прп. Симеон Новый Богослов говорил в одной из своих бесед, что некоторые христиане думают, что если бы они были современниками Христа во время Его земной жизни, непосредственно от Него получали бы то, что получали Его современники, то они, конечно, были бы не такими теплохладными, а более ревностными и горячими. На самом деле все с точностью до наоборот, потому что ученикам, современникам Господним, не было дано Духом Святым знать тайны Царства Небесного. Как сказал Господь об Иоанне Крестителе: Нарожденных женами не восставал больший Иоанна Крестителя; но меньший в Царстве Небесном больше его (Мф. 11, 11). Мы все— меньшие в Царстве Небесном, потому что через наше крещение, через наше причащение имеем в Церкви Богопричастие. Поэтому, как говорил Иоанн Богослов в своем послании, вы имеете помазание от Святого и знаете все (1 Ин. 2, 20). В эти дни Страстной недели Церковь призывает нас к сердечной памяти последних, которая дала бы нам возможность осуществить то, к чему призывает Господь: Бодрствуйте и молитесь, чтобы не впасть в искушение: дух бодр, плоть же немощна (Мф. 26, 41).
Что же касается ексапостилария «Чертог Твой вижду, Спасе мой, украшенный, и одежды не имам, да вниду вонь», это слово отсылает нас к некоторым местам Святого Евангелия. Первое — это притча о брачном пире, когда на брачный пир в результате были призваны как бы случайные люди, и хозяин пира пришел, увидел одного человека, находящегося не в брачной одежде, и этот человек был выброшен вон и подвергся наказанию, которое может быть непосредственно воспринято нами как неадекватно жесткое.
Для нас важно, что это за брачная одежда? Это не та одежда из Притчи о богаче и Лазаре, где богатый одевался в порфиру и виссон и каждый день пиршествовал блистательно. Это одежда поругания, это одежда кровавая, это та одежда, в которой находился Христос и буквально, и духовно, в которой он совершал Свое последнее Голгофское восшествие. Само слово «одежда» содержит в себе индоевропейский корень «де» — *сШе-, являющийся общим для таких слов, как «одежда» и «надежда», которые нам кажутся не связанными друг с другом. Этот корень определяет некоторое первоначальное позиционирование человека. Одежда — это позиционирование, связанное с тем, что люди после грехопадения облачились в кожаные ризы, это то, что связано с автономной жизнью на себя; а надежда связана с обратным. Одежда связана с тем, что мы слышим в евангельском повествовании о Голгофе: Разделиша ризы моя себе и о одежде моей меташа жребий (Ин. 19, 24). И та одежда брачная, которая в нашем случае имеется в виду, в которую должны облачиться христиане, входя в эти дни Страстной недели (слово «одежда» я употребляю в духовном значении устроения наших сердец, которое предполагает устроение наших душ), — это одежда, которая раздирается, одежда, которая не закрывает, одежда, которая не защищает, а снимает защиту. Именно такая одежда является брачной. Такая одежда, как свидетельствует Откровение Иоанна Богослова, где говорится о мучениках в одеждах, которые должны еще только убедиться (Откр. 6, 9—11), является благонадежной для участия в пире Царствия Божия. Это та точка, в которой смыкается Пасха Славы и Пасха страданий, в которой в Пасхе страданий уже проявляется Пасха Славы.
Здесь я хочу сделать некоторое отступление. Римско-католической традиции (я сейчас употребляю эти слова условно, там много разных явлений, и их под одну гребенку не подведешь) присуща сфокусированность на страданиях до того, что у некоторых католических святых появляются стигматы в связи с их психофизической вовлеченностью в воображение страданий Христа. Поэтому у них Воскресение является праздником менее значимым, чем Рождество. По православному же Преданию Праздником праздников является Воскресение Христово; не в таком понимании, как это реально осуществляется в массовом благочестии, когда на Пасху мы идем в ночь с субботы на воскресенье, а остальное уже так себе, а именно в понимании Воскресения Христова, проявляющегося в самых предельных состояниях Голгофы, когда все одежды разрываются до последних оснований.
В нашем храме был такой случай, не помню, в прошлом или позапрошлом году, который произошел не нарочно, а в связи с некоторой небрежностью — маленький храмик отличается от больших храмов, где много людей, которые следят за тем, чтобы все было аккуратно. А именно, у нас есть раскладные аналои красного цвета, которые на Великий пост, и в частности во время богослужения Двенадцати Евангелий, покрываются черной материей. И вот в завершение этой службы то ли я, то ли кто-то другой локтем немного подвинул черную материю, и красное стало проглядывать из черного. Эта небрежность стала духовным знаком того, как слава Господня, слава Царства Небесного, слава Христа воскресшего не будет когда-то после, а уже проявляется в Его предельном уничижении.
Особенностью этих трех дней по сравнению с днями Четыредесятницы является изменение паремий, которые читаются на шестом часе. Если в течение всей Четыредесятницы читались пророчества Исайи, то в первые три дня Страстной недели читаются первые три главы пророка Иезекииля, где снова встречаются две темы, о сопряжении которых мы уже много говорили. Это, с одной стороны, видение Божественной колесницы во время пребывания в Вавилонском плену, которым было выказано, что Божественная слава не сосредоточена именно в Иерусалиме, в единственном Иерусалимском храме, а присутствует или может присутствовать в любом месте и в любое время. И вторая тема, которая звучит уже со второй главы пророчества Иезекииля, — его грядущее страдание и мученичество, которые он должен был претерпеть, исполняя волю Божию и неся глагол Божий народу. И опять как тональность, или как фон богослужений Страстной недели, мы имеем сочетание высшего созерцания и мученичества. Одно слово «вознесение» есть и вознесение на Крест Господа и нас вместе с Ним, и вознесение в Царство Небесное Господа и верных вместе с Ним.
В Великий Понедельник вспоминается описанное в книге Бытия житие праведного Иосифа. Сейчас я, разумеется, не буду воспроизводить его подробно, все, кто не читал, прочтите в Библии. Есть прекрасный роман Томаса Манна «Иосиф и его братья», который расцвечивает разными красками это сравнительно короткое библейское повествование. Очень кратко говоря, это житие вспоминается потому, что жизненный путь Иосифа является прообразом пути Христова, ибо сначала он за противостояние злу, а именно за отказ соблазнявшей его на блуд женщине в Египте, был оклеветан и затем арестован, а потом восстал как питатель всего мира во время голода. По поводу первой части его жития на стиховне поется такая стихира: «Вторую Еву египтяныню обрет змий глаголы, тщашеся ласканьми запяти Иосифа: но той оставив ризу, бежа греха, и наг не стыдяшеся, якоже первозданный прежде преслушания». То есть речь идет о сравнении женщины, соблазнявшей и не соблазнившей Иосифа на грех, с Евой, которую соблазнил змей, а она в свою очередь соблазнила Адама на первородный грех. И если Христос здесь является Тем, Кого символизирует Иосиф, то Он свое целомудрие в полном отречении от всех соблазнов мира осуществил на Кресте, который в традиционном святоотеческом богословии соотносится с древом познания добра и зла.
И другие темы: страданий, предательства, пребывания в темнице, тема того, кто является кормильцем — все то, что мы видим в житии Иосифа, в полноте воплощено в домостроительстве спасения Богочеловека Иисуса Христа. Он был в адовой темнице. Он накормил, и кормит, и до скончания века будет кормить Своим Телом и Кровью все христианское человечество, а через христианское человечество благодать Божия будет солить весь мир. Он пришел для того, как сказано в Евангелии, чтобы восстановить целость разрушенных первородным грехом и чтобы рассеянных чад Божиих собрать воедино. Неудивительно, что Иосиф вспоминается здесь через рыдание Иакова, как говорится в кондаке утрени понедельника: «Иаков рыдаше Иосифова лишения, и доблий седяше на колеснице, яко царь почитаемь». По-русски: «Иаков скорбел о потере Иосифа, а тот, доблестный, восседал на колеснице, как царь почитаемый». Этим здесь прообразуется рыдание всего творения, и в первую очередь апостолов, о пораженном, как им казалось, и погребенном Учителе, Который воскрес и даровал всем питие и питание вечной жизни.
В понедельник и вторник Страстной недели вспоминаются разные сюжеты, связанные с событиями, произошедшими после того, как Господь вошел в Иерусалим на путь своих страданий. К этим событиям относится проклятие смоковницы, когда Господь, взалкав и увидев смоковницу, для которой не наступило время плодоношения, ничего не найдя на ней, кроме одних листьев, говорит ей: да не будет же впредь от тебя плода вовек. И смоковница тотчас засохла (Мф. 21, 19). Эти слова Господа находятся в параллели с некоторыми другими мотивами Святого Евангелия. В частности, на вечерне Великого Вторника вспоминаются притчи о талантах и о мудрых и юродивых девах. В первой из них человек данный ему талант не отдал в рост, а закопал в землю и обосновал это, обращаясь к хозяину, таким образом: Ты человек жестокий, жнешь, где не сеял, собираешь, где не рассыпал (Мф. 25, 24); поэтому я счел более надежным, дабы не было претензий, деньги твои большие сохранить, чтобы их тебе в целости возвратить. И он подвергся от хозяина страшному гневу, который кажется нам наказанием, не соответствующим преступлению. И это не единственный момент, когда Господь как бы требует от людей неосновательно, — или не от человека, а от смоковницы — требует того, что она не может дать по естеству. И это очень жестко, это действительно жестко, но это те реальные отношения абсолютной свободы, которыми являются отношения между Богом и человеком. Человек и безответен, и дерзновенен, и очень часто находится в такой ситуации, когда ему кажется совершенно нормальным, что он чего-то не может делать, потому что это ему не дано, и вместе с тем Господь ждет, что он это сделает.
То же самое относится к Притче о мудрых и юродивых девах. В общем, нормально, когда у человека, который читает это повествование, возникает некоторая жалость к юродивым девам, некоторое раздражение против мудрых дев, которые заранее чем-то запаслись. Я думаю, что это нормальная человеческая реакция. И вместе с тем, при более духовном рассмотрении, это и есть та вышеестественная планка отношений между Богом и человеком, желающим во Христе идти за Богом, которую Бог во Христе пред-полагает. По толкованию святоотеческому, которое идет от прп. Макария Великого и повторяется потом у прп. Серафима Саровского, тот елей, которого недоставало у юродивых дев, это благодать. И если мы приобретем любым образом — а как, пусть каждый сам решает — благодать Святого Духа, то не будем судимы и сожжены, как бесплодная смоковница. А если не приобретем, то... Об этом особенно явно и без всякой двусмысленности пишет прп. Симеон Новый Богослов: человек, который в течение своей земной жизни (жестко это слово, но он так пишет, это правда) не приобретет ощутительно для самого себя благодати Святого Духа, не будет ее иметь и в вечной жизни, и таким образом не будет находиться в числе спасенных.
Здесь я хочу сделать одно общее отступление. Если мы внимательно или даже не очень внимательно прочитаем Святое Евангелие, то обнаружим, что нет числа людям, которым Господь оказал то или иное милосердие: излечил от слепоты, излечил от проказы, выгнал из них бесов и т.д., включая воскрешение. И многие из этих людей, кто с благодарностью, а кто без благодарности, воспользовались актом Божественного милосердия и — остались при своих земных делах: исцеленными, помилованными, ущедренными. И лишь немногие оставили все и последовали за Господом. И Господь говорит, обращаясь к таким: «Вы — соль земли». Но не может вся пища состоять из одной соли — это не пища. «Вы — свет миру». Мир не может состоять из одного света, а есть светильники, которые мир освещают. И мы в этом отношении находимся в сдвоенном состоянии. С одной стороны, мы призваны быть последователями и исполнителями евангельских заповедей, призваны к тому, чтобы входить в число тех немногих званых, а потом и избранных, которые идут до конца с Богом. В числе подобных Мария Магдалина, которой было оказано милосердие (из нее было изгнано семь бесов), и она все бросила и стала служить Господу; а некоторые даже сразу, как рыбаки Петр и Андрей, все оставили, безо всяких условий, и пошли служить Господу. С другой стороны, мы — те самые люди, которые пользуются Божиими милостями; сочетаем в себе то и другое.
Когда мы в наших беседах ведем речь о том, как правильно относиться к богослужениям Страстной недели, мы должны стараться отдавать себе отчет и осознавать, что мы можем и чего не можем. Слова о нашем призвании обращены к той стороне нашего существа, которая может быть в собственном смысле названа христианской, т.е. когда путь Христов является доминантой содержания нашей жизни, а все остальное постольку-поскольку. Реально, в общем-то, мы не такие. Мы люди, которые отчасти действительно входят в число учеников Христовых, являются членами Его Тела, теми, которых Господь делает сотрудниками Своими, как апостол Павел говорит, «соработниками». Или, выражаясь медицинским языком, мы подобны пациентам больницы, которые уже выздоровели настолько, что иногда могут вставать со своих коек и помогать врачам, и в частности главному врачу, помогать другим больным; а отчасти остаются лежачими, которые сами беспомощны и требуют исцеления. Такова реальность, таковы два аспекта нашего существа. И то, что мы сейчас говорим, в основном направлено на нас как на христиан в последнем смысле этого слова, а не на нас только как грешников или духовно больных людей, нуждающихся в исцелении. Возможно, без этого пояснения то, что говорится, можно было бы воспринять слишком максималистски и войти в некоторое недоумение.
Так вот, Притча о талантах, которая является одной из основных тем богослужения Великого Вторника, вспоминается не просто потому, что Господь рассказывал ее в числе других перед Своим арестом и страданиями. Она относится к самой тайне Искупления. Эта притча и одновременно заповедь подобна стреле, мечу, который, как говорит апостол Павел, проникает до разделения души и духа, составов и мозгов (Евр. 4, 12).
Мы говорили о том, что Бога не должно использовать для личного комфорта. Также и таланты. Хотя в бытовом словоупотреблении мы идентифицируем таланты со способностями — «У него много талантов», «У него талант живописи» и т.д., и нельзя сказать, что это не реально, — но в первоначальном смысле талант — это благодать Святого Духа, которая дается при общении с Богом. И это, конечно, самое главное, то, чего нет в других христианских религиях — там, конечно, тоже можно от Бога что-то получать, но человек это держит у себя, этим пользуется. А с талантами нужно немедленно расставаться, немедленно отдавать их в рост, ни на секунду их у себя не задерживать.
У каждого человека свой путь, на котором он этой торговлей занимается. Прп. Серафим Саровский в беседе с Мотовиловым о цели христианской жизни брал образы из своего собственного купеческого прошлого, как он, еще до монастыря, старался как можно выгоднее продать свой товар. Эти слова, которые могут немного резать слух, особенно при нашем воспитанном советской ментальностью настороженном отношении к торговле, имеют самое прямое отношение к духовной жизни. Вней так же, как в спорте, когда человек перестает тренироваться, он не остается на своем уровне, а начинает тормозить; так же, как в мире бизнеса, когда человек приобрел достаточное состояние, он тем не менее знает, что если он успокоится и решит, что можно немножко передохнуть, он может все потерять. И он должен крутиться как белка в колесе, да еще со все большей скоростью. Все эти вещи относятся к жизни мирской, но Сам Господь употребляет образы мирской жизни для того, чтобы давать символы жизни духовной. Всякая неподвижность, пребывание в стяженном один раз душевном покое, тихой и ленивой жизни духовной отделяет нас от Бога. А наша деятельность в области духовной жизни является жертвенной, является страдательной, является самоотречением, потому что мы, только получив, должны сразу отдавать. Если воспользоваться худым образом, например игры в казино, то из вариантов «Забирайте ваш выигрыш» или «Ставьте дальше, чтобы удвоить или утроить, или все спустить» духовная жизнь, в общем-то, ориентирована на второй. Она поэтому всегда рискованна. Если мы хотим быть христианами, то должны иметь это в виду. Никаких таких отношений, которые приближают нас к Богу без риска куда-то провалиться вместо того, чтобы приблизиться, нет. Подлинной духовной жизни без риска не бывает.
И еще. Аналогия духовной жизни и торговли сама указывает на свои границы, потому что если в реальной жизни человека, даже самого рискового бизнесмена, есть какое-то разделение между инвестициями с одной стороны и накоплениями или потреблением — с другой, то в случае духовной жизни, и Законоположителем здесь является Сам Господь, речь, как правило, идет не только о каком-то имуществе человека, а о человеке в целом. Кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее (Мк. 8, 35). То есть речь идет о том, что талантами, отдаваемыми в рост, является не какой-то дар, данный Богом человеку, а всецело человек. А когда мы жертвуем, как у нас бывает, лишь частично, то, соответственно, мы только частично исполняем наш путь как путь христиан.
В Великую Среду снова вспоминается женщина-блудница, помазавшая Господа миром в дому Симона прокаженного. Вообще, в богослужениях Церкви отчетливо проявляется то, что называется православным космизмом: каждое частное евангельское событие, каждый эпизод земной жизни Христа Православное Предание видит как событие космическое, или, лучше сказать, прекосмическое. Церковь во Христе больше, чем мир, человек в Боге больше, чем мир, он образ Божий, и поэтому лучше говорить не о космическом, а о прекосмическом, премирном православии. Для того, чтобы показать, как в православном Предании, православном богослужении проявляется эта премирность, я хочу прочесть вам одну замечательную стихиру Великой Среды.
Стихира эта составлена Кассианой, или Кассией, святой IX века, т.е. времени второго иконоборческого периода. Она входила в число девушек, которых мать будущего императора Феофила привела в качестве невест на смотрины своему сыну. В это время Кассиана уже приняла твердое решение стать невестой Христовой, осуществлять свою жизнь в монашеском подвиге. Но с императором не поспоришь. Она в числе одиннадцати девушек пришла во дворец, и император, плененный ее умом и красотой, желая ее испытать, начал цитировать известное в тех кругах и в те времена слово Иоанна Златоуста. В нем Иоанн Златоуст сначала выдвигает тезу, что через женщину в мир пришло все зло, имея в виду Еву, а затем, как бы себя опровергая, говорит, что через Женщину в мир пришло и все доброе. Это слово было известно и императору, и Кассиане. И Феофил бросил яблоко Кассиане и сказал, что через женщину пришло все зло. Она яблоко подхватила и обратно кинула, ответив, что через Женщину пришло и все доброе. На самом деле это был текст (нам кажется, что только сейчас есть текст и подтекст, но, наверное, они всегда были), а подтекст был, судя по всему, такой: хочешь ли ты выйти за меня замуж? И Кассиана ответила: нет. И тогда он золотое яблоко, которое должен был вручить избранной им невесте, вручил Феодоре. А Кассиана исполнила свое желание, удалилась в монастырь, но если реконструировать и домысливать то, что стоит за историческим повествованием, можно домыслить, что некоторый драматизм в их взаимных отношениях остался.
Как-то раз Феофил пришел в монастырь, в котором игуменьей была Кассиана. Она как раз в это время работала над той стихирой, которую я сейчас вам прочитаю (она вообще была очень талантливой женщиной, и в частности у нее открылся дар гимнографии, то есть дар сочинять боговдохновенные богослужебные тексты). Услышав, что входит император, она ушла, чтобы (можно домысливать) не подвергать свою душу каким-то чрезмерным искушениям. Он ходил по кельям, вошел и в ее келью, увидел недописанную стихиру, написал там слова «грехов моих множество и судеб Твоих бездну кто исследит» и со страхом великим скрыся, ушел, а Кассиана, вернувшись, с этими словами согласилась и дописала стихиру, которую я сейчас прочту со включенными словами императора.
«Господи, яже во многия грехи впадшая жена, Твое ощутившая Божество, мироносицы вземши чин, рыдающи миро Тебе прежде погребения приносит: увы мне глаголющи, яко нощь мне есть разжжение блуда невоздержанна, мрачное же и безлунное рачение греха. Приими моя источники слез, Иже облаками производяй моря воду. Приклонися к моим воздыханием сердечным, приклонивый небеса неизреченным Твоим истощанием: да облобыжу пречистеи Твои нозе, и отру сия паки главы моея власы, ихже в рай Ева, по полудни, шумом уши огласивши, страхом скрыся. Грехов моих множества, и судеб Твоих бездны кто изследит? Душеспасче Спасе мой, да мя Твою рабу не презриши, иже безмерную имеяй милость».
В этой стихире поражают некоторые вещи. Во-первых, она написана девушкой, девственницей; но душа этой девушки с такой полнотой вошла и так приняла на себя душу блудницы, что, вероятно, никакая блудница из реалий своего собственного опыта никогда не напишет про блуд так глубоко, как эта девушка. И это принадлежит не особенному таланту именно Кассии, а является нормальным и закономерным следствием высоты духовной жизни, когда в православной традиции человек, который восходит по степеням святости, не столько входит в самосознание своей праведности, сколько, наоборот, все глубже постигает тайны падшести человеческой природы до последней глубины. И в этом отношении понимает движение душ грешных людей гораздо глубже, чем сами эти грешные люди.
Второе — связано с премирностью православного толкования. Жизнь отдельной души, и в частности ее греховное состояние, так выразительно описанное, как, наверное, мы не встретим ни в поэзии XX, ни в поэзии XXI веков, развертывается как драма всего мира. Слезы покаяния, проливаемые блудницей, сопоставляются с морями, с океанами, дерзновенно сопоставляются по противоположности с первородным грехом Адама и Евы — одни только ее слезы. И этим раскрывается то богословие, которое в свернутом и скрытом виде уже содержится в евангельском повествовании.
В-третьих, это то, что в искусстве называется инсталляцией, когда автор берет некий посторонний предмет, чтобы вставить его для выражения целого. И в данном случае Кассия ничего не сочла себе чужим, в частности строчки, которые вписал император Феофил.
В среду, после завершения литургии Преждеосвященных Даров, после молитвы «Буди Имя Господне благословенно отныне и до века» последний раз за весь Великий пост совершаются земные поклоны с чтением молитвы прп. Ефрема Сирина. После вечерни среды и вплоть до вечерни дня Святой Троицы земные поклоны отменяются. Еще раз подчеркиваю, что они отменяются не со Светлого Христова Воскресения, а с вечерни Великой Среды, которая богослужебно уже относится к Великому Четвергу. Это внешнее выражение того внутреннего, о чем мы уже много говорили, а именно, что в Страстную неделю, а особенно начиная с Великого Четверга, мы призваны быть не столько кающимися грешниками, нуждающимися в исцелении, сколько учениками Христовыми, которые как равные, как дети Божий по благодати идут с Сыном Божиим по пути Его Голгофы.
Великий Четверг
Каждый из дней Страстной седмицы, и особенно последние дни, несет в себе полноту, равную полноте всего евангельского благовестия. Поэтому, не выходя за пределы содержания одного из этих дней, можно всю жизнь потратить, чтобы вникнуть в ту полноту и ту бездну содержания любого из этих событий, так что мы никогда не насытимся и не переполнимся. Более того, только малую часть мы можем принять. Это всегда надо иметь в виду, когда речь идет о Боге, тем более когда здесь концентрат всей тайны Божественного домостроительства. Тогда, может, что-то и получится. А если у нас есть претензия в наши умственные схемы включить то, что беспредельно, мы сразу впадем в ошибки.
Великий Четверг, как вы знаете, это воспоминание Тайной Вечери и предательства Иуды. Я должен сказать, что в течение многих лет в начале моей жизни в Церкви это сочетание имело для меня внешний характер. То есть чисто хронологически: сначала была Тайная Вечеря, потом все вышли в Гефсиманский сад, и там через предательство Иуды Господь был арестован. Но внутреннюю связь я ощутил не сразу. И тем более, наверное, не у всех в самое сердце входят слова, которые священник каждый раз читает от лица верующих, когда выносит для причастия Святую Чашу: «Ни лобзания Ти дам, яко Иуда, но яко разбойник исповедую Тя: помяни мя, Господи, во Царствии Твоем». Второе понятно, потому что когда мы сами про себя думаем, то довольно благочестиво и очень искренне сравниваем себя с разбойником. Другое дело, что если кто-то не очень хорошо о нас отзовется, то мы обычно уже не сравниваем себя с разбойником, а ведем себя, как разбойник в этой ситуации. Но вот с Иудой — уже совсем непонятно, потому что на внешнем уровне мы не можем зафиксировать в себе такого предательства.
Конечно, тайна Иуды едва ли нам будет понятна, потому что, например, в Евангелии сказано, что Иуда имел при себе денежный ящик, был вором и воровал, что туда клали. Вряд ли речь идет только о том, что Иуда был настолько зафиксирован на своей прибыли, что это определило его предательство. Тем более, по словам Иуды, что лучше было бы продать миро и отдать нищим, видно отношение ко Христу как к тому, кто устроит мир и благополучие в земной жизни: станет царем, уничтожит римское владычество, сделает жизнь на земле более справедливой. Но когда для Иуды окончательно стало ясно, что Христос идет совсем не этим путем и не к этому пути призывает, когда уже Иуда стал понимать, что может произойти, он отрекся от Христа и решился на предательство.
Прп. Серафим Саровский, говоря об Иуде, касается такой темы, как мужество и отчаяние. Он говорит о том, что, в общемто, можно соотнести отречение апостола Петра, когда он трижды сказал: Не знаю человека сего (Мк. 14, 71), с отречением Иуды. А различие, по мнению прп. Серафима, состоит в том, что Петр нашел в себе силы покаяться, и покаялся, и возвратился в число апостолов, и был первоверховным апостолом. А Иуда такого мужества в себе не нашел, отчаялся и покончил жизнь самоубийством. Это подвигает нас более внимательно отнестись к тому, что происходит на Тайной Вечере.
Дело в том, что наше восприятие Тайной Вечери ограниченно. Господь заповедал творить ее в Свое воспоминание, и эту заповедь Божию мы осуществляем, совершая каждый или почти каждый день Божественную литургию. И в связи с тем, что у нас отношение к Божественной литургии ограниченно — сейчас я объясню, каким именно образом, и мы уже касались этого — у нас и восприятие Тайной Вечери является ограниченным.
Ограниченность нашего восприятия Божественной литургии имеет ту же природу духовной корысти, о которой я уже говорил. Я имею в виду сейчас не те случаи, когда люди, еще не вошедшие в Церковь, просто никак литургию не воспринимают. Когда я служил на своем первом приходе, церквей было мало, народа в них, особенно в городских, было очень много. В тот город приезжали по воскресеньям люди на базар, заодно в церковь приходили. И вот женщина подходит к исповеди и говорит: «Я тут в церковь зашла молебен заказать, заодно решила причаститься». Это совсем извращенное понимание системы ценностей и значимостей. Но мы сейчас об этом говорить не будем, по большей части мы находимся не на таком уровне, а воспринимаем Божественную литургию исключительно как способ причаститься, т.е. удовлетворить свои духовные потребности. И очень часто люди, для которых в центре находится состояние их собственной души, привыкшие регулярно причащаться, чувствуют себя тем хуже, чем больше времени проходит от их последнего причастия. Душа их делается все более беспокойной, и тогда они решают, что им пора причаститься, приходят (иногда это сопровождается искушениями) и в конце концов исповедуются, причащаются, и на некоторое время душа делается мирной. Этим исчерпывается их взаимодействие с литургией. Конечно, это гораздо лучше, чем ничего, потому что это вызывает благодарность Господу, упование на Господа, это вызывает осознание, что мы не можем обойтись без Бога. Но, в общем, это все та же духовная корысть, это, опять же, позиция больных, которые нуждаются в исцелении, а не сотрудников Божиих, которые готовы служить и идти вместе с Ним.
Когда совершается литургия, то служит не только священник или епископ, и не какая-то частица Церкви, которая состоит из десяти, ста или даже тысячи человек, находящихся в данный момент в храме, а служение осуществляет вся полнота соборной Церкви, в которой только видимыми субъектами являются присутствующие люди. На самом деле и святые, и усопшие, и ангелы Божий, и Матерь Божия, и Глава Церкви Сам Господь Иисус Христос, Который идет «заклатися и датися в снедь верным», — они все являются участниками этой литургии. Мы призваны быть участниками такого служения. Это понимание было единственно возможным для первых христиан, в ментальное™ которых вообще не было осознания собственной индивидуальности. Было осознание Церкви, причастниками которой они являются, Бога, причастниками Которого они являются, но никак не собственного «я», нуждающегося в той или иной заботе. Когда они собирались на тайную вечерю, они исповедовали этим свою верность, свое намерение идти путем Христовым, быть преданными, но не быть предателями, служить друг другу и ближним для их спасения, а не находиться в таком ожидании, чтобы им Господь послужил. Потому что когда мы причащаемся таким образом, как я перед этим сказал, исключительно с желанием получить духовную пользу для себя, то, по существу, это служение нам Господа. Это нормально, особенно если к этому относиться с величайшим благоговением и благодарением, потому что мы не делаем никому одолжения тем, что ходим в церковь, это Бог истощавается ради нас, чтобы нас исцелить. Но это только одна сторона. Мы должны быть не только исцеляемыми Христом, но также и соработниками Христу, причащаться не для себя, а для того, чтобы сделаться, как об этом учит прп. Симеон Новый Богослов, сотелесниками Христу, как член Христов выходить на служение миру. В этом состоит выполнение заповеди апостола Павла «Будьте подобны мне, как я Христу»* (* См. 1 Кор. 4, 16; 1 Кор. 11,1. — Ред.), потому что подобие — в осуществлении жертвенности, истощания, служения, верности и всего того, что содержат в себе все животворящие и Божественные заповеди.
Первоисточно Божественная литургия, как вы знаете из повествования Евангелия от Иоанна, начинается с омовения ног. Это является местом самоопределения, выбора человека: он пришел для себя или для того, чтобы послужить. И когда Господь Сам предлагает выбор между гордостью и смирением, просвещением через омовение — в этом положении и осуществляется на литургии выбор нашего сердца. Поэтому молитва «Ни лобзания Ти дам яко Иуда» и определяет выбор человека: служение, смирение или использование Бога, если не для земных корыстных целей, то для духовных, для себя.
Богослужение Великого Четверга начинается, как и всякое богослужение, с утрени, и, с моей точки зрения, вершиной всего богослужебного творчества Православной Церкви является канон прп. Космы Маюмского, который я вам всем советую прочитать по Триоди. По-моему, он даже превосходит и канон Великой Субботы, и канон пасхальный Иоанна Дамаскина. Он написан акростихом, в котором первые буквы ирмосов и тропарей составляют некоторое изречение (по-гречески, естественно), называемое краестрочием. По-славянски, если только канон не составлен в последнее время русскими гимнографами, это, конечно, нарушается. Краестрочие этого канона — **********************************. То есть: «В Великий Четверток долгую песнь пою». Сейчас нет необходимости читать и комментировать весь этот канон, но общая его характеристика состоит в том, что снова можно назвать православной премирностью, высшим космизмом. Первый тропарь первой песни канона:
«Всевиновная и подательная жизни, безмерная мудрость Божия, созда храм Себе от Чистыя Неискусомужныя Матере: в храм бо телесно оболкийся, славно прославися Христос Бог наш».
Это ссылка на паремию из Книги Притчей, которую читают каждый раз во время Богородичных праздников: Премудрость созда Себе дом и утверди столпов седмь (Притч. 9, 1). Превечная таинственная Премудрость Божия в каноне Космы Маюмского идентифицируется с Тайной Вечерей, и весь канон посвящен сочетанию превечной Премудрости Божией, которая является предметом и отвлеченного мистического созерцания, и конкретного исторического события.
«Тайноводящи други Своя, душепитательную уготовляет Трапезу, безсмертия же воистинну мудрость Божия растворяет Чашу верным. Приступим благочестно, <