В работе «Новые пути в психоанализе» Хорни говорит об искажении «непосредственного я человека», наступающего под давлением окружения, как о центральной черте невроза. Цель лечения - «вернуть человеку его самого, помочь ему вновь обрести свою непосредственность и найти свой центр тяжести в себе самом». Хорни предложила термин «подлинное я» (real self) в статье «На своем ли мы месте?» (1935) и вновь использовала его в «Самоанализе» (1942), где она впервые заговорила о «самоосуществлении» (self-realization). «Невроз и личностный рост» (1950) начинается с проведения различия между здоровым развитием, в ходе которого человек осуществляет свои потенциальные возможности, и невротическим развитием, в ходе которого он отчуждается от подлинного себя. Подзаголовок этой последней книги Хорни - «Борьба за самоосуществление»: в основу ее понимания, как здоровья, так и невроза, легла концепция реального или подлинного я. [9, с. 375]
Вырабатывая язык для описания неведомых фрейдизму психологических реалий, интенсивное изучение которых привело впоследствии к формированию нового направления - гуманистической психологии, - Хорни воспользовалась традиционной парой философских категорий «реальное-идеальное». При этом психологическое понятие «реального» включает у нее как минимум четыре содержательных аспекта: онтологический («сущностное»), гносеологический («объективное»), ценностный («подлинное») и практический («осуществимое»). [9, с. 376]
Иными словами, «реальное я» Хорни по определению представляет собой:
) совокупность сущностных, существенных черт личности, определяющих самобытность ее существования, - в отличие от «идеального я», которое может включать в себя и несущественные черты;
|
|
) совокупность объективных черт, наличие которых не зависит от воли и сознания индивида, - в отличие от «идеального я», содержание которого в той или иной степени может быть продуктом воображения;
) совокупность подлинных, настоящих черт, - в отличие от «идеального я», которое может включать в себя фальшивые, ложные черты;
) совокупность черт и задатков, потенциально осуществимых в ходе развития личности, - в отличие от «идеального я», содержание которого в той или иной степени может быть неосуществимо.
И хотя Хорни касается рассмотрения всех четырех упомянутых аспектов, наиболее существенным для нее, как для психотерапевта, является именно ценностный аспект «реального я». Ведь именно указание на неподлинность, фальшь невротических «идеалов» может обладать для клиента какой-то «подъемной силой», - а отнюдь не указание на их «несущественность», «необъективность» или «неосуществимость».
Подлинное я - не фиксированная структура, а набор «присущих человеку потенций» (таких как темперамент, способности, дарования, склонности), который является частью нашей наследственности и нуждается в благоприятных условиях для развития. Они включают в себя «теплую атмосферу», позволяющую ребенку выражать свои собственные мысли и чувства, добрую волю близких в удовлетворении различных его потребностей и «здоровое столкновение его желании и воли окружающих».
Когда невроз родителей мешает им любить ребенка или хотя бы думать о нем «как об отдельной самобытной личности», у ребенка развивается базальная тревога, которая не дает ему «относиться к другим людям непосредственно, как подсказывают его реальные чувства, и вынуждает его искать иные пути обращения с ними». Чувства и поведение больше не являются искренним самовыражением ребенка, а диктуются стратегиями защиты. «Он может идти к людям, против людей или прочь от них». [8, с. 215]
|
|
Зрелая теория Хорни содержит описания этих стратегий и их продуманную классификацию. Если в «Наших внутренних конфликтах» она обращается к нашим межличностным стратегиям и порождаемым ими конфликтам, в «Неврозе и личностном росте» дается полный отчет о внутрипсихических защитах и их связях с межличностными.
В «Неврозе и личностном росте» Хорни предупреждает нас против «одностороннего внимания либо к внутрипсихическим, либо к межличностным факторам», утверждая, что динамику невроза можно понять «только как процесс, в котором межличностные конфликты приводят к особым внутрипсихическим конфигурациям, которые, будучи зависимыми от прежних стереотипов человеческих отношений, в свою очередь изменяют их». Тем не менее, она пренебрегает собственным предупреждением, сосредоточиваясь преимущественно на внутрипсихических факторах, что создает проблемы для читателя. Поскольку внутрипсихические построения - результат межличностных конфликтов, логичнее с них и начать изложение теории.
Пытаясь справиться с чувством «меня никто не любит», с ощущениями своей незащищенности и ненужности, порождающими базальную тревогу, человек может принять решение о смирении или соглашательстве и начать движение к людям; может принять агрессивное или экспансивное решение и начать движение против людей; или же принять решение об отчуждении, уходе от людей. Хорни ввела термины соглашательство, агрессия, уход в «Наших внутренних конфликтах», а в «Неврозе и личностном росте» говорила о смирении, захвате и отчуждении или «уходе в отставку»; но оба ряда терминов взаимозаменяемы. Здоровый человек способен проявлять гибкость, подвижность и избирать направление своего движения в зависимости от обстоятельств, но у человека, отчужденного от себя, «выбор» движения становится компульсивным и безальтернативным. Каждое из трех решений включает некую констелляцию поведенческих стереотипов и личностных черт, концепцию справедливости и набор верований, представлений о природе человека, об общечеловеческих ценностях и условиях жизни человека. Оно включает также «сделку с судьбой», предполагающую вознаграждение за покорность диктату выбранного решения.
|
|
Каждое защитное направление движения «раздувает» один из элементов базальной тревоги: беспомощность в решении о соглашательстве; враждебность в агрессивном решении; изолированность в решении об уходе. Поскольку в условиях, продуцирующих базальную тревогу, неизменно возникают все эти три чувства (беспомощности, враждебности, изоляции), человек делает защитную стратегию из каждого; а поскольку эти три стратегии (направления движения) включают несовместимые друг с другом черты характера и системы ценностей, его раздирают внутренние конфликты. Чтобы обрести ощущение цельности, человек делает упор на одной из стратегий и становится в основном смиренным, агрессивным или отчужденным. Какое направление он выберет, зависит от особенностей его темперамента и от сил, действующих на него со стороны окружения. [9, с. 377]
Другие тенденции продолжают существование, но становятся бессознательными, проявляясь в замаскированной форме и окольными путями.
Тот, у кого доминирует смирение, пытается одолеть свою базальную тревогу, добиваясь расположения и одобрения и устанавливая контроль над другими через их потребность, заинтересованность в нем. Он стремится привязать к себе других своей слабостью, любовью, уступчивостью, добротой. Поскольку ему одновременно нужно сдаться на чью-то милость и необходимо получить возможность безопасно выражать свою агрессивную тенденцию, его часто влечет к себе противоположный, экспансивный тип человека: через него он может участвовать в господстве над жизнью. Такие отношения часто перерастают в «болезненную зависимость», при которой наступает кризис, если уступчивый партнер начинает ощущать, что его подчинение не получает награды, ради которой он жертвовал собой. Ценности уступчивых и смиренных «лежат в области доброты, жалости, любви, щедрости, самоотдачи, покорности; тогда как самомнение, честолюбие, бессердечие, бессовестность, властность вызывают у них отвращение». Поскольку «любое желание, стремление, поиск чего-то большего» они считают «дерзким и опасным вызовом судьбе», их самоутверждение и самозащита чрезвычайно заторможены. Они избирают христианские ценности.
У личности смиренного типа, пишет Хорни, «множество ее агрессивных устремлений глубоко вытеснено».
Цели, черты характера и ценности тех, в ком взяла верх экспансивная тенденция, прямо противоположны всему вышеперечисленному у «смиренных и уступчивых». Не любовь привлекает их, а господство. Им отвратительна беспомощность, они стыдятся страдания и нуждаются в успехе, престижном положении, признании. Нарциссичные люди стремятся к господству над жизнью, «любуясь собой и очаровывая других». Часто они вырастают из одаренных детей-любимцев, которыми сверх меры восхищались. Став взрослыми, они считают мир своей кормилицей, а себя - баловнями судьбы. Если же этого не происходит, у них может наступить психологический коллапс, потому что они плохо подготовлены для встречи с реальностью.
Нормы того, кто стремится к абсолютному совершенству, чрезвычайно высоки, как в области нравственности, так и в области интеллекта. На всех остальных он смотрит с высоты этих норм. Он необычайно горд своей «правильностью» и его цель - «безупречность» во всех отношениях. По таким нормам очень трудно жить, поэтому он стремится уравнять знание о нравственных ценностях и их воплощение в жизнь. Так он пытается обмануть себя и поэтому часто настаивает, чтобы другие жили в соответствии с его нормами, и презирает их за то, что они этого не делают, тем самым вынося вовне (экстернализуя) свое самоосуждение. Навязывание другим своих норм ведет к тому, что поклонник совершенства восхищается немногими избранными, а к большинству человечества относится критически и высокомерно. Его собственная неудача или ошибка угрожает сделке и поэтому переполняет его чувством беспомощности или ненависти к себе.
Мстительными людьми движет в основном потребность в злобном торжестве. В то время как нарциссичный тип с детства купался в восхищении, а поклонник совершенства вырос под прессом жестких норм, жаждущий мести человек подвергался в детстве грубому обращению и в нем есть потребность отплатить за все нанесенные ему оскорбления. Он считает мир «ареной, где, как сказано у Дарвина, выживает наиболее приспособленный, а сильный уничтожает слабого». Единственный моральный закон, присущий природе вещей, - «право на стороне силы». В своих отношениях с другими он состязателен, безжалостен и циничен. Он не верит никому, избегает эмоциональной вовлеченности и смотрит, как бы использовать других, чтобы усилить свое чувство господства. Он относится к скромным людям, как к дурачью, но, несмотря на это, его тянет к ним из-за их уступчивости и смирения. [9, с. 379]
Тип соглашателя (или смиренника) вынужден вытеснять свою враждебность ради того, чтобы могло действовать его решение, и аналогично, для мстительного человека «любое чувство жалости, или необходимость быть «хорошим», или установка на уступку была бы несовместима с общей картиной его жизни, им выстроенной, и поколебала бы ее основы». Он хочет быть твердым, жестким и относится ко всем проявлениям чувств как к признаку слабости. Он боится опасности со стороны своих тенденций к уступчивости, потому что они сделали бы его уязвимым во враждебном мире, обратили бы его взор к ненависти к себе и угрожали бы его сделке, существенно для него необходимой. Он не рассчитывает, что мир даст ему хоть что-то - он убежден, что достигнет своих честолюбивых целей, только если останется верен своему взгляду на жизнь, как на битву, и не позволит, чтобы на него повлияла традиционная мораль или его собственная мягкость. Если рушится его решение захватить весь мир, он склонен возненавидеть себя.
Тот, чья главная стратегия - уход от людей, не гонится ни за любовью, ни за господством, а поклоняется свободе, покою и самодостаточности. Он презирает гонку за мирским успехом и питает глубокое отвращение к любым усилиям. У него есть сильная потребность в превосходстве, и обычно он смотрит на своих собратьев свысока, но реализует свое честолюбие скорее в воображении, чем в действительных достижениях. Он управляет угрожающим миром, изымая себя из-под его власти и выбрасывая других из своей внутренней жизни. Чтобы избежать зависимости от окружения, он старается подчинить себе свои внутренние порывы и довольствоваться малым: если он не будет ни к чему стремиться, то и не потерпит неудачи; не будет ничего ожидать и не будет разочарован. Отчуждаясь от людей, он отчуждается и от себя, и делает это, подавляя или отрицая свои чувства и внутренние конфликты. Его уход от активной жизни ставит его в позицию зрителя, которая позволяет ему быть превосходным наблюдателем, как над другими людьми, так и над собственными внутренними процессами. Но его самопонимание отделено от эмоций, он «глядит на себя отстраненно, как на произведение искусства, с неким объективным интересом».
В «Неврозе и личностном росте» Хорни описывает детские переживания, типичные для каждой из основных стратегий, выбираемых в дальнейшем. Чтобы компенсировать ощущение своей слабости, никчемности и неадекватности (несоответствия), мы создаем, с помощью воображения, «идеальный образ себя» и наделяем его неограниченной силой, властью и невероятными способностями.
Процесс самоидеализации следует рассматривать во взаимодействии с межличностными стратегиями, поскольку на идеальный образ сильно влияет главная стратегия защиты, превозносящая те или иные личностные качества.
При любом типе решения идеальный образ себя может быть сшит отчасти по религиозной, отчасти по культуральной выкройке, а может быть взят из истории или личного опыта.
Идеальный образ себя, в конечном счете, не улучшает нашего отношения к себе, а, скорее, ведет к усилению ненависти к себе и дополнительным внутренним конфликтам. Хотя качества, которыми мы наделяем себя, диктуются нашей главной межличностной стратегией, вытесненные решения тоже имеют свое право голоса; и поскольку каждое решение прославляет свой набор черт личности, различные аспекты идеального образа себя противоречат друг другу, и каждый из них борется за право быть воплощенным в действительность. Хуже того, поскольку почувствовать себя чего-то стóящим можно лишь став своим идеалом, все, что «не дотягивает» до него, ощущается как никуда не годное; так разрастается «презренный образ себя», который и становится мишенью самокритики. Очень много людей, пишет Хорни, «колеблется меж ощущением надменного всемогущества и чувством, что они - последние подонки». В то время как идеальный образ себя выстраивается согласно главной межличностной стратегии, презренный образ себя сильнее всего отражает вытесненную стратегию. По мере того как мы убеждаем себя, что мы действительно тот великий человек или та дрянь, которой мы себя вообразили, идеальный образ себя развивается в идеальное я, а противоположный - в презренное я.
Хорни кладет в основу своих рассуждений четыре наших я: подлинное (или возможное) я, идеальное (или невозможное) я, презренное я и наличное я. Подлинное я - не фиксированная структура, а набор биологических предпосылок, которые могут быть воплощены в действительность лишь во взаимодействии с окружением. Степень и форма его осуществления во многом зависит от внешних условий, в том числе от культуры. При неблагоприятных условиях соприкосновение с подлинным я утрачивается и разрастается идеальный образ себя, столь же нереально грандиозный, как нереально гадок и слаб презренный образ себя. Наличное я - это тот человек, которым мы являемся, и в нем перемешаны сила и слабость, здоровье и невроз. Дистанция между наличным и подлинным я зависит от того, насколько наше развитие было самоосуществлением, и насколько - самоотчуждением.
С формированием идеального образа себя мы пускаемся «в погоню за славой», так как наша «энергия, влекущая к самоосуществлению, перехвачена другой целью - воплотить в действительность идеальное я». То, что именно будет почитаться «славным», зависит от выбранного решения. Хорни не считает поиск абсолюта присущим человеческой природе. У нас есть способность воображать и планировать, мы всегда стремимся подняться над собой, но здоровый человек при этом тянется к возможному и работает над достижением цели в рамках человеческих ограничений. Для отчужденного от себя человека есть только «все или ничего», и для него погоня за славой - часто самая важная в жизни вещь. Она придает смысл его жизни, дает ему чувство превосходства, к которому он так безнадежно стремится. «У нас есть веская причина заинтересоваться», - пишет Хорни, - «не кладется ли большинство человеческих жизней (в переносном или в буквальном смысле) именно на алтарь славы?» Погоня за славой превращается в «личную религию», правила которой определяет невроз личности, но при этом человек может также веровать в систему прославления, существующую в его культуре, и участвовать в ее ритуалах. Такие системы существуют в каждой культуре и включают в себя обычную религию, различные формы группового отождествления, войну и военную службу, соревнования, знаки отличия и всевозможные иерархические устройства. [9, с. 371]
Сотворение идеального образа себя порождает не только погоню за славой, но и определенной структуры феномен, названный Хорни «гордыней». Гордость, переходящая в спесь, становится атрибутом идеального я, и от этой упоенности собственным «высоким» положением выставляются невротические требования к другим. В то же время человек считает, что и действовать Надо соответственно величественным представлениям о себе. Если мир отказывается уважать невротические требования, или же сам одержимый гордыней не живет в чем-то «как Надо», он отождествляет себя с презренным я и испытывает испепеляющую ненависть к себе. Как и в случае идеального образа себя, особая природа гордыни, различных Надо, требований и ненависти к себе подвергается влиянию нашего главного решения и конфликтов между ним и подчиненными тенденциями.
В идеальном я невротическая гордость занимает место реалистической уверенности в себе и самоуважения. Угроза гордыне вызывает тревогу и враждебность; ее крушение - отчаяние и «грызение» самого себя. Для ее восстановления есть различные источники. Это возмездие, которое возвращает чувство превосходства униженному, и полная потеря интереса к тому, что угрожает гордыне. Сюда же относятся различные формы искажений, такие как забывание унизительных эпизодов, отрицание своей ответственности, обвинения других и приукрашивание. Иногда «юмор помогает вытащить жало нестерпимого стыда».
Гордыня заставляет нас предъявлять невротические требования миру и окружающим. Специфика этих требований зависит от нашего главного решения, но в любом случае мы считаем, что судьба обязана уважать нашу сделку с нею, и мы должны получать то, что нам нужно, чтобы наше решение оставалось в силе. Невротические требования «переполнены ожиданием чуда». Когда жизнь не отвечает на них, мы впадаем в отчаяние, в яростное возмущение или отрицаем стукнувшую нас реальность. Если же печальный опыт повторяется, наше решение может измениться, но может и остаться в силе. При этом человек продолжает еще больше держаться за требования, как за «гарантию будущей славы». Наши требования усиливают нашу уязвимость, поскольку их фрустрация угрожает повернуть нас лицом к ощущению собственного бессилия и неадекватности, из которого они и проистекают.
От «погони за славой» мы теперь можем обратиться к тому, что Хорни называет «тиранией Надо». «Надо» заставляет нас жить в соответствии с величественным представлением о себе. Эти «Надо» - продукт идеального образа себя, а поскольку идеальный образ себя по большей части - это прославление принятого решения (смириться, стремиться к абсолютному совершенству, мстить, уйти в отставку или нарциссического), следовательно, разные «Надо» определены в основном чертами характера и ценностями, связанными с главной защитой. Однако подчиненные тенденции также представлены в идеальном образе себя, и в результате мы зачастую оказываемся «под перекрестным огнем враждующих Надо». Мы пытаемся подчиняться противоречивым внутренним приказам и обречены ненавидеть себя за все, что бы мы ни делали, и даже в том случае, если, парализованные этими конфликтами, мы не делаем ничего. Жить «как Надо» невозможно не только потому, что Надо дергают в разные стороны, но и потому, что они нереалистичны: нам Надо всех любить, Надо никогда не ошибаться, Надо всегда выходить победителем, Надо никогда ни в ком не нуждаться... С Надо связаны многие вынесения вовне. Мы ощущаем наше Надо как «они Должны» (как ожидание, направленное на других), нашу ненависть к себе как их отвержение, наше «самоедство» как их несправедливое осуждение. Мы ждем, что другие будут жить по нашим «как Надо» и выливаем на них нашу ярость за собственную неудачную попытку так жить. Надо, выработанное для защиты от отвращения к себе, только усиливает болезнь, которую призвано было исцелить. «Угроза наказания ненавистью к себе» превращается «в режим террора». [9, с. 382]
Надо - основа для сделки с судьбой. Неважно, какое было принято решение: сделка состоит в том, что наши требования будут выполнены, если жить «как Надо». Подчиняясь внутренним правилам, мы устанавливаем контроль над внешней реальностью. Мы, конечно, видим наши требования не как нечто непомерное, а только как то, чего мы вправе ожидать, принимая во внимание наше величие, и считаем, что жизнь несправедлива, когда наши ожидания не сбываются. Наше чувство справедливости определено нашим главным решением и связанной с ним сделкой.
Ненависть к себе - конечный продукт внутрипсихических стратегий защиты, каждая из которых имеет тенденцию увеличивать наше ощущение неудачи и собственной никчемности. Ненависть к себе - по сути ярость, которую идеальное я испытывает к наличному я за то, что оно не такое «как Надо». Ненависть к себе в основном бессознательна, так как она слишком болезненна, чтобы встретиться с ней открыто. Основная защита против нее - вынесение вовне, которое может быть активным или пассивным. Активное - «это попытка перенаправить ненависть изнутри наружу: против жизни, судьбы, институтов или людей». При пассивном «ненависть остается направленной вовнутрь, но воспринимается или переживается как идущая извне». Когда ненависть к себе сознательна, в ней часто есть примесь гордости, которая служит поддержкой самопрославления: «Даже осуждение несовершенств подтверждает божественные нормы, с которыми личность отождествляет себя». Хорни рассматривает ненависть к себе как «величайшую трагедию человеческого сознания. В своем стремлении к Бесконечному и Абсолютному человек начинает разрушать себя. Заключая сделку с Сатаной, обещающим ему славу, он вынужден отправиться в ад - в ад внутри самого себя».