Марта Петровна Баранова Евгений Серафимович Велтистов
Тяпа, Борька и ракета
Марта Петровна Баранова
Евгений Серафимович Велтистов
Тяпа, Борька и ракета
Рисунки Е. Мигунова
На стр. 151–154 рисунки К. Ротова
Происшествия на премьере
По городу были расклеены афиши:
У кассирши кинотеатра «Знание» с утра разболелась голова. То и дело в круглое окошко просовывался крепко сжатый кулак и высыпалась горсть монет. Владельцы монет вытягивали шею и приподнимались на носках, чтобы заглянуть в кассу. Они терпеливо ждали, когда подсчитают их сбережения и отрежут ножницами голубой билет. Спустя час кассирша облегченно вздохнула и вывесила табличку «Билеты проданы».
Зрительный зал был полон и гудел в ожидании. Вошла группа людей и направилась к сцене. Перед экраном стоял стол. За него и уселись гости. Оператор, бросив быстрый взгляд в зал, шепнул своему приятелю режиссеру:
– Поздравляю, ни одного пустого кресла!
– Но заметьте, какая публика: пенсионеры и дети, – прогудел режиссер. – Самый придирчивый народ!
Зрители захлопали, и директор театра, в черном костюме с белым уголком платочка в кармашке пиджака, стал представлять авторов фильма.
Поднялся режиссер. Он помолчал с минуту. Стало очень тихо.
– Товарищи, – сказал негромко режиссер. – В важные минуты своей жизни я вспоминаю, как много лет назад на Красной Пресне стоял я в строю и смотрел на флаг. Флаг был красный, и на моей груди был красный галстук: меня только что приняли в пионеры. И потом много раз я думал: как хорошо, что моя жизнь началась под этим флагом!
Сегодня обычный воскресный день. Но мне кажется, что над нами, над всей нашей страной вьется радостный флаг. Это флаг нового времени, покорения человеком космоса! Его подняли первые советские спутники Земли. Его несет сегодня третий спутник. Кто знает, может быть, он, этот космический снаряд весом с автомашину «Волга», пролетает сейчас прямо над нами, над этим кинотеатром…
Все представили, как за стеной по улице мчались зеленые, желтые, голубые «Волги», а где‑то в вышине легко обгоняла их невидимая в дневном свете космическая машина.
А режиссер говорил уже о мечте, о смелых звездных мечтателях‑фантастах и ученых которые провели человека по неведомым небесным дорогам.
– Наш фильм тоже мечта, – продолжал режиссер. – И мне сегодня немножко грустно, потому что он проживет недолго. Скоро, очень скоро человек полетит в космос и с ним случатся неожиданные, удивительные приключения… Но я буду очень рад, если вы хоть однажды вспомните фильм «Рена в космосе». Значит, наша работа была не напрасна…
Откланявшись на аплодисменты, режиссер пошептался с соседкой и подал ей со стула небольшой саквояж.
– А теперь, – объявил режиссер, – артистка цирка Софья Лэп представит исполнительницу главной роли – космонавта Рену.
Золотоволосая женщина в сверкающем блестками черном платье вышла на край сцены, держа руки за спиной.
– Алле! Гоп! – звонко скомандовала артистка.
И на ее плечо из‑за спины прыгнула маленькая обезьянка в лётном костюме.
Вот как! Объявленный в афишах космонавт, которого все так ждали, оказывается, сидел в саквояже!
Волна восторга прокатилась по залу. Воодушевленная приветствиями, Рена сорвала с морды очки, бросила их на пол и стала кривляться, показывая, что она самая обезьянистая из всех обезьян – мартышка.
Зрители выражали свое одобрение визгом, вскакивали с мест и подбегали к сцене, чтобы поближе рассмотреть веселого актера. А из последних рядов выбежала девочка с белыми бантами и букетом красных георгинов. Она поднялась на сцену и протянула цветы дрессировщице.
– От имени нашего пионерского отряда, – быстро проговорила девочка и осторожно погладила голову Рены.
В тот же миг сидящие за столом увидели, как глаза девочки расширились от страха: обезьяна прыгнула на девочку и вцепилась ей в волосы. Устроившись на чужом плече, она поглядела по сторонам и оскалила в усмешке зубы.
Кто‑то в публике хихикнул и смолк. У людей на сцене были обеспокоенные лица. Рена могла укусить девочку!
Так было не раз во время съемок. Вздорная обезьяна налетала на кого‑нибудь, больно кусала нос или щеку, а уже в следующее мгновение раскачивалась на дереве и строила гримасы.
Оператор и режиссер не шевелились, они боялись разозлить мартышку.
– Рена, сейчас же отпусти! – раздался тихий, спокойный голос Софьи Лэп. – Отпусти, Рена! Ну, пожалуйста…
Рена, невинно моргая, смотрела на дрессировщицу. Потом зевнула, медленно разжала лапы, почесалась. Дрессировщица крепко схватила мартышку. А девочка, стуча каблуками, сбежала со сцены. Волосы ее были всклокочены, белые банты помяты.
Киногруппа облегченно вздохнула.
– Дорогие друзья! – бодро сказал директор. – Сегодня у нас премьера. Вы первые зрители фильма, над которым целый год работали наши уважаемые гости. Сейчас погаснет свет, и вы узнаете в смелом пассажире ракеты вот эту самую обезьянку. И, я надеюсь, великодушно простите озорницу Рену!
Едва он произнес это имя, как дрессированная мартышка выхватила из директорского кармана платок и, помахав им, послала зрителям воздушный поцелуй.
Под общий смех гости сошли со сцены.
Погас свет. Набегающими волнами полилась непривычно звенящая музыка. В темноте зажглись звезды. Они были неподвижны. Лишь крохотная светящаяся точка стремительным полетом нарушала спокойствие Вселенной: на Землю спешно возвращалась ракета. Но еще быстрее достигли Земли сигналы бедствия. Экипаж корабля сообщал, что он попал в ливень опасных лучей.
Тревожно начинался фильм. Казалось, сама космическая тишина спустилась в зал. На стартовых площадках застыли остроносые ракеты. Опустели вокзалы межпланетных сообщений. В ожидании, когда ученые разгадают тайну лучей и найдут защиту от них, тосковали, как при вынужденной посадке, звездолетчики.
Но вот во весь экран улыбается знакомая мордочка. Рена! Вот кто полетит в космос на разведку. Обученная обезьяна по сигналу с Земли будет нажимать на рычаги аппаратов, сообщая ученым о своем самочувствии.
И все‑таки страшно. Даже за обезьяну.
Одетую в защитный костюм Рену сажают в кабину и пристегивают ремнями к креслу. Рена вертит головой, скалит за стеклом шлема зубы и открывает рот. Может быть, она хочет что‑то сказать на прощание?
«Гав! – прозвучало на весь зрительный зал. И опять: – Гав! Гав!»
Звукооператор не мог ничего понять: что такое, откуда этот лай? Никакой собаки во время записи звука не было! Что за странные звуки?!
А лай, как назло, не кончался. Теперь было ясно, что он доносится не из репродукторов. Зрители шикали, вертелись и старались не пропустить мелькавшие кадры.
Кто‑то бегал в темноте по проходу, тихо ругался:
– Ах, безобразники! Собаку притащили!
Зажегся свет, и все увидели нарушителей.
Между рядами с визгом катилась белая собачонка, за собачонкой гнался, приседая, контролер, за контролером бежал растерянный мальчишка, а за мальчишкой быстро шагал директор.
Запутавшись в лабиринте кресел, собака на мгновение остановилась. Ее тут же схватили четыре руки. Контролер тянул нарушительницу к себе, мальчишка сопротивлялся.
– Что это такое? – прогремел подоспевший директор.
– Это… Это Тяпа, – не отпуская собаку, сказал мальчишка. – Я хотел…
– Я не знаю, что ты хотел. Я требую, чтобы ты сейчас же покинул зал! – И директор указал на дверь.
Контролер, взглянув на красное лицо начальника, выпустил собаку. Мальчишка проворно схватил ее, распахнул пальто и, прижав затихший белый клубок к груди, поплелся к выходу.
– Эх ты, тяпа‑растяпа! – бросил ему кто‑то в спину.
Директор устало опустился в кресло и вытер платком лоб.
Премьера продолжалась.
Взрыв на пустыре
В тот же день, вечером, жителей соседнего с кинотеатром шестиэтажного дома взволновал неожиданный взрыв.
Этот дом занимал особое место в городе: он был пограничным. С одной его стороны была красивая улица, которая родилась совсем недавно, но уже украсилась тоненькими упругими деревцами, сверкала вывесками магазинов и ателье. За широкой серой спиной дома открывалось просторное поле, откуда дули вольные ветры с запахом полыни. У самого края поля вырос городок из железных гаражей, а на дальнем конце начинался лес, стояла маленькая деревенька. К деревеньке со всех сторон подступали высокие строительные краны.
Пустырь вскоре должен был исчезнуть, а пока здесь хозяйничали ребята.
И в этот воскресный сентябрьский вечер за гаражами копошились мальчишки. Их было двое. Мальчишки были уверены, что стоявший к ним спиной дом с огнями и музыкой в окнах существует сам по себе, а они – сами по себе.
Но они ошибались.
Жила в доме девчонка очень любопытная, Любка Казакова. Большие серые глаза Любки всегда широко раскрыты, словно она заранее удивляется какому‑то событию. Любка всегда первой поспевает к месту происшествия. И в тот самый вечер, когда произошел злополучный взрыв, всезнающая Любка выглядывала из‑за гаража и пялила глаза в темноту. Сердце ее часто‑часто билось от предчувствия надвигающихся событий.
Там, в темноте, двое – кто это, она никак не могла рассмотреть – возились у странного сооружения, очертаниями похожего на трубу. Труба, судя по скрежету, была металлическая, но что самое важное – никакой трубы на этом месте раньше не стояло. Уж Любка‑то знала свой пустырь.
Чуткие Любкины уши установили еще одну подробность: повизгивание. Звуки были приглушенные, едва слышные. Откуда они доносились? Уж не из трубы ли?
Любка решила подобраться поближе к таинственному сооружению. Она тихонько вышла из‑за угла и тут же попятилась: в темноте вспыхнула спичка, потом двое бросились бежать в ее сторону.
Топот приближался. Разведчица поняла, что самое верное сейчас – исчезнуть. Она шмыгнула в проход между гаражами, выскочила на дорогу и чуть не налетела на ехавшую навстречу «Волгу». Шофер, предупреждая, включил на мгновение фары. Свет ударил девочке в глаза, она зажмурилась, прижалась к холодной стене.
В ту же секунду раздался оглушительный взрыв – из‑за гаражей с грозным свистом вырвался в небо какой‑то снаряд. Его огненный шипящий хвост осветил пустырь, восхищенных мальчишек, задравших вверх голову, испуганную девочку и широкоплечего мужчину в шляпе, выскочившего из «Волги». Осветил и померк. Снаряд перестал шипеть и упал на землю.
– Геннадий, ты?! – изумленно воскликнул мужчина, заметив мальчишек.
Но ребята уже мчались к трубе. Из нее несся пронзительный собачий визг.
– Тяпа, сейчас, – успокаивал невидимый в темноте владелец собаки, – потерпи немного, я тебя вытащу!
Как ни старались они высвободить из горячей трубы собаку, ничего не получалось. Обожженная пленница скулила еще тоскливее.
Между тем «Волга» подъехала к месту печального финиша. Отец Генки отогнал ребят от трубы, пригрозив скорой расплатой. Он схватил горячую ракету и, бранясь, бросил ее в машину. «Волга» резко тронулась с места и покатила, набирая скорость, по дороге к лесу.
С улицы раздался свисток: это разбуженный дворник вызывал милиционера. Мальчишки на мгновение застыли, переглянулись и исчезли в темноте…
Почти все в шестиэтажном доме слышали гром на пустыре и заметили вспышку взрыва. Догадывались, что это дело рук изобретателей из сороковой и сорок первой квартир, которые не раз пугали жителей запусками самодельных ракет. Кое‑кто даже оправдывал озорников, находя у них технические способности. Но большинство жильцов было против таких неожиданных фокусов и поддерживало домоуправа, который грозил оштрафовать нарушителей.
Про себя домоуправ сожалел, что у него нет улик: кроме обгоревшей травы и кустов, на месте преступления они с дворником и милиционером ничего не нашли.
«Неужели разбойники взаправду запустили ракету? – недоумевал домоуправ. – А что, если она свалится кому‑нибудь на голову? Непорядок… И свидетелей нет…»
А свидетель – Любка – никому ничего не сказала.
Не вернулась
Во втором подъезде уже привыкли к тому, что каждое утро на пятом этаже распахивается дверь сорок первой квартиры и на площадку выскакивают лохматая собачонка и белобрысый мальчишка в красной майке. Они дружно скатываются по лестнице, и тот, кто слышит радостный лай, отмечает про себя, что сейчас половина восьмого. Когда же рабочие люди спускаются на лифте вниз, мальчик и собака легко взбегают на свой этаж. Обычно им навстречу из сороковой квартиры на той же площадке выходит заспанный мальчик в полосатой пижаме и, зевая, произносит: «Гуд монинг! Сколько кругов? Пять? Поздравляю!» И, заставив собаку сделать стойку, сосед в пижаме уходит.
В понедельник никто не слышал собачьего лая, хотя из сорок первой квартиры ровно в половине восьмого, как всегда, показался Борька Смелов в красной майке. Мягко ступая в тапочках, он спустился неслышно вниз, начал пробежку вокруг дома. Сделав несколько кругов, спортсмен выскочил на пустырь и перешел к гимнастике.
Ярослав Иванович Смелов допивал перед утренней сменой последнюю чашку чая, а спортсмен в красной майке на пустыре все махал руками, приседал да подпрыгивал.
– Да что в самом деле с Борисом? Или он в школу хочет опоздать? – Ярослав Иванович взглянул на карманные часы. – И Тяпы с вечера что‑то не видно. Ты, мать, спроси‑ка у Бориса про собаку.
Смелов взял с вешалки кепку и пошел на завод.
Дождавшись, когда знакомая фигура скроется за углом, Борька побежал домой. Никто не выглянул из сороковой квартиры, где жил его друг Гена Каратов. И за этой дверью утро начиналось не совсем обычно.
Журналист Анатолий Евгеньевич Каратов не торопился в редакцию и был намерен серьезно поговорить с сыном. Он ходил по комнате, заложив руки за спину, а сын, причесанный и умытый, сидел за столом и завтракал.
– Когда прекратятся эти безобразия? – вопрошал сердито Анатолий Евгеньевич. – Сначала был просто взрыв, потом шумный запуск консервных банок и, наконец, эта ужасная труба с несчастной собакой. В конце концов мне надоело платить штрафы!
– Все великие ученые чем‑нибудь жертвовали, – спокойно возразил сын.
– Во‑первых, ты не великий, во‑вторых, если уж зашел разговор о жертвах, – Анатолий Евгеньевич остановился посреди комнаты и испытующе посмотрел на сына, – то я хотел бы знать: чем ты начинил трубу?
Гена поежился:
– Ну, кинолентой… Ну, двести коробков спичек было. И еще кое‑что. Ты же сам знаешь: изобретатели не выдают секрет топлива.
– Хорошо, у тебя – секрет. А известно тебе, что твой секрет давно использован? И самым печальным образом. Ты слышал, как взлетел китайский мандарин на ракете?
– Китайский мандарин? На ракете?
– Представь себе, был такой мандарин в Китае – Ван Ху. Кстати, он очень похож на тебя. Он тоже хотел подняться в небо с помощью фейерверочных ракет. Мандарин сделал сиденье, прикрепил к нему двух огромных змеев‑драконов, чтобы они держали его в воздухе, и начинил свой летательный аппарат ракетами.
Гена даже подпрыгнул на стуле от восхищения:
– Вот здóрово!
– Подожди радоваться. У этой истории грустный конец. Ван Ху думал, что ракеты будут загораться по очереди, а они взорвались одновременно, все сорок семь! И Ван Ху погиб. Вот тебе и секрет.
– И все‑таки он был смелым человеком! Да, папа?
– Ну, знаешь ли, дорогой мой! – Анатолий Евгеньевич развел руками. – С тобой бесполезно вести разговоры. Отныне, – сказал он решительно, – химическая лаборатория в ванной ликвидируется! Книги о ракетах будут на замке! И вообще вводится строжайший режим. Кстати, дай‑ка мне твой дневник… Вот видишь, опять двойка по физкультуре! Спрашивается: почему? Почему твой товарищ из сорок первой квартиры каждое утро занимается зарядкой, а ты лежишь под одеялом? Почему твой товарищ упругий, как канат, а ты, ты, как веревка?
– Главное в человеке – мысль! – убежденно ответил Гена и отодвинул тарелку.
– Прекрасно, прекрасно сказано… А не ты ли подал тому же приятелю мысль принести в кинотеатр собаку и сорвать сеанс?
– Папа, но ведь необходимо познакомить подопытное животное с условиями космоса. Никто не знал, что будет авария. Бедная Тяпа, она, наверно, обожглась!
– Конечно, невинная собака пострадала. Но я не успел рассмотреть как следует. Она убежала, едва я ее выпустил. Теперь она уже дома.
– Нет, она не вернулась. А где ты ее выпустил?
– Ты хочешь узнать, где осталась ракета? – Старший Каратов прищурился. – Эта хитрость, Геннадий Анатольевич, не пройдет. И потом, тебе пора в школу.
Борька и Гена примчались в школу со звонком. Из всех многочисленных ответственных за Великий Порядок и Чистоту в ушах, тетрадях и дневниках 6 «А» класса проявила свою прыть только санитарка Любка Казакова: она так внимательно разглядывала их руки, словно на них были написаны иероглифы. Остальные ответственные уже сидели за партами, и староста класса Левка Померанчик грозил опоздавшим кулаком.
Преподавательница литературы не стала проверять заданного стихотворения «Осень» (вчерашние испытатели облегченно вздохнули), а велела достать тетради и взяться за сочинение на тему «Что я читал о дружбе».
О дружбе каждый мог сказать очень много. На бумагу хлынула пестрая вереница знакомых образов. По голубым линейкам в своей крылатой бурке пронесся Чапаев, за ним комиссар Клычков и преданный адъютант Петька. Бесстрашно глядя в лицо врагу, сплотились вокруг знамени молодогвардейцы. Провожали белеющий в море парус внук рыбака и гимназист. И даже проскакал по одному листку, оставляя фиолетовые кляксы, Иванушка‑дурачок на верном Коньке‑горбунке.
А учительница, медленно прохаживаясь вдоль рядов, думала о своем классе. О том, какими неразлучными бывают совсем разные по характеру ребята, например вот эти на задней парте. Один водит пером легко, посмеиваясь, успевает между делом повертеться и толкнуть соседа. Другой пишет внимательно, сдвинув брови, явно переживая каждое слово.
«Гена Каратов способный мальчик, – думала учительница. – Ребята зовут его изобретателем, и математик очень хвалит. Он даже прощает ему все кривляния и внезапные приступы глухоты, подозревая, что делается это в подражание Циолковскому».
А вот ей больше нравится молчаливый Борис Смелов. Хотя он часто и подчиняется самоуверенному товарищу, за его сдержанностью угадывается сильная и пылкая натура. Упругий и ловкий, он тоже не прочь побаловаться, но не хитрит и не прячется за спины товарищей.
Учительница хорошо знала Гену и Бориса, но все же удивилась, прочитав их сочинения. Каратов подробно описывал дружбу Гекльберри Финна и Тома Сойера и восхищался их самостоятельностью: «Домашняя опека угнетала Тома. Зато когда Том убегал от тетки на свободу, у него и у друга Гека начинались настоящие веселые приключения. Я уверен, что Гекльберри Финн и Том Сойер стали знаменитыми людьми, путешественниками или инженерами. Если, конечно, взрослые не помешали им, как они мешают некоторым». Кто эти «некоторые», в сочинении не было сказано.
А Борис Смелов из всей литературы выбрал трогательную дружбу дворника Герасима и собаки Муму. «Я бы не послушался барыню, не утопил бы собаку, – писал Борис. – И вообще собак надо беречь!» – закончил он неожиданно.
Учительница и не подозревала, что автор, выводя эти строки, представлял себе одинокую голодную собаку, которая металась в сыром осеннем лесу…
В этот лес на краю пустыря приятели прибежали прямо с портфелями. Они обшарили всю опушку и не нашли никаких следов ракеты.
На мгновение оба замерли: кто‑то шевелился в канаве. Бросились туда и от злости даже плюнули: тьфу ты, Любка!
Казакова сидела на корточках и легонько постукивала по обгоревшим бокам ракеты.
– Ты что, и сюда пришла руки проверять? – прошипел Гена и прыгнул вслед за Борькой в канаву.
– А ее тут нет! – спокойно сказала Любка и вылезла из траншеи, ухватившись за кусты. Хотя Любка не назвала Тяпу, Борька сразу понял, про кого она говорила.
Труба действительно была пуста. Но и такая, почерневшая, с вмятинами на боках, она интересовала Гену. Он уже сидел на дне канавы и прикидывал: нельзя ли трубу использовать еще раз? И тут заметил над своей головой Любкины желтые ботинки. Гена вскочил:
– Еще не скрылась? Проваливай‑ка отсюда! А то – вот! – И он показал кулак.
– Так я тебя и испугалась! – сказала гордо Любка и тряхнула рожками косичек.
– А ну быстрей, быстрей! – скомандовал грозно Гена. (Любка попятилась.) – И смотри никому ни слова! – крикнул ей вслед Каратов.
А Борька бегал по лесу в поисках Тяпы. Он заглядывал в каждую ямку, храбрю лез в колючий ельник, окликал и прислушивался: вот Тяпа отзовется…
Под высокой рыжей сосной ему бросился в глаза белый комок. Обрадовался: устала, бедняжка, лежит, отдыхает. Подбежал и с досады ткнул ногой смятую, взъерошенную ветром газету.
Свистнул где‑то паровоз, а ему чудится, что кто‑то лает. Паровоз сигналил громче, Борька вздохнул: не она.
И прямо на Борьку выскочила из кустов большая серая собака. Не обращая на него внимания, схватила в зубы палку и бесшумно исчезла: видно, кто‑то тренировал свою овчарку.
И во всем лесу больше никто не отозвался на мальчишеский голос. Даже большая собака промолчала. А паровоз уже умчался.
Когда Борька, исцарапанный и отчаявшийся, вернулся на опушку, он застал друга все в той же канаве с ржавой трубой в руках.
– Как? Ты еще здесь? Что ж ты не ищешь Тяпу? – возмутился Борис.
– «Тяпа, Тяпа»! – хрипло сказал Гена Каратов. – Тут вот отверстия засорились, из‑за этого и ракета шлепнулась. А эта, – он кивнул в сторону ушедшей Любки, – раззвонит теперь. И как только она догадалась? Ну ничего. Главное – не отступать. Вот прочистим трубу и запустим опять. Теперь аварии наверняка не будет.
– Ты и раньше говорил, что не будет. А Тяпа пострадала. И совсем неизвестно, где она…
– У испытателя должен быть железный характер, – оборвал его Гена. – А ты все плачешь о какой‑то дворняге.
– Ах, так! – вспыхнул Борька. – Ну и сиди, испытатель, в своей канаве! А я тебе больше не помощник и никто!
Он круто повернулся и пошел в лес.
– Портфель забыл! – крикнул из канавы Гена.
Борька не обернулся.
Пришлось Гене идти на поклон к Любке и уговаривать ее отнести портфель своему другу. Любка очень удивилась, увидев растерянным и смущенным гордого изобретателя. Она даже позабыла обидеться.
– Ладно уж, отнесу, – сказала она понимающе. – Только чур – запускать будем вместе.
Гена молча кивнул.
Портфель Любка принесла вечером. Когда она позвонила, вся семья Смеловых бросилась открывать дверь: ждали Тяпу.
Но Тяпа так и не вернулась.
На собачьей выставке
Горько бывает человеку, когда он теряет сразу двух друзей. Каково, проходя мимо старого приятеля, делать равнодушный вид! А еще хуже мысль о том, что второго друга потерял по своей вине.
Знали бы вы, какой это был друг! Их первая встреча произошла на берегу петляющей за пионерским лагерем речки Волгуши. Борька пошел купаться и вернулся с мокрым, дрожащим щенком, завернутым в майку. Сам ли щенок упал в Волгушу или жестокий хозяин бросил его, это было неизвестно. За мягкие, как полотенце, уши и добродушие ребята назвали его Тяпой. Борька боялся, что отцу не понравится беспородный щенок, но Смелов‑старший сказал, что дворняжка – самая человеческая собака.
Тяпа подросла, у нее чуть вытянулась морда: видно, кто‑то из ее предков был шпиц. Уши заострились и встали, белая шерсть легла мягкими волнами. Красавица, да и только! Собака была очень деликатна: быстро поняла, что на кухне нельзя вертеться у хозяйки под ногами, нельзя приставать к Борьке, когда он сидит у зеленой лампы за книгами. Но, если ей что‑то было нужно, она садилась рядом и пристально смотрела в лицо хозяина блестящими темно‑карими глазами, добиваясь к себе внимания.
У нее была своя постель и своя чашка в этом доме. Она знала все семейные праздники. Когда почтальон приносил голубой конверт со штампом «Бесплатное солдатское», Тяпа прыгала, носилась с лаем по коридору, и ей не делали замечаний. Все собирались в большой комнате, и Ярослав Иванович, надев очки, читал вслух письмо старшего сына Сергея.
А воскресные дни! Тяпа узнавала их по одной ей ведомым приметам. У них был свой запах, свои звуки, свои привлекательные цвета.
Зимой это были хрустящие, звонкие дни, когда Борькины лыжи, разрывая снежное полотно, скользили навстречу холодному солнцу, а Тяпа забегала вперед и, захлебываясь от радостного визга, каталась в снегу до тех пор, пока лыжи не поравняются с ней. Тогда она вскакивала и бежала, подпрыгивая, рядом с лыжней, заглядывая в лицо хозяину.
Летом пыхтел паровоз или гудела электричка. И Тяпа тихонько лежала под лавкой в шумном вагоне, потом сбегала по дощатой лестнице пригородной станции и, наконец, вырвавшись на свободу, мчалась к еловому лесу, мохнатому и хмурому, как медведица. Здесь она носилась и лаяла, вспугивая белок и птиц, или шныряла в траве, отыскивая Борькин пропавший мяч.
И все понимали ее радость, всем было так же хорошо, свободно, весело.
А как часто на улице или возле школы белый визжащий комок радостно бросался Борьке под ноги! По царапинам, укусам, по выдранному клоку шерсти не трудно было догадаться, какого мужества стоили эти путешествия по опасным улицам, ожидания в чужих подворотнях, где каждую минуту возможна встреча с огромными псами…
Эх, Борька, не пожалел ты Тяпу, а теперь бродишь один по улицам и не замечаешь, что пришла осень!
Солнце светит вовсю, листья хрустят под ногами, а воздух прохладный и пахнет арбузными корками. И не поймешь, что пестрее и ярче: то ли кроны деревьев, то ли фруктовые ларьки, то ли последние цветы на скверах.
Борьку интересовали на улицах одни собаки. Он сделал неожиданное для себя открытие. Все они – белые, темные, рыжие – шагали сегодня на поводках рядом с хозяевами в одном направлении – к парку за трамвайной линией. «Откуда их столько?» – гадал мальчик.
Мимо гордо прошел могучий дог, позванивая золотыми медалями чемпиона. Дога вела полная женщина с соломенной корзинкой – с такой ходят на базар. На почтительном расстоянии от них плелись зеваки, обсуждая каждый мускул четвероногого чуда. Борька так загляделся на дога, что не заметил, как вошел в парк и оказался на собачьей выставке.
Над просторным полем трепыхались бело‑зеленые флаги с изображением глухаря и головы лося, над полем повис разноголосый лай. У Борьки разбежались глаза: каких собак тут только не было! Перед судьями, сидевшими за столиками, шагали по кругу на высоких ногах дугообразные русские борзые. Пусти такую в поле – и вытянется она стрелой, помчится, со свистом рассекая воздух, настигнет и зайца, и лисицу, и волка. «Собака‑выстрел», – уважительно говорили про знаменитую русскую борзую болельщики и обсуждали родословную каждой из них вплоть до прапрадедушки и прапрабабушки.
Наверное, все болельщики были охотниками. Пока Борька толкался среди них, он стал знатоком собак. Лохматую и коротконогую, которая после борзых казалась как бы соскочившей с ходуль, звали спаниель. Уши у этой низкорослой испанки свисали до земли, а короткий хвост все время качался с неустанностью маятника.
Шли по кругу огненно‑красные ирландские сеттеры и мускулистые, как спортсмены, пойнтеры. Трусили похожие на топорики фокстерьеры, чуткие и смелые собаки. И голые черные таксы, которых Борька считал до сих пор бездельниками и уродами, держались с гордым достоинством на кривых, но сильных ногах. Их хозяева представили в судейскую коллегию длинные списки трофеев – барсуков и лисиц, которых злые к зверю таксы вытаскивали прямо из нор или выгоняли под выстрел охотника.
Да, таксы удивили Борьку. А лайки расстроили. У него защемило сердце, когда он увидел белых, пушистых, веселых собак с острыми ушами и крендельками хвостов на спине. Уж очень напоминали лайки пропавшую Тяпу!
– Это всё мелочь, – прервал размышления мальчика старик в старомодном выгоревшем картузе. – Вот в охотничьем павильоне топтыгин стоит – это да! Хочешь, покажу? – И старик потащил Борьку в павильон охотничьего снаряжения.
Там висели на стенах двустволки и длинные ножи, на столах стояли резиновые сапоги, капканы, сумки для дичи, а у входа высилось чучело большого черно‑бурого медведя. Вот таким косматым и страшным вылезал он из берлоги на охотника, державшего палец на спусковом крючке.
– Два метра ровно! – объявил с гордостью старик, помахивая клеенчатым сантиметром. – А когти – шесть сантиметров! Размеры! Не то что какая‑то собачья мелюзга.
– Но ведь этого медведя поймали собаки, – сказал Борька.
– Медведя убил охотник! – наставительно произнес старик.
– Вот и в табличке написано, – продолжал защищать собачью честь Борька. – «Медведь убит охотником Московского общества Стрельниковым с помощью лаек Звонкой и Дружной под Новгородом».
– Ну, коли написано, то твоя правда, – сдался старик. – Однако ты не тех собак глядел. Вот сторожевые собаки – достойные глáза размеры.
В секторе сторожевых собак любителю исключительного не пришлось воспользоваться сантиметром. Здесь все было в движении. Боксеры с тяжелыми и крепкими, как амбарные замки, челюстями, необычайно легко при всей своей массивности преодолевали полосу препятствий. Они грациозно пробегали по бревну, перемахивали через траншеи, прыгали на высокий забор, подтягивались и соскакивали с высоты двух метров под восторженные крики зрителей.
Неподалеку на отгороженной площадке медленно двигалась фигура в толстом ватнике с длинными рукавами. «Фасс!» – приказала хозяйка с плетеной корзинкой знакомому Борьке догу, и пес величиной с теленка в несколько прыжков настиг «нарушителя», сбил его с ног и в знак победы положил на него тяжелую лапу. Всем стало ясно, что на ошейнике этого дога зазвенит еще одна золотая медаль.
Старик в картузе расстался с Борькой, когда услышал, что тот хочет посмотреть на комнатных собак.
– Мелочь, микробы, – махнул он рукой и удалился.
Из круглого павильона несся лай, похожий на перезвон колокольчиков. У открытых дверей прыгала стайка мальчишек и, кривляясь, хором распевала:
Заморский пес
Смешит до слез –
Уселся на ладони,
Он даже в блюдечке с водой,
Хи‑хи, ха‑ха, утонет!
Хи‑хи, ха‑ха, хи‑хи, ха‑ха!
Так это пес или блоха?
Мальчишки нисколько не преувеличивали! Посреди павильона перед судейским столом стоял мужчина и держал на ладони крохотную собачку с выпуклыми круглыми глазами. Едва ее поставили на пол, как она высоко запрыгала, – ну, просто блоха на поводке.
Как только судьи могли оставаться при этом серьезными!
А потом на манеж вышло странное существо, такое лохматое, что с трудом угадывалось, где у него голова, а где хвост. Существо глухо заворчало, раскрыло пасть, и все увидели, что у него длиннющие усы и борода. Борька без стеснения захохотал и сразу был выдворен за дверь. Через минуту он уже скакал вокруг павильона и, мешая комиссии отобрать чемпиона комнатных собак, пел вместе с веселой компанией:
Эй, парикмахеры, сюда!
Увидите вы сами,
Что у терьера борода,
Хи‑хи, ха‑ха, с усами!
Хи‑хи, ха‑ха, хи‑хи, ха‑ха!
Бывает в мире чепуха!
– Нет, не чепуха! – сказал кто‑то за спиной Борьки. – Это сильная и выносливая собака.
Борька обернулся. Заступника терьеров на первый взгляд можно было принять за студента: худощавый, у рубашки расстегнут ворот, за толстыми стеклами очков – веселые глаза. Его спутница, наоборот, круглолицая и румяная, в белом летнем плаще, тоже чем‑то была похожа на студентку.
И все‑таки это были, наверное, не студенты, раз их сопровождал судья с красным бантом на груди.
– Да ну этих мальчишек! Вечно здесь крутятся, – громко сказал судья, обращаясь к гостям. – Идемте дальше, я вам покажу кое‑что поинтересней!
– Я бы купил терьера не задумываясь, – негромко сказал молодой человек, обращаясь к девушке. – Но он нам не по карману. На эти деньги мы должны приобрести четырех собак. Ох, и экономный же у нас бухгалтер!
Борька услышал краем уха отрывок чужого разговора и снова поскакал вокруг павильона. Если бы он только знал, что за люди прошли мимо него и какую роль сыграют они в судьбе его пропавшего друга! Но он о них тут же забыл. Прыгал да насмешничал.
А владельцы собак понимали, что эти двое – не простые посетители: сам судья показывает им медалистов и чемпионов.
– Вот, не угодно ли взглянуть. – Судья подвел спутников к спокойно сидевшей овчарке. – Чистопородный экземпляр. Никакой примеси. Пять золотых и одна большая серебряная медали.
– Очень хорошая овчарка! – похвалил человек в очках, рассматривая знаменитость близорукими глазами. – Но ведь большие собаки для опытов не годятся.
– Да, да, – спохватился судья. – Я помню, что вам надо небольшую. Это просто так, для ознакомления. Как вы смотрите на спаниеля?
– Тоже великоват…
– Тогда фокс. Небольшой, послушный, чуткий. Сосед за стеной развернет газету – он уже слышит и заливается колокольчиком!
– Нет‑нет, – решительно отвергла девушка, – нам попроще, потерпеливей…
И тут ее прервал товарищ:
– Валя, смотрите: она?
– Она!
Оба гостя решительно двинулись к забору. Там, на куче желтых листьев, лежала в одиночестве грязная собачонка. Ее вытянутая, узкая, как у шпица, морда была искусана, а шерсть, когда‑то белоснежная и мягкая, свалялась и висела клочьями.
– Это не наша собака, это бездомная дворняга. Она может укусить, – предупредил судья.
Собака не собиралась кусаться. Она испуганно вскочила и нырнула под забор.
– Зачем вы ее спугнули? – спросил человек в очках.
– Нам именно такая собака нужна, – пояснила девушка. Она наклонилась, позвала: – Жучка! Шарик! Белка!..
– Я надеюсь, что такой на нашей выставке больше нет, – гордо сказал судья. – Придется вам искать где‑нибудь в другом месте.
Он поправил на груди красный бант и ушел к своим догам и фоксам.
– Что же нам теперь делать, Василий Васильевич? – расстроенно спросила Валя.
– Завтра я решительно поговорю с бухгалтером, – сказал, нахмурив брови, Василий Васильевич. – Как можно купить породистую собаку на деньги, которые он нам дает?! Но вы заметили, Валя, что мы не можем потратить даже эти деньги? Все выносливые собаки – большие, а нам такие не годятся. Я обошел выставки и питомники, был в Обществе охраны животных, объездил всех др<