Хироаки Сато. Самураи: История и легенды. СПб. 1999, с.10-26
Слово самурай происходит от глагола сабурау — «охранять, служить», и первоначально имело значение «личный слуга». Остается неясным, когда смысл его сузился до понятия «вооруженный слуга», в то время — определенный тип воина. Тем не менее, этот изначальный смысл слова определил путь самурая и в дальнейшем: даже когда в XII в. de facto он стал правителем Японии,de jure он подчинялся высшему гражданскому лицу — императору. Высший пост, которого он мог достичь, — сэй-и тай-сёгун, «главнокомандующий, подчиняющий варваров», или просто сегун, — на деле означал не более, чем помощник императора по военным делам в случае особой необходимости.
Воины в Японии, как и в большинстве стран, существовали с незапамятных времен. Но появление того типа воина, которому суждено будет создать правительство, независимое от императорского двора, приписывается VII- VIII вв., когда были предприняты попытки создать центральные органы управления и заимствована государственная система танского Китая.
Одно из восьми учрежденных ведомств называлось Хёбусё, «Ведомство военных дел». По китайскому же образцу были сформированы и многочисленные местные военные подразделения. Однако, в отличие от Китая, в Японии, значительно меньшей по площади и располагающейся на островах, существовало лишь несколько военных соединений, представлявших потенциальную угрозу центральным властям. В то же время, на каждого, призванного на службу, налагалось тяжелое бремя. Воин не имел права заниматься во время службы какой-либо иной деятельностью. Набор военного снаряжения, утвержденный законом, перечень которого представлял собой огромный список, каждый должен был приобретать и содержать на свои средства. «Один человек взят, один дом разорен», — говорили в те времена.
Со временем количество военных постов и занимавших их воинов сократилось, и свободным от службы людям разрешили вернуться к сельскому хозяйству. На их место были набраны люди из достаточно состоятельных семей, умевшие и править лошадью, и стрелять из лука. Власти выдали каждому провизию и по два пехотинца в сопровождение. От них требовалось лишь неустанно совершенствовать свое мастерство. Хотя впоследствии происходили и другие изменения, именно эти благородные воины считаются непосредственными предшественниками самураев. К Х в. некоторые из этих воинов сформировали почти автономные местные соединения. Кое-кто пользовался дурной славой преступника, как, например, Тайра-но Масакадо (ум. 940), дошедший до того, что объявил себя императором. Другие, такие как Минамото-но Мицунака (913—997), чье обращение в буддизм описывается не без иронии во многих источниках, создали свои сферы влияния и накопили богатства, но при этом не теряли тесных связей с центральными властями и часто служили губернаторами провинций. В любом случае, в целом они были ориентированы на единство страны. Говорят, что Масакадо выступил против императорского двора и создал свой собственный, ибо желал укрепить свое положение в правительстве, но не смог получить желанный пост в императорской гвардии. Он был убит посланниками двора.
Как и можно было ожидать, внутри каждой группы развивались тесные взаимоотношения «господин—слуга». Важнейшим фактором, способствовавшим этому, стала необходимость защиты земель. Особую роль тут сыграли Первая Девятилетняя война (1051—1062) и Вторая Трехлетняя война (1083—1087) за подчинение могущественных северных кланов Муцу и Дэва. Именно во время этих войн клан Минамото (в китайском прочтении: Гэндзи) укрепил свои силы и стал ведущим в восточной области, Канто. Сходными, хотя и менее заметными путями, клан Тайра (в китайском прочтении: Хэйдзи или Хэйкэ) захватил ведущую роль в западной области, Сайгоку или Сайкай. Оба клана происходили от императорского дома.
Восхождение самураев
Как уже отмечалось, статус самураев изменился во второй половине XII в. Это произошло в два этапа.
В 1156 и 1159 гг. в Киото, резиденции правительства, произошли короткие вооруженные столкновения, явившиеся непосредственным результатом борьбы за власть внутри императорского дома. В них участвовали и воины Тайра и Минамото, и члены обоих кланов, запутавшиеся в бесчисленных интригах. В конце концов победу одержал ведомый Киёмори (1118—1181) клан Тайра. Соперничающий клан Минамото был побежден.
Но не военный итог конфликта стал главным. В 1160 г., год спустя после второго столкновения, Киёмори был назначен санги, «императорским советником» в Большой Государственный Совет. Воин впервые удостоился такой чести.
Этот факт имел историческое значение: допуск воина в высшие круги власти положил конец статусу самурая как наемника придворных аристократов, или, по оригинальному выражению Карла Фрайдея, «нанятому мечу». Киёмори пошел дальше: в 1167 г. он стал главным министром и сосредоточил в своих руках огромную власть.
Второй этап изменения статуса самурая стал следствием еще одной военной борьбы, вновь между кланами Минамото и Тайра, но на этот раз долгой и в масштабе всей страны, о 1180 г. клан Минамото, возглавляемый Еритомо (1147—1199), находившимся в ссылке в Камакура, поднял армию против Тайра и нанес ему поражение в 1185 г. Но Еритомо поступил иначе, чем Киёмори. Если последний собрал в своих руках все нити власти в центре, то первый, напротив, в целом оставался в стороне от императорских дел. Лишь в 1190 г., спустя пять лет после победы, он прибыл в Киото на аудиенцию к императору Готоба (1180—1239) и удалившемуся от дел императору Госиракава (1127—1192). Он был назначен гондайнагоном, «действующим главным советником», и тайсё, «командующим» Левого крыла стражи Внутреннего дворца. Но уже в следующем месяце он отказался от обоих постов. В 1192 г. он был назначен сегуном, но два года спустя подал в отставку. Очевидно, что его больше интересовало создание своего собственного правительства.
Созданный им орган управления позднее получил название Камакура Бакуфу (бакуфу — изначально ставка главнокомандующего на войне). Таким образом, вплоть до Реставрации императорской власти в 1868 г., именно это «правительство внутри правительства» представляло собой реальную власть, а двор в Киото оставался лишь «источником почестей и местом свершения государственных церемоний и ритуалов».
Эпоха «Сражающихся царств»
Камакура Бакуфу просуществовало до 1333 г., когда император Годайго (1288—1339), встав на защиту абсолютной императорской власти, временно взял верх. Более чем за сто лет дo него, в 1220 г., император Готоба попытался сделать то же самое и поднял против Камакура армию, но его войска были разбиты, а сам он — отправлен в ссылку. Годайго оказался удачливее. Поначалу, как только он захотел вернуть себе власть, его также арестовали и отправили в ссылку, но он смог вернуться, уничтoжить правительство Камакура и стать подлинно «Наивысшим». Но плохое управление — а особенно награждение придворной знати, а не воинов — практически сразу же вызвало недовольство. Вскоре поднял восстание Асикага Такаудзи (1305—1358), прежде предавший Камакура и примкнувший к дому Годайго. В нескольких сражениях он нанес поражение полководцам Годайго, в том числе и самому способному и преданному, Кусуноки Масасигэ (1294—1336). Он сам назначил императора и заставил Годайго отдать символы императорской власти, «три божественных сокровища»: зеркало, меч и драгоценный камень. В 1338 г. он провозгласил себя сегуном. Созданный Такаудзи сёгунат располагался в Киото и просуществовал пятнадцать поколений, вплоть до Есиаки (1537—1597). Однако на протяжении всего времени его сотрясали раздоры и восстания. Причин тому можно выдвинуть три.
Во-первых, Годайго, которого во второй раз не отправили в ссылку, а позволили ему сбежать, собрал собственный двор в Есино, в сегодняшней Пара. Этот «южный» двор, сосуществовавший параллельно с «северным» в Киото до 1392 г., сеял смуту внутри и вне сёгуната Асикага и до, и после своего исчезновения. Во-вторых, размещение в Камакура наместника сегуна в восточной области, называвшейся Канто кубо, создавало сходные проблемы: сеяло подозрения и способствовало соперничеству. Наконец, сама организация центральной власти лишь подчеркивала личную безответственность и групповое принятие решений. Подобная система могла бы работать, обладай лидер непоколебимым авторитетом или прочной экономической базой. У сегунов Асикага зачастую не было ни того, ни другого.
Когда восьмой сегун Есимаса (1435—1490) разошелся со своей женой Хино Томико (1440—1496) по вопросу о выборе наследника, несколько кланов, назначенных исполнять функции наместников сегуна, восстали. Так началась десятилетняя гражданская война (1467—1477). В войне на стороне и той, и другой группировки участвовали многие наместники провинций и представители влиятельных местных сил, но это было лишь первое очевидное крушение сёгуната Асикага. Укрепив и без того проявлявшуюся местную претенциозность и независимость, эта война привела к еще большему хаосу — японскому сэнгоку дзидай, периоду «Сражающихся царств», когда обладавшие средствами или способностями люди открыто боролись за власть и расширение
своих земель.
Более ста лет борьба за местную гегемонию сотрясала Японию. Она сопровождалась невиданной жестокостью. Тем не менее, страна была открытой, и в эту эпоху возникали некоторые новшества. Асакура Такакагэ (также Тосикагэ, 1426—1482), мелкий землевладелец-самурай, ставший наместником удела и потому считающийся одним из предвестников периода «Сражающихся царств», составил «домашний кодекс». Вот некоторые статьи этого кодекса:
В семье Асакура не будет должности младшего управляющего. Выбирай людей по способностям и преданности.
Не назначай бездарного человека командующим или посланником только потому, что этот пост передается из поколения в поколение.
Не стремись обязательно обладать мечом, выкованным знаменитым кузнецом. Ибо даже человек с мечом стоимос-
тью в десять тысяч монет не сможет победить сто человек с копьями по сто монет каждое.
Будь добр с храбрым человеком, даже если он уродлив. Также, даже робкого можно взять в слуги, если он красив собой.
Если можешь выиграть битву или взять замок, не стоит упускать возможность выбрать благоприятный день или верное направление. Однако, как бы ни был благоприятен день, едва ли благоразумно выходить на корабле в ураган или бросаться с несколькими воинами на превосходящего врага.
В нашей книге также приводятся похожие, но более «прозаичные» «домашние уроки» Ходзё Соуна (1432—1519). В отличие от Такакагэ, Соун был ронином, который, тем не менее, смог стать блестящим военачальником.
Самураи при Токугава
Хаос в конце концов заканчивается единением. Хотя в середине XVI в. было около ста пятидесяти влиятельных местных военачальников, многие желали стать во главе их всех. Ода Нобунага (1534—1582) первым серьезно взялся за выполнение этой задачи и достиг заметного успеха.
Когда он был убит, не завершив своего дела до конца, Тоётоми Хидэёси (1536—1598), один из его полководцев, взял бразды правления в свои руки и завершил начатое. Токугава Иэясу (1542—1616), один из пяти уполномоченных Хидэёси после его смерти, воспользовался плодами трудов предшественников, назначив себя сегуном и основав бакуфу в Эдо, сегодняшнем Токио, в 1603 г.
Основанный Иэясу сёгунат просуществовал четверть тысячелетия и стал самым долгим из трех военных правительств. Система рухнула, когда обострились внутренние экономические противоречия, и изоляционистская политика, избранная в начале XVII в., уже не могла сопротивляться иностранному проникновению. Тем не менее, эпоха отличалась отсутствием военного соперничества. Укрепить мир помогли две административные меры: взятие в больших масштабах заложников и кодификация иерархии и поведения.
Система «взятия в заложники», называвшаяся санкин котай, предписывала даймё — землевладельцам с годовым дохо-
15
дом в 10000 коку (или 50000 бушелей риса) и более, — а также вассалам Токугава в ранге хатамото, «адъютантов», проводить каждый второй год или половину каждого года в Эдо под прямым надзором властей. Асано Наганори (1667—1701) как раз исполнял свою обязанность пребывания в Эдо, когда совершил поступок, коему суждено было развязать самую знаменитую вендетту в истории Японии. (Можно добавить, напоминая о статусе императорского двора в то время, что инцидент произошел, когда Наганори являлся членом комитета по приему ежегодного церемониального посольства из Киото.)
Разделение всего населения на четыре сословия: самураи, крестьяне, ремесленники и торговцы, и тщательное рангирование в самом самурайском сословии, сделанное наследным, не всегда насаждалось так уж жестко, как это обычно считается. Торговцы, находившиеся на нижней ступени социальной лестницы, в экономической жизни нисколько не зависели от самураев. Внутри самурайского сословия также существовала достаточная степень свободы, что подтверждает пример Арап Хакусэки (1657—1725): будучи родом из самурайской семьи, служившей мелкому местному землевладельцу, он поднялся до высокого поста советника сёгуната. И все же сословная градация и система наследного рангирования сковывали социальную мобильность, хотя в равной степени и препятствовали возникновению беспорядков.
Военные действия не велись, гражданская бюрократия крепла, поэтому мирная жизнь заставляла самураев искать оправдание необходимости существования воинского сословия. Ученый-конфуцианец Накаэ Тодзю (1608—1648) был одним из первых, кто попытался дать этому философское обоснование. В своем сочинении «Окина мондо» («Беседы со стариком») два воображаемых человека вступают в сократический диалог: Кто-то спросил: «Часто говорят, что ученость и военное искусство подобны двум колесам повозки, двум крыльям птицы. Означает ли это, что "ученость" и "ратное дело" различны? Как вы тогда определите "ученость" и "ратное дело"?» Учитель ответил: «Невежды не понимают "учености" и "ратного дела". Под "ученостью" они подразумевают умение хорошо составлять стихи на японском и писать строфы на китайском, и быть мягким и утонченным, а под "ратным делом" они подразумевают умение стрелять из лука и править лошадью, знать военное искусство и стратегию и быть гру-
16
бым и необузданным. Кажется, что это так и есть, но они глубоко заблуждаются.
По своей природе "ученость" и "ратное дело" — одна добродетель, и они неотделимы друг от друга. Как в создании Неба и Земли участвуют силы инь и ян, так и в человеческой природе, являющей собой одну добродетель, присутствуют "ученое" и "военное" начала. Точно так же, как инь коренится в ян, а ян коренится в инь, искусство "учености" коренится в "военном" искусстве, а "военное" — в "ученом".
Хорошо управлять народом и должным образом следовать пяти постоянствам*, беря Небо как основу ткани, а Землю — как уток, — это дело "учености". Если же появляется тот, кто не боится небесного дао и совершает зло, жестокие и безнравственные поступки и тем самым препятствует исполнению пути "учености", необходимо наказать его, собрать армию и покорить его, так, чтобы народом можно было управлять в мире. Это — "военное" начало. Поэтому китайский иероглиф бу ("у", военное) состоит из иероглифов хоко ("гэ", копье) и ямуру ("чжэн", исправлять)».
Подобные аргументы, подчеркивающие преимущественно гражданский характер военного правления, были весьма сильны. Они стали краеугольным камнем системы Токугава. Однако этого было недостаточно для самих самураев, и они создали свой собственный кодекс поведения. Веками утвержденная вера, что честь — высшее достоинство самурая и что во имя ее сохранения он должен быть готов умереть, была романтизирована в период Эдо. Так родился постулат, провозглашенный устами Ямамото Цунэтомо (1659—1721): «Я постиг, что Путь самурая — это смерть».
-------------------------------------------
* Пять постоянств — любовь между отцом и сыном, справедливость между правителем и подданным, уважение между мужем и женой, должное поведение
между старшими и младшими и верность между друзьями.
* * *
Современный писатель Кайондзи Тёгоро, включив второй эпизод в свой очерк «Хэйхося» («Мастера военного искусства»), приводит весьма интересное замечание. Он говорит, что в период Токугава (1603—1868) воин мог убить человека только в четырех случаях: преступника или опасного человека по приказу своего господина или сегуна; из мести; во время ссоры; или же если он встречался с грабителем или разбойником, покушавшимся на его жизнь. Хороший фехтовальщик должен был тщательно избегать любых споров, которые могли закончиться схваткой. Среди грабителей и разбойников едва ли встречались искусные воины, поэтому, случись настоящему мастеру столкнуться с ними, он бы одолел их и не убивая. Что касается мести, то этому чувству поддавалось не так уж много великих воинов. Наконец, конкретные приказы убить такого-то отдавались властями лишь в начале периода Токугава. Поэтому, заключает Кайондзи, многие знаменитые фехтовальщики за свою жизнь не убили ни одного человека.
Самураи и поэзия
Древние классические рассказы о самураях, как и некоторые другие японские повествования, полны стихов. Включение в текст стихов — отличительная черта буддийских сочинений, впрочем, китайские историки и писатели тоже любили включать их в ключевые места повествований. Авторы хроник и рассказчики древней Японии были хорошо знакомы и с теми, и с другими и, вполне возможно, позаимствовали у них этот риторический прием. Позднее умение писать стихи стало составной частью образования благородного человека, появился обычай слагать прощальные стихотворения перед смертью. В результате самурай и поэзия стали практически неотделимы друг от друга.
В VII в. — некоторые ученые полагают, что еще раньше — основой японского стихосложения стали строки по 5 и 7 слогов. Поначалу в длинных стихотворениях комбинация 5 и 7 слогов использовалась произвольно, но к IX в. самой распространенной поэтической формой стала танка, «короткая песня», ритмический рисунок которой выглядит так: 5—7—5—7—7.
Вскоре после того, как танка превратилась в стандарт стихосложения, возникла тенденция «разбивать» ее на два полустишия, 5—7—5 и 7—7. Двое поэтов составляли каждый свое полустишие самостоятельно, затем их «соединяли», часто меняя порядок: вначале 7—7, а затем 5—7—5. Так появилась новая поэтическая форма ранга, «соединенный стих». Позднее два полустишия стали связывать до пятидесяти раз, так возникали целые поэмы из ста частей. Нередко в их написании принимали участие до десяти человек.
Один из самых простых способов понять стиль ранга (в минимальной комбинации из двух полустиший) — представить себя и своего друга составляющими подобие детской загадки, но в
20
поэтически изощренной форме: один произносит первую строку, другой быстро говорит вторую. Игра слов при этом весьма существенна. Возьмем один пример.
В «Хэйкэ моногатари» есть рассказ о поэте-самурае Минамото-но Еримаса (1104—1180), который убивает из лука фантастического зверя, спускающегося на черном облаке на крышу императорского дворца и приносящего самому императору кошмарные сны. Император, благодаря Еримаса за его искусство, дарит ему меч. Беря меч, чтобы вручить его Еримаса, Левый министр Фудзивара-но Еринага (1120—1156) идет вниз по ступенькам. В этот момент в небе дважды кукует кукушка, предвестница лета. Министр откликается следующей строкой
(5-7-5):
Кукушка кричит над облаками.
Еримаса, почтительно встав на колени у подножия лестницы,
вторит ему (7—7):
И серп луны исчезает.
Если бы стихотворение составил один поэт, это была бытанка, и танка замечательная. Сложенная двумя людьми, она превращается в рэнга, а игра слов, несомненно, украшает ее. В полустишии Еринага на о агуру означает и «звать», и «упрочить репутацию», а кумой — «облака» и «императорский дворец». Таким образом, 5—7—5 строка, внешне кажущаяся спонтанным описанием природного явления, на самом деле является комплиментом Еримаса, означающим: «Вы, о верный воин, упрочили свою славу перед самим Повелителем».
Точно так же в полустишии Еримаса юмихаридзуки, «луна,изогнутая подобно луку», обозначает луну в любое время между новолунием и полнолунием, но особенно первую или последнюю четверть луны; это также перекликается с «натянутым луком». Иру означает и «затемняться», «исчезать», и «стрелять». Поэтому строка 7—7, кажущаяся отвлеченной, на самом деле несет в себе самоуничижительный смысл: «Я лишь натянул лук и выстрелил, ничего более».
Составление длинных рэнга стало в XIV в. страстью многих самураев и, хотя правила становились все сложнее, продолжало пользоваться популярностью и в период «Сражающихся
21
царств». Военачальник Хосокава Фудзитака (позднее Юсай; 1534—1610), ученый и поэт, вспоминал, как его друг, воин и поэт Миёси Тёкэй (1523—1564), участвовал в состязании рэнга: [Он] сндел бы подобно статуе, положив веер у коленей чуть наискось. Если бы было очень жарко, он бы очень тихо взял веер правой рукой, левой рукой искусно раскрыл бы его на четыре или пять палочек и обмахивался бы им, стараясь не создавать шума. Затем он закрыл бы его, вновь левой рукой, и положил бы обратно. Он исполнил бы все предельно аккуратно, так что веер не отклонился бы от того места, где лежал вначале, даже на ширину одной соломинки татами.
Может показаться забавным, что Тёкэй был одним из самыхэнергичных военачальников своего времени и многого достиг благодаря этому.
Восхитительное описание Тёкэя сообщает нам об одном важном моменте в классическом японском стихосложении. Рэнга, как групповая игра, возлагала на участников строгие правила соблюдения протокола и этикета. Основной смысл, основное наслаждение игрой — именно в этом чувстве соучастия, соучастия и с другими людьми, и с самой традицией. Насколько мы можем судить по сочинениям, соперничество было вторичным, а если и первичным, то только постольку, поскольку поэт мог уловить традиционные предписания.
Чувство традиции было не менее необходимо и при написании прародительницы рэнга, танка (5—7—5—7—7). Мы приведем три примера.
В седьмом месяце 1183 г., спасаясь от наступающей с востока огромной армии Минамото, клан Тайра покинул столицу и бежал на запад, взяв с собой ребенка-императора Антоку (1178~1185) и оставив после себя пылающий город. Однако, один из главнокомандующих войсками Тайра, Таданори (1144—1184) повернул обратно, чтобы нанести прощальный визит своему учителю поэзии, Фудзивара-но Сюндзэю (1114—1204). Согласно «Хэйкэ моногатари», войдя в комнату Сюндзэя, он сказал: Долгие годы вы, учитель, благосклонно вели меня по пути поэзии, и я всегда считал ее самым важным. Однако, последние несколько лет в Киото — волнения, страна разорвана на части, и вот беда коснулась и нашего дома. По-
22
этому, никоим образом не пренебрегая обучением, я не имел возможности все время приходить к вам. Его величество покинули столицу. Наш клан погибает.
Я слышал, готовится собрание поэзии, и думал, что есливы проявили бы снисходительность ко мне и включили в него одно мое стихотворение, это было бы величайшей честью всей моей жизни. Но вскоре мир обратился в хаос, и когда я узнал, что работа приостановлена, то очень огорчился. Когда страна успокоится, вам суждено продолжить составление императорского собрания. Если в том свитке, что я принес вам, вы найдете что-нибудь достойное и соблаговолите включить в собрание одно стихотворение, я возрадуюсь в своей могиле и оберегу вас в отдаленном будущем.
Когда он уезжал, он взял с собой свиток, на котором былозаписано более ста стихов из тех, что он составил за многие годы и которые, он думал, достаточно хороши. Теперь он достал его из-под доспехов и почтительно передал Сюндзэю.
Сюндзэй, лучший знаток поэзии своего времени, во второммесяце того же года действительно получил от удалившегося от дел императора Госиракава указание составить седьмую императорскую антологию японской поэзии. Далее в «Хэйкэ» говорится, что он включил в «Сэндзай сю», антологию, которую он закончил, когда в стране наступил мир, одно стихотворение Таданори, правда, как произведение «неизвестного поэта», ибо Таданори, к тому времени уже погибший, считался врагом императорского дома. Что же это было за стихотворение? Описание жизни воина? Смятения могущественного клана, от которого вдруг отвернулась судьба? Страданий людей, вовлеченных в войну? Нет. Оно гласило:
Сига, столица журчащих волн, опустела,
но вишни в горах остаются прежними.
В 667 г. император Тэндзи (626—671) перенес столицустраны в Оцу, Сига, на западном берегу озера Бива, но через год после его смерти она была оставлена. Ко времени Сюндзэя Сига уже давно стала ута-макура, «поэтическим именем», и стихотворение, составленное на заданную тему «Цветы в родном городе», достаточно типично: в нем сочетаются ностальгия по брошенной столице и красота вечных цветов вишни. Можно с уверенностью утверждать, что ни один из ста с лишним стихов, столь тщательно
23
собранных Таданори, не выходил за пределы тем и языка, считавшихся приличествующими для придворной поэзии*.
Другое стихотворение принадлежит Хосокава Фудзитака. Оно, возможно, было его прощальным посланием миру:
В мире, что и ныне неизменный с древних времен,
листья-слова сохраняют семена в человеческом сердце.
Фудзитака написал это в 1600 г., когда его замок былокружен превосходящими силами врага. Он послал стихотворение к императорскому двору вместе со сведениями, которые он знал о «тайном смысле» первой императорской антологии японской поэзии «Кокинсю», составленной в начале Х в. К тому времени уже твердо укрепилась традиция передачи определенных толкований непонятных слов и фраз, и никто не знал их лучше Фудзитака, хотя он и был воином. Император Гоёдзэй (1571—1617), известный своей ученостью, опечалился, узкав, что такой знаток древней поэзии может погибнуть; он попытался спасти Фудзитака, что ему в конце концов удалось, ибо поначалу Фудзитака отказывался пойти на недостойную воина сдачу в плен.
Стихотворение, хоть и написанное при чрезвычайных обстоятельствах, лищено и намека на военную тематику или на предположение, что оно создано самураем, пойманным в ловушку. Наоборот, оно явно перекликается с «Кокинсю», первая фраза инисиэ мо има мо указывает на название антологии, ибо кокин— это синифицированная форма инисиэ, «древние времена», а има — «сегодня». Вторая же часть стихотворения прямо соответствует первому предложению предисловия к антологии: «Семена японской поэзии взрастают в человеческом сердце, она обретает форму в бесчисленных листьях-словах».
------------------------------------------
* Некоторые тексты «Хэйкэ» приписывают Таданори еще одно стихотворение неизвестного автора в «Сэндзай сю»; если к ним добавить его стихи в более поздних антологиях, где они подписаны его именем, то окажется, что в императорские собрания вошло десять (или одиннадцать) его стихотворений — весьма значительное количество. В «Хэйкэ» приводится еще одно стихотворение Таданори, которое, по преданию, нашли в его шлеме после того, как он был обезглавлен. В «Сэндзай» также есть четыре стихотворения трех других неизвестных авторов, принадлежавших к клану Тайра.
24
Еще одна написанная самураем относительно недавнотанка вновь подчеркивает важность поэтической традиции. 17 марта 1945 г. генерал-лейтенант Курибаяси Тадамити, командующий японскими войсками в Иводзима, перед тем как броситься в атаку на противника с оставшимися у него восемьюстами солдатами, послал по радио в Генеральный штаб три танка. Вот одна из них:
Враг не разбит, я не погибну в бою,
я буду рожден еще семь раз, чтобы взять в руки алебарду!
Наступление 70000 американских войск на Иводзима началось 16 февраля. В ходе 36-дневных боев из 21000 японских солдат, защищавших остров, в живых осталось не более тысячи. Американцы потеряли 25851 человека, из которых 6821 были убиты, умерли от ран или пропали без вести.
Стихотворение генерала Курибаяси перекликается со словами брата самурая Кусуноки Масасигэ Масасуэ, сказанными перед тем, как оба брата пронзили друг друга мечами: слова выражают надежду на семикратное перерождение, с тем чтобы отомстить за императора, они давно уже стали национальным лозунгом*.
Стоит сказать, что чувства генерала, вкупе с избранной поэтической формой и языком, были безнадежно анахронистичны: представьте себе все современное мощное оружие разрушения, использовавшееся в битве, а он говорит о том, чтобы «взять в руки алебарду». Однако несомненно, что Курибаяси, когда писал стихотворение, хотел выразить свое желание соответствовать японской вековой традиции.
Мы должны также упомянуть канси, стихи, написанные по-китайски в соответствии с китайской просодией. Мы приведем два хорошо известных стихотворения Ноги Марэсукэ, генерала, который, как уже говорилось, вспорол себе живот в день похорон императора.
Ноги командовал армией во время Японско-Китайской(1894-1895) и Русско-Японской (1904-1905) войн. В обеих войнах он получал приказ атаковать Люйшунь, тогда Порт-Артур. Одно из двух стихотворений было написано им в начале
----------------------------
* Командующий императорским флотом Хиросэ Такэо (1868—1904) использовал его в нескольких стихах, особенно в двух: превозносящем верность императору и посланном родственникам перед тем, как он принял командованиев Люсю в начале Русско-Японской войны, в ходе которой он был убит прямым попаданием артиллерийского снаряда.
25
июня 1904 г., когда он во главе 111-й армии шел к Люйшуню через Наньшань, где только что разыгралось большое сражение, в котором был убит его сын Кацуори.
Горы и реки, трава и деревья вымерли;
На десять миль пахнет кровью недавнего сражения.
Захваченные кони не шелохнутся и люди не проронят ни звука
У замка Цзиньжоу стою я в лучах заходящего солнца.
Ноги не знал, когда писал стихотворение, что вскоре емусуждено дать еще множество жестоких сражений. Хотя в войне с Китаем за десять лет до этого он в один день взял Люсю, чтобы захватить русскую крепость, находящуюся на том же месте, ему потребовалось четыре месяца. Русские и японцы потеряли в боях 145000 человек, из них 18000 убитых и 78000 раненых. Следующее стихотворение Ноги написал в конце 1905 г., перед возвращением со своей армией в Японию:
Армия императора, миллион воинов, победила сильного врага;
После сражений в поле и осады крепостей остались
горы трупов.
О стыд, как я посмотрю в глаза их отцам и дедам?
Мы торжествуем сегодня, но сколько из них вернется?*
-------------------------------------------
* Следует сказать, что хотя Ноги закончил войну героем, на последнем этапе осады Порт-Артура его фактически сменил на посту командующего генерал Кодама Гэнтаро (1852—1906),заместитель начальника штаба японских войскв Маньчжурии. Это было сделано без лишней огласки и с согласия Ноги, исразу же после победы Кодама вернулся на свой пост. Уже в следующем году он умер, как говорят, от тревог и усталости, накопленной за годы войны.
Приложение
Миямото Мусаси: «Горин но сё» («Книга пяти колец»)
В книге: Хироаки Сато. Самураи: История и легенды. СПб., 1999, с.280-297
Миямото Мусаси (1584?—1645) достиг совершенства водновременном владении коротким и длинным мечом, которые традиционно носили все самураи. Сам Мусаси называл свою технику нитэнъити, «два неба как одно», или нитоити, «два меча как один». Говорят, что он мог использовать такую технику фехтования оттого, что отличался высоким ростом и могучим телосложением.
«Горин но сё», «Книга пяти колец», написанная Мусасина склоне лет в 1640—1642 гг., — это трактат по хэйхо (всеобъемлющий термин, обозначающий искусство сражения). В приводимых ниже отрывках хэйхо отражает очень широкий спектр понятий, от военной стратегии до самого поединка и фехтования.
«Пять» в названии книги — это пять элементов, составляющих, согласно буддийскому учению, феноменальный мир: земля, вода, огонь, ветер и воздух (или пустота). Названия «стихий» взяты для обозначения соответствующих «книг» преимущественно ради удобства, и их так называемая «философская подоплека» весьма прозрачна.
Слава Мусаси — мастера меча — гремела еще при егожизни, но о нем самом известно очень мало. Даже год и место его рождения мы не знаем точно. Большинство его деяний, описанных в последующих повествованиях и драмах, основаны на легендах и вымысле. Возьмем первые строки «Горин но сё»:
С молодых лет мое сердце питало склонность к Путистратегии. Мой первый поединок состоялся, когда мне было тринадцать лет. Тогда я победил воина школы Синто Арима Кихэ. Когда мне исполнилось шестнадцать лет, я одолел известного воина Акияма из провинции Тадзима. Когда мне
280
был двадцать один год, я отправился в столицу, где участвовал в поединках со многими мастерами и ни разу не потерпел поражения. Впоследствии я путешествовал из провинции в провинцию и мерялся силами со стратегами многих школ, и при этом, проведя не менее шестидесяти поединков, не уступил ни одному из них. Вот что я делал в возрасте от тринадцати до двадцати девяти лет.
В этом, казалось бы, безобидном пассаже содержатся весьмаспорные биографические данные. В оригинале столица названа словом тэнка, также означающим «первая под Небом», «наилучшая в мире». Поскольку главы семьи Есиока служили сёгунату Асикага учителями фехтования и потому могут быть названы «наилучшими», оригинал можно интерпретировать так: Мусаси сражался с двумя братьями Есиока, как о том сказано в «Нитэн ки», биографии Мусаси, написанной его приемным сыном Иори:
Весной девятого года Кэйтё [1604], когда [Мусаси]был двадцать один год, он отправился в столицу и в Рэндайно, что в предместьях Киото, сражался с Сэидзюро, старшим сыном Есиока Сёдзаэмона и первым мастером меча в Поднебесной, дабы выяснить, кто сильнее. У Сэидзюро был настоящий меч. но Мусаси ударил его деревянным мечом. Сэидзюро упал без чувств. Ученики подняли его, отнесли домой и лечили лекарствами: он выжил. После этого он бросил фехтование и постригся в монахи.
Далее Иори повествует, что младший брат Сэидзюро Дэнситиро вызвал Мусаси на поединок и был мгновенно убит. Тогда Мусаси бросили вызов ученики Сэидзюро во главе с его сыном Матаситиро. Но Мусаси убил и Матаситиро, и еще нескольких человек, после чего ушел.
Однако в семейных записях дома Есиока события описанысовершенно иначе: Сэидзюро победил Мусаси, ранив его в бровь. Когда же Мусаси вызвали на бой ученики Сэидзюро, он просто исчез.
В любом случае, Мусаси всегда восхищались и за его нелегкомысленный подход к искусству сражаться и убивать, и за то, что он всегда искал Путь.
* * *
281
Из книги земли
Когда мне исполнилось тридцать, я оглянулся на своепрошлое и осознал, что все это время побеждал не потому, что в совершенстве овладел стратегией. Возможно, победой я был обязан своим естественным способностям, воле Неба или тому, что стратегия других школ была заведомо слабее. После этого я посвятил каждый свой день с утра до вечера поискам принципа и, когда мне исполнилось пятьдесят, постиг подлинный Путь стратегии.
С тех пор