Часть I. Кокон страха
Это проклятие человечества. Общительность. Христу следовало сказать: «Да, истинно говорю, когда двое или трое из вас собираются вместе, кого-то забьют до смерти». Надо ли мне объяснять вам, чему учит нас социология по части человечества? Все предельно просто. Возьмите одинокого мужчину или женщину, и я скажу, что перед вами святой. Возьмите двоих, и они влюбятся друг в друга. Возьмите троих, и они придумают такую занятную конструкцию, которую мы называем «обществом». Возьмите четверых, и они построят пирамиду. Возьмите пятерых, и они превратят одного в изгоя. Возьмите шестерых, и они вновь изобретут предрассудки. Возьмите семерых, и через семь лет они вновь изобретут войну. Человек, возможно, создан по образу и подобию Бога, но человеческое общество создано по образу Его оппонента и всегда пытается вернуться домой.
© Стивен Кинг «Противостояние»
Пролог
Что ты?..
Что ты делаешь?
Что ты делаешь, Джейк?
Джейк?..
Оно движется, Джейк, понимаешь? Оно движется по спирали. Тебе кажется, что по кругу, но нет, оно не вернется в исходную точку. Никогда, Джейк.
Что ты делаешь?
Ты понимаешь это?
Понимаешь?
Понимаешь?
Понимаешь?..
– Джейкоб! - Он вздрагивает и потирает веки тыльной стороной руки, пока те не начинает щипать.
Что ты делаешь?
– Джейк, что-то случилось?
– Все в порядке. Не выспался.
– Ты вообще спишь? – усмехается Уил. На лице Джейкоба расплывается ставшая безумной улыбка.
– Исключительно по праздникам. Ладно, приступим к работе. Что тут у нас?
– Все готово, Джейк.
– Контейнеры доставили?
– Да, в целости и сохранности.
Двери бункера расступаются перед людьми в военной форме. Они входят внутрь, погружаясь в абсолютную тишину. Никто не говорит ни слова, но в глазах каждого из присутствующих лишь единственный вопрос: " Это возможно?".
Он не знает. Он на самом деле не знает, возможно ли это, но уже представил сотни докладов по своему проекту.
Джейкоб Стоун подходит к стеклянному куполу и опускает на него ладони. За стеклом -девушка. Такая красивая, тоненькая, хрупкая.
Ты понимаешь, что ты делаешь, Джейк?
– Они живы? – буднично бросает он Уилу.
– Да, состояние стабильное.
– Для запуска все готово?
– Да.
А ты готов, Джейк?
Он трясет головой. Ненавидит этот голос, мешающий мыслить здраво.
– А ты?
– Что?
Уил выглядит напряженным.
– Ты готов?
Джейк кивает. Тишина как будто расступается перед ним, хлещет его по ногам, как волны прилива. Она должна успокаивать, но нет, она обезоруживает. Просто опустошает.
Джейк...
Раздается приглушенный треск, и купол опускается. Джейкоб входит внутрь и ложится рядом с девушкой.
Он закрывает глаза и пытается привыкнуть к кромешной темноте и тишине в ней. Не нужно думать ни о чем. Не нужно мечтать. Не нужно анализировать. Не нужно бояться.
Его больше не существует для этого мира.
Глава 1. Бог любит троицу
1.
Элизабет всегда боялась смотреть людям в глаза и не выносила пристальных взглядов. Она думала, что единственная причина этой навязчивой фобии – природная стеснительность и заниженная самооценка, но не знала, что это на самом деле лишь инстинкт самосохранения.
Но чем-то особо глубоким и тайным Лизи могла понять, что не все глаза смотрят в мир с такой же наивной радостью, как и она. Что истинная цель органов чувств – не воспринимать мир, а изучать его. Выбирать цель, средства, единомышленников.
И быть избранным.
Элизабет думала, что опущенные в пол глаза помогут ей спрятаться от более страшных вещей и более глубоких страхов, спрятанных в ней самой. И, конечно же, Лизи ошибалась.
Ошибались многие.
Только не Человек в черном.
– Роджер, тебя ждет клиент! Льюис, убери эту кастрюлю к чертовой матери, хватит вертеть ей у меня перед носом! Холден, ты с ума сошла? Этот старик Коген уже грозится засудить нас на полмиллиона фунтов, а ты не можешь принести ему чертов омлет?! Майер!
Мерзкий голос больно ударил по барабанным перепонкам, и Лизи поморщилась, вжавшись в стену. Тонкий серый свитер отлично подходил под интерьер обшарпанной кухни, позволяя маленькой худощавой фигурке слиться со штукатуркой, исчезнуть от вездесущих глаз и на секунду забыть о страхе. Увы, она чувствовала, что это слово слишком часто возникало в ее голове.
Даже сейчас, отрешенно опуская взгляд на устланную пятнами разлитого кофе страницу книги, единственной фразой, за которую ей удалось зацепиться, оказалось: "А ты? А ты боишься смерти, деточка?"
Дрожь ударила Элизабет по рукам, пальцы похолодели, и книга выскользнула из них, глухо брякнув о деревянный пол.
– Майер, черт бы тебя побрал! Пятый столик, ноги в руки и бегом!
Руки, руки, глаза, глаза, снова руки. Лизи терялась в этом хаосе телодвижений, взглядов, звуков ругани и слишком пошлого смеха, грязи и невозмутимого спокойствия у крайних столиков, бренчания проржавевших кастрюль и тихой музыки в большом зале, где принимали посетителей достаточно скромной по меркам большого города и достаточно мерзкой по количеству алкоголя забегаловке. В ней Лизи находила свое единственное пристанище и последнюю возможность существовать.
Взгляды, взгляды, взгляды, казалось, будто тысячи глаз прикованы в эту секунду именно к ней. Скользят быстро и неразборчиво, сверху вниз, снизу вверх, усмехаются, шепчутся, изучают. Ей бы стоило привыкнуть к этой работе, требующей постоянного нахождения на людях. Требующей милых улыбок и сдержанной сексуальности, требующей все, чем Лизи по природе своей не обладала. Но у нее не было другой жизни и приходилось мириться с этой.
– Вы выбрали, что будете заказывать? – тихо, с едва ли промелькнувшей уверенностью, сказала Элизабет, и мужчина в черном костюме вздрогнул.
Он не поднял головы, но Лизи удалось различить контур его улыбки, неестественно ровной и практически... идеальной. Элизабет залилась краской и потупила взгляд. Она никогда не встречала настолько совершенной внешности у людей.
– Мистер? - тихо повторила она. – Вы выбрали, что будете заказывать?
– Да, – наконец ответил он с прежней неестественной улыбкой и поднял глаза.
Элизабет попятилась. Взгляд серебристо-белых глаз пробрался сквозь ее кожу, мускулы, кости. Лизи ощутила невыносимый холод, от которого заломило руки и ноги, колени дрогнули и лишь чудо удержало ее от крика.
– Цезарь, пожалуйста, – спокойно сказал Человек в черном, чуть изогнув брови и создав маленькую морщинку на идеальном кукольном лице, – и чай.
Элизабет ничего не ответила, не кивнула, а лишь попятилась назад в сторону кухни, чувствуя на себе самый ужасный взгляд в своей жизни. Взгляд пронизывающий, уничтожающий. Взгляд изучающий.
Взгляд выбирающий.
И на секунду в голове Элизабет промелькнула мысль, что на вопрос о выборе мужчина ответил, что выбрал ее саму.
На пути обратно к пятому столику, Элизабет едва передвигала ногами и молила трясущиеся руки удержать относительно легкий поднос. Лизи до коликов боялась вновь предстать перед этим сверлящим, рубящим напополам взглядом, но то, что предстало перед девушкой в итоге, ошеломило ее куда больше.
Пятый столик был пуст. На нем лежала купюра, которой полагалось оплатить "Цезарь" и чай. Лизи удержала поднос одной трясущейся рукой, а второй испуганно коснулась купюры. Под ней лежала записка:
"Встретимся в Коконе, Элизабет", - гласила она.
Руки Лизи предательски дрогнули, и поднос совсем содержимым полетел вниз.
***
Улицы заволокло мерзкой мокрой темнотой. Элизабет едва переставляла ноги, бредя по сумеречной дороге, близящейся к ночи, небу без звезд и жуткому страху, который комом засел в горле у девушки и не позволял вдохнуть.
Ночь была слишком темным временем для нее.
Слишком тайным, грязным, жутким, опасным. Поэтому Элизабет как могла быстро переставляла ноги, чтобы скорее добраться до дома. Раздавались шорохи. Лизи вздрагивала и оборачивалась: ничего. Просто было очень холодно. Слишком холодно для тонкого серого свитера.
Вместе с холодом в голове девушки возникло воспоминание о загадочном госте в черном и пронзительном взгляде, о его идеальном костюме и кукольном лице, о совершенно ровном очертании улыбки и хриплом голосе. О странной записке, в которой было указанно ее имя, хотя бейдж официантки Лизи потеряла несколько дней назад. Все эти мысли разрывали ее голову на мелкие части, и из этих осколков собиралась воедино Паника.
«Успокойся, Лиз».
Мелкая фраза, которая ничего не решала и никак не успокаивала. Она лишь побуждала бежать быстрее, делать шаги чаще и длиннее, стремиться вперед, вопреки сильному пронизывающему ветру, от которого слезились глаза, не позволяя рассмотреть дорогу.
Бежать, пока…
Удар.
Лизи не сразу поняла, что произошло. Миг между секундой «до» и секундой «после» превратился в вечность. Где-то в конце ее появилась маленькая точка, мельчайший очаг боли, который тут же вырос в ужасающую агонию, крики, визги тормозов, плачи и страх.
Лизи не сразу поняла, что перебегала дорогу слишком безрассудно, а у так же стремительно мчащегося лексуса отказали тормоза.
Лизи не сразу поняла, что умирает. Она лишь знала, что умирать мучительно больно.
А потом все кончилось. В единый миг наступила темнота.
2.
Август Нойманн, коренной немец по происхождению, человек, объехавший за свою недолгую жизнь полмира и нашедший свое призвание в покорении его вершин, шествовал с группой альпинистов на Галлхепигген - высочайшую точку Скандинавских гор. Вечные льды всегда манили Августа своим совершенным безобразием и дикой, неприступной красотой. Август верил в могущественную силу холода, в магическую способность воды застывать в удивительных формах льда и снега и в глубине души готов был умереть лишь во льдах.
К слову, Август не так часто задумывался о смерти. Высокий, обаятельный, светловолосый, он всегда брал от жизни все самое прекрасное, да и не то чтобы брал: оно само, будто под гипнозом, шло ему в руки. Август любил экстрим. Ветер в голове неустанно нашептывал истории, которые Гас громко рассказывал компании полупьяных друзей, изрядно превирая, но все же основываясь на фактах личной жизни.
Все всегда было так, как он хотел. Он был тем человеком, которого хотел видеть в зеркале и в глазах других выглядел точно таким, каким и хотел казаться. Но страхи неотделимы от души, ровно как и душа неотделима от тела.
Август боялся боли. Этот тайный ритуал борьбы с самим собой перед каждой экспедицией был единственной историей, которую Август старательно прятал от чужих глаз. А может, и не...
– Гас, ты в порядке? – нежно прощебетала над его ухом Мишель Хойфер – новичок в их скандинавской команде, – Ты такой бледный, Га-ас... ой!
Август рассмеялся, ущепнув ее за пухлую французскую щечку, и Мишель залилась краской. Гас не страдал от недостатка женского внимания, а вот девушки – наоборот, впадали в дикую печаль, когда не имели чести встретиться с этими горящими косой улыбкой ярко-голубыми глазами.
Тот день был особенным. Галлхепигген оказалась первой леди, не подавшей руку Августу Нойманну и первой леди, чьего холода он испугался по-настоящему.
– Эй, Гас! Что ты творишь с нашей маленькой милой Мишель? – спросил напарник, Руди, подходя к затерявшейся во льдах парочке. – Девочка моя, этот старый бабник не стоит и мизинца левой ноги! – усмехнулся он с сильным английским акцентом. – Не вздумай верить ни единому его слову!
– Не бойся, Руди, Гас говорил не так много, чтобы успеть запудрить мне мозги, – прощебетала Мишель и тут же скрылась в палаточном городке.
Руди присвистнул.
– И что ты думаешь об этой малышке?
Август по-прежнему был погружен в свои мысли, не отрывая взгляда от заснеженных вершин.
– Гас?
– А? Да, она твоя, Руди, можешь расслабиться.
– Ты так думаешь?
– Я уверен. А, кстати, когда нас догонит группа Линдса?
– Очень скоро, если... если продлить привал еще на полчаса.
Август закатил глаза.
– Тебе не хватит получаса, чтобы охмурить Мишель.
- Друг мой, не пройдет и десяти минут, как...
Август рассмеялся.
– Бога ради, не теряй время на выпендреж.
Руди сверкнул взглядом и направился в сторону палаток, оставив Августа один на один с острыми заснеженными пиками.
– Руд! - внезапно прокричал Август, и напарник остановился, – там человек, смотри! Это группа Джонатана?
Руди повернул голову в ту сторону, где Август четко различил человека в черном экипированном костюме, и покачал ею из стороны в сторону.
– О чем ты говоришь, Гас?
– Вон же, человек. В черном.
– Там никого нет, Гас, – настороженно ответил Руди, прищурившись.
Август не знал, что делать дальше. Не верить собственным глазам? Это было слишком.
Он промолчал, не в силах вымолвить не слова, чувствуя неловкость под пристальным взглядом Руди.
– Привиделось, наверное. Просто устал, – выдавил он наконец. Август сделал несколько шагов в сторону палаточного городка и, убедившись, что исчез из поля зрения Руди, свернул в ту сторону, где совсем недавно видел Человека в черном.
На снегу не было никаких следов. И, хоть ветер разгулялся нешуточный, предвещая вечернюю бурю, Август знал, что никого и не видел на самом деле. Он несколько раз обошел по периметру небольшую заснеженную низменность до тех пор, пока наконец не заметил то, что выходило за рамки возможного.
К скале был прибит металлический кол. А на нем развевался клочок бумаги.
Август присел на корточки, чтобы было сподручнее снять записку, и внимательно рассмотрел выведенные на ней буквы.
"Встретимся в Коконе, Август".
Дикий холод пробежал по спине парня и кольнул где-то в левой половине груди, и Гас попятился назад, подальше от этого места.
– Август! – ему навстречу побежала Мишель, но резкий порыв ураганного ветра сбил ее с ног, и девушка, потеряв равновесие, покатилась к краю пропасти, будучи до того невесомой.
– Мишель! – Завопил парень и бросился к ней на помощь, хватаясь за дерево и протягивая вторую руку девушке. Он оказался на самом краю, но в последний момент успел схватить Мишель и отбросить подальше назад.
В этот миг пронесся второй порыв ураганного ветра, который был гораздо сильнее первого. Снег под ногами Августа предательски обвалился, и парень, не успев найти ногами опору, кубарем полетел вниз.
Ни одна мысль не успела промелькнуть в его голове, настолько стремительно он падал.
Лишь резкий громовой удар будто бы разорвал его надвое, принеся с собой чудовищную агонию. Боль поглотила Августа целиком, оставив после себя лишь дикий и необузданный страх смерти.
А после наступила темнота.
3.
Где-то высоко в облаках Италии парил знаменитый Боинг-747, собираясь доставить первым классом в Рим претендентку на титул первой красавицы мира.
Фредерика Левински и правда была невероятно красива. Стройная блондинка с великолепными вьющимися волосами, доходящими до пояса, она родилась и выросла в бедном польском городке. Тогда, двадцать лет назад, ничто не предвещало богатых приемов, милионов долларов на одну лишь одежду, завистных перешептываний за спиной и невероятную многоликость мира, который предстал перед ней сейчас. Никто не понимал, как ей удалось открыть в себе эту красоту и из бедной запуганной девочки шагнуть в высокосветский мир, но Фредерика знала, знала наверняка.
Просто она умела бояться.
– Оливер, прошу тебя! Мы можем отказаться от этих денег, понимаешь? Будут другие, будет много других и нет никакого смысла связываться с компанией, которую возглавляет моральный уро...
Агент схватился за голову.
– Господи, Фрида, как с тобой сложно...
– Это с тобой сложно, Олли! Ты думаешь только деньгах и богатых показах. Ты думаешь только о себе, а обо мне ни капельки!
– Боже, Фрида...
– Так всегда, Олли, у тебя только два ориентира: Господь Бог и Фрида. Из одной можно сделать девочку на побегушках, а там, глядишь, и второй подтянется!
Оливер не отвечал. Его маленькие глазки на непропорционально широком лице блестели алчной злобой. В такие моменты Фредерике становилось страшно.
– Олли...
– Позже об этом поговорим, - сухо ответил он.
Фредерика вздохнула и поднялась со своего сидения. Уборная находилась в другом конце коридора и, пробираясь через первый класс Боинга, Фрида прокручивала в голове момент их последней ссоры с Оливером. И все сомнения развеяло отражение в зеркале.
Фредерика была невероятно красива. Большие серые глаза, ровный нос и пухлые губы с плавным контуром. У Фриды была здоровая кожа, на которую загар ложился ровно, мягко и ненавязчиво и которая не требовала тонн кремов и косметики. Но в отражении Фриды была вещь, которая неустанно возвращала к одному-единственному дню в бедном польском городке. Это был шрам, рассекавший правую часть лба. Уродливый рубец, который могли скрыть лишь толстые слои тонального крема и желание держать себя в руках.
Фредерика всегда сохраняла самообладание.
Но никогда не переставала бояться, что тот день в польском городке вернется опять.
На выходе из уборной Фредерика почувствовала взгляд. Она всегда была чувствительна к таким вещам и когда-то даже увлекалась экстрасенсорикой. И тот взгляд, который ощутила на себе Фрида, был как будто из иного мира. Неживого. Пустого.
По спине девушки пробежал холодок, и она обернулась.
Недалеко от нее сидел Человек в черном. Он тут же опустил голову, вернувшись взглядом к экрану ноутбука. Фрида как будто приросла к месту, на котором стаяла.
– Мисс, - одернул ее стюард, – вам лучше вернуться на свое место. Мы скоро приземлимся в Риме.
Фредерика рассеянно кивнула и подождала, пока стюард скроется в другом отсеке.
Девушка подняла взгляд на место, где сидел мужчина в черном и пошатнулась: оно было пусто. Фрида подошла ближе и заглянула в экран ноутбука, на котором крупными буквами было выведено послание:
"Встретимся в Коконе, Фредерика".
У девушки подкосились ноги, и она схватилась за ближайшее сидение. Самолет нещадно метнуло в сторону и сильно наклонило в бок.
В тот день Боинг-747 так и не долетел до Рима. А последним, что увидела Фредерика Левински, была темнота.