Долго ли он был без сознания Уэнтик не знал. Он ощутил страшный холод и окончательно очнулся.
Вокруг кромешная тьма, ноги выше тела, весь его вес воспринимался только лопатками. В голове пульсирующая боль, на лице влага, по‑видимому кровь. Он осторожно поиграл мышцами тела, проверяя, нет ли переломов. Боль чувствовалась только в левой руке, которая застряла между обломками. Правая рука могла двигаться свободно.
Надо немедленно добраться до укрытия. Холод становился невыносимым.
Казалось, нет никакой возможности вылезти из‑под обломков, тело застряло в неудобном положении. Он попытался оттолкнуться ногами, но плечи еще сильнее притиснулись к металлу. Никакой свободы движения ни в одном направлении. Он попытался пошевелить ногами, но и для их движения пространство было ограниченным. Правая рука лежала на длинном металлическом стержне, видимо какой‑то части управления, и эта деталь ничем не удерживалась. Он схватил ее.
Самолет имел деревянный каркас, надежда была только на его слабость. Он поднял стержень и с размаху двинул его конец вперед. Послышался треск ломающегося дерева. Он ударил еще раз и еще.
За несколько секунд удалось проделать достаточного размера дыру и он надавил ногами на обшивку. Дерево затрещало, послышался хруст рвущейся парусины и внутрь внезапно проник тусклый свет. Он ударил ногами снова, но послышался скрип исковерканных конструкций фюзеляжа над ним и позади. Уэнтик перестал пинать обшивку.
Он заерзал, пытаясь сдвинуться вперед, стал подтаскивать тело, работая ногами. Дальше талии тело в дыру не проходило. Левая рука оставалась зажатой и была повреждена. Он дернул ее и ощутил боль от впившегося в мякоть руки рваного металла.
Если удастся освободить руку, он выберется. Уэнтик снова дернул руку и ощутил, что рвет собственную плоть. Резкая боль пронизала руку до самого плеча и он на секунду закрыл глаза.
Наконец, отчаянно дернув, он вырвал руку и взвыл от боли.
Извиваясь, он выскользнул через дыру и упал на твердую ледяную поверхность. Дул сильный ветер, было мучительно холодно.
Он взглянул на руку и увидел глубокую рану повыше запястья. Из нее текла кровь. Уэнтик положил кровоточащую руку на грудь и зажал рану правой рукой.
На горизонте неясно вырисовывалась черная масса облаков, грозившая полным мраком. Уэнтик понял, что в считанные минуты разразится снежная буря. Он должен попасть в укрытие…
Пытаясь приземлиться, он рассчитывал остановиться возле одного из входов на станцию, отмеченному электрически подогреваемой вехой. Под поверхностью льда возле нее находится тамбур лифтовой шахты, которая ведет к переплетению тоннелей.
Ближайшая веха где‑то в двухстах метрах от места крушения гидроплана и Уэнтик заспешил к ней с той скоростью, какая была для него возможна на мерзлом снегу. Он прекрасно понимал, что без укрытия жить оставалось не более нескольких минут. Кровь на лице уже замерзла, то же самое грозило раненной руке. Холод был невозможным, каждый вдох сопровождался настоящим взрывом в легких.
Уэнтик теперь бежал, на каждом шаге рискуя упасть на твердый снег. Он действительно несколько раз падал, но тут же поднимался, кляня холод, боль и свою неуклюжесть.
В пяти метрах от вехи Уэнтик поскользнулся и грохнулся на спину. Он выбросил в сторону здоровую руку, пытаясь сохранить равновесие, но тяжело и неловко скатился в глубокую яму, почти доверху засыпанную снегом.
Это был вход.
Он поднялся на ноги. Слева от него над ямой был навес, под которым начинался тоннель во льду. Он пошел по нему, трясясь от холода. Здесь не было ветра и только теперь он смог оценить его неистовство. Оглянувшись назад, Уэнтик увидел, что началась буря.
Через десяток метров он дошел до грубо отесанных ступенек и стал спускаться. Внизу бетонная платформа, стены из гофрированной стали. Перед ним металлическая дверь с панелью‑идентификатором. Он положил на панель ладонь правой руки и дверь открылась, скользнув вбок.
За ней был лифтовой тамбур.
Он вошел в кабину лифта и ткнул кнопку спуска. Путешествие вниз продолжалось три минуты. Уэнтик успел осмотреть рану на руке и пришел к заключению, что повреждение поверхностное. Артерии задеты не были и кровотечение уже было гораздо слабее, чем в первые минуты.
Двери шахты и лифта открылись. Он был в одном из хорошо знакомых металлических коридоров.
Уэнтик огляделся в поисках плана станции, которые развешены на всех пересечениях тоннелей. Надо что‑то сделать с раной…
Пункт скорой помощи, судя по плану, находился в пятидесяти метрах по боковому коридору и он быстро двинулся в указанном направлении. Распахнув дверь, он вошел.
Помещение обставлено просто, в строгом соответствии с назначением. Возле одной из стен койка со стопкой одеял и подушек, в центре большой металлический стол с двумя задвинутыми под него стульями. У противоположной от койки стены большой застекленный шкаф с медицинскими принадлежностями.
Уэнтик достал медицинский жгут и стал затягивать им верхнюю часть плечевой части руки, пока не прекратилось кровотечение из раны. Затем взял тюбик тонизирующе‑дезинфецирующей мази и нанес ее на рану, морщась от вызванной ею тупой боли. Найдя широкий бинт, он надежно перевязал рану.
Закончив оказание себе первой медицинской помощи, Уэнтик снял жгут, отыскал в шкафу льняную перевязь и, накинув ее на шею, удобно подвесил поврежденную руку.
Прежде чем выйти в коридор, он достал из платяного шкафа теплое пальто и надел его. Здесь хотя и теплее, чем на поверхности, но температура в тоннелях всегда была лишь на несколько градусов выше нуля.
Он вернулся в главный коридор. Осмотрев его в обоих направлениях, Уэнтик пришел к одному важному выводу.
Станция выглядела покинутой.
Он снова сверился с планом и направился к своей лаборатории.
* * *
Как только он вошел в главную исследовательскую лабораторию, его поразило невыносимое зловоние. Пройдя мимо ряда клеток Уэнтик увидел три десятка, если не больше, дохлых крыс.
Он осмотрел всю лабораторию, но не нашел даже следов каких‑либо записей и направился в свой бывший кабинет. Как он и ожидал, здесь тоже царило запустение.
Он подошел к своему рабочему столу и выдвинул ящики. Пусто.
Шкаф для папок. Пустой.
С полок исчезли даже специальные и справочные книги. Исчезли канцелярские принадлежности. Два стула были аккуратно оставлены сбоку от столов. Шкаф, в который работники лаборатории прежде складывали дневниковые записи и результаты анализов… пуст.
В металлическом бункере для бумажного мусора была кучка черных хлопьев пепла. Уэнтик пошевелил ее пальцами, но не смог обнаружить ни клочка бумаги, записи на котором можно было бы разобрать.
Выйдя из лифта, он почти сразу почувствовал, что станция эвакуирована. Должно быть он просто догадался. Вероятно инстинктивно. Уэнтик вышел в коридор и направился к ближайшему выходу.
Теперь не до изменения истории. Не предопределено ли ею, что он и не мог найти здесь Нгоко? Да и что с того, если бы нашел? Пусть бы даже самолет не разбился и Нгоко оказался здесь. И что? Отправился бы он с Уэнтиком в Бразилию? Не уничтожил бы он записи и результаты исследований, как сделал это без Уэнтика?
Пусть бы самолет взлетел, как положено. Пусть бы они вместе с Нгоко вернулись в Бразилию и перешли в будущее. Пусть там, в Сан‑Паулу двадцать второго столетия они стали бы работать над уничтожением газа, который создали сами. Но если бы Нгоко отправился с ним, мог ли газ быть использован в войне? Разве не обнаружили бы они, что в этом новом будущем проблемы газа беспорядков просто нет?
Вмешаться в реальность невозможно.
Сан‑Паулу, в котором он побывал, до мельчайших деталей был не менее реальным, чем его мир двадцатого века. Реальным были Карина, и Джексон, м этот Масгроув, которому, как и Уэнтику, пришлось воочию убедиться в обеих реальностях. Если бы газ беспорядков не был использован в войне, другой была бы внутренняя структура и тамошнего общества.
Поток событий неизменен, как неизменно само время.
Выклянчивая гидроплан у святых отцов, Уэнтик понимал, что какие бы ни были предприняты действия, нельзя ничего сделать, чтобы отвести войну; теперь он знал, что невозможно и предотвратить использование в ней газа. И совершенно неважно, что ему не удалось найти Нгоко и доставить его в Бразилию.
Он подошел к ближайшей лифтовой шахте и вошел в кабину. Дверь закрылась и он ткнул пальцем кнопку. Кабина стала подниматься.
Станция брошена. Пуста и совершенно бесполезна, как и его поиск.
Он был обречен на неудачу. Пусть даже в этом нет его вины, но неудачу потерпел он.
Уэнтик не состоялся как ученый; нет сомнения в том, что незавершенная работа использована в отвратительных целях. По его вине погиб человек и вероятно сошли с ума несколько других. Он взялся выполнить задание Джексона и не справился с ним. Он надругался над доверием священников; они не только не увидят обещанный подарок, но и свой самолет. И, что вероятно важнее всего для него лично, он предал жену.
В крайнем одиночестве, какого не доводилось испытывать до него никому на свете, Уэнтик вышел из лифта на самом верхнем этаже и остался стоять в холоде.
Больше нет ничего. Война вспорола кишки мира, в котором он вырос; другой мир ждет его возвращения.
Он сбросил на пол теплое пальто и остался в одежде, которую выдал ему Джексон в Бразилии. Этот легкий городской наряд совершенно не годился для антарктической погоды. В темном тамбуре под несколькими метрами льда его снова стал пробирать холод.
Наверх…
Он огляделся, но не увидел ни металлических стен, ни потолка, ни бетонного пола, вокруг него было только одиночество.
Он пошел к выходу по вырубленному в монолитном льду плато проходу и стал подниматься по ступеням в ночь, бурю и снежную метель.
Но с ясного неба сияло солнце, воздух был спокоен, а лед блистал слепящей глаза белизной.
Изумленный, он двинулся прочь от входа по искрящемуся снегу, прикрыв глаза рукой.
– Сюда, доктор Уэнтик, – донесся голос.
Он повернулся на него и увидел Джексона, стоявшего возле люка серебристого самолета вертикального взлета.
Глава двадцать пятая
Спустя полтора часа Уэнтик сидел возле смотрового окна шикарного салона и сквозь темные стекла очков любовался проплывавшей внизу белоснежной пустыней.
Он съел приготовленный ему стюардессой обед и отдыхал на кушетке со стаканом вина в руке. Джексон сидел напротив. Пока Уэнтик ел, он объяснял ему как в результате совершенно иных умозаключений пришел к тому же выводу, что и Уэнтик: поток событий неизменен.
– …так что, я прыгнул в самолет и оказался здесь с максимальной скоростью, на какую был способен, – заключил он.
Уэнтик медленно покачал головой. Переход от готовности умереть к решению продолжать жить давался не сразу.
– Как бы вас это ни удивляло, – продолжал Джексон, – сейчас 2189 год. На самолете есть портативный генератор поля смещения.
Уэнтик оглядел кабину.
– Это ваш самолет? – спросил он.
– Да. Он оборудован соответственно моим требованиям.
Самолет был крупнее любого, на борту которого ему приходилось бывать. Экипаж состоял из четырех человек: два пилота, штурман и повариха‑стюардесса, которая относилась к Джексону с подобострастием, которое едва ли отличалось от раболепия. Уэнтик внезапно догадался, что этот человек должен занимать очень высокий пост в правительстве Бразилии.
– Какова дальность полета самолета? – спросил он.
– В полном смысле слова неограниченная.
– Значит вы добрались до меня без посадки?
Пожилой мужчина кивну.
– И так же вернемся обратно.
Уэнтик задумчиво отхлебнул вина. Мысленно он был в своем времени; состояние мира убедило его в необходимости самоубийства; вспоминавшиеся лица священников и жителей Фолклендских островов были для него реальнее общества Джексона и его людей. В конце концов подоплека ситуации с газом беспорядков станет достоянием гласности. Его присутствие в Бразилии не доставит им большого удовольствия; для него же это станет чем‑то совершенно неприемлемым. Они смогут без него обойтись. Джексон признал, что в Бразилии еще никто серьезно не брался за поиск противоядия этому газу. При их ресурсах… Они полагают, что оказывают ему честь; возможность жить вместо неминуемой смерти в собственном мире.
Но Уэнтику, разум которого продолжал переваривать все, что предшествовало его решению умереть, было совершенно ясно что он должен делать.
– Доставьте меня в Англию, – обратился он к Джексону.
– Это невозможно!
– Не понимаю, почему. Этой машине все нипочем.
– Да, но вся Европа очень радиоактивна. Мы не можем там приземлиться. Да и что это даст?
Уэнтик поглядел ему прямо в глаза.
– Я не стану на вас работать, Джексон. Для меня это значит слишком много, для вас – слишком мало. Я не боюсь смерти. Мне просто надо домой. Вы говорили, что на самолете есть генератор поля. Высадите меня в моей Англии.
– Но вы должны жить для Бразилии. Начнете новую жизнь, получите все необходимое для работы. У вас там уже есть девушка…
– Не говорите мне о ней! – вспылил Уэнтик, внезапно озвучив то, о чем думал все эти дни.
– Но человеку вашего возраста необходима жена.
– У меня она есть, – сказал Уэнтик. – Именно ваши проблемы разлучили меня с ней.
– Вы не женаты.
– Не женат?
– Нет, согласно той информации, которой мы о вас располагали. В Миннеаполисе вы жили один, в правительственных архивах не было упоминания о жене, на антарктической станции вы тоже были один…
– Я британец, черт побери, – перебил его Уэнтик и очень громко. – Это была временная работа. Я должен был возвратиться к семье спустя пять месяцев, если бы не появился Масгроув.
– Я этого не знал.
– Для вас была бы какая‑то разница? – с сильным сарказмом изрек Уэнтик. – Вас заботило только ваше проклятое общество.
– Это неправда! – запротестовал Джексон. – Если бы я знал, что вы женаты, я не послал бы Масгроува отлавливать вас.
Уэнтик сердито отвернулся к окну. Самолет уже был над просторами океана, черные воды пестрели льдинами. В этом мире сейчас конец антарктического лета и плавучие льды представляли собой разрозненные обломки.
В разговоре наступило долгое молчание. Уэнтик не отрывал взгляд от окна, пока под самолетом не осталось ни одной льдины. Он снял темные очки и посмотрел на свою руку. Она еще была на перевязи, но сильной боли он больше не ощущал. Ссадина на голове перестала кровоточить почти сразу же еще в гидроплане, но волосы слиплись от спекшейся крови. Он решил воспользоваться шикарной туалетной кабиной в хвостовом отсеке самолета, где уже побывал.
– Что вы пишете? – спросил он.
– Кое‑что считаю, – ответил Джексон. – Я уже почти закончил. Знаете вы ваше сегодняшнее число?
– Думаю, что‑то около середины августа.
– Вероятно, четырнадцатое. Или пятнадцатое. Из‑за искажений нельзя быть уверенным. Мы никогда точно не знаем сколько дней составляет погрешность перехода в поле смещения. Вы установили точную дату вашего появления здесь?
– Так и не пришло в голову поинтересоваться.
– Жаль. Это помогло бы, потому что искажение накапливается. Что ж, придется многое оценить приблизительно.
– Чем же вы занимаетесь?
– Пытаюсь вам помочь. Предположим, что сегодня пятнадцатое. Прямым курсом отсюда до Англии – двое суток полета. Там мы будем семнадцатого. Пусть даже восемнадцатого, если брать с запасом.
– С запасом на что?
– На бомбардировки. Я хочу попытаться воссоединить вас с семьей.
– Это невозможно. Война давно идет.
Джексон медленно наклонил голову в знак согласия.
– В Америке, да. Но в бомбардировках было временное затишье. Ядерных взрывов в Европе не было до двадцать второго августа.
Западная Европа была превращена в пустыню второй волной бомбардировок…
– Ваша семья еще жива, доктор Уэнтик.
Но он не слушал. Он смотрел в окно на скользящую внизу гладь океана и придумывал план действий.
* * *
К вечеру следующего дня самолет был над северной Атлантикой и летел параллельно северо‑западному побережью Африки. Они прошли над небольшой группой островов, но Уэнтику давно наскучило смотреть на бесконечный океан и он слонялся по кабине. Джексон смотрел в окно с интересом. Как только они до мельчайших деталей обговорили свои действия по прибытии в Англию, дискуссий больше почти не было и Уэнтик вернулся к своим раздумьям. Возможность снова увидеться с семьей обрела черты чуть ли не уверенности, исчезло ощущение опасности, которое стало частью его существования с момента знакомства с Масгроувом и Эстаурдом, впервые отодвинулось на второй план.
Часть дня он провел за перечитыванием книги Джексона, касавшейся структуры нового бразильского общества. Она заинтриговала его, как может заинтриговать все новое, хотя захватывающий либерализм практических рекомендаций изобиловал элементами фанатизма, подстать религиозным и моральным утопиям восемнадцатого века.
Правда, читал он ее из чувства обязанности быть готовым к своей новой жизни.
Решение было принято: вместе с семьей он вернется в Сан‑Паулу и попытается найти способ нейтрализации газа беспорядков.
Некоторые утверждения показались в книге особенно интересными. Дело выглядело так, что никакого официального правительства быть не должно; решения всех уровней оставлялись на усмотрение непосредственно заинтересованных. В случаях сомнения или несогласия необходима консультация со следующим более высоким общественным пластом. Чем шире проблема, тем выше она должна подниматься и тем большее число людей вовлекается в ее решение. Сами социальные пласты определялись в книге нечетко и у него появился соблазн попытать Джексона вопросами. Однако поддался он этому соблазну всего раз, потому что за проявлением страстного интереса этого человека к самому предмету Уэнтик так и не разглядел ответа на свой вопрос.
Было похоже, что принадлежность к слоям должна определяться личными заслугами или достижениями, хотя как их на деле различать тоже четко не определялось.
Уэнтик принял во внимание очевидный достаток Джексона: личный самолет с экипажем, властность, с которой он держался в больнице и университете. Как можно понять из книги, этот пожилой человек был сторонником власти одаренных, толкователем и учредителем общества, которое сам же и придумал.
Когда он дочитал книгу и они с Джексоном сели обедать, он спросил, чем будет разниться в Сан‑Паулу его жизнь и жизнь жены и детей.
Лицо Джексона просияло, как у школьного учителя, предмет которого удостоился внимания.
– Внешне никак. Повседневное существование во многом, насколько я могу представить, будет таким же, как в ваше время. У нас децентрализована только власть.
– Но должны быть какие‑то различия.
Джексон согласно кивнул.
– Они есть. В исполнительном отношении. Возьмем, например, решение о доставке вас в Бразилию. Оно было целиком моим. Я обсудил программу в целом с Масгроувом, прежде чем мы начали, но дать делу ход было в моей власти, я имел доступ к тому, что считал полной информацией о вас, и действовал в пределах сферы моего опыта и знаний.
– И дело пошло прахом, – сказал Уэнтик. – Не наталкивает ли это вас, как социолога, на мысль, что в системе есть трещина?
– Возможно, – согласился Джексон, – но скорее это было стечением обстоятельств. Единственная действительно существующая трещина, которая, между прочим, не беспокоит очень многих людей, заключается в том, что иногда правая рука не знает что творит левая. Характерным тому примером служит ваше прибытие в Сан‑Паулу. Не только вас по ошибке держали в больнице, но и несчастный Масгроув торчал в полицейском участке, пока мы не обнаружили ошибку.
Джексон помолчал, собираясь с мыслями.
– Жизнь в Бразилии, – снова заговорил он, – много менее тягостна, как я думаю, чем тот род существования, к которому вы привыкли. Запретов, которые вы считаете само собой разумеющимися, вроде сексуальных или взаимоличностных, в ней просто не существует.
– Это звучит слишком многообещающе, чтобы быть правдой, – тихо возразил Уэнтик, подумав о Карине.
– Для ваших ушей, может быть. Но это именно так, в чем вы сможете убедиться по возвращении.
Уэнтик посмотрел в окно и увидел огни города на побережье километрах в пятнадцати к востоку. Африка, неизвестная и невообразимо далекая. Сможет ли он жить в Бразилии? Для Джексона, витающего в мире теорий и абстрактных понятий, доступных только посвященным ученым, жизнь в подобном обществе является, вероятно, источником непреходящего удовольствия. Но для него это никогда не перестанет быть бегством. Гаванью, открывшейся для него по воле случая; лазейкой избежать неминуемой смерти в ядерном взрыве или от радиоактивных осадков. Он повернулся к Джексону и увидел перед собой гордого пожилого человека с горящим интеллектом взглядом… или это другой, более фанатичный блеск? Эти люди и их святые отцы пережили ядерную катастрофу и восстановили человеческую цивилизацию. Сможет ли он, Элиас Уэнтик, найти в ней себе место?
Глава двадцать шестая
Англия с воздуха, на критический взгляд Уэнтика, за двести лет изменилась трагически.
Проснувшись утром, они с Джексоном разглядывали очертания проплывающего под самолетом побережья. Погода была серой и скучной, облачность стояла на высоте шестисот метров. По требованию Уэнтика пилот медленно вел самолет вдоль береговой черты на высоте ста пятидесяти метров. Всюду беспорядочно разросшиеся деревья и неухоженный кустарник скрывали руины зданий. Они пролетали над тем, что когда‑то было большим городом – Уэнтик думал, что это Борнмут, но уверенности у него не было, – и не заметили никакого движения.
Через десять минут они углубились внутрь острова; Уэнтик был подавлен предчувствием зрелища знакомой сельской местности. Знакомой ли? Он знал плотно населенную Англию, озабоченную недостатком пространства. Здесь же…
В дверях салона появился штурман.
– Уровень радиации на земле очень высокий, сэр, – сказал он Джексону, – но не смертельный.
– Спасибо.
Джексон взглянул на карту этой части Англии. Старую карту, как заметил Уэнтик, где были отмечены города и дороги.
Протянув Уэнтику карту, он сказал:
– Думаю, там, где я отметил. Восточный край долины Солсбери, возле Эймсбери.
– Не слишком ли это далеко от Лондона? – усомнился Уэнтик.
– Боюсь, да. Не забывайте, что Англия вашего времени участвует в войне. Если наш самолет внезапно появится в густонаселенной местности, трудно сказать, что произойдет. Думаю, безопасно оказаться ближе к Лондону мы не сможем.
Уэнтик на мгновение задумался, потом согласился.
Джексон нажал полуутопленную кнопку и снова появился штурман.
– Вы доставите нас сюда, – сказал ему Джексон, отдавая карту. Тот кивнул и удалился в пилотскую кабину. Спустя несколько мгновений самолет изменил курс.
Джексон обратился к Уэнтику:
– Генератор поля смещения, установленный здесь на борту, значительно более совершенен, чем тот, что в тюрьме. Тюремный гораздо больше, потому что служит еще и в качестве генератора непосредственной энергии. Этот портативнее и позволяет в определенных пределах регулировать фактический размер поля смещения. Единственным его недостатком является несколько больший коэффициент разброса искажений.
– Это существенно меняет дело?
– Не думаю. Мы прибыли с хорошим запасом времени.
Уэнтик пожал плечами. Это теперь мало что значило.
Через десять минут тон шума двигателей снова изменился и они стали медленно приближаться к земле. Джексон поднялся на ноги.
– Пойдемте, – сказал он.
Он двинулся в хвостовую часть самолета мимо крохотных, но роскошно отделанных кают и вошел в специально оборудованный отсек. Здесь находился генератор поля смещения вместе с его длинным пультом управления.
* * *
Уэнтик выбрался через главный люк. Холодный февральский ветер с юго‑запада шевелил сухую траву вокруг ног. Перед ним простиралась вдаль крохотная частица долины Солсбери. В сотне метров впереди поднимался небольшой холм, поросший почти голыми кустарником и деревьями. По обе стороны холма неухоженная долина тянулась до горизонта. Джексон установил карман поля смещения диаметром менее километра, но с того места, где стоял Уэнтик, увидеть его границы было невозможно. Следом за ним в проеме люка показался Джексон.
– Сколько вам потребуется времени? – спросил он.
Уэнтик подумал.
– До завтрашнего вечера. Может быть больше, не могу сказать с уверенностью.
Джексон протянул ему карту и сказал:
– Если пойдете этой дорогой, – он показал направление к холму, – то километра через полтора окажетесь возле одной из ваших главных дорог. На карте мы здесь. Эта дорога приведет вас в Лондон.
Уэнтик кивнул.
– Что‑нибудь еще?
– Не думаю.
Джексон протянул руку, рукопожатие было неловким.
– Постарайтесь обернуться как можно скорее, – сказал Джексон. – Мы здесь на виду. Не хочу привлекать нежелательное внимание. – Он оглядел невзрачную растительность, такую непохожую на бразильскую.
– Удачи, доктор Уэнтик.
Уэнтик снова кивнул. Говорить было нечего. Он отвернулся и направился к главной дороге.
Он решил подняться на вершину холма. Склон был не очень крутым, усилия на подъем с лихвой окупятся широким видом с высоты холма. Уэнтик шел быстро, подсознательное разочарование двух последних дней спешило заявить о себе. Он должен действовать и чем скорее покончит с этим, тем лучше.
Склон стал немного круче, еще через несколько минут он достиг вершины холма.
Деревья в листве…
Открывшийся склон холма порос кустарником и деревьями. Резко контрастируя с той частью долины, откуда он только что пришел, изобилием зелени.
Тепло. Середина августа.
Уэнтик оглянулся и увидел Джексона, который стоял возле самолета. Расстояние до этого пожилого мужчины – два столетия. Для него английская сельская местность – анахронизм. Уэнтик осмотрел свою одежду: невыразительная серость хорошо облегающего фигуру материала. Или это я не на своем месте?
С вершины холма открывался вид на несколько километров во все стороны. Самолет Джексона к югу от него, за ним до горизонта яркое безоблачное небо. Эта долина совершенно не похожа на ту другую, с которой он свыкся в Бразилии; здесь все в зелени, она очень холмиста, испещрена множеством цветовых оттенков.
Он повернулся в ту сторону, где по словам Джексона пролегала дорога. Ландшафт был более ровным, склон холма совершенно пологим. Менее чем в километре вниз по склону стояла рощица, за ней тянулась ограда. Дальше было два или три обработанных поля и прямая линия деревьев, видимо, вдоль дороги.
Уэнтик стал спускаться.
На душе полегчало, по‑английски спокойное послеполуденное время. Война, и Джексон, и его Бразилия внезапно отодвинулись куда‑то невообразимо далеко. Он давно позабыл радость пешей прогулки налегке.
Менее чем за десять минут он вышел к дороге. Перебравшись через низенький деревянный забор, он спустился по зеленому откосу к обочине.
Движения на дороге не было.
Уэнтик стоял возле неожиданно безмолвной дороги, не соображая что ему делать. Он предполагал остановить попутную машину. Озадаченно постояв еще несколько секунд, он двинулся по обочине в сторону Лондона.
Почти тут же послышался шум мотора и Уэнтик остановился. С западной стороны приближалась направлявшаяся в Лондон машина. Он подождал, пока она покажется, вышел на середину дороги и замахал обеими руками.
Это был большой многоместный легковой автомобиль белого цвета, способный развивать скорость километров до ста двадцати в час, если не больше. Увидев Уэнтика, водитель сразу притормозил, и машина остановилась рядом с ним.
В ней было двое полицейских.
Оба выскочили из машины и подошли к нему. Внезапно его охватила непонятная тревога, когда он увидел, что на головах полицейских тяжелые металлические каски и они вооружены.
– Что вы здесь делаете? – спросил один из них.
– Пытаюсь добраться до Лондона, – ответил Уэнтик.
– Какого черта вам там надо?
Он ошалело огляделся. Что‑то было не так.
– Я долго отсутствовал. Мне надо домой, – сказал он.
– Предъявите документы.
– Какие документы?
Полицейский схватил его за плечо.
– Удостоверение личности и разрешение на поездку.
– Я же сказал вам. Меня долго здесь не было. У меня нет никаких документов.
– Где вы были?
– В Америке, – ответил он не задумываясь.
Полицейские переглянулись.
– Америка подверглась бомбардировке, – сказал один из них.
Уэнтик снова огляделся. Что‑то страшно ненормальное было в этом допросе на обочине неиспользуемой дороги в пустынной сельской местности.
Он сказал:
– Подождите, я все могу объяснить. Но я сейчас же должен попасть в Лондон. Можете вы взять меня с собой?
Полицейский медленно покачал головой.
– Лондон эвакуирован. Все дороги перекрыты.
– Эвакуирован? – недоверчиво повторил Уэнтик. – Куда?..
– В городе осталось совсем немного людей. Большинство из них так или иначе связано с правительством. И они живут в убежищах.
– Какое сегодня число? – спросил Уэнтик.
– 22‑е августа, – ответил полицейский.
Вот оно искажение поля смещения…
– Но бомбардировка… – начал говорить Уэнтик.
– Мы знаем.
Внезапно из полицейской машины послышалось звучание зуммера и один из них пошел к ней. Он достал из салона переговорное устройство. Некоторое время слушал, потом положил аппарат обратно.
Второй смотрел в его сторону.
– Можете вы мне сказать, где моя семья?
– В каком районе Лондона вы жили?
– Хэмпстед.
Полицейский достал из нагрудного кармана буклет и стал листать его.
– Вероятно она в графстве Хартфордшир. Где точно, сказать не могу. За последнюю неделю эвакуированы все крупные британские города.
Вернулся второй полицейский и крепко взял Уэнтика за руку. Первому он сказал:
– Последний сигнал тревоги. У нас всего двадцать минут.
Уэнтик отчаянно рванул руку и помчался к откосу. Полицейский бросился за ним, но Уэнтик резко метнулся в сторону. Он забрался на откос и тяжело перевалился на другую сторону забора. Скатившись в высокую траву, он вскочил на ноги и побежал. Оба полицейских поднялись следом за ним, но даже не сделали попытку перелезть через забор.
Уэнтик бежал, не останавливаясь, пока не добрался до противоположного конца поля. Только там он остановился и оглянулся назад. Оба стража порядка наблюдали за ним. Увидев, что он остановился, они исчезли за откосом. Через несколько секунд заработал мотор.
Его рокот стал удаляться и через полминуты умолк вовсе.
Вокруг была полная тишина.
Уэнтик двинулся к холму, еле переставляя ноги. Лондон эвакуирован, как и все другие города. Джин где‑то в Хартфордшире ждет вместе со всем остальным населением неизбежного прихода войны. А лето длится себе как ни в чем не бывало.
На вершине холма он остановился и посмотрел на расстилавшуюся от него к северу холмистую равнину. Затем повернулся в противоположную сторону, где его дожидался серебристый самолет.
Он стоял целых полчаса, пока из южной части долины не задул холодный февральский ветер, тогда как теплое августовское солнце продолжало согревать ему лицо и плечи. Из‑за южного горизонта взметнулась ярчайшая вспышка света и следом за ней почти одновременно еще две справа и слева от него.
Минутой позже ревущий звук, подобный дальнему грому поздним осенним вечером, сотряс воздух и на какое‑то мгновение вся местность, казалось, замерла. Грохот стих вовсе, а Уэнтик все следил за расползавшимися вдалеке по небу облаками, черными и высокими.
Он закрыл глаза и прислушался, ожидая нового удара грома.
Наступил вечер. Он сидел, прислонившись к стволу дерева, и смотрел на серебристый самолет в низине. Только когда солнце стало садиться, мужчина в ярко зеленой накидке подошел к люку и обвел взглядом небо, ставшее теперь темно‑синим, исполосованным черным. Он постоял, долго вглядываясь в высь, затем поднялся внутрь.
Минутой позже самолет исчез.
[1]Национальная компания черной металлургии. Вольта Редонда. Непосредственная энергия. (исп.)