Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения. 6 глава

Сегодня мы с Эдрианом переспали в третий раз, а когда делаешь что-то больше чем дважды, это стано­вится привычкой. Мы выпили пару бутылок красного вина, потратили на прелюдию минут восемь, не боль­ше, и Эдриан уже приступил к завершающей стадии процесса. Эрекция у него довольно неустойчивая, и мы оба знаем, что надолго ее не хватает. Мне становится немного скучно. Я смотрю вверх, на его крепко зажму­ренные глаза, и думаю, как было бы хорошо, если бы Эдриан открыл их и поцеловал меня. Как было бы хо­рошо, если бы он сказал что-нибудь нежное и пробу­дил во мне то, чего я не испытывала еще ни с одним мужчиной. Интересно, он закрывает глаза, чтобы мыс­ленно представить на моем месте какую-нибудь дру­гую женщину?.. Но тут Эдриан открывает глаза, улы­бается, называет меня по имени и продолжает двигать­ся так же ритмично.

Мои чувства к Эдриану остались далеко в прошлом. Я занимаюсь с ним сексом только потому, что имею такую возможность. Мы не влюблены друг в друга и никогда не будем влюблены. Эдриан милый парень, но он не знает, как нужно взять меня за руку или провес­ти пальцами по волосам так, чтобы я забыла обо всем на свете. Все, что между нами происходит, делается механически. Секс между мной и Эдрианом похож на работу двух машин. Время от времени мы издаем не­громкие стоны и всхлипы, затерянные в своих соб­ственных мирах. Мы не пара, занимающаяся любовью, мы два отдельных организма, которые используют друг друга для удовлетворения естественных потребностей.

Я считаю, нам больше не стоит заниматься сексом, однако сомневаюсь, что смогу уйти от Эдриана по соб­ственной инициативе.

Мы встретились с ним впервые после долгого пере­рыва три недели и четыре дня назад. Это был четверг, и Эдриан пригласил меня что-нибудь выпить и побол­тать. Естественно, он поразился происшедшей со мной перемене. Мужчины часто выдают комплимен­ты небрежно, словно нехотя, и Эдриан не был исклю­чением.

– Ты стала в сто раз симпатичнее, чем в тот день, когда я тебя в последний раз видел, – заявил он.

Я едва не расплакалась. Мужчины не понимают, что, сбросив вес, я осталась тем же самым человеком. Их оскорбительные замечания по поводу того, как я выглядела год назад, обижают меня ничуть не меньше, даже если они замаскированы под добрую насмешку. Гораздо приятнее услышать простое «Отлично выгля­дишь!» или «Как ты похорошела!». Я не хотела испор­тить свидание, поэтому предпочла проглотить обиду. Если бы я выговорила ему за неудачный комплимент, ничего хорошего из нашей встречи не вышло бы. Кро­ме того, Эдриан вообще не из тех мужчин, которые за­думываются о подобных пустяках. Он веселый и без­заботный. Тратить время на бесполезные размышле­ния не в его стиле.

Зачем, ухаживая за девушкой, проявлять тактич­ность? Ведь тогда требуется приложить хоть неболь­шое умственное усилие!.. Эдриан даже не подумал

смягчить свое удивление или скрыть тот факт, что, став стройной, я нравлюсь ему гораздо больше. Мое лицо немного похудело, но в целом осталось тем же самым, что и прежде. Глаза у меня тоже остались прежними. Я не делала пластических операций. По крайней мере пока не делала. И говорила я примерно то же самое, что говорила всегда, однако теперь мои слова казались Эдриану гораздо интереснее, чем раньше. Ну, или он притворялся, что находит их гораздо интереснее.

Мы немного выпили, поболтали и взяли такси, что­бы поехать по домам. В салоне автомобиля Эдриан меня поцеловал. Несмотря на то что последние два часа вели именно к такому повороту событий, я была к нему не готова. Любой случайный свидетель заметил бы, что я растерялась. Эдриан отвергал меня целых пять лет, а теперь выяснилось, что заслужить его внимание не так трудно – необходимо лишь быть стройной. Эта мысль сбивала меня с толку. Выходит, я превратилась из про­сто Санни в Санни, с которой неплохо было бы пере­спать. И ведь за все свидание мы не сказали друг другу ничего важного, ничего особенно интересного. Значит, я всегда была достаточно хороша для Эдриана. Пробле­ма заключалась только в том, что я не была достаточно стройна.

Мы вместе отправились ко мне домой и в первый раз занялись сексом. Тогда я не думала, что слишком тороплю события. Я не чувствовала себя шлюхой, по­тому что ждала этого момента пять лет.

В ту ночь мы занимались сексом дважды, а на утро сил уже не хватило. Проснувшись, Эдриан собрался, пообещал непременно позвонить и от меня сразу по­ехал на работу.

Он действительно позвонил. Спустя две недели, в прошлую пятницу. Уже изрядно пьяный, он ехал ко мне на такси и никак не мог вспомнить номер дома. У меня хватило глупости назвать свой адрес.

Сегодня понедельник. После того ужасного случая с Дугалом прошло сорок часов, и я почти полностью о нем забыла. Мы с Эдрианом уже третий раз вместе. К счастью, на сей раз мы договорились о встрече зара­нее, и оба в тот момент были трезвы. Мы собирались выпить по чашке кофе, однако предпочли вино. После нескольких бокалов отправились ко мне домой и теперь снова занимались сексом. Боюсь, мы стали приятеля­ми, которые встречаются друг с другом только для того, чтобы трахнуться. Конечно, Эдриану я ничего не ска­зала, потому что не хочу с ним ссориться. По правде говоря, мне просто нечего ему сказать. Эдриан симпа­тичный, но самый обыкновенный тридцатилетний па­рень. У него красивые волосы, широкая улыбка и мод­ные ботинки. Он работает в области информационных технологий, а его любимый фильм – четвертая часть «Рокки». Я знаю, что он предпочитает индийскую кух­ню китайской, регулярно читает свой гороскоп и при­держивается умеренно левых взглядов.

Эдриан по-прежнему остается мужчиной чьей-то мечты, если такая штука вообще существует на свете. Однако я не уверена, что сама мечтаю именно о нем. Я только учусь отличать симпатию от глубокого, серьез­ного чувства. Теперь я понимаю, что мужчине моей мечты недостаточно быть умным, привлекательным и интересным. Я думаю, в нем должно быть что-то еще, хотя и не знаю, что именно. Может, что-нибудь совер­шенно незначительное. Может, мы оба будем любить викторины и станем просиживать вечерами на старом кожаном диване с бутылкой красного вина и плиткой темного шоколада и проверять друг друга на знание какого-нибудь вопроса, пока не решим, что пора идти спать? Да, полагаю, это будет что-то незначительное, тем не менее очень важное.

 

Эдриан перекатывается с меня на подушки. На этот раз я издавала соответствующие ситуации звуки, не делая вид, что испытываю невероятный оргазм. У меня просто не было ни сил, ни желания что-то изображать. Эдриан, судя по всему, ничуть не расстроился.

Он пробормотал что-то в подушку.

– Что? – переспрашиваю я.

Он поднимается, опершись на локти, и повторяет:

– Кто бы мог подумать, что все так получится?

– Что все?

Я убираю волосы с его лба.

– Мы с тобой.

Он улыбается и целует меня в лоб.

– На свете случаются и более странные вещи.

– Да, я знаю. Просто это показывает...

– Что показывает? – спрашиваю я.

– Ну, ты знаешь, – бормочет он, обняв меня и уже проваливаясь в сон. – Показывает, как много может значить один год.

– У людей все время что-нибудь меняется в жиз­ни, – говорю я нервно, надеясь, что Эдриан не будет чересчур откровенен.

– М-м-м? – Он закрывает глаза и прижимается лицом к моей шее. – Ты отлично поработала над сво­ей внешностью, – говорит он и наконец засыпает.

Проходит три часа, а я все еще не могу заснуть. Эд­риан громко храпит на другой стороне кровати. Да, я отлично поработала.

 

АРАХИСОВЫЙ ЧУДО-ЧЕЛОВЕК

 

Кэгни Б. Джеймс раскалывает в правой руке ара­хис. Отец Кэгни, Тюдор Б. Джеймс, остается единствен­ным на свете человеком, которому известно, что озна­чает «Б» в их имени. Мать Кэгни тоже знала, но она умерла двадцать лет назад, поэтому Кэгни не особенно переживал, опуская эту букву в своем имени. Вывеска на его двери гласила просто: «Агентство К. Джеймса».

На тяжелой дубовой двери висела только потемнев­шая серебряная пластинка с именем. Никакого окош­ка или глазка на ней не имелось. В принципе за такой дверью могла располагаться похоронная контора или подпольный игровой клуб.

Кэгни растер скорлупу в ладони и подумал, что де­лает это, как проститутка, которая обслуживает кли­ента одной рукой, – хорошая техника и не приходит­ся постоянно сдавать анализы на ВИЧ-инфекцию. Единственное, что грозило Кэгни, это небольшая зано­за, но от нее иммунная система не придет в негодность.

Бросив скорлупки в мусорную корзину, Кэгни от­кидывается на спинку кресла, забрасывает обе ноги на стол и, прикрыв глаза, прислушивается к звукам, до­носящимся с улицы. Пожилой краснолицый майор в высоких кожаных сапогах и твидовом пиджаке с за­платками на локтях – такими же красными, как вена на его щеках, – бросает в специальный контейнер де­сять зеленых бутылок из-под вина. В Кью невозможно заснуть – из-за звуков, с которыми местные обитате­ли отправляют на утилизацию разнообразный мусор. К офису Кэгни с урчанием подъезжает большой семей­ный седан. Из салона на мостовую ступает пара беже­вых туфель-лодочек и пара черных кожаных мокасин, и их обладатели торопятся прочь. К станции метро ле­ниво подкатывает поезд.

Из мясной лавки каждый день с девяти часов утра доносится запах жареной курицы и, смешиваясь с теп­лым осенним воздухом и ароматами свежих рогаликов и черного кофе из «Старбакса», проникает через окна в офис. От одной только мысли о горячей пище до полу­дня Кэгни начинает выворачивать наизнанку. Он тер­пит секунд пять и, вскочив с кресла, захлопывает окно с такой силой, что продавец цветов, расположившийся со своим товаром через дорогу, от неожиданности ро­няет корзину с тюльпанами и называет Кэгни идиотом.

Кэгни все слышит.

Раньше продавец цветов был огромным, почти необъятным толстяком с широкой костью. Его полно­та казалась цветущей. На гигантском животе мог с ком­фортом усесться ребенок, а вместо шеи у толстяка были складки обильной плоти. Он продает цветы на одном и том же месте почти десять лет, и за это время Кэгни ни разу с ним не разговаривал. Около года назад цветоч­ник, судя по всему, сел на диету. Одежда медленно, но неуклонно обвисала на его фигуре, а из-под складок жира неожиданно появились очертания шеи – как шотландская мелодия, раздавшаяся из старой волын­ки, которую считали безнадежно сломанной. С тех пор цветочник лишился уважения Кэгни (тот уже подумы­вал, не начать ли здороваться со своим многолетним со­седом). Если ты любишь поесть – а цветочник явно любил сытно покушать, – то зачем отказывать себе в удовольствии? Да, он был очень крепкого телосложе­ния – большой, толстый и веселый. Кэгни считал, что именно необъятные формы делали продавца цветов ин­тересным. Его удивительным внешним видом хотелось восхищаться вслух. Цветочник был такой же досто­примечательностью Кью, как здешние сады и толпы зе­вак с фотоаппаратами, особенно многочисленные с апреля по октябрь. Американским туристам, наверное, казалось, что они знают его еще по рекламным про­спектам «Путешествие в Европу». Теперь даже род­ственники несчастного цветочника узнавали его не дальше чем с трех футов. Очевидно, пострадал даже кошелек цветочника – японские туристы больше не останавливались, чтобы с ним поболтать. Его новая по­худевшая фигура с обвисшей кожей выглядела уже не так симпатично. С ним никто не хотел фотографиро­ваться. Теперь он скорее пугал людей, чем очаровывал их. Он выглядел таким обыкновенным, что люди не­вольно задавались вопросом, какие гадости приходи­ли ему на ум вместо мыслей о сосисках и жареной кар­тошке. Может, цветочник и стал здоровее, но Кэгни чувствовал себя так, словно потерял друга, ставшего очередной жертвой этого проклятого века. Да, они были друзьями. Если бы Кэгни когда-нибудь понадо­билось купить букет цветов, он непременно купил бы его у знакомого цветочника. Но теперь он уже точно так не поступит. И все ради чего? Наверняка ради какой-то женщины.

– Несчастный идиот, – громко заявляет Кэгни, хотя рядом никого нет.

Он курит крепкие сигареты «Мальборо». Без осо­бого удовольствия – курение для него только привыч­ка, а не страсть. Из напитков Кэгни предпочитает шот­ландское виски – преимущественно «Джек Дэниеле», хотя от других марок тоже не отказывается. Пьет он виски неразбавленным, безо льда.

У Кэгни нет желаний, которые ему приходилось бы в себе подавлять. Его больше не мучит никакая страсть, нет ничего, что сводило бы его с ума, лишало сна и по­коя. Он не вредит никому, кроме себя, а это не запре­щено законом.

Однажды Кэгни прочитал в газете, что человек обязательно должен завтракать. Кэгни терпеть не мог завтраки, однако решил последовать полезному со­вету знаменитого доктора. И стал каждое утро выпи­вать по порции шотландского виски – крепкого, рез­кого и честного, как хорошая поэзия. Какой отлич­ный совет!

Конечно, с усмешкой подумал Кэгни, он предпо­чел бы не виски, а сухофрукты с орехами и молоком, или морковный салат, или живой йогурт, или черто­вы витаминные пилюли с чесночным маслом и жир­ными кислотами, или, еще лучше, целый месяц в го­родской тюрьме на одной воде и рисе. Ну, или еще одну лекцию от эксперта, который знает, кому и что нужно. К сожалению, на все это у Кэгни не хватало времени.

Еще ему очень хотелось прийти на прием к какому-нибудь длинноволосому очкастому поклоннику Фрей­да, Юнга и Канта, вместе взятых, и, заплатив ему день­ги, рассказать, будто он, Кэгни, еще в двухлетнем воз­расте мечтал переспать с матерью и убить отца, а потом обнаружил, что у него вовсе нет родителей. Жаль толь­ко, что на это не было денег, вот и приходилось доволь­ствоваться виски. Какая трагедия!

Ничего не хотеть – таково было жизненное кредо Кэгни. И еще – радуйся тому, что имеешь.

Сейчас каждый день в газетах появляется масса кричащих заголовков. Первые страницы того мусора, что принято называть прессой, пестрят огромным ко­личеством новостей, причем каждая новая новость не отличается от предыдущей ничем существенным. Такое впечатление, что в наши дни понятие «эмоциональ­но здоровая нация» полностью изменило свое значе­ние, однако Кэгни наотрез отказывался внести эти из­менения в свой словарь.

Если речь идет об основных потребностях, то на­стоящий мужчина – Мужчина с большой буквы – не нуждается ни в чем, что стоило бы дороже двадцати фунтов. Настоящий мужчина не имеет права потакать своим слабостям или заниматься смехотворной ерун­дой под названием «самосовершенствование». Насто­ящий мужчина – мужчина от рождения, и этого впол­не достаточно. Самое главное, настоящий мужчина обязан знать, когда надо заткнуться.

У самого Кэгни есть только одна слабость – орехи. Точнее, арахис. Ему нравится монотонность, с которой можно давить их скорлупки между пальцами. Нравят­ся сами скорлупки и то, как они разлетаются в разные стороны. Куда бы Кэгни ни отправлялся, он везде ос­тавлял за собой шлейф из осколков арахисовой скор­лупы. Окружающих это просто сводило с ума. Время от времени Кэгни подумывал о том, чтобы бросить эту привычку, но всякий раз решал не идти на поводу у недовольных.

Изредка Кэгни искал в Интернете сведения об уди­вительной питательной ценности арахиса, однако, к счастью, пока ничего не нашел. Оставалось только на­деяться, что благодаря арахису он не перестанет ста­реть после сорока и не проживет до ста лет. В против­ном случае ему грозит превратиться в то, что все газе­ты назовут «арахисовым чудо-человеком».

С лестничного пролета, который ведет к офису Кэг­ни, раздаются шаги. Судя по звуку, у посетителя две­надцатый размер обуви, не меньше. Хорошо бы секре­тарь отвадил наконец всех надоедливых ходоков от его офиса. Правда, для начала придется нанять этого само­го секретаря.

– Черт меня подери, – бормочет Кэгни себе под нос.

Проблема заключалась в том, что мужчину он на­нять не мог, а женщина через какое-то время стала бы устраивать истерики по поводу и без повода и закаты­вать вечеринки в честь нового цвета своих волос...

Дверь распахивается, и на пороге возникает человек-лабрадор.

– Шеф, привет!

Кэгни мрачно смотрит на сияющую физиономию гостя. Гость продолжает улыбаться. Одет он в спортив­ную рубашку без рукавов и брюки защитного цвета, на плечах наброшен свитер, повязанный вокруг шеи в том идиотском стиле, который как будто предлагает взять собаку, поехать за город на пикник и как следует отдох­нуть. Гостя зовут Говард. Он стоит, раскинув в привет­ствии руки, словно не видел Кэгни лет сто, не меньше. Что касается Кэгни, то ему кажется, что они с Говардом и так проводят вместе слишком много времени.

– Вы позвонили, – говорит Говард. – Я тут же примчался.

– Какое счастье.

– Вот ваши орехи. Смотрите, не перевозбудитесь от радости.

Говард подмигивает и бросает на стол пакетик с арахисом.

– А ты, смотрю, уже возбудился, – отвечает Кэг­ни и смахивает пакетик в ящик письменного стола.

Говард бросает взгляд на свою ширинку–убедить­ся, что Кэгни шутит. Удостоверившись, что там все в полном порядке, он ухмыляется и, страшно довольный собой, присаживается на край столешницы.

– Разве я просил тебя исполнить танец на столе?

– Понял, шеф. Вы не любите, когда вторгаются в ваше личное пространство, – отвечает Говард, не дви­гаясь с места.

– Учти, если ты решишь исполнить стриптиз, я пла­тить не стану. Даже не надейся.

– Если бы в вашей берлоге нашлась парочка пар­шивеньких стульев, мне не пришлось бы сидеть на сто­ле. Хотя нет, Кэг, я передумал. Паршивеньких мне не надо. Лучше обыкновенные. Желательно без ремней и отверстий в сиденьях.

Говард хлопает ладонью по столешнице и заходит­ся смехом, однако все-таки спрыгивает со стола. Кэг­ни морщится от атмосферы глупости, которая напол­нила кабинет, словно запах дешевого лосьона после бритья – такой резкий, что болит голова. Кэгни почти удается не заметить, как Говард изуродовал его имя.

– Ну, чувак, что у вас тут стряслось? – Говард скре­щивает руки на груди и чуть отстраняется назад, за­драв подбородок.

– Говард, ты же у нас из Фулема. Вроде район не гангстерский, шпана там не живет...

– Не знаю, не знаю. Лично я не уверен. До сих пор пытаюсь понять, как оно там на самом деле...

–Давай отложим приятные воспоминания, – про­сит Кэгни, но Говард его не слушает, вполголоса читая рэп.

Кэгни слышит только обрывки фраз – редкие «твою мать», «шлюха» и что-то насчет тех, кто «прями­ком из тюряги». Кэгни пытается припомнить, сколько Говарду лет. Почти сразу вспоминает, что двадцать че­тыре, и зажмуривает глаза. Был ли он сам таким же глу­пым пятнадцать лет назад? Был ли он таким же само­забвенным идиотом? Таким же скучным, непоследова­тельным и пустопорожним? Кэгни не считал свою жизнь полной особого смысла, однако таким бестол­ковым, как Говард, он точно никогда не был. Он по­мнит, как разговаривал о политике, болтал с друзьями о всяких пустяках, уважал старших и говорил людям правду. Он никогда не читал рэп. Подумать только – рифмованные ругательства превратились в одну из форм современного искусства! Неужели в этом мире не осталось ничего чистого, незапачканного?

Кэгни мысленно представляет себе волны Индий­ского океана, набегающие на уединенный песчаный пляж, и чувствует, что ярость отступает.

Проходит секунд тридцать. Кэгни открывает глаза и видит, что Говард продолжает смотреть на него с улыбкой.

– Что, шеф, опять витали в облаках? – Говард под­мигивает Кэгни уже второй раз за последние пять ми­нут.

– Не знаю, в курсе ты или нет, – говорит Кэгни, – но у тебя в волосах торчит расческа.

– Я в курсе. Мне было негде ее оставить.

В ответ Кэгни скептически смотрит на Говарда. Он платит этому парню жалованье, давая возможность есть, одеваться и снимать квартиру. Он дает ему рабо­ту, вместо того чтобы просто взять и уволить нахала. К сожалению, дело есть дело. Кэгни не сделать юнца та­ким, какой он сам. В конце концов парень годится ему в сыновья.

Кэгни автоматически бросает взгляд на календарь. Двадцать девятое сентября. Осталось ровно три меся­ца. Ровно три месяца осталось до смерти или свободы – Кэгни сам пока не знает, что именно его ждет. Ему ис­полняется сорок лет. Официально отсчет начался де­вять месяцев назад, однако одним глазом Кэгни посмат­ривал на календарь уже лет десять.

Кэгни вспоминает, что в ящике стола лежат полу­пустая бутылка виски и стакан, который он умыкнул из гостиницы Брайтона и в который еще никогда не наливал простую воду. Сделав усилие воли, он отогнал желание достать бутылку из стола.

Одно Кэгни знал наверняка: в тридцатые и сороко­вые годы двадцатого века таким парням, как он, позволялось страдать какими угодно видами идиосинкразии. Их не заставляли проветрить «грязное белье» или под­лечить нервы. Этот мир – довольно грязное место, полное лжи и подлости, он заслуживает того, чтобы в нем жило определенное количество алкоголиков и ми­зантропов. Не то чтобы Кэгни причислял себя к дан­ным категориям, однако если бы и принадлежал к ним, то не стыдился бы этого. В конце концов у него нет ма­ленького ребенка или юной очаровательной женушки, нуждающейся в заботе...

Говард беспокойно заерзал. Кэгни поднимает голо­ву и видит, что молодой сотрудник поправляет расчес­ку, которая торчит из его коротко стриженных белоку­рых волос, любуясь на свое отражение в остекленной рамке со стола Кэгни. Эта рамка – одна из немногих вещей, которые находятся здесь постоянно. Обычно она стоит, прислоненная к старой кофейной чашке, что на­мертво прилипла к деревянной столешнице. В рамку небрежно вставлена цитата из газеты, которую Кэгни прочел в поезде почти десять лет назад, когда часы про­били полночь и ему исполнилось тридцать лет.

«Любовь – это заблуждение, передающееся от женщины к женщине».

– Поставь на место, Бэзил. И вынь из волос рас­ческу.

– Я не Бэзил, а Говард. Ах да! Бельчонок Бэзил Браш из сериала! Бэзил Хвост-Расческа! Вы сегодня какой-то очень веселый, шеф, и мне кажется, я знаю почему! Поправьте меня, если я ошибаюсь, но не име­ет ли это какого-то отношения к новому герою, кото­рый совсем недавно появился в нашем городе? Я прав?

– Господи Боже, как ты успел узнать?

– Я ходил в «Старбакс», и мне официантка расска­зала. Мы с ней трахались одно время.

 

– Так она работает в «Старбаксе» или трахается там?

– И то, и другое. Короче, шеф! Я давно подозре­вал, что в вас есть что-то героическое! Жаль, что ря­дом не было меня. Вдвоем мы его быстрее поймали бы. Ну давайте, рассказывайте все по порядку! Джули... то есть, Дженни сказала, вы выскочили из конторы, бро­сились за тем парнем, а потом...

– Я не хочу об этом говорить.

– Ну конечно. Скромный мистер Кэгни. Короче, шеф, плюньте вы на свою скромность, расскажите, что там случилось.

– Ничего особенного не случилось. Я услышал, как кричит какая-то женщина, и все. Нечего рассказывать.

– Ну, не хотите, как хотите. Айан расскажет гораз­до лучше.

– И Айан тоже знает?!

– Да о вашем подвиге уже весь район знает!

– Но откуда?! Когда вы успели? Прошло всего двадцать четыре часа. К тому же это случилось в вос­кресенье!

– Бросьте, шеф. Не будьте таким скрытным. Вы врезали ему по морде?

Кэгни глубоко вздыхает. Он знал, что так все и обер­нется. Знал, что нужно было сидеть в конторе и не обращать внимания на крики. Теперь его будут донимать целую неделю, не меньше. На улице совершенно не­знакомые люди станут останавливать его, чтобы обсу­дить случившееся, вместе попереживать и предложить моральную помощь, если таковая вдруг понадобится. Они будут улыбаться, надоедать, совать нос не в свое дело и сочувствовать. Все будут спрашивать Кэгни, как он себя чувствует, и поздравлять друг друга с тем, что своей чуткостью и дружелюбием они перевоспитали-таки этого мизантропа. Конечно, раньше этот хмурый парень, вечно одетый в черное, – эдакий местный угрюмец – никогда ничему не радовался, не пел и но жил их общей чудесной жизнью. Они перевоспитали Кэгни настойчивой мягкостью, заставили переживать за других людей, привязав его к себе, как разноцветные воздушные шарики к рамам своих велосипедов. Они переделали его, грустно кивая головами в знак того, что этот мир ужасен, а «Гардиан» даже не потрудилась уде­лить случившемуся должного внимания. Да, они пой­мали Кэгни точно так же, как Кэгни поймал того похи­тителя, но использовали для этого исключительно вни­мание и любовь.

Кэгни сдвигает брови и переводит взгляд на листок бумаги, который лежит на его столе. На листке круп­ными буквами небрежно нацарапаны адрес и время. В пятницу ему придется идти на ужин к тем людям. Ужас­но. Весь вечер сидеть за столом и говорить ни о чем, умирая от тоски. Но разве он может не пойти?

Кроме того, там будет та нелепая девица. Санни Уэстон. Что, черт побери, это было? Между ними про­изошло нечто совершенно необъяснимое. Случись это в другое время и с другой женщиной, он просто повер­нулся бы и ушел, не говоря ни слова. Почему же с ней он стал спорить? У нее глупая нахальная физиономия с большими темными глазами и дурацкая улыбка, как будто говорившая: «Какое замечательное получилось приключение, и как хорошо, что на свете нет такой про­блемы, которую нельзя было бы решить, обнявшись». А ее имя?! Как у гнома из сказки! Она совсем не похо­жа на тех женщин, которых Кэгни доводилось встре­чать прежде и которые разрушили его жизнь. Она со­вершила удивительно храбрый поступок, достойный любого мужчины, а потом стояла перед Кэгни, краснея и бормоча какие-то глупости, и испортила все впечат­ление. Однако, когда Кэгни пожимал ей руку, он по­чувствовал какую-то странную, незнакомую прежде неловкость...

 

Впрочем, что бы там ни случилось, об этом не сто­ило размышлять. Тем более в пятницу ему снова придется встретиться с той девицей. Естественно, она при­тащит с собой какого-нибудь придурковатого парня, который весь вечер будет насмехаться над Кэгни...

Ну уж нет. Этого Кэгни не допустит. Нельзя идти на ужин одному...

Из волос Говарда выскальзывает расческа и со сту­ком падает сначала на стол, а оттуда уже на пол.

– Вот дьявол, – бормочет Говард. – Ну да ладно. Так даже лучше.

Кэгни качает головой, чтобы прогнать внезапно по­явившуюся мысль. Нет, Говарда он пригласить не мо­жет.

– Все это просто замечательно, – говорил Кэгни, – однако не забывай, что у нас с тобой имеется кое-какая работа.

– Отлично! – восклицает Говард, хлопнув в ладоши.

Кэгни, не обратив на него никакого внимания, про­должает:

– Джессика Феллоус, девятнадцать лет, блондин­ка, на вид типичная транжира и скандалистка. Вполне возможно, справимся за один раз. Время десять три­дцать. – Кэгни смотрит на часы. – Остальное расска­жу в машине.

– А фотография?

– Держи.

Кэгни передает через стол снимок. Взглянув на него, Говард восхищенно присвистывает:

– Привет, детка!

–Сейчас не время мастурбировать, – бросает Кэг­ни от двери.

Он спускается по лестнице, перескакивая через две ступеньки за раз. Следом скачет Говард.

– Значит, Джемайма?

– Джессика.

– Я так и сказал. Что она натворила, негодница та­кая?

Кэгни не отвечает. Он распахивает дверь на улицу и в следующую секунду утыкается носом в борт грузо­вика, припаркованного так близко от входа, что выйти из дома невозможно.

– Господи Боже!

– Я собирался тебе сказать, – заявляет Говард, на полном ходу налетев на Кэгни.

– А ты-то, черт подери, как вошел?

– Кристиан был так любезен, что разрешил мне пройти через его магазин.

– Как мило с его стороны!.. Этот затраханный гру­зовик наверняка к нему и приехал, черт побери!

– Затраханный грузовик?! В смысле для траханья? Отличная идея! Очень удобно всегда иметь при себе такой грузовик.

Кэгни разворачивается, и Говард отскакивает в сто­рону, чтобы пропустить разгневанного шефа. Кэгни бросается к двери в дальнем конце коридора. В то мгно­вение, когда он распахивает дверь, на него лавиной обрушивается пронзительный голос Барбры Стрейзанд. Кругом выстроились стопки видеокассет, состав­ленных прямо на полу безо всякой системы. На стенах от пола до потолка висят плакаты, кричащие оранжевы­ми и пурпурными буквами: «Том Хэнке, даже не про­си!», «Перематывай не перематывай, а жизнь слишком коротка». В комнате проходит настоящий видеокарна­вал. Свисающие с потолка гирлянды, судя по всему, остались с последнего ноттинг-хиллского карнавала. По мнению Кэгни, это больше напоминает похороны эстрадного артиста.

Кэгни осторожно перешагивает через огромного пластмассового Будду, лежащего на полу то ли в пья­ном угаре, то ли в коматозном состоянии, и направля­ется к человеку в желтой футболке и кожаных брюках. Тот, стоя посреди всего этого бардака, отрабатывает удар ногой и одновременно поет, крепко закрыв глаза.

Как ни странно, ни один из его ударов почему-то не попадает ни по бумажным розам, ни по павлиньим пе­рьям, развешанным вокруг.

Кэгни останавливается в паре футов от поющего драчуна, не решаясь подойти ближе к летающим в воз­духе конечностям. Танец никак не прекращается, и Кэгни кашляет, чтобы привлечь к себе внимание.

– Не порти мне праздник, Кэгни, – говорит Крис­тиан, не открывая глаз, и исполняет такой джазовый скачок, что Кэгни резко отпрыгивает, едва не сбив с ног картонную Долли Партон – плоскую, но сделан­ную в полный рост.

Кристиан наконец останавливается и после неболь­шой паузы открывает глаза.

– Ты погнул мою Долли? – спрашивает он.

– С ней все в полном порядке, – отвечает Кэгни, подозрительно осмотрев парик и бюст фигуры.

– Ее гни не гни, ничто не поможет, – вставляет Говард и наклоняется, чтобы рассмотреть вниматель­нее картонную грудь Долли.