К 1855 г. в России имелось около 20 тыс. начальных школ, из них, по неточным данным, около 10 тыс. находилось в руках духовенства. Остальные школы были в ведении различных ведомств и министерств. Развитие экономической и политической жизни страны настоятельно требовало увеличения грамотности народа. Но духовенство мало занималось просвещением народа, у него была задача поважнее — поддерживать посредством религии власть самодержавия и феодально-крепостнический строй.
В начале 60-х годов XIX в. правительство, обеспокоенное размахом крестьянского движения в связи с ограблением народа помещиками при проведении крестьянской реформы 1861 года, решило усилить влияние духовенства на народ. Сеть церковных школ стала быстро развиваться, и к 1865 г. по официальным данным насчитывалось 21420 таких школ с 412 тыс. учеников, между тем как школ других ведомств было только 14315 с 541 тыс. учащихся. Однако следует отметить, что, опасаясь репрессий со стороны епархиального начальства, сельское духовенство часто сообщало заведомо неверные, завышенные сведения о числе открытых церковноприходских школ.
Революционные демократы и демократическая общественность 60-х годов резко критиковали преподавание и воспитание в этих школах. Они обвиняли церковные школы в том, что там обучали детей тупому, механическому чтению, приучали к бессмысленной зубрежке, приостанавливали их умственное развитие. По их мнению, духовенство не способно оказывать нравственное воздействие на развитие народа, так как оно само не может быть примером нравственного поведения1.
Правительство, однако, считало, что духовенство является единственной силой, которая сможет воспитать народ в духе преданности самодержавию и господствующим классам.
Положение о народных школах 1864 года, усилившее влияние на них земских учреждений, возложило на духовенство контроль за воспитанием детей в духе преданности самодержавию и православию в начальных школах всех ведомств. Архиереи были включены в училищные советы как первенствующие лица. От земств требовалось «сочувствие и поддержка церковной школы, как основанной, — по словам обер-прокурора синода Д. Толстого, — на началах православия и русской народности». Возглавлявшие земства помещики-дворяне, напуганные массовыми крестьянскими волнениями, охотно шли навстречу требованиям синода и оказывали церковным школам существенную помощь. В насаждении религиозного воспитания они также видели средство для борьбы с крестьянским движением.
Характер образования в земских школах не удовлетворял самодержавие, оно находило его слишком либеральным. Напуганное ростом революционного движения, правительство считало, что народные школы, вместо служения «истинному» просвещению молодых поколений, обращены в «орудие растления народа». Царский рескрипт 1873 года ставил в вину народной школе, что в ней недостаточно внимания уделялось преподаванию закона божьего, что закон божий «терялся среди других предметов», что мало читалось церковных и богослужебных книг, что детей воспитывали в «пренебрежительном отношении к церкви».
Правила о народных школах 1874 года усилили роль дворянства по наблюдению за школой и за политической благонадежностью учителей. Для надзора за школой была создана особая школьная полиция (инспекция). Эти правила, однако, не снизили значения духовенства в надзоре за религиозным направлением школ. Правительство продолжало считать, что никакое просвещение, а тем более начальное, не «может дать благодетельных плодов, не будучи освещено светом веры».
Но положение о народных школах 1874 года не удовлетворяло духовное ведомство. Церковники настаивали на передаче в их руки не только наблюдения, но и руководства начальной школой. Требования духовенства встретили полную поддержку со стороны самодержавия. В 1879 г. вновь было признано, что религиозное просвещение является «краеугольным камнем» всего государственного строя и что в связи с этим духовенство должно иметь «преобладающее участие в заведовании народными школами»2.
После убийства Александра II были приняты крайне реакционные меры для охраны самодержавия. Подверглись разгрому земские учреждения, введен институт земских начальников, усилена роль духовенства. Правила 1884 года о церковноприходских школах, ставившие своей задачей борьбу с земской школой, предоставили духовенству широкие полномочия. Вдохновителем и организатором наступления духовенства на просвещение народа стал обер-прокурор синода К. П. Победоносцев. На церковную школу было возложено воспитание детей в духе преданности самодержавию, православию и русской народности. Она рассматривалась как оплот самодержавия и церкви в борьбе против растущего в стране революционного движения.
Правила 1884 года духовенство восприняло как сигнал для борьбы со светской школой.
«Теперь вы все у нас вот тут! с потрохами! Всем учителишкам конец! И ихним школам!» — с торжеством говорили священники, как рассказывает в своих воспоминаниях старый учитель3.
К моменту утверждения положения 1884 г. духовное ведомство растеряло большую часть своих школ. Церковные школы не финансировались из государственного казначейства. Население относилось к ним враждебно и не оказывало им материальной помощи. Надо иметь также в виду, что статистика о церковных школах была далеко не точная, число их было значительно завышено.
После издания положения в результате поддержки правительством воинствующей политики духовенства число церковных школ стало быстро расти. В 1890 г. насчитывалось уже 42604 церковные школы, в которых обучалось 1634 тыс. детей, а в 1902 г. число школ составило 44421 с 1909 тыс. учащихся. О росте церковных школ можно судить также по следующему сопоставлению. К 1906 г. в ведении министерства просвещения было 45657 начальных школ, в которых обучалось 3419 тыс. детей (2423 тыс. мальчиков и 995 тыс. девочек), а в ведомстве православного исповедания числилось 42445 школ с 1967 тыс. учащихся (1351 тыс. мальчиков и 616 тыс. девочек). Сюда входило 16967 школ грамоты с 538 тыс. учащихся. Отчеты синода за следующие годы говорят об уменьшении числа школ грамоты и росте одноклассных школ (например, в 1905 г. было 24 863 одноклассные школы и 19697 школ грамоты, а в 1908 г. школ грамоты — 10655 и 27792 одноклассные школы4). Духовное ведомство производило «перегруппировку» своих школ, так как на школы грамоты средства из казны не отпускались.
Считая церковную школу оплотом в борьбе против революционного движения, правительство систематически увеличивало ассигнования на содержание и развитие этих школ, ограничивая в то же время средства на начальные школы министерства просвещения. В 1896 г. на содержание церковноприходских школ из средств государственного казначейства было отпущено 3,4 млн. руб., а на содержание всей сети начальных школ министерства просвещения — только 1,5 млн. руб. В 1900 г. на церковные школы ассигновано 6,8 млн. руб., на школы министерства — 3 млн. Начиная с 1902 г., из государственного казначейства на содержание церковных школ отпускалось ежегодно по 10 млн. руб., а на нужды школ министерства просвещения — от 4,8 млн. (в 1903 г.) до 9 млн. (в 1907 г.). В 1907 г. на 25401 церковноприходскую школу (без школ грамоты, которые не финансировались) было ассигновано свыше 10 млн., а на 44256 школ министерства просвещения, где к тому же число учащихся было значительно больше, — только 9 млн. руб.5
Такая политика не вполне устраивала русскую буржуазию, заинтересованную в развитии грамотности и образования в соответствии с потребностями отечественной промышленности. Она настаивала на увеличении числа светских начальных школ. С 1908 г. ассигнования на школы министерства просвещения стали увеличиваться. Но школ было все же совершенно недостаточно. Так, в 1905 г. детей 8-летнего возраста было 3,5 млн. чел., а в школы можно было принять только 1,8 млн. По сообщению директора начальных училищ Тамбовской губернии, в 1905 г. отказы в приеме детей в школу составляли от 50 до 90%. В Мотовилихинском одноклассном училище на 60 мест явилось 180 детей. Отказ принять всех желающих учиться вызвал волнения рабочих Мотовилихи.
Духовное ведомство не проявляло заботы об обеспечении своих школ необходимыми помещениями. «Нечего печалиться сельским пастырям о неимении приличных помещений», — писало в 1892 г. черниговское духовное начальство, призывая духовенство открывать новые школы6. Еще в 1911 г., как это было установлено переписью, из 38228 церковных школ 25897 не имели собственных помещений и были размещены в крестьянских избах, не пригодных для занятий.
Большевистская «Правда» в статье «Церковноприходское просвещение» поместила в 1912 г. корреспонденцию из г. Свияжска, в которой описывалось тяжелое положение церковных школ. «В уезде 40 церковноприходских школ, — писал корреспондент, — В большинстве случаев каждая школа помещалась в одной комнате деревенской избы вместе с семейством хозяина дома. Тут ребята, ягнята, телята и учительница»7.
Основная цель церковноприходской школы заключалась в утверждении среди народных масс православия и христианской нравственности. В ее программе главное место занимал закон божий (изучение молитв, истории ветхого и нового завета, катехизиса), затем следовало изучение церковнославянского языка и церковного пения.
Что же касается «полезных знаний», то обучение ограничивалось чтением и письмом, а также начатками арифметики. В церковных школах повышенного типа сообщались также сведения «из истории православной церкви и отечества».
Церковная школа рассматривалась, как дополнение к церкви, вместе с последней она должна была воспитывать детей в духе любви к церкви и богослужению. Посещение церкви и участие в церковном богослужении должно было стать, как сказано в положении, «потребностью сердца учащихся».
Закону божьему должны были дети отдавать все внимание и большую часть времени. В одноклассной церковной школе из 76 учебных недельных часов во всех ее (1-3) классах 35 часов (46%) уделяли на основные религиозные предметы — закон божий, церковнославянское чтение, церковное пение. В двухклассной школе из 56 часов в неделю на эти предметы тратили 21 час (37,5%).
Такое же внимание к закону божьему было и в начальной школе министерства просвещения. По расписанию уроков, преподанному министерством в 1897 г., из 27 часов в неделю на религиозные предметы (закон божий, церковнославянское чтение и церковное пение) приходилось 12.
Преподавание закона божьего прежде всего имело в виду так называемые воспитательные задачи: детям внушали, что власть царя от бога, поэтому необходимо почитать царя и поставленные им власти; говорили об избранности русского православного народа, попутно проповедовали религиозную нетерпимость и черносотенство. Внимание детей отвлекалось от внешнего мира: их учили, что главное в жизни — религия, соблюдение религиозных обрядов, что необходимо смирение и послушание.
Известный черносотенец протоиерей Восторгов, будучи окружным наблюдателем церковноприходских школ в Грузии, в своем отчете за 1901-1902 гг. такими словами определял значение закона божьего в школьной программе: «Закон божий занимает такое место, которое даже нельзя назвать первым, его положение несравнимо с другими предметами школьного преподавания. Закон божий даже не предмет преподавания: он начало и конец школьного дела, он закваска, проникающая во весь строй школьной жизни..., на уроках закона божьего как бы выковывается лик школы, как именно церковной школы»8.
Первенствующее значение закона божьего в начальной школе подчеркнул в своем докладе за 1913 г. и обер-прокурор синода Саблер. Он писал, что закон божий в этом году и прежде был положен в основу учебно-воспитательного дела и что изучение других предметов подчинено главному предмету и направлено к главной цели церковной школы — «распространению в народе образования в духе православной церкви, преданности престолу и отечеству»9.
На практике преподавание этого «главнейшего» предмета превращалось в бессмысленную зубрежку. Священники требовали знания наизусть, слово в слово молитв, текстов писания, катехизиса. Всякое отступление от зубрежки, попытка изложить церковные тексты своими словами рассматривались как тяжкий проступок. Яркую картину системы преподавания закона божьего в начальной школе дал в своих воспоминаниях один учитель.
«Священник Андрелинов, — писал учитель (этого священника за его упорство крестьяне прозвали «каменным попом»), — причинил школе огромный вред. Еще пока не давалось ему исключительной власти, влияние это не так было велико. Когда же возвели во владение над школой и учителями, он воспитывал во всех одно зло, одну сплошную ненависть, а в более слабых — рабские наклонности, ябеду и подхалимство, лесть, унижения... Что создавалось учителями, то разрушалось Андрелиновым»10.
Такое же внимание уделялось преподаванию закона божьего и религиозному воспитанию в начальной школе министерства просвещения. За учебным процессом наблюдала школьная полиция — инспекция и дирекция народных училищ. Школьная полиция была и над церковными школами. Духовное ведомство содержало целую армию наблюдателей — священников, на которых тратилось ежегодно свыше полумиллиона рублей, не считая местных средств.
Большевистская «Правда» разоблачала действия светской и церковной охранки. В 1913 г. в передовой статье, посвященной вопросам школы, газета писала: «Народная школа в России опутана густой сетью надзора в лице дирекции и инспекции училищ. Мало того, всякий власть имущий в деревне: предводитель дворянства, земский начальник, священник и чуть ли не урядник могут вмешиваться в жизнь народной школы и по-своему насаждать в ней дух патриотизма»11.
В книге «Наставление народному учителю» директор народных училищ Тульской губернии Яблочков дал целую программу насаждения в народной школе религиозного воспитания и преданности самодержавию. Особое внимание он обращал на пропаганду верноподданнических чувств в школе. «Необходимо при всяком удобном случае подчеркивать, — внушал он, — что царская власть установлена богом, что царь — божий помазанник». Он требовал чтобы ежедневно читали молитву за царя, исполняли гимн и чтобы детей знакомили с рассказами, где прославляются деяния «благочестивых» царей12.
Несмотря на принятые меры, положение в школах продолжало вызывать серьезное беспокойство в правящих классах и в синоде. На съездах законоучителей, а также на съездах дворянства стали говорить об усилении контроля за преподаванием в начальной школе закона божьего. В связи с ростом революционного движения и отходом народа от православия синод издал в 1907 г. особые правила о наблюдении за преподаванием закона божьего в начальной школе. Был создан новый институт школьных сыщиков из среды духовенства. Наблюдение за преподаванием закона божьего возложили на специально назначенных «помощников благочинных», облеченных большими полномочиями. Они должны были контролировать знания учеников, выяснять, как относятся учителя к церковному богослужению, к обрядам, домашней молитве; улавливать «общий дух школы», т.е., в какой степени школа проникнута церковностью. На церковных сыщиков возложили также обязанность проверять, как проводятся чтения для народа, нет ли в них чего-нибудь недозволенного, не ведется ли преподавание по не утвержденным учебникам. Им вменялось в обязанность контролировать пополнение школьной библиотеки — достаточно ли в ней книг религиозного содержания, нет ли книг недозволенных. Церковные сыщики обязаны были следить за работой начальной школы независимо от органов надзора министерства просвещения. Прогрессивные учителя, в связи с изданием этих правил, писали, что «священникам — светогасителям и мракобесам в прямую обязанность вменили сыск за учителями»13.
В начальной школе большое внимание уделялось церковнославянскому языку, как языку, на котором совершалось православное богослужение. Духовенство стремилось поставить церковнославянский язык в основу всей русской грамоты, ему придавалось «национально-воспитательное значение». От детей не требовалось понимания церковнославянских книг, перевод и пересказ прочитанного. Считалось, что православный ученик «внутренним чувством» проникнет в смысл церковнославянской речи, так как язык богослужения для него является «родным». При механическом изучении церковнославянской грамоты преследовалась цель создать у учеников «благоговейное и молитвенное настроение». Церковнославянское чтение проводилось стоя.
На изучение ненужного в жизни церковнославянского языка тратилось много времени в ущерб обучению русской грамоте. «Букварь гонишь как на почтовых, — жаловались учителя, — потому что поп над душой стоит и приговаривает: поскорей, поскорей. Только буквы кончишь, сейчас уже и зубрежка начинается: задаешь мальчишке выучить славянскую азбуку, 41 знак, слова под титлами, а их около 60, ударения, придыхания, ерик, цифирь. Сочтите-ка, сколько, чуть не весь китайский алфавит. Да в чтении славянском надо напрактиковать — попы, ведь, требуют, чтоб молитву умели по книжке безошибочно читать. А потом шестопсалмие обязательно выучи. 12 псалмов, которые на часах полагаются, выучи. А писать когда? Арифметике учить когда?»14.
Было время, когда крестьянам нравилось, что их дети бойко читают «божественное» — псалтырь, часослов, но затем они стали понимать, что чтение «по покойникам» в жизни бесполезно, что детям нужна другая грамота.
«Мудруют шибко, — говорил один крестьянин. — На прошлой неделе мальчишке моему слов 70 под титлом учитель задал. И все это ни к чему, зря... Опять и азбучка церковная — тоже ни к чему»15.
О грамотеях, знавших церковную грамоту и плохо читавших по-русски, крестьяне говорили: «Какой он грамотный, псалтырь прочитает, а что до письма, сам не разберет, что напишет, таких много грамотеев». «Пользы от грамотности не видим, — говорили они, — учеников учат славянской грамоте, а она нужна только в церкви, а для другой цели нужна русская грамота»16.
Важнейшим воспитательным средством в церковной школе считалось церковное пение. Это была «душа» церковной школы. Посредством церковного пения производилось обучение детей церковной службе. Церковное пение рассматривалось как средство установления тесной связи между церковью и школой, как средство привлечения к церковной школе симпатий народа. Считалось, что мелодия и текст песнопений возбуждают религиозные чувства, настраивают на молитвенный лад. Умение петь высоко ценилось в народной школе. Учащимся за хорошее пение прощали неуспехи по другим, «светским» предметам. К учителям церковной школы предъявлялось требование хорошо знать церковное пение, нерадивых или неспособных переводили на худшие места или увольняли. В западных губерниях церковное пение служило средством борьбы с католической религией. «Блеску внешней обстановки» в католических костелах противопоставлялось — вместо прежнего «убожества» православной церкви — согласное пение учеников, как приманка для привлечения в церковь крестьян. Для внедрения в школах церковного пения духовным ведомством систематически устраивались специальные певческие курсы продолжительностью 5-6 недель по 32 урока в неделю. На этих курсах учились ежегодно пению от 3 до 5 тыс. учителей церковных школ. При церквах организовывались общества любителей церковного пения, носившие часто черносотенный характер. Церковное пение было главным предметом и на специальных съездах и курсах для подготовки учителей церковных школ. Так, на курсах учителей Петербургской губернии на церковное пение затратили 85 час, а на русский язык и арифметику — 45 час. На тифлисских учительских курсах, организованных в 1893 г., на церковное пение было затрачено 78 час, на закон божий и церковнославянский язык — 44 часа, а на арифметику — 16 час. На курсах выступали епархиальные архиереи, которые подчеркивали значение церковных школ для пропаганды воинствующей религиозности и монархизма.
Изучение других предметов в начальной школе также служило пропаганде религиозной идеологии и монархизма. В курсе русской истории, преподававшейся в церковноприходской школе повышенного типа и начальной школе министерства просвещения, обращалось особое внимание на события церковной истории, а также на князей и царей, которые превозносились за их «святость». На уроках русской истории учащимся внушали, что русский народ всем обязан церкви и православным царям и что от них якобы зависит все будущее народа.
Давая некоторые сведения из естествознания, учителя внушали ученикам, что бог — «творец и промыслитель мира», что они должны проникнуться «беспредельной любовью и благодарностью к его творцу»17. На уроках чистописания ученики обязаны были изучать полууставное письмо, которое затрудняло успехи в русском письме, но зато, как сказано в отчете обер-прокурора синода за 1913 г., «невольно влекло мысль к речи церковной и предметам священным». На уроках рисования ученики срисовывали церковные одежды и утварь, употреблявшиеся при богослужении. Преподавание русского языка — чтения и письма также было пропитано религиозностью и церковностью. В рекомендованной для церковных школ «Книге для чтения и письменных работ» А. Радонежского весь материал разбивался на 5 отделов: 1) из жизни природы, 2) чтение духовно-нравственное, 3) святая земля, 4) церковнославянское чтение, 5) православная церковь. На церковном материале составлялись также задания по развитию речи, приведенные в конце книги.
Для народных училищ западных губерний в течение многих лет была обязательна «книга для чтения», составленная H. Одинцовым и В. Богоявленским, вышедшая в 1915 г. 15-м изданием. Материал в ней был разбит на такие отделы: 1) религиозно-нравственный, 2) мир божий, 6) назидательное чтение, 4) церковнославянская грамота, 5) отдел русской природы. В последнем отделе приводилось описание религиозных праздников, знакомство с так называемыми местными святынями-монастырями, церквами, «угодниками».
Представление о «научности» приведенных в книге сведений может дать, например, такое «доказательство» шарообразности земли: «А будь она плоская, — писали авторы, — как доска, так кругом обойти ее было бы нельзя; через край, через ребро нельзя было бы, и будь она брусок, 4-х угольная, также не обойти бы, углов нельзя миновать, стало быть она, земля наша, круг, потому и называется шаром. Что солнце есть шар, — это каждый видит»18.
«Книга для чтения», предназначенная для школ западных губерний, преследовала русификаторские цели. Она разжигала религиозную вражду и натравливала православное русское население на католиков.
Книга Одинцова осуждалась прогрессивными учителями. Эта книга, писали они, «настолько искажает сущность вещей, что пользоваться ею при обучении — значит нести народу путы, связывающие мысль»19.
Из церковных школ изгонялось «Родное слово» замечательного русского педагога К. Д. Ушинского, так как оно, по отзыву «ученых церковников» из синода, мешало развитию религиозного чувства. Вместо «Родного слова» Ушинского в школах насаждалась «Книга для классного чтения» инспектора московского учебного округа Мартынова. В ней описывались «духовно-нравственные подвиги и добродетели»; материалы были подобраны по темам: «смирение», «раскаяние», «послушание», помещены различные тропари и церковные песнопения. Эта откровенно поповская реакционная книга была признана лучшей из школьных хрестоматий и удостоена награды. Тот же Мартынов составил учебник для начальных школ под таким названием: «Русский грамотей, азбучка-самоучка, как учатся богу молиться, читать и считать». Весь материал «азбучки» был пропитан церковностью.
Учебники по русской истории для народных школ составлялись в том же религиозно-монархическом духе. Таков, например, распространенный учебник Пуцыковича «Русская история для народных и других школ». В книге говорилось о любви русского народа к царям, о его религиозности. В монархическо-религиозном духе был составлен учебник С. Рождественского «Отечественная история для народных училищ». В учебнике русской истории H. Горбова, одобренном ученым комитетом для начальной школы, подчеркивалась мысль, что поступками людей руководит божественная воля. Говоря об основании Киева, автор писал: «Аскольд и Дир, конечно, думали, что остались в Киеве по собственному выбору: а между тем это случилось явно по указанию божьему» 20.
Церковные школы в обязательном порядке получали издававшуюся синодом «приходскую библиотеку», пропитанную церковным духом. За период с 1891 по 1908 г. синодом было напечатано 1,5 млн. экз. этой библиотеки стоимостью свыше полумиллиона рублей. Население по достоинству оценило синодскую «энциклопедию» и отказывалось ее читать. Синодом было издано также много книг для церковных школ. С 1891 по 1908 г. выпущено свыше 33 млн. экз. книг на 6,7 млн. руб. В этих книгах, помимо проповеди религии и монархизма, насаждался великорусский шовинизм, ненависть к другим народам.
Издавая реакционную церковную литературу и принудительно рассылая ее по народным школам, духовное ведомство вело тщательное наблюдение за состоянием школьных библиотек. Помимо общей и специальной цензуры им была установлена еще собственная цензура. Из библиотеки изымались книги, хотя и разрешенные общей цензурой, но содержащие в себе, по заявлению духовного ведомства, «мнимо научные, антирелигиозное и даже социалистические мысли». Духовное ведомство тщательно опекало народного учителя, считая, что он еще не дорос до самостоятельной оценки книг, что ему нужна в этом отношении помощь синода. Насаждая религиозную черносотенную литературу, духовенство пыталось воспитать у учеников безразличие к светской художественной литературе. Им навязывалась мысль, что светская литература «оскверняет» школу.
Кроме «Родного слова» Ушинского, духовное ведомство запретило также замечательный «Самоучитель для начинающих обучаться грамоте» II. Л. Худякова, как заключавший в себе, по отзыву духовных цензоров, «самое грубое материалистическое учение в соединении с идеями коммунизма и безверия с полнейшим неуважением ко всякой власти». Самоучитель был уничтожен, а автор отправлен в далекую ссылку.
Резкую критику духовенства вызвал также учебник прогрессивного педагога В. П. Вахтерова «Мир в рассказах для детей». Духовенство считало, что Вахтеров своим научным объяснением уничтожал всякую основу для религиозной пропаганды в народе. Учебник был изъят в 1912 г.
Передовые учителя народной школы пытались разоблачить ложь религиозного толкования явлений природы и дать детям начатки научного представления о мире. Но эти попытки встречали сильное противодействие со стороны духовенства. Священники — законоучители писали доносы о подрыве религиозного воспитания в школе, добивались увольнения прогрессивных учителей. Законоучитель Чепельского народного училища Витебской губернии в своем доносе директору народных училищ писал: «Пусть дети лучше останутся темными людьми, но добрыми христианами и верными сынами царя и отечества, чем будут грамотными, но напитанными толстовщиной и ядом революции»21.
Особую ненависть у духовенства вызывала пропаганда учения Дарвина. В одной школе учитель рассказывал детям о происхождении человека. Узнав об этом, священник стал кричать, что Дарвин — богоотступник, который осмелился восстать против священного писания. Учителю священник сделал строгое внушение и пригрозил сообщить начальству. «Вы должны знать, — говорил он, — что теория Дарвина еретическая, так как она противоречит учению святых отцов». В другой школе учитель, организовав экскурсию к оврагу, рассказывал о жизни Земли и о ледниковом периоде и тем самым опровергал летосчисление, принятое церковью. Священник донес на него начальству22.
В 1908 г. уездный наблюдатель — священник, посетивший земскую школу с целью проверить преподавание в ней закона божьего, выразил недовольство, что на стенах были развешаны наглядные пособия — картины по географии и зоологии, и что в школе оказался глобус. Уезжая, он предупредил учителя: «уберите картины..., и глобус уберите... Это, видите ли, развивает ум, но не сердце..., надо молитвенность, церковность развивать в сердце... А тут смотрите по стенам — какой же вы учитель народной школы!»
«Вот теперь и думай, — писал учитель в своей корреспонденции, — оставят ли тебя на месте»23.
Обучение в церковной школе считалось тяжкой барщиной, вызывало часто недовольство учеников. Говоря о неудовлетворительно составленных учебниках и о равнодушии учеников к учению, старый учитель писал: «Попробуй-ка оживить класс значением церковной утвари да рыданием псалмопевца на славянском языке. Оживи-ка малыша такой сушью, как статья "Описание святой земли Палестины". А ведь подобных статей большинство в книжках для классного чтения в церковной школе»24.
Для объединения детей вокруг школы и церкви в распоряжении духовенства были еще другие средства: в торжественной обстановке отмечались храмовые праздники, ежегодно 19 февраля совершались богослужения в память грабительской крестьянской реформы 1861 года; в день памяти Кирилла и Мефодия восхвалялось духовенство за его якобы заслуги в области просвещения; устраивались «церковно-школьные содружества детей», школьные паломничества в монастыри и так называемые святые места.
Для воспитания детей в духе преданности самодержавию духовенство использовало также «царские дни», в которые служились молебны за царя, раздавались царские портреты. Особенно широко отмечались коронационные торжества 1896 года, когда на престол вступил последний Романов. Листовка Петербургского комитета РСДРП разъясняла (крестьянам и рабочим, с какой целью правительство и духовенство устроили эти торжества. «Правительство, рассчитывая на народную темноту, пускает сказки о своем божественном происхождении. Сделать ему себя божеством очень легко. Стоит только царю призвать к себе Победоносцева, командующего нашим синодом, и приказать, что хочет, а синод уже может возвести царя хотя бы в четвертое лицо святой троицы...»25
Школа обслуживалась армией духовенства. В 1907 г. в церковных школах было 40287 преподавателей закона божьего — священников и дьяконов. Кроме того, в церковных школах было занято 42772 учителя. Многие из учителей в этих школах не имели свидетельства на право преподавания, были «неправоспособными». Таких «неправоспособных» в 1907 г. было 9542 человека при общем числе 42772 учителя, т.е. более 24%26.
«Нет нужды, — говорило епархиальное начальство, — сразу искать учителя образованного, лучше на первый раз поставить грамотного, преданного церкви»27.
«Искренняя набожность, православная церковность и сердечная мягкость», — вот что требовалось от них. Слабая подготовка учителей церковной школы сказывалась отрицательно на обучении.
Духовенство не доверяло учителям, получившим образование в учительских семинариях, считая их «безбожными». В 1907 г. по инициативе синода был поднят вопрос о закрытии Рязанской учительской семинарии ввиду выпуска из нее, по словам духовного ведомства, учителей, зараженных «религиозным индифферентизмом». Духовное ведомство готовило учителей для своих школ в изолированных от всего мира духовных семинариях, учительских школах и епархиальных училищах, где учащиеся подвергались нравственному растлению. В учительских школах основное внимание обращалось на преподавание закона божьего, церковного пения и церковнославянского языка. Преподавание русской истории находилось в тесной связи с церковной историей.
Учителя церковной школы получали крайне недостаточный, а порой прямо-таки нищенский оклад. Из 42 тыс. учителей в 1907 г. около 3 тыс. получали менее 60 руб. в год, 19 тыс. — от 120 до 240 руб., и лишь 5 тыс. (7,4%) — 360 и более рублей в год28. При таких «окладах» многие учителя умерли бы с голоду, если бы крестьяне по решению сельских сходов не подкармливали их обедами по очереди.
Наблюдатели за церковными школами в своих отчетах отмечали очень тяжелое материальное положение учителей церковной школы. Волынский наблюдатель в отчете за 1898 г. писал: «Вследствие скудного содержания учителям и учительницам приходилось терпеть поистине и голод и холод, нести свой труд по обучению крестьянских детей при самых неблагоприятных условиях, заниматься буквально с раннего утра до позднего вечера»29.
На Всероссийском съезде представителей обществ взаимопомощи учителям, состоявшемся в 1903 г., приводились данные о тяжелом материальном положении учителей церковных школ. В Саратовской губернии учительница, получая за свой труд жалкие гроши, вынуждена была «пойти в кусочки». Учитель Ф. Пестов, получавший 10 руб. в месяц, умер от истощения вследствие хронического недоедания, так как даже эти деньги он не получал в течение нескольких месяцев. Учитель, как сообщалось в докладе, «пал жертвой каторжного труда и преступной небрежности духовного начальства»30. Задержка выдачи учителям их нищенского жалования применялась часто как средство борьбы со «строптивыми» учителями в результате доноса на них местного духовенства.
Еще тягостнее было бесправие учителя. Учитель церковной школы рассматривался как «наемник», работник приходского священника и находился от него в полной зависимости. Священник, этот, по выражению синода, «полномочный истолкователь голоса церкви», мог лишить места неугодного ему учителя и закрыть перед ним путь для дальнейшей деятельности. И. Сахаров, много лет проработавший в церковной школе, в «Записках старого учителя» так рисует положение учителя этой школы: «Современная церковная школа — это такая... броня, которую не пробьешь. Это — ад, где одному с факелом нечего делать! Там 3 кита, на которых все зиждется: церковность обрядовая, абсолютное послушание учителя и заведующий с программой в руке, грозящий "упечь" за отступление от буквы этой программы»31.
Велико было бесправие народных учителей и министерской школы. Инструкции, разработанные светским и духовным начальством, регламентировали каждый шаг учителя. Особое внимание обращалось на его религиозность, соблюдение церковных обрядов, на насаждение им религиозности среди учеников. Инструкции подчеркивали, что в учителях недопустимо вольномыслие о предметах веры, «кощунство», неуважение к церкви и ее служителям, несоблюдение постов, непосещение церковных служб32.
Обязательное посещение церкви часто превращалось в тяжкую повинность, приносившую вред здоровью. Об этом красноречиво рассказывает в своих воспоминаниях старый учитель: «С особой неукоснительностью требовалось водить учащихся в праздник гурьбой в церковь, непременно в ту, где служил законоучитель, и не взирая на непогодь, ни на грязь, ни на холод... Многие в худой обуви и холодной одежде, с промоченными ногами, с окаменевшими членами простаивали в страшно холодной нетопленой деревенской каменной церкви. Часто хворали. Бывали даже смертные случаи... Родители роптали на учителей... Законоучитель ослушников наказывал, требовал того же с учителей, иначе жаловался начальству»33.
Школьное начальство ставило учителей под надзор местного духовенства, просило доносить ему о несоблюдении учителями религиозных обязанностей. Также и полиция, ведя наблюдение за не внушавшими доверия учителями, прибегала к услугам священников, видя в них своих помощников. Союз между полицией и церковью был разоблачен в 1901 г. ленинской «Искрой». «Ардатовский уездный исправник Иван Самосудов, — писала «Искра», — в секретном письме исполнительным чинам ардатовской полиции, предлагая усилить негласный надзор за сельскими учителями, рекомендовал установить связь со священниками»34.
«Искра» рассказывала, в каких исключительно трудных условиях приходилось работать народному учителю: «Горькая нужда, умственное и нравственное одичание — таков удел главных работников просвещения»35.
На съезде взаимопомощи лицам учительского звания, происходившем в 1903 г., учителя протестовали против шпионской деятельн<