III. Участие интеллигенции в революционном подполье

И все же, почему так разрослась и набрала популярность в интеллигентской среде идея радикальных преобразований, вылившаяся в целую череду террористических актов, закончившихся в итоге убийством человека, преобразовавшего Россию, возвысившего ее на международной арене и укрепившего изнутри? Что подвигло часть интеллигенции перейти к столь жестким методам борьбы с властью, осуществлявшей либеральные реформы? Об этом наша глава.

Ничто не возникает ниоткуда, ничто не исчезает в никуда – этот закон физики известен всем еще со школы. Нам думается, что применим он не только к физическим, но и к общественным явлениям. Вот только это "ниоткуда" в отдельно взятом государстве имеет зачастую не только внутреннюю обусловленность, а возникает под влиянием внешних факторов. В нашем случае - это влияние европейских освободительных движений второй и третей четвертей XIX века, и в наибольшей степени – революционных событий 1848-1849 гг., Парижской коммуны 1871 г. и франко-пруссской войны 1870-71 гг. (вспомним и М.А. Бакунина, и А.И. Герцена, принимавших участие в революциях 1848-49 гг. в Риме и Париже (А.И. Герцен), Праге и Дрездене (М.А. Бакунин)).

А.И. Герцен, в сущности, под воздействием неудач революционной Франции, июньской реакции 1848 года теряет веру в Европу (это отражено в его книге "С того берега", вышедшей в 1850 году в немецком переводе), а после личной драмы, вызванной гибелью матери и младшего сына в 1851 году и позднее жены - в 1852 г., он окончательно убеждается, что будущее за русской общиной. В этот промежуток времени пишутся работы "О развитии революционных идей в России" (впервые опубликована в 1851 г. на немецком языке; в том же году издан французский оригинал; в русском переводе вышла нелегально в Москве в 1861 г.), "Россия" (1849), "Письмо русского к Маццини" (1850), "Русский народ и социализм" (1851). Его журнал "Колокол" (1857 -1867 гг.) читали даже в Зимнем дворце.

В статье "Русский народ и социализм" он называет Европу "дряхлым Протеем", "разрушающимся организмом". Он с тревогой и разочарованием замечает: "Ни законности, ни правды, ни даже личины свободы; везде неограниченное господство светской инквизиции; вместо законного порядка – осадное положение. Один нравственный двигатель управляет всем – страх, и его достаточно. Все вопросы отступают на второй план перед всепоглощающим интересом реакции. Правительства, по-видимому, самые враждебные, сливаются в единую, вселенскую полицию. Русский император, не скрывая своей ненависти к французам, награждает парижского префекта полиции; король неаполитанский жалует орден президенту республики. Берлинский король, надев русский мундир, спешит в Варшаву обнимать своего врага, императора австрийского <…> в то время как он, отщепенец от единой спасающей церкви, предлагает свою помощь римскому владыке. Среди этих сатурналий, среди этого шабаша реакции, ничто не охраняет более личности от произвола. <…> Едва веришь глазам. Неужели это та самая Европа, которую мы когда-то знали и любили?" Здесь явно видно презрение к современной А.И. Герцену Европе и руководству императорской России. Он отмечает такую вещь, что у России есть несомненное преимущество – она не есть что-то застывшее но, изменяющееся, пусть даже, часто, не в лучшую сторону: "Россия государство совершенно новое – неоконченное здание, где все еще пахнет свежей известью, где все работает и вырабатывается, где ничто еще не достигло цели, где все изменяется, – часто к худшему, но все-таки изменяется". Спасение он видит в русской сельской общине, которая "спасла русский народ от монгольского варварства и от императорской цивилизации, от выкрашенных по-европейски помещиков и от немецкой бюрократии".

Нельзя не сказать и об иного плана факторах, повлиявших на становление Герцена как теоретика "русского социализма". Здесь, конечно, сыграло свою роль восстание декабристов, пробудившее в душе Герцена первые, хотя ещё и смутные, революционные устремления, первые мысли о борьбе против несправедливости и произвола. Н.О. Лосский пишет об этом так: "Сознание неразумности и жестокости самодержавного политического режима развило в Герцене непреодолимую ненависть ко всякому рабству и произволу". Многое вынес А.И. Герцен из философии Гегеля. В философии Гегеля он нашёл обоснование правомерности и необходимости борьбы со старым и конечной победы нового. Пунктом соединения социализма с философией является в трудах А.И. Герцена идея гармоничной цельности человека. Идея единства и бытия рассматривалась Герценом также и в плане социально-историческом, как идея объединения науки и народа, которые и будут знаменовать социализм. Герцен писал, что когда народ поймёт науку он выйдет на творческое создание социализма. Уже здесь отдаленно звучит предостережение от "казарменного коммунизма", более четко выраженное им в 1860-х годах в выступлениях против анархизма М.А. Бакунина.

Реформа 1861 года не оправдала надежды А.И. Герцена на полное освобождение крестьян, которое открыло бы прямую дорогу развитию страны к социализму. Доказательство того, что после реформы Россия не утратила возможности перейти к социализму, минуя капитализм, составляет важную сторону развития теории "русского социализма" в 60-х годах. Герцен намечает два пути движения к социализму: для запада социализм - заходящее солнце, для русского народа - восходящее.

Идеи А.И. Герцена явились во многом фундаментом для теорий революционных народников 1860-х – 70-х годов. Он задал определяющий вопрос: должна ли Россия на пути к социализму повторить все фазы европейского развития или ее жизнь пойдет по иным законам? И сам же, своей теорией, дал отрицательный ответ на него, полагая, что Россия несет в себе черты исторической самобытности в виде сельской общины, артельного труда и мирского самоуправления. Поэтому, как ему казалось, Россия придет к социализму, минуя капитализм.

Действительно, характеристика "русского социализма", данная А.И. Герценом, это подтверждает. Он писал в "Колоколе" в 1867 г.: "Мы русским социализмом называем тот социализм, который идет от земли и крестьянского быта, от фактического надела и существующего передела полей, от общинного владенья и общинного управления, - и идет вместе с работничьей артелью навстречу той экономической справедливости, к которой стремится социализм вообще".

Народники наследовали от А.И. Герцена идею некапиталистического пути России к социализму, веру в сельскую общину как зародыш будущего общества, убеждение в социалистическом характере крестьянской революции и в необходимости ее подготовки. Их также объединяет ненависть к самодержавию и несправедливости сословного строя, их связывает забота о благосостоянии всего народа, защита свободы и просвещения, революционная страстность и непримиримость ко всяким проявлениям либерализма. Они сознательно выражали интересы крестьянских масс. А.И. Герцен придавал особое значение интеллигенции в освободительном движении. У народников эта мысль приобрела форму огромнейшего влияния интеллигенции на народ.

И все же не один только А.И. Герцен повлиял на развитие и распространение революционных взглядов в среде интеллигенции. Тому были и вполне объективные причины в виде несовершенства крестьянской реформы. Вопреки ожиданиям о полном освобождении крестьян с землей получилось так, что они становились лично свободными, но должны были в течение 49 лет выплачивать выкупные платежи с процентами. При этом в большом количестве случаев размеры наделов, оставшихся по системе "отрезков", уменьшились и не обеспечивали крестьян достаточным количеством земли. Отсюда и многочисленные народные волнения и бурные обсуждения проблемы в обществе. Возьмем, к примеру, восстание весны 1861 года в селе Бездна, когда волнения распространились на 75 селений Спасского, Чистопольского, Лаишевского уездов Казанской губернии и смежных уездов Самарской и Симбирской губерний. Тогда восстание было жестоко подавлено. 12 апреля 1861 по приказу генерала Апраксина была расстреляна безоружная 4-тысячная толпа крестьян. По официальному донесению казанского военного губернатора министру внутренних дел, были убиты и умерли от ран 91 человек, более 350 человек были ранены. 19 апреля 1861 был расстрелян "толкователь" Манифеста Антон Петров. Из 16 крестьян, преданных военному суду, 5 были приговорены к наказанию розгами и заключению в тюрьму на разные сроки. На эту трагедию бурно отозвался герценовский "Колокол". В номере от 15 мая 1861 года читаем: "Да, русская кровь льется рекой! <…> Правительство все могло предупредить, и польскую кровь и русскую, а теперь за свою шаткость, за свое непонимание, за свое неумение ни в чем идти до конца – убивает толпы наших братьев". И в следующем номере от 1 июня 1861 г. указывается на то, что такого кровопролития могло и не быть, дождись Апраксин подкреплений в виде еще четырех рот, в результате чего общая численность солдат составила бы 1200 человек и несколько пушек, т.е. крестьяне возможно отступили бы и выдали новоявленного толкователя "Манифеста". Но он выступил с одной ротой, в результате, чего после непродолжительных переговоров "рота солдат сделала по толпе народа в нескольких шагах 5 залпов, по толпе, которая была в 50 раз многочисленнее и могла разорвать в куски солдат. Бедный народ только стонал после каждого выстрела русые головы падали, облитые кровью, или крестились, вспоминая заветные слова манифеста <…> да повторяя, что он умирает за царя. Бойня была ужасна". В результате погибло 70 человек, 15 человек умерло от ран на следующий день, а "врач, посланный из Казани, поехал на место бойни через двое суток после убийства. До тех пор раненые оставались без помощи".

В знак траура 16 апреля 1861 г. студенты Казанского университета и Духовной академии организовали панихиду по убитым крестьянам с. Бездны. В кладбищенской церкви Казани собралось около 400 человек. Перед собравшимися выступил профессор университета, видный историк А.П. Щапов. Он произнес страстную речь в защиту угнетенного народа, воздал должное крестьянским мученикам и закончил ее словами: "Да здравствует демократическая конституция!" Щапов был арестован, отстранен от преподавания, а Священный Синод постановил "подвергнуть вразумлению и увещанию в монастыре". Однако под давлением протеста общественности Александр II отменил решение Синода. Щапову разрешили проживание в Петербурге под надзором полиции.

Не меньшую роль сыграли известные журналы "Современник" и "Русское слово". В них печатались классики нашей литературы, известные своими демократическими настроениями. Это и Н.Г. Чернышевский, и Н.А. Добролюбов, и М.Е. Салтыков-Щедрин и многие другие. Под влиянием их свободолюбивого голоса множество студентов вышло на улицы осенью 1861 года в знак протеста против изданных правительством в июле 1861 г. "Временных правил", которые усиливали надзор за студентами и ограничивали доступ в университеты разночинцам. Начавшиеся в сентябре 1861 г. в Петербурге, волнения в октябре перекинулись в Москву и Казань. Массовая уличная демонстрация студентов Петербургского университета была разогнана полицией, сотни студентов препровождены в Петропавловскую крепость. В защиту студентов выступили передовые профессора университета, среди них Н.И. Костомаров и П.В. Павлов, подвергшиеся за это правительственным гонениям. В Москве студенческая демонстрация закончилась избиением ее участников полицией и арестами. Ответом правительства на выступления студентов в Петербурге, Москве и Казани явилось временное закрытие университетов. И снова мы видим бурную реакцию "Колокола", в котором приводится письмо одного из очевидцев провокации и избиения студентов жандармами: "Лишь только вышли они на площадь, раздались свистки и со всех сторон из засады показались жандармы.

Тут произошла схватка. Многие защищались, но все были взяты; иные бежали, но тогда тулупы, народ кинулись на них с криками: "Бейте поляков! Они пришли резать губернатора!" С яростью брали они студентов за воротники, валили, давили, полиция спасала их и говорила прохожим: "Мы спасаем! Народ рвет на части бунтовщиков!" Это показалось странным. С чего? Как? Но скоро штука была открыта, это были переодетые будочники и солдаты, и они-то с криками бросились увлечь народ. Два купца первыми открыли это, узнав будочника своего квартала, переодетым в тулуп.<…> Разъяренные как звери, жандармы … бросались на всякого, у кого была форма студентская. <…> Вытаскивая студентов из экипажей, их волочили по земле, разбивали им лицо. Одного буквально удавили на шарфе и его замертво подняли на бульваре две дамы и сами свезли в клинику… Другого, Каревьина, жандарм ударил палкой по голове; он упал замертво – но скоро приподнял голову, другой жандарм наехал на него лошадью и раздавил его! Его унесли, и он, говорят, умер".

Такое отношение к студенчеству, которое боролось за свои права исключительно мирными, ненасильственными способами, не могло не возмутить общество. Пусть то, что мы привели, напечатано в радикальном журнале, но даже если отбросить комментарии, остаются голые факты, свидетельствующие о произволе властей. А притом, что это происходило в год начала Великих реформ, в год освобождения от крепостной зависимости 20 миллионов человек, при государе, известном своими либеральными наклонностями, уже есть противоречие. Да, мы говорим о середине XIX столетия, когда еще не стояло на повестке дня введение Конституции и свобод, с нею связанных, но подобные акции властей на фоне общего "потепления" внутриполитической обстановки вполне закономерно вызвали рост антиправительственных настроений образованной части общества.

В радикально настроенных кругах недовольство вылилось в многочисленные прокламации и создание первой "Земли и воли" братьями Александром и Николаем Серно-соловьевичами, Николаем Обручевым, Александром Слепцовым и Александром Путятой. Эта федерация кружков и групп просуществовала до 1864 г. Ее программным документом была статья Н.П. Огарева в "Колоколе" "Что нужно народу?", где он сам и отвечал: "Очень просто, народу нужна земля и воля". В программе выдвигались требования передачи крестьянам земли, которой они владели до реформы, (и даже прирезки к недостаточным наделам), замены правительственных чиновников выборными волостными, уездными и губернскими органами самоуправления, избрания центрального народного представительства, сокращения расходов на войско и на царский двор. Основным средством воздействия на крестьян считалась пропаганда. Крестьянству предлагалось "сближаться с войском,.. молча собираться с силами,.. чтоб можно было умно, твердо, спокойно, дружно и сильно отстоять против царя и вельмож землю мирскую, волю народную и правду человеческую". Всего в "Земле и воле" состояло около 400 человек. Руководители ее надеялись на крестьянское восстание в 1863 г., которого, однако, не произошло. Тогда внутри возникли серьезные противоречия, связанные также и польскими событиями, и к 1864 г. она распустилась.

Кстати, говоря о польских волнениях, нужно отметить неоднозначность отношения к ним в русском обществе. Одни поддерживали его, другие выступали за его скорейшее подавление. И здесь снова считаем важным привести два диаметрально противоположных суждения печатных изданий консервативной и революционной мысли – "Московских ведомостей" М.Н. Каткова и "Колокола" А.И. Герцена. Как известно, в споре рождается истина, вот и мы попробуем приблизиться к ней, зачитав совершенно разные мнения по такому животрепещущему вопросу. В статье от 8 марта 1863 года М.Н. Катков обвиняет во всем мелкое дворянство и католическое духовенство, не трогая ни крупных землевладельцев, ни крестьян: "Те классы, в руках которых земля, капиталы, промыслы и торговля, до сих пор держатся в стороне, и все восстание является делом шляхтичей, мелкого, безземельного дворянства, да католического духовенства, а вовсе еще не целого народа".

Этим "Московские ведомости" не ограничиваются выдают в адрес восставших множество жестких высказываний, как например в номере 93 от 30 апреля, где восставшие обвиняются в терроре: "… крестьяне в Царстве Польском решительно не сочувствуют восстанию и даже враждебо настроены ему. Но они поставлены в ужасное положение. Их душат и вешают агенты национального комитета, а русские войска не всегда могут оказывать им защиту. <…> При таком положении дел, обязанность всякого правительства, сознающую лежащую на нем ответственность, должна состоять в том, чтобы освободить мирное население из-под власти терроризма".

И уж, конечно, одна из самых гневных статей посвящена находке проекта восстания, подписанного Мерославским, в доме графа Андрея Замойского: "Ложь, в этой программе восстания, равно как и в польском катехизисе, возводится на степень священного начала; обман самый нахальный, ничем не стесняющийся, рекомендуется каждой строчкой и простирается на все. Обманывать русское правительство, обманывать русский народ, обманывать польский народ, обманывать правительства западных держав, обманывать общественное мнение Европы, обманывать наших глупых социалистов и помешанных демагогов, обманывать всех без разбора, вот политика польских патриотов, вот их "святая справа", вот задача, которую они себе поставили".

Как видно из приведенных отрывков статей, консервативно настроенная общественность крайне негативно относилась к подобным проявлениям непокорности. На иных позициях стояли радикально настроенные слои интеллигенции, рупором которых являлся герценовский "Колокол". "Слова порицания умолкают перед роскошью злодейства, двоедушия и глупости, которую вызвало петербургское правительство… и все это не оставляя своего лепета о прогрессе и либерализме" - пишет А.И. Герцен. "Шайками пьяных убийц", "одичалыми грабителями", "зверями, падшими в состояние царских опричников", жертвами "голода, побоев, нравственной слепоты и казарменной дрессировки" называет "Колокол" наши войска, которые газета "Инвалид" превозносит, говоря, что они "во всем блеске выказали те свойства, которые составляют славу и красу каждой армии". Говоря о подавлении восстания, А.И. Герцен метафоричен: "Печален наш удел, скрепя сердце, помечать главные черты неравного боя польского Лаокоона с петербургским чудовищем… С одной стороны героизм до безрассудства, поэзия, любовь, великие предания, воля, беспомощность и смерть. С другой – властолюбивый каприз, забитое повиновение, угрызение совести, сила и прусская помощь". К слову сказать, помимо столь эмоциональных выступлений, в "Колоколе" приводились и письма русских офицеров в Польше, весьма недвусмысленно описывавших грабительские действия наших войск.

Конечно, надо отметить, что нельзя воспринимать без должной критики статьи А.И. Герцена (как и статьи М.Н. Каткова), но в сложном переплетении социальных и национальных проблем подобные высказывания имели сильное воздействие на читателя. Написанные на злободневную тему, они могли склонить человека как на крайние левые позиции, так и сделать его убежденным консерватором. Сила печатного слова, сказанного вовремя, удесятеряется.

Все мы помним каракозовский выстрел 4 апреля 1866 года. Сам Д. Каракозов был членом кружка "ишутинцев", действовавшего 1863 – 1866 гг. под знаменами идей Н.Г. Чернышевского. Их целью была подготовка крестьянской революции путем заговора интеллигентских групп. Члены кружка пытались организовать разного рода производственно-бытовые артели. В Москве ими были открыты переплетная и швейная мастерские, воскресная школа и Общество взаимного вспомоществования для бедных студентов. В феврале 1866 г. создали тайное общество под названием "Организация". Они намереваясь распространить в провинции ее филиалы. Дмитрий Каракозов без согласования с остальными, по своей инициативе совершил покушение на Александра II: 4 апреля 1866 г. он стрелял в императора у Летнего сада в Петербурге, но промахнулся и был схвачен. Суд приговорил его к повешению, остальных членов кружка - к разным срокам каторги и ссылки.

Заслуживает внимания реакция консервативных кругов на такое происшествие, явившееся, что ясно из "Московских ведомостей", неожиданностью. М.Н. Катков в статье от 3 августа 1866 года, посвященной выстрелу в Летнем саду, недоумевает по этому поводу: "Можно ли поверить, чтобы мальчишки-школьники, как бы они не были испорчены, не находясь ни в каких сочувственных отношениях в окружающей среде, могли составить сами из себя ядро какой-нибудь значительной организации? Что следственная комиссия обратила внимание на язву нигилизма, это не могло казаться удивительным, это было весьма естественно; но удивительными казались слухи, будто бы эти нигилистические кружки сомкнулись сами собою в обширную и сильную организацию, которая охватила всю страну. Еще страннее было предполагать, что организующая сила появилась в этой ржавчине и плесени, называемой нигилизмом, в то время, когда в обществе не было уже никаких сомнений и колебаний относительно свойств этого жалкого явления… Странным казалось то, что нигилизм оказался способным действовать именно тогда, когда он видимо слабел и иссякал в своих источниках, когда множество жертв его освободилась от него как от кошмара <…> когда учащаяся молодежь стала обнаруживать несравненно лучший дух…"

Вполне понятно, почему чувствуется некоторая растерянность в словах М.Н. Каткова. Ведь до этого случая цари спокойно могли гулять без охраны, поскольку в глазах народа власть императора была священной. События весны 1866 года встряхнули общество, которое не могло поверить, что подобное возможно.

Естественно, покушение на государя императора не могло не повлечь ужесточение режима. Притом же, что вовсю шли реформы, любой отход от них был чреват протестами осмелевшей общественности. Такие меры как закрытие "Современника", "Русского слова", гонения на высшую школу, ограничение прав земств и задержка реформы городского самоуправления привели к волне студенческих беспорядков осенью 1868 – весной 1869 гг. Как мы видим, атмосфера для развития революционных идей водворилась самая что ни на есть благоприятная. И в такой обстановке возникло тайное общество "Народная расправа" во главе с С.Г. Нечаевым.

О печально известном убийстве студента И.И. Иванова, не согласного с С.Г. Нечаевым нельзя говорить иначе как о бесчеловечности и разнузданном фанатизме последнего. Его "Катехизис революционера" больше похож на бред сумасшедшего, чем на этику революционера. В доказательство этого можно привести многие пункты оттуда, но, чтобы не загромождать наше исследование, приведем лишь два из них: " п.6. Суровый для себя, он должен быть суровым и для других. Все нежные, изнеживающие чувства родства, дружбы, любви, благодарности и даже самой чести должны быть задавлены в нем единою холодною страстью революционного дела. Для него существует только одна нега, одно утешение, вознаграждение и удовлетворение – успех революции. Денно и нощно должна быть у него одна мысль, одна цель – беспощадное разрушение. Стремясь хладнокровно и неутомимо к этой цели, он должен быть всегда готов и сам погибнуть и погубить своими руками всё, что мешает ее достижению. <…> п.13. Революционер вступает в государственный, сословный и так называемый образованный мир и живет в нем только с целью его полнейшего, скорейшего разрушения. Он не революционер, если ему чего-нибудь жаль в этом мире, если он может остановиться перед истреблением положения, отношения или какого-нибудь человека, принадлежащего к этому миру, в котором всё и все должны быть ему ненавистны. Тем хуже для него, если у него есть в нем родственные, дружеские или любовные отношения – он не революционер, если они могут остановить его руку". Надо сказать, что подавляющее большинство членов революционного лагеря крайне негативно восприняли подобные мысли и не пошли по такому пути. В начале 1870-х образуются новые кружки, как то "Общество большой пропаганды" С. Перовской и М. Натансона ("чайковцы"), кружок Александра Долгушина, которые к 1874 году были разгромлены.

Начиная разговор о 1870-х годах, мы считаем не лишним привести данные В.С. Антонова по социальному составу участников революционного движения в эти годы, чтобы понять, кто являлся его главной движущей силой:

Из этих данных видно, что определяющую роль играли студенты, значительная часть которых, по словам В.С. Антонова, шли в революцию с младших курсов университетов и институтов. При этом он подтверждает свои выводы данными статистики III отделения за 1873-1877 года, по которым эта цифра составляет более 50% (37, 5% у В.С. Антонова). Теперь легче будет понять, что представляло собой революционное движение в 1870-х годах.

Два животрепещущих вопроса внутренней политики России в 1870-х продолжали оставаться: вопрос крестьянский и положение самодержавной власти императора. Эти два камня преткновения побуждали к действию революционеров того времени. В 1870-е годы оформляются три основных идеологических линии: пропагандистская, заговорщическая и "бунтарская" (анархизм М.А. Бакунина). Для данного периода характерно и "хождение в народ" и практика террора, закончившаяся убийством Александра II. Кстати, говоря о "хождении в народ", нельзя пройти мимо имен П.Л. Лаврова и М.А. Бакунина, которые идейно подготовили его.

П.Л. Лавров в своих "Исторических письмах" интеллигенцию рассматривает как "критически мыслящих личностей", выступающих двигателем сознательных изменений культуры в противоположность непреднамеренным ее изменениям.

Радикальную часть интеллигенции, по его мнению, составляют личности, способные и желающие действовать в интересах народа. Их пока меньшинство, им трудно проявить себя в обществе, в котором отсутствуют демократические свободы. Но за ними будущее: "Перед общественными формами личность действительно бессильна, однако борьба ее против них безумна лишь тогда, когда она сделаться не может. Но история доказывает, что это возможно, и что даже это естественный путь, которым осуществляется прогресс в истории. Итак, нам приходится поставить и решить вопрос: как обращались слабые личности в общественную силу?" Отвечая на этот вопрос, П.Л. Лавров определяет три ступени такого превращения. На первой ступени в борьбу за социальный прогресс вступают отдельные критически мыслящие личности. Они осознают царящее вокруг них зло, и начинают борьбу с ним. На втором этапе число энергичных, фанатично преданных делу свободы личности, растет. Их подвиг самопожертвования вдохновляет толпу, "их легенда воодушевляет тысячи той энергией, которая нужна для борьбы".

Основным условием, при котором личность становится движущей силой прогресса, является ее связь с массами, через партию, способную бороться за прогресс, за осуществление идеалов справедливого общества. На третьей ступени партия сплачивает усилия отдельных критически мыслящих личностей, вырабатывает стратегию и тактику борьбы за светлое будущее. Однако партия не может стать направляющей силой исторического прогресса, если она будет оторвана от масс. П.Л. Лавров был убежден, что идеи способны двигать человечество лишь тогда, когда они сделаются обыденным явлением для значительной части общества. Отсюда его глубокое убеждение, что революция может быть совершена только "посредством народа". А поскольку основная масса русского народа – малообразованное крестьянство, основная задача интеллигенции, особенно ее молодежной части, состоит в том, чтобы понять потребности народа, и помочь ему осознать свою силу, и вместе с ним приступить к революционным преобразованиям.

Забегая вперед, скажем, что идеи П.Л. Лаврова сыграли определенную роль в "хождении в народ", но, по словам Б.С. Итенберга, лавризм не был символом движения и что многие из участников "хождения" "видели в нем абстрактное учение, далекое от практических задач борьбы".

М.А. Бакунин в главной своей работе "Государственность и анархия" так же возлагал свои надежды на интеллигенцию и призывал идти в народ: "Она должна идти в народ, несомненно, потому что ныне везде, по преимуществу же в России, вне народа, вне многомиллионных чернорабочих масс нет более ни жизни, ни дела, ни будущности". Причем из двух путей, по которым надлежало действовать – "более миролюбивого и подготовительного свойства" и "бунтовского" - он выбирал второй. При этом М.А. Бакунин отмечает, что первый вариант замечателен, но вряд ли выполним, аргументируя следующим образом: "Те, которые рисуют себе такие планы и искренно намерены осуществить их, делают это, без сомнения, закрывши глаза, для того чтобы не видеть во всем ее безобразии нашей русской действительности. Можно наперед предсказать им все страшные, тяжкие разочарования, которые постигнут их при самом начале исполнения, потому что за исключением разве только немногих, весьма немногих счастливых случаев, большинство между ними дальше начала не пойдет, не будет в силах идти".

Главную цель в подготовке восстания, то есть движения по второму пути, М.А. Бакунин видит в том, чтобы для начала убедить крестьян в том, что главный враг их не чиновник или помещик, но что все идет от царя, что он – главный виновник несправедливости: "Втолковать, дать ему почувствовать это всеми возможными способами и пользуясь всеми плачевными и трагическими случаями, которыми переполнена ежедневная народная жизнь, показать ему, как все чиновничьи, помещичьи, поповские и кулацкие неистовства, разбои, грабежи, от которых ему нет житья, идут прямо от царской власти, опираются на нее и возможны только благодаря ей, доказать ему, одним словом, что столь ненавистное ему государство – это сам царь и не что иное, как царь – вот прямая и теперь главная обязанность революционной пропаганды". Мыслитель считает, что надо дать почувствовать народу свое единство, и в единстве этом он несокрушим. Однако мешает этому замкнутость общин, которую он предлагает преодолеть это, установив связи между передовыми людьми всех деревень, провести такие связи между крестьянами и рабочими. Как подспорье, он предлагает использовать газету: "Для того же чтобы создалось в нашем народе чувство и сознание действительного единства, надо устроить род народной печатной, литографированной, писаной или даже изустной, газеты, которая бы немедленно извещала повсюду, во всех концах, областях, волостях и селах России о всяком частном народном, крестьянском или фабричном бунте, вспыхивающем то в одном, то в другом месте, а также и о крупных революционных движениях, производимых пролетариатом Западной Европы, для того чтобы наш крестьянин и наш фабричный работник не чувствовал себя одиноким, а знал бы, напротив, что за ним, под тем же гнетом, но зато и с тою же страстью и волею освободиться, стоит огромный, бесчисленный мир к всеобщему взрыву готовящихся чернорабочих масс". И при всем том надо быть на передовой и показывать личный пример народным массам.

Такими идеями руководствовались участники и первого, и второго "хождения в народ", однако крестьяне не внимали их пропаганде и нередко сдавали их полиции. Из наиболее громких дел мы имеем знаменитый "Процесс 193-х", где из 4 тысяч арестованных часть была отпущена за недостатком улик, часть сослана, 97 человек во время следствия либо сошли с ума, либо умерли еще до суда и 3 человека из 193-х обвиняемых ушли в мир иной во время судебного разбирательства. Надо сказать, что публичность судебных заседаний была относительна. В томе 3-м сборника "Государственные преступления в России в XIX веке" под редакцией Б. Базилевского, где имеется отчет о судебных заседаниях по данному делу, приводятся такие слова присяжных поверенных и ответ на них первоприсутствующего: " Заседание 18 октября. Как только вошел суд, присяжный поверенный Спасович обратился к присутствию с заявлением, в котором, указывая на необходимость для суда публичности и гласности, ходатайствовал перед Особым Присутствием о переносе суда в другую более вместительную залу, а до приискания таковой отсрочить судебные заседания". Поверенный Герард отметил также, что "отсутствие публичности было бы противно достоинству Сената и подрывало бы веру в его справедливость". На эти слова первоприсутствующий сенатор Петерс заявил, что не видит нарушений гласности и что, если бы они были, он первый сказал бы о них, и аргументировал свой ответ присутствием публики "здесь и там; (при этом Петерс указал на места позади судейских кресел)" Относительно "здесь и там" подсудимый Ипполит Мышкин на следующем заседании 20 октября высказался, что места эти, "вероятно, для лиц судебного ведомства" и что они вместе с "примостившимися тремя-четырьмя субъектами" за "двойными рядами жандармов" не есть еще настоящая публичность.

Подтверждает сказанное и А.Ф. Кони, написавший в своих мемуарах: "Места за судьями вечно были полны сановных зевак; в залах суда были во множестве расставлены жандармы, и ворота здания судебных установлений, как двери храма Януса, закрыты накрепко, будто самый суд находился в осаде".

Н.А. Троицкий, попытавшийся представить цельную картину процесса "193-х", пишет следующее: "На обычные места для подсудимых (возвышение за барьером, прозванное подсудимыми "Голгофой") были усажены мнимые организаторы "сообщества": Мышкин, Войнаральский, Рогачев, Ковалин и В.Ф. Костюрин… а все остальные подсудимые заняли места для публики.

На незначительное число оставшихся мест (10-12) допускалась по особым билетам лишь проверенная "публика" и агенты III отделения".

Представляет особый интерес речь И. Мышкина, в которой он обосновал революционную программу народников. Здесь в ответ на обвинение в участии в "противозаконном обществе", ставящем целью в "более или менее отдаленном будущем" свержение существующего строя, подсудимый отвечает, что является членом некой многочисленной социальной революционной партии. Основной задачей этой партии является установление строя, который "удовлетворяя требованиям народа в том виде, как они выразились в крупных и мелких движениях народных и повсеместно присущи народному сознанию, - составляет вместе с тем справедливейшую форму общественной организации", под которой разумеется "земля, состоящая из союза независимых производительных общин". Достичь этого можно только посредством социальной революции, поскольку правительство преграждает все мирные пути для реализации задачи. Ближайшая цель – достичь слияния "двух главных революционных потоков" - интеллигенции и народа, чтобы не получилось такого, как в европейских