АННА ФРАНК
Пьеса
Среди записей, вынутых из печи:
Фрагменты книги Карол Анн Лей «Сорви розы и не забывай меня. Анна Франк 1929-1945». Фрагменты из письма Екатерины Гроссман сыну. Свидетельство польской акушерки Станиславы Лещинской, бывшей узницы Освенцима. Воспоминания Бориса Сребника о детстве в минском Гетто.
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
Анна, которой не будет
Г-н Отто Франк
Г-жа Эдит Франк
Марго Франк
Г-н Герман Ван Даан
Г-жа Августа Ван Даан
Петер Ван Даан
Альфред Дюссель
Старик
Войдя в Убежище, персонажи остаются там и живут до конца спектакля – всё время на виду. Старик существует вне пространства убежища – достаёт из огня своей печки – как в обратной съёмке – фотографии, письма, дневники и читает обрывки. Он тоже всё время на сцене.
Акт
Меня нет.
АННА. Мне 27 лет. Обычно девочки считают, что это уже почти начало старости, но я так никогда не думала. Я всегда собиралась жить очень долго. И обязательно по-настоящему, не начерно, всерьёз. Чтобы как-то так взахлёб. Чтобы было понятно – причём каждую минуту, без сомнений: зачем ты здесь. И что не зря. Не так, что просто дом, обыкновенная рутинная работа, которую может сделать кто угодно, а не только ты. Нет! Надо обязательно добиться того, чтобы быть нужной людям. Я всегда знала, что во мне это есть. Что-то такое, что нужно всем (ну, не всем при всем… но точно многим). Что-то чем надо делиться. А это и ответственность, и гордость… Я старалась не слишком это выпячивать. Не всегда получалось… Но я старалась, честно. Ну, и, конечно, всегда очень много работала. Теперь я писательница. Может быть, пока не очень-очень известная, но у меня уже вышло три повести и один роман. И их читают. И я ещё всегда хотела очень интересно жить. Земля – такая огромная, а жизнь – не очень. Так жалко всего этого не увидеть! И я много путешествую.
Да, и ещё, конечно, я люблю. А иначе – какой смысл, ведь правда. Как сильно-сильно-сильно я всегда мечтала любить! И… в общем, всё произошло. Мне 27, и я писательница, у меня есть любимый муж – он немного похож на моего отца (так случается), муж и дочка. Нет, две дочки. И… Меня нет. Меня нет, никогда не было и не будет. Я никогда не обниму мужа. И, конечно, не буду стоять под окном, когда моя дочь будет рожать первенца. Потому что дочери моей никогда не было. Откуда? Ведь меня нет. Потому что я еврейка. И какие-то люди решили, что меня быть не должно. В 40 и 41, когда таким, как я, запретили ходить по тротуарам, ездить на трамваях и поднимать глаза. В 42, когда пришлось бежать из дома ночью. В 43, 44, в 45, когда таких, как я, забивали прикладами, расстреливали в упор, морили голодом, сжигали в печах концлагерей живыми и мёртвыми – миллионами. Меня, такой, как я есть, не было. Вместо всего этого был пепел. От очень худого сожжённого тела, убитого тифом в Берген-Бельзене. Он сядет на чьи-то руки вместе с пеплом других тысяч и миллионов. Кто-то смоет его перед обедом, прольётся чёрная, чернее, чем обычно, вода. Кто-то вдохнёт его в лёгкие – мой пепел, пепел от меня, смешается с налётом никотина… А может, пепла не было. Может, меня закопали в общей могиле – этого я уже не знаю, я же была мертва. Если меня закопали, из меня выросла и каждый год вырастает какая-нибудь трава. А меня нет. Меня нет, но обо мне мечтали. Двенадцатилетняя, тринадцатилетняя, четырнадцатилетняя девочка, прежде чем быть смытой в водосточную трубу, прежде, чем осесть чьих-то лёгких, мечтала стать такой, как я, и писала об этом в своём дневнике. Невеста, кокетка, жена, любовница, мать, старуха – дожившая только до четырнадцати. Для меня честь, что она так мечтала обо мне, что она так подробно меня сочинила. Меня нет и не было, но она была.
Сборы.
Г-ЖА ФРАНК. Анна, ради Бога, где ты прячешься? Надо срочно собираться!
СТАРИК. Эдит Франк… (Совершенно справившись с эмоциями.) Известно, что в вагоне с надписью Вестерборк-Освенцим Эдит Франк пыталась отпороть от лагерного комбинезона номер. Ей казалось, что так она избавится от знака рабства. Откуда ей было знать, что в Освенциме номер ей, как и другим, присвоят навсегда: татуировка. Множество раз каждый заключенный проходил процедуру селекции. Направо – те, кому пока оставляли жизнь. Налево – в группу старых и больных. На смерть. Однажды там оказалась и Эдит Франк.
АННА. Мама.
СТАРИК. Но она успела увидеть, что обеим её дочерям указали направо.
АННА. До этого ещё не скоро, так же?
СТАРИК. Так. Убежище нашли уже после высадки союзников в Нормандии. В конце 44-го года.
АННА. 44-го? Так далеко! так много жизни! К тому же вдруг…
Г-ЖА ФРАНК. С кем ты болтаешь?
АННА. … вдруг всё ещё возьмёт и не случится…. Ни с кем мама. Ты же знаешь, я веду дневник.
Г-ЖА ФРАНК. Вот уж на что сейчас точно нет времени. Я умоляю тебя, собирайся. Пришла повестка. Вызов в Гестапо… К немцам. На допрос.
АННА. Папе??
Г-ЖА ФРАНК. Нет, представляешь, Марго.
АННА. Марго? Она же просто школьница. Как можно?.. Так они там???
Г-ЖА ФРАНК. Нет! Они в безопасном месте. Папа отвел ее. И мы должны тоже, немедленно.
АННА. Я должна всё это надеть? Я зажарюсь.
Г-ЖА ФРАНК. С чемоданами по улице нельзя – это вызовет подозрения. Платья, книжки, учебники…
АННА. Мне главное дневник.
Г-ЖА ФРАНК. И пальто придётся на себя – иначе просто рук не хватит.
АННА. Мама!! Ты мне скажешь, наконец, куда мы идём??
Г-ЖА ФРАНК. Всё по дороге. С богом. С богом.
Уходят.
В пространство убежища входит г-н Франк, за ним Марго.
МАРГО. Сюда?
Г-Н ФРАНК. Сюда.
СТАРИК. Тиф! Звучит, как кличка собаки или даже имя какого-нибудь героя иностранного кино. А тиф – это просто сначала высокая температура, сводящая с ума головная боль, ломота в костях, потом сыпь по всему телу. Потом лихорадка и судороги. Тиф излечим. Но кто будет лечить в лагере смерти? Точная дата смерти Марго неизвестна: она умерла в середине или конце марта 1945 года в лагере Берген-Бельзен.
МАРГО. Невероятно! В самом сердце города.
Г-Н ФРАНК. Я бы сказал у немцев на носу.
СТАРИК. До сих пор неизвестно, как обнаружили тайное укрытие. Отто Франк – единственный из обитателей убежища выжил в концлагерях. Свою жизнь после возвращения он посвятил изданию дневника своей дочери – Анны Франк.
МАРГО. В твоей фирме. Как хорошо ты всё придумал. И есть всё необходимое. Сколько же времени ты это устраивал?
Г-Н ФРАНК. Ну, скажем прямо, не один день.
МАРГО. А я ещё удивлялась, почему ты не пытался всё-таки вывезти нас из Голландии?
Г-Н ФРАНК (шутливо). Ага! Значит, ты думала, папа оставил семью без защиты и хлопает ушами. Интересненько! Ну, уж нет! Не дождётесь. Правда, въехать планировали через неделю, а не в такой спешке, но…
МАРГО. Вызов в Гестапо.
Г-Н ФРАНК. Ну, да. Здесь мы в безопасности. Я всё предусмотрел. Надеюсь, что всё.
МАРГО. А мама с Анной?
Г-Н ФРАНК. Да в том-то и дело… Давно должны быть здесь.
Они входят.
АННА. Папочка! Это гениально! В твоей фирме, у немцев под носом! И как здорово, что дверь замаскирована шкафом!
Г-Н ФРАНК. Я знал, что ты оценишь.
АННА. Ух ты! Это просто лучше не придумаешь. Настоящее убежище – точно!
Г-ЖА ФРАНК. Дай Бог, чтоб ненадолго.
АННА. Мам, правда, у нас папа самый, самый, самый, самый...
Г-Н ФРАНК. Как ты, Эдит?
Г-ЖА ФРАНК. Нет, ничего, просто этот путь...
МАРГО. Мам, всё уже прошло, всё уже прошло.
Г-ЖА ФРАНК. Через полгорода, в ночи… Эти чёрные окна…
Г-Н ФРАНК. Так! Знаешь что, дорогая…. А приготовь-ка всем нам чай. Да, девочки? Мы же хотим пить?
АННА (сразу понимая его). Нечеловечески!!
Г-ЖА ФРАНК. Да, конечно, конечно. Что это я?
Г-Н ФРАНК. Пора осваиваться. Кстати, Анна. Здесь кое-что для тебя. (Открывает чемодан.)
АННА. Мои кинозвёзды! И столик! Ты, точно, всё предусмотрел.
Г-Н ФРАНК. Ещё бы!
АННА. Пап, а мы здесь надолго?
Г-Н ФРАНК. А знаете, какой главное правило убежища? Не раскисать!
АННА. Как отлично!
Г-Н ФРАНК. А самое отличное – знаете что?
АННА. Что?
МАРГО. Что?
Г-Н ФРАНК. «Что? Что? Что? Что?». Что здесь, в этом убежище, мы больше не изгои, не отбросы и не мусор! не третий сорт – слышишь, Эдит? Мы здесь, как и прежде, нормальные, полноценные люди.
Г-ЖА ФРАНК. Чай.
АННА. Папочка всё так прекрасно, прекрасно придумал.
СТАРИК. «Поразительной была та скорость, с которой недавние друзья становились врагами. Это было не постепенное превращение, а словно кто-то резко клацнул переключателем. До того, как все это случилось, мы с подростками из христианских семей были равны. Мы с детства играли вместе. И тут по городу установили знаки: «евреям и собакам вход воспрещен». Нельзя было даже по тротуарам ходить. Не знаю, способны ли вы это понять. Неожиданно обнаруживаешь, что ты в этой жизни – ничто».
Штора.
Г-Н ФРАНК. А теперь запоминайте крепче, чем молитву. Мы должны вести себя настолько тихо, насколько это вообще возможно. Под нами, сами видели, помещения конторы. В ней – друзья: мои служащие Мип, Беп, господин Кляйман. Они будут приносить нам продукты и всё необходимое. В разумных пределах, разумеется. Жить придётся экономно. И предельная тишина. Даже за-предельная. Особенно в обеденный перерыв, когда в конторе тихо, а на складе приправ рядом может кто-то быть. Позволить себе капельку пошуметь мы можем только вечерами, когда все ушли. Ну, и по воскресеньям. Но, в любом случае: бдительность, бдительность, бдительность. Не подходить к окнам, Анна… любая мелочь может нас погубить. Мы же этого не допустим, правда? Да, и ещё одно. Как видите, места здесь на семерых…
АННА. О, да.
Г-Н ФРАНК. Не перебивай, пожалуйста. Я вполне серьёзно. Места здесь больше, чем достаточно… И с нами будет спасаться семья Ван Даанов.
Появляются Ван Дааны.
Г-ЖА ВАН ДААН. Здесь?
Г-Н ВАН ДААН. Ты что-то имеешь против?
Г-ЖА ВАН ДААН. Я? Нет. Но возможно ли здесь разместиться всемером? Одному только тебе, мой дорогой нужно места столько, что…
Г-ЖА ФРАНК. Августа… Располагайтесь, пожалуйста! Здесь у нас, конечно, не санаторий, но…
Г-ЖА ВАН ДААН. Однозначно!
Г-Н ФРАНК. Но места хватит всем.
АННА. Привет, Петер.
ПЕТЕР. Здравствуй, Анна. Здравствуй, Марго. Здравствуйте.
СТАРИК. В начале 45-го года, когда восточный фронт приближался к Польше, заключенных из Освенцима начали перебрасывать на запад. Было непонятно, кто ближе к смерти: те, кого оставляли в лагере или те, кого уводили. Отто Франк уговаривал Петера сделать всё, чтобы остаться. Но он решил идти. Петер Ван Даан умер от истощения 5 мая 1945 года в австрийском лагере Маутхаузен – за 3 дня до его освобождения.
Г-ЖА ВАН ДААН. Предупреждаю заранее: по утрам я делаю гимнастику… Путти, дорогой, как думаешь, а куда нам повесить мою шубу?
Г-Н ВАН ДААН. Вешай куда знаешь!
Г-ЖА ВАН ДААН. Как всегда любезен и приветлив. Какой великолепный пример сыну!
ПЕТЕР. Мама!
Г-Н ВАН ДААН. …А я расскажу всем. Значит… Внимание, пожалуйста! Звонит мне Гольдшмидт… В понедельник и говорит, чтобы я срочно приехал в дом Франков. Я, само собой разумеется, приезжаю. У вас разгром – ну, как вы всё и оставили. Он показывает мне ваше прощальное письмо. Мы пытаемся привести всё хоть немного в порядок, и тут…
Г-ЖА ВАН ДААН. Так вот, если не против, этот стол надо чуть-чуть подвинуть…
Г-Н ВАН ДААН. Не перебивай, пожалуйста. Тут я нахожу блокнот госпожи Франк. И меня охватывает вдохновение. Я говорю ему: сейчас же сожгите. Это улика. Здесь адрес. Какой-то адрес в Бельгии. И он, разумеется, решает, что вы отправились туда. Виртуозная комбинация! Только чтобы никому, слышите? - говорю я ему. И знаете что?
АННА. Что?
Г-Н ВАН ДААН. На следующий же день я слышу от разных знакомых а). Франки, с чемоданами, проезжали рано утром мимо нашего дома на велосипедах. б). поздно вечером Франки садились в машину… И так далее, и так далее, и так далее… Гениально?
Г-Н ФРАНК. Спасибо!Ну, что, коллега, будем руководить фирмой из подполья?
Г-Н ВАН ДААН. Для таких профи, как мы, подполье не помеха.
СТАРИК. На платформе, куда ночью приезжали поезда с пленными, громкоговорители повторяли: "Идти до лагеря целый час. Больные и дети могут поехать на грузовых машинах". Это была так называемая естественная селекция: грузовики отбывали прямо в газовые камеры. Остальных на разные группы разделял врач. Германа Ван Дана погнали вперед с толпой других мужчин. Через два часа обратно проехали грузовики с их одеждой.
Г-ЖА ВАН ДААН. И все-таки стол надо подвинуть… потому что для некоторых моих упражнений нужен размах…
СТАРИК. Женщин и мужчин разделяли. На ночном перроне под лай собак матери прощались с сыновьями и мужьями навсегда. Место и дата смерти Августы Ван Даан неизвестны.
АННА (Марго). Такое чувство, что это вовсе не папа предложил семье своего компаньона скрыться вместе с нами (между прочим, спасая им жизнь)... А они приютили нас в своём родовом замке.
МАРГО (Анне). Ага! А мы, как варвары…
АННА. …воспользовались и остались на…
Г-ЖА ВАН ДААН. Один бог знает, насколько эта мука затянется…
Ван Даан распаковал приправы.
ВСЕ (хором, вразнобой). Апчхи, апчхи...
Г-Н ФРАНК. Пожалуйста, постарайтесь тише. Апхчи!
Г-Н ВАН ДААН (торжественно, будто рекомендуя). Мои приправы.
АННА. Вонючие!
Г-ЖА ФРАНК. Анна! Иногда мне кажется, что всё послушание, отведенное вам природой на двоих, досталось Марго.
Г-ЖА ВАН ДААН. Ты не могла бы отойти – я вообще-то собираюсь поставить сюда свой сервиз, да, дорогой? А впрочем… Может, не распаковывать? Эдит, я считаю, чтобы не нагромождать здесь гор посуды, будет лучше сначала пользоваться тарелками из вашего сервиза… А наш пока от греха подальше…
Г-ЖА ФРАНК (до пародийности учтиво). А может быть, как раз наоборот, от греха подальше, из вашего? А уж потом, если с ними что-то случится…
Г-ЖА ВАН ДААН. Что, интересно, с ними может случиться??
Г-Н ФРАНК. Тихо!!! Гораздо тише.
АННА (немного выходя из ситуации). Папа всегда был, как это говорится, «гарантом безопасности». А окно, которое отгораживало нас теперь от прежней беззаботной жизни, мы завесили шторой.
Г-ЖА ФРАНК. Кому ты это говоришь?
АННА. Ну почему ты постоянно забываешь? Я веду дневник.
Г-Н ВАН ДААН. Лучше бы помогала разбирать вещи.
АННА. Хорошо, как вам будет угодно… (шёпотом Марго.) … ваше великосветское величество. Куда это? Ай! (Разбивает тарелку.)
Г-ЖА ВАН ДААН. Бога ради, осторожней!
АННА. Простите…
Г-ЖА ВАН ДААН (драматически). Это то немногое, что у меня ещё осталось.
Г-Н ФРАНК. Это к счастью.
ПЕТЕР. К счастью.
АННА. К счастью. Правда, извините… Как вы говорите, «от греха подальше» я лучше займусь шторой. Шторой, которую сделали вместе с папой.
Г-Н ФРАНК. Анна, мне кажется, мы с тобой несколько не подрассчитали.
АННА. Да? Не-ет! это окно из нашей шторы немного выросло. Не кажется ль тебе, что нам надо жертвоприношений?
Г-ЖА ВАН ДААН. Что?
Г-Н ФРАНК. Что?
АННА. Кровавых жертв! Госпожа Ван Даан, не отдадите ли вы нам для нашего оборонительного укрепления что-нибудь самое дорогое, что вам служило в прежней жизни, там. Ну же, не скупитесь!
ПЕТЕР. Мама, подойдёт твоя зелёная шаль.
Г-ЖА ВАН ДААН. Ты что? В неё я куталась ещё на выпуске из гимназии. Это то немногое, что у меня ещё…
АННА. То, что надо!
Г-ЖА ВАН ДААН. Почему всё время разоряют только нашу семью?
Г-Н ФРАНК. Вы ошибаетесь. Вот! В этом пиджаке я проводил деловые заседания. И неплохо проводил. В ближайшее время он мне не понадобится. Эдит??
Г-ЖА ФРАНК. Вот, этот носовой платок…
Г-Н ФРАНК. Ну, нет. Жертвуй-ка – вон – например, накидку.
Г-ЖА ФРАНК. Как ты можешь? Я же носила её на курорте в наш медовый месяц!
Г-Н ФРАНК. Прекрасная жертва.
АННА. Марго! Не подкачай. Отдавай что-нибудь любимое, что-нибудь, в чём ты ходила на свидания.
МАРГО. Тебе прекрасно известно, что я практически не ходила…
АННА. Тогда в библиотеку! Что-нибудь серенькое…
Г-ЖА ФРАНК. Анна, как не стыдно?..
АННА. Это подойдёт. Петер?
ПЕТЕР (конфузливо). Ну…
Г-ЖА ВАН ДААН. Вот. В этом он блестяще выиграл в турнире по теннису.
ПЕТЕР. Ну… в самом-самом отборочном туре.
АННА. Да не скромничай. Каждому видно: ты ж Геркулес. Давай это! Господин Ван Даан, а вы чем-то дорожите? Быть может…
Г-Н ВАН ДААН. Только не мой фартук для колбас!!
АННА. Подходит.
Г-Н ВАН ДААН. Нет! Через мой труп. Возьми вот… Носок. И скажи, пожалуйста, на милость: чем планируешь пожертвовать ты?..
АННА. Я? Я? Да я… Да, вот, пожалуйста! Кофточка, в которой я там ходила на свидание с Хелмутом Зилбербергом. И с Маурицем Костером. Нет, с Сэмом Соломоном… В общем, хорошая вещь.
Г-ЖА ВАН ДААН. О-очень ультрасовременное воспитание!
Г-ЖА ФРАНК. Вы что-то имеете против?
Г-ЖА ВАН ДААН. Мне безразлично, но надо сказать…
АННА (преувеличено весело). Готово! Ну, теперь мы прочно отгорожены от мира.
МАРГО (элегически). И от прошлой жизни. Тем, что нам напоминает о ней…
Г-ЖА ВАН ДААН. Слава богу! Вот он. А я уж испугалась, что забыла его. Это была бы катастрофа. Мой ночной горшок. Без него не представляю жизни. Это то немногое, что у меня ещё осталось.
Обед.
СТАРИК. «Сохнет белье, идёт стирка, готовится обед, дети ходят с 1 сентября в школу, и матери расспрашивают учителей об их отметках.
Г-ЖА ВАН ДААН. Каждый раз! Каждый раз одно и то же. Как надо чистить картошку к ужину, их не дозовёшься. Анна!
АННА. Иду!
СТАРИК. Старик Шпильберг отдал в переплёт несколько книг. Аля Шперлинг занимается по утрам физкультурой, а перед сном наворачивает волосы на папильотки, ссорится с отцом, требует себе какие-то два летних отреза. И я с утра до ночи занята — хожу к больным, даю уроки, штопаю, стираю, готовлюсь к зиме, подшиваю вату под осеннее пальто.
Г-ЖА ВАН ДААН. Ой, Путти, смотри – ты брызгаешь!
Г-Н ВАН ДААН. Кёрли, мамочка, я не брызгаю.
Г-ЖА ВАН ДААН. Нет, брызгаешь.
Г-Н ВАН ДААН. Не брызгаю.
Г-ЖА ВАН ДААН. Брызгаешь – это же прямо очевидно.
Г-Н ВАН ДААН. Давай не будем об этом говорить.
Г-ЖА ВАН ДААН. Почему бы ни высказать своё мнение?
СТАРИК. Я слушаю рассказы о карах. Знакомую, жену юрисконсульта, избили до потери сознания за покупку утиного яйца для ребенка. Мальчику, сыну провизора Сироты, прострелили плечо, когда он пробовал пролезть под проволокой и достать закатившийся мяч.
Г-Н ВАН ДААН. Нет!
Г-ЖА ВАН ДААН. Но почему нет?
Г-Н ВАН ДААН. Замолчи, пожалуйста!... мамулечка.
Г-ЖА ВАН ДААН. А господин Франк всегда отвечает своей жене. Правда же, господин Франк?
АННА (нарочно, назло кокетке). Ай!
Г-ЖА ВАН ДААН. Осторожней!
АННА. Чуть не разбила. Вот ещё б чуть-чуть.
Г-ЖА ВАН ДААН. Бога ради, осторожней! Помните, что это…
АННА и МАРГО. «Единственное, что у меня осталось…»
Г-ЖА ВАН ДААН. О-очень смешно.
СТАРИК. А потом снова слухи, слухи, слухи. Вот и не слухи. Сегодня немцы угнали восемьдесят молодых мужчин на работы, якобы копать картошку, и некоторые люди радовались — сумеют принести немного картошки для родных. Но никто из них не вернулся.
Г-ЖА ВАН ДААН. Петер, сынок! Ты помыл руки? Давай-ка, дружочек, к столу.
Г-Н ВАН ДААН. А добавка будет?
Г-ЖА ВАН ДААН. Господин Франк, надеюсь, вы оцените. Сегодня я приготовила как-то особенно…
Г-ЖА ФРАНК. А я как-то особенно убрала.
Г-ЖА ВАН ДААН. Это не одно и то же.
Г-Н ФРАНК. Выглядит аппетитно.
Г-ЖА ВАН ДААН. Ещё бы. Петер! Да где же ты? Тут много охотников и особенно охотниц за моим соусом. Петер! Господи, да что с тобой?
Петер с синим языком.
ПЕТЕР. Ысъл чты-то ны…
Г-ЖА ВАН ДААН. Что? Ради бога!
ПЕТЕР. Я, кажется, съел что-то не то. Язык посинел.
АННА (Марго). Вот шлемазл. Нечего сказать, повезло тебе с кавалером!
МАРГО. Мне??
Г-ЖА ВАН ДААН. Надо померить температуру.
МАРГО. Мне? Анна? (Анна делает вид, что самозабвенно ест и не слышит.)
АННА. Вкусно… Так вкусно, госпожа Ван Даан…
Г-ЖА ВАН ДААН. Лоб вроде не горячий.
АННА. Петер, может, ты вчера по рассеянности проглотил… эм… каракатицу?
Г-ЖА ФРАНК. Анна!
Г-ЖА ВАН ДААН. Вот именно! «Анна». Дорогой, а не щиплет, не жжёт?
АННА (тихо). …не отваливается?
Г-ЖА ФРАНК. Анна!
АННА. «Анна, Анна, Анна…»
Г-Н ВАН ДААН. Что ты с ним носишься? Измазал чернилами, наверно.
Г-ЖА ФРАНК. Это справедливо.
Г-Н ВАН ДААН. Воды попей, и всё сотрётся. Ешь уже.
Г-ЖА ВАН ДААН. И правда, Петер, ничего ведь не оставят.
Г-ЖА ФРАНК. На что вы постоянно намекаете?
МАРГО (Анне). Анна, почему ты так сказала про Петера?
Г-ЖА ФРАНК. У девочек, в отличие от некоторых, далеко не самый лучший аппетит…
Г-ЖА ВАН ДААН (ворчит). И далеко не самые лучшие манеры…
Г-ЖА ФРАНК. Что вы сказали?
Г-ЖА ВАН ДААН. В отличие от кого это, мне хотелось бы узнать?
МАРГО. А-нна! Не делай вид, что ты глухая.
АННА. Я и не глухая.
Г-ЖА ВАН ДААН. Я хочу сказать, что ваши девочки… Похвалить еду они никогда не успевают, зато шептаться за столом…
АННА. И так каждый раз. Всё-таки есть на свете постоянство.
Г-ЖА ВАН ДААН. Анна, почему ты оставляешь овощи?
Г-Н ВАН ДААН. Вот именно.
Г-ЖА ВАН ДААН. Вот именно. Это что какой-то вызов, какое-то сообщение всем нам? Ты что намекаешь на то, что невкусно?
Г-Н ВАН ДААН. Наверно, просто тоже помешалась на своей фигуре. Как и многие в этом доме.
Г-ЖА ВАН ДААН. Путти!..
Г-Н ФРАНК. Уверен, что Анна попросту наелась…
Г-ЖА ВАН ДААН. Ах, господин Франк, если бы ваши дочери были хоть вполовину столь же любезны и деликатны, как вы… Но, к сожалению, их воспитание…
Г-ЖА ФРАНК. Что вы хотите сказать?
Г-ЖА ВАН ДААН. Я совершенно ничего не хочу сказать, мне совершенно безразлично, однако…
Г-Н ВАН ДААН. Положи добавки.
Г-ЖА ВАН ДААН. Вкусно?
Г-Н ВАН ДААН. Нормально.
Г-ЖА ВАН ДААН. Как я уже говорила, превосходный пример сыну.
ПЕТЕР. Мама!
МАРГО. Анна, почему ты так сказала?
АННА. Что же, я не вижу, что кое-кто смотрит кое на кого, как на миндальное пирожное?
Г-ЖА ВАН ДААН (Петеру). Ну, покажи теперь. Получше?
Петер высовывает язык.
АННА. Петер, скажи, а ты любишь миндаль?
ПЕТЕР. Ыыы…
АННА (Марго). Я тебя поздравляю.
МАРГО. Анна! (Чуть громче, чем нужно.) Ты невозможный человек!
Г-ЖА ФРАНК. Марго, она опять тебя обижает?
МАРГО. Нет, мама, что ты, всё в порядке!
(Г-жа Франк подходит к Марго.)
Г-ЖА ВАН ДААН. Да уж, кое-кто кого угодно доведёт. Иногда я думаю, если посадить нашу Анну за один стол с Гитлером…
(Марго видит что-то в окне и вскрикивает.)
Г-ЖА ФРАНК. Не смотри!
АННА. Что там??
Г-ЖА ФРАНК. Нескольких человек ведут под конвоем.
СТАРИК. «Я шла по городу, в котором проработала 20 лет. Когда мы вышли на Никольскую, я увидела сотни людей, шедших в это проклятое гетто. Улица стала белой от узлов, от подушек. Больных вели под руки. Парализованного отца доктора Маргулиса несли на одеяле. Поразил меня один молодой человек, он шёл без вещей, подняв голову, держа перед собой раскрытую книгу, с надменным и спокойным лицом. Но сколько рядом было безумных, полных ужаса. Шли мы по мостовой, а на тротуарах стояли люди и смотрели. Мне кажется, в этой толпе равнодушных глаз не было; были любопытные, были безжалостные, но несколько раз я видела заплаканные глаза».
Выбор восьмого.
Г-ЖА ФРАНК. Может быть, Менахем Штейнберг?
Г-Н ВАН ДААН. Может быть, Аарон Шнидельсон?
Г-ЖА ФРАНК. Может, Соломон Гальский?
Г-ЖА ВАН ДААН. Да, это, безусловно, очень человеколюбиво, но, как вы полагаете, мы разместимся? (Мужу.) Что?? Я просто так сказала. Это мои соображения. Что нельзя?
Г-Н ФРАНК. Мы разместимся.
Г-ЖА ВАН ДААН. Вы правы, вы, конечно, конечно, конечно, правы.
АННА (Марго). А чего у всех такие лица, будто мы на военном совете?
МАРГО (тихо, с осознанием важности момента). Решили, что мы можем пригласить и спасти ещё одного человека. Взрослые выбирают, кого.
АННА. А давайте жребий падёт на кого-нибудь худого. И чтобы не делал зарядки. И не курил.
Г-ЖА ФРАНК. Анна!
Г-Н ФРАНК. Анна!
АННА. Пап! Ну, что я такого…
Г-ЖА ВАН ДААН. И чтобы не молол без перебоя вздора, как кое-кто.
Г-ЖА ФРАНК. Ну, это вы, пожалуй, чересчур!..
АННА. Спасибо, мама, но я обойдусь без адвокатов. Я вообще-то просто шучу. Если получилось не смешно – что ж, извините. Видно, не хватает дарования. (Уходит к себе.)
Г-ЖА ФРАНК. Анна-Анна… И почему мои девочки – полная противоположность друг другу?
Г-Н ФРАНК. Ну, не вздыхай так. Это просто трудный возраст. Пройдёт.
Г-ЖА ФРАНК. Иногда мне кажется, что она меня совсем не…
Г-Н ФРАНК. Не глупи. (Всем.) Мне всё-таки кажется, что было бы правильно пригласить господина Альфреда Дюсселя.
ПЕТЕР (оторвавшись от занятия, скорее, рассеянно, чем желая сострить). Да, он худой.
Г-ЖА ВАН ДААН. Петер!
Г-Н ФРАНК. Он немолодой человек, в своём роде учёный, к тому же у него жена голландка.
АННА. Да, молодая жена!
Г-ЖА ФРАНК. Анна!
Г-Н ФРАНК. Я хочу сказать, что едва ли они решатся выехать – а значит, он в опасности.
Г-Н ВАН ДААН. К тому же врач в убежище не повредит.
Г-ЖА ВАН ДААН. Дорогой, он зубной врач.
Г-Н ВАН ДААН. Послушай! Дорогая… Если, скажем, я специализируюсь на кровяной колбасе, это не значит, что я не могу сделать баварских сосисок.
Г-ЖА ВАН ДААН. А я разве утверждала обратное?
Г-Н ВАН ДААН. Это я к тому, что врач всегда врач.
Г-Н ФРАНК. Значит, решено? Я напишу ему записку и передам с Беп.
Г-ЖА ФРАНК. Надо будет всё хорошенько продумать.
ПЕТЕР. Я поймал! Новости.
(Все подходят к радио и прислушиваются. Радио работает очень плохо, Петер «переводит».)
Г-Н ВАН ДААН. Ну и чего?
Г-ЖА ВАН ДААН. Ничего же не слышно!
ПЕТЕР. Мама! Ну, да, громкость ещё не совсем. Но… Они говорят: Сталинград держится уже знаете сколько? 122 дня. Он блокирует германскую шестую армию.
ВАН ДААН. А про высадку союзников ничего?
АННА (неожиданно резко). Высадка ещё не скоро.
Пока все были заняты радио, посередине комнаты оказался Дюссель с чемоданами.
ДЮССЕЛЬ. Невероятно! Как вы хорошо укрылись, а там… если б вы только знали!
Г-Н ФРАНК. Вы теперь в безопасности.
СТАРИК. Альфред Дюссель умер 20 декабря 1944 года в концлагере Нойенгамме.
ДЮССЕЛЬ. Кругом зеленые и серые военные машины. Шнырь-шнырь, шнырь-шнырь. В них полицейские. Останавливаются, звонят во все дома и спрашивают, нет ли евреев. И если находят – всё. Забирают всех.
АННА. Ужасно.
Г-ЖА ФРАНК (скорее для детей). Но мы здесь спрятаны надёжно.
ДЮССЕЛЬ. Да, вам хорошо. Вам этого и не представить.
АННА (Марго). Мне это снится.
ДЮССЕЛЬ. Семьи разлучают. Бывает, что, вернувшись из школы, дети не находят дома родителей. Или женщина приходит с рынка, а дом пустой. И заколочено. Вам-то то что? Вы укрылись. Вам-то хорошо.
АННА. Ну, вообще-то, вам теперь тоже…
ДЮССЕЛЬ. Вижу, дети здесь не знают, что в присутствии взрослых следовало бы помалкивать. Но, надеюсь, это можно будет поправить.
АННА. Ого! Заставлять человека молчать только на том основании, что он молод?
Г-ЖА ФРАНК. Анна! Что за разговоры?
ДЮССЕЛЬ. Да, предвкушаю проблемы. И сколько же вы уже здесь?
Г-ЖА ВАН ДААН. С 8 июля – то есть четыре месяца.
ДЮССЕЛЬ. Хорошо вам! Как же вам хорошо…
Г-ЖА ФРАНК. Господин Дюссель… теперь вы в безопасности. Именно для этого мы и пригласили вас. Чтобы ещё хотя бы один человек….
ДЮССЕЛЬ. Не представляю, как я перенесу… отсутствие врачебной практики… разлука с женой…
Г-ЖА ФРАНК. А вот с практикой мы могли бы вам помочь. То есть, наоборот: вы – нам. Может быть, вы когда-нибудь проведете осмотр…
ДЮССЕЛЬ (глаза его загораются). Зубов? Безотлагательно!
Г-ЖА ФРАНК. Не обязательно прямо сейчас!..
ДЮССЕЛЬ. С такими вещами нельзя шутить! Кто первый?
Г-ЖА ФРАНК. У Анны, мне кажется …
АННА (поспешно). У Анны, мне кажется, время занятий историей. Анна не может себе позволить нарушать режим.
Г-ЖА ФРАНК. Я принесу воды.
АННА. …а то вконец поглупеет.
МАРГО. Я помогу Анне.
ПЕТЕР. Ой! я не дочитал главу.
ДЮССЕЛЬ (чувствуя, что все сейчас разбегутся, «ловит» г-жу Ван Даан). Господи боже мой, я вижу по вашему лицу, что вас мучает зубная боль!
АННА. Ах, вот в чём загадка вечно недовольного выражения!
Г-ЖА ФРАНК. Анна!
ДЮССЕЛЬ. Прошу вас, в это кресло. Так, вы держите лампу. Надо больше света. Ту штору…
Г-Н ФРАНК. Нельзя.
ДЮССЕЛЬ. В каких условиях приходится работать. Ну, ладно, подержите зеркало. Вы – открывайте рот. О, господи!
Г-ЖА ВАН ДААН. Чты тыкыы?
ДЮССЕЛЬ. Вы ещё спрашиваете? Дыра!
Г-ЖА ВАН ДААН. Ыхыы?
ДЮССЕЛЬ. Вы ещё спрашиваете! Милочка! Как можно было довести себя до такого?
Г-ЖА ВАН ДААН. Ырыы…
ДЮССЕЛЬ. Вот именно! Держите ровнее – буду вычищать.
Г-ЖА ВАН ДААН. Ыыыы….
ДЮССЕЛЬ. Не дёргайтесь.
ПЕТЕР (возвращается; сочувственно). Мама, ты немного потерпи.
ДЮССЕЛЬ. Сидите смирно.
Раздаются и повторяются ужасные крики.
АННА. Взяли и добровольно подселили к себе в убежище палача.
Крик.
Г-Н ФРАНК. Умоляю, тише.
ДЮССЕЛЬ (занятие любимым делом его и впрямь приободрило). Вот именно! А знаете, Черчилль переболел воспалением легких и идёт на поправку. Турция вот-вот вступит в войну… Скоро всё это должно закончиться. Надо быть стойкими.
АННА. Легко говорить, а у меня, как минимум, две дырки. Но я их буду прятать до последнего – клянусь.
МАРГО. Но это неразумно!
АННА. Если выдашь, перестану мыть посуду.
Госпожа Ван Даан вырывается и с криками бегает по убежищу.
ДЮССЕЛЬ. Ловите её, ловите! У неё в десне инструмент.
Г-Н ВАН ДААН. Как рыба на крючке.
ПЕТЕР. Мама! Ну, тише, тише. Надо сесть. Надо, чтобы доктор закончил. Вот так. Будь мужественной.
Г-ЖА ВАН ДААН. Пытка…
ПЕТЕР. Надо потерпеть.
АННА. А Петер твой совсем герой.
МАРГО. Анна! Он совсем-совсем-совсем не мой. И когда ты поймёшь, что не надо шутить такими вещами? Когда ты повзрослеешь?
АННА. Когда? Когда? Когда?...
Все готовятся ко сну.
СТАРИК. «Женщина, готовящаяся к родам, вынуждена была долгое время отказывать себе в пайке хлеба. За хлеб можно было достать простыню. Выстиранные пеленки роженицы сушили на собственном теле. До мая 43 года всех детей, родившихся в Освенциме, убивали: топили в бочонке. Это делали медсестры Клара и Пфани. Первая была акушеркой по профессии и попала в лагерь за детоубийство. После родов младенца уносили. Детский крик обрывался и до матери доносился плеск воды, а потом… мать могла увидеть тело своего ребенка, выброшенное из барака. Ей не давали его похоронить, и его разрывали крысы».
Урок: сон.
АННА. Зачем учиться? Вот зачем учиться, если кругом смерть? Кому пригодятся мои знания по ботанике? Или там успехи в истории – смешно. Мне стало казаться, что война будет длиться ещё годы. Если мы и выйдем отсюда, я буду оплакивать всех, кто убит, а не щеголять знанием географии. Куда путешествовать? Кругом одно и тоже: бомбы, лагеря, война и смерть. Всё глупые, глупые, глупые мечты.
МАРГО. Влюбиться – enamorarse.
АННА. Стремиться – to strive
ПЕТЕР. Добиваться – оbtenir,
МАРГО. Встретить – encontrar.
АННА. Достигать – to reach,
ПЕТЕР. Превозмогать – surmonter.
МАРГО. Жить – vivir,
АННА. Жить – to live.
ПЕТЕР. Жить – vivre
ПЕТЕР. Научиться – apprendre. Знать – savoir. стремиться – aspirer… Жить – vivre
АННА. Вырасти – to grow up. Победить – to win. превозмогать – to overcome. Достичь – to manage. Жить – to live.
МАРГО. Превозмогать – surmonter. Научиться – apprendre. Справляться – vencer. Жить – vivir.
Запретная книга. Глупые мечты.
Г-ЖА ВАН ДААН. Путти, Пу-тти…
Г-Н ВАН ДААН. Не мешай, пожалуйста, я разрабатываю рецепт колбасы из той дряни, которую мне притащили вместо грудинки.
Г-ЖА ВАН ДААН. Да, но не знаешь ли ты, где Петер?
Г-Н ВАН ДААН. Где-где? Должно быть, прячется на чердаке. Или ещё где-нибудь прячется.
Г-ЖА ВАН ДААН. Прекрасный ответ.
Г-Н ВАН ДААН. «Какой пример для мальчика!».
Г-ЖА ВАН ДААН. Никакой от тебя помощи. И ноль поддержки. Вот господин Франк…
Г-Н ВАН ДААН. Господин Франк – образец мужчины. Кто тебе виноват, что ты захомутала такого бегемота, как я?
Г-ЖА ВАН ДААН. Как ты можешь так говорить? А я ведь всего лишь спросила у тебя, где наш сын. Я мать, я волнуюсь.
Г-Н ВАН ДААН. Оставила бы парня в покое. Что ты его вечно дёргаешь?
Г-ЖА ВАН ДААН. Я не могу найти одну книгу. Одну книгу, которую ему еще рано читать. Я заказала ее у Беп, но она оказалась какая-то не очень понятная….
Г-Н ВАН ДААН. Кто тебе виноват, что ты заказываешь какие-то неприличные книги? Лучше бы делом занялась.
Анна прислушивается к этому разговору, и идёт к Петеру (она-то знает, где он прячется). А запретная книга её очень интересует. Она идёт к Петеру.
Г-ЖА ВАН ДААН. И это ты говоришь мне? Мне, которая не покладая рук… А ты что делаешь, кроме чтения газет?
АННА (застигает Петера). Убежище в убежище?
ПЕТЕР. А!! Уф, это ты? Ага. Вроде того
Г-Н ВАН ДААН. Я, между прочим, заказал себе кишки!
Г-ЖА ВАН ДААН. Кишки?
АННА. А что за книга?
Петер прячет.
Г-Н ВАН ДААН. Кишки! Говорю же: отныне я буду делать колбасы. Мне нельзя терять навыки.
Г-ЖА ВАН ДААН. Господи боже мой, но ведь на мясо уйдёт куча денег.
Г-Н ВАН ДААН. Что-нибудь продадим.
Г-ЖА ВАН ДААН. И потом: тут же всё провоняет! И так от твоих сигарет…
Г-ЖА ВАН ДААН. И это вся твоя благодарность за мою будущую помощь!
Г-ЖА ВАН ДААН. Как грубо, Путти, как грубо.
АННА. Ну, же, не стесняйся. Покажи.
ПЕТЕР. Такая, в общем, странная книга. Название «Пол и характер». Я ещё не разобрался. Но тут столько всего…
АННА. Можно?
ПЕТЕР. Садись. Тут, в общем… «Итак, мужчина и женщина являются как бы двумя субстан… субстанциями…»
АННА. Дай я сама: «двумя субстанциями, которые в самых разнообразных соотношениях распределены на все живые индивидуумы, причем коэффициент каждой субстанции никогда не может быть равен нулю». Ого! Я вообще очень бы хотела посмотреть, как твоя мама всё б это осилила… «Коэффициент субстанции». Надо же! Боюсь, что у неё не хватило бы ума… Ой! Не обижайся…
ПЕТЕР. Нет, это точно! В смысле: это сложновато для неё. Не меньше, чем для нас.
АННА. Я не хотела её обидеть. Просто такой уж у меня характер… Ну, ты знаешь. (С грустью.) Как, впрочем, и все в убежище.
ПЕТЕР. Счастливая ты! Если б я ляпнул что-нибудь такое, уже бы до ушей покраснел и вообще… Я же никогда не нахожу нужных слов. Начинаю говорить, и – всё – запутался. Так и вчера за обедом сбился и … это было ужасно.
АННА. Ну, не так уж…
ПЕТЕР. Так уж, так уж.
АННА (важно). Петер, знаешь, по моему опыту, излишняя застенчивость проходит с годами.
ПЕТЕР. Не воображай.
АННА. И ты тоже? Сговорились? Бесит! Ладно, давай дальше. Наугад. Страницу и строчку!
ПЕТЕР. Сорок пять, пять.
АННА. Читаю. «Произведения, созданные женщинами, возбуждают интерес вследствие связанной с этим половой пикантности…». Что за белиберда?
ПЕТЕР. Да, нет, ну почему, в каком-то смысле…
АННА. Что?
ПЕТЕР. Ничего, я просто…. Неважно.
АННА. Нет уж, договаривай. Ты хотел сказать, что женщины глупей мужчин, да? Что они годятся только для домашней работы что ли? Ты совсем как твой отец. Даже хуже – вообще как Дюссель…
Г-ЖА ВАН ДААН. Так вон он где! И с Анной, ну, конечно. Зачинщица!
АННА. А, ну, разумеется! Кто ж ещё в Убежище может быть во всём на свете виноват?
Г-ЖА ВАН ДААН. Ты ещё и дерзишь? Нет, на сей раз я этого так не оставлю! Эдит! Эдит, иди сюда и полюбуйся: твоя дочь развращает моего сына!
Г-ЖА ФРАНК. Августа, мне кажется, ты перегибаешь…
Г-ЖА ВАН ДААН. А мне кажется, тебе пора посмотреть правде в глаза. Ты только взгляни, что они читают. Вот, пожалуйста, пожалуйста. «Человек, в отличие от животных сексуален… (сексуален – боже, я краснею) во все времена года».
Г-ЖА ФРАНК. Боже, откуда это?
Г-Н ВАН ДААН. Петер Ван Даан!
ДЮССЕЛЬ. С ума все посходили. Я занимаюсь диссертацией.