Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения. 8 глава

– Очень... красочно, – говорит Кэгни, глядя на витрину.

– Самая лучшая из всех, что я делал.

– Они тебя не раздражают? – Кэгни кивает в сто­рону стариков, которые плетутся прочь, по-прежнему крича что-то друг другу в уши.

– Нет, конечно. Они безобидные и совершенно очаровательные. Я не такой дурак, Кэгни. Им по во­семьдесят лет. Во времена их молодости меня посади­ли бы в тюрьму.

– Ну, как знаешь.

Кристиан продолжает смотреть на витрину.

– Если бы пятьдесят лет назад мир не сдвинулся с места, я сейчас сидел бы в тюрьме, а тебе, Кэгни, при­шлось бы вести себя паинькой. Пришлось бы смирить­ся с тем, что тебя постоянно спрашивают, как ты себя чувствуешь, и упрекают в том, что ты чересчур много пьешь. А ты действительно чересчур много пьешь.

– Может, и так.

– Кстати, грузовик уехал.

– Да, я видел.

Кэгни расправляет плечи и поворачивается, чтобы идти к себе.

– Кэгни! – окликает его Кристиан.

—Да?

– Тебе не обязательно уходить. Можешь постоять тут, поболтаем. Я тебя не прогонял.

– Знаю, – бросает Кэгни через плечо, заходит в дверь и взбегает по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки.

Кэгни переехал в Кью несколько лет назад, чтобы спрятаться от городской толпы. Здесь не было обыч­ной суеты, характерной для Лондона, однако распола­гался этот район не очень далеко от города, что позволяло Кэгни браться за работу на лондонских клиентов. Здесь, в Кью, его убежище. Даже спасение в некото­ром роде. Живя в центре Лондона, Кэгни сходил с ума. Городская суета заставляла его замыкаться в себе, си­деть дома с бутылкой виски. Кэгни сам не знал, почему так хорошо прижился в пригороде. Здесь он чувство­вал себя в безопасности – по крайней мере так было последние десять лет и будет еще минимум три меся­ца. Цветущие деревья поднимают настроение. В парке можно гулять почти в полном одиночестве и отдыхать от толпы, даже не закрывая глаз. Кью не отличается особой уединенностью, однако по какой-то необъяс­нимой причине кажется малолюдным.

Когда Кэгни открывает дверь кабинета, Говард сто­ит возле книжного шкафа и, согнувшись пополам, за­ходится от гомерического хохота, в то время как Айан в ярко-оранжевом спортивном костюме сидит в крес­ле шефа и делает вид, что задыхается.

– Это место, случайно, не занято? – спрашивает Кэгни, выжидающе встав возле своего кресла.

Айан перестает кривляться и неохотно освобожда­ет кресло. Росту Айана шесть футов три дюйма, корот­кие каштановые волосы торчат во все стороны остры­ми шипами, а удлиненное лицо провоцирует постоян­ные шуточки о лошадях. Черты его лица словно растянуты, как будто он служит карикатурой на само­го себя, только более симпатичного.

– Над чем смеялись? – спрашивает Кэгни, усев­шись в кресло.

Его рука машинально тянется к ящику с бутылкой виски. Он уже берется за ручку, но вовремя вспомина­ет, что находится в конторе не один, и достает спаси­тельный пакетик с арахисом.

Говард объясняет:

– Айан только что видел, как человек в пабе пода­вился куском чесночного хлеба. Эй, Айан, покажи бос­су, как парень корчился. У тебя классно получается!

Айан изображает удушье, выразительно хватаясь за горло, однако Кэгни очень быстро его прерывает:

– Очаровательно... Значит, поэтому там припарко­вана машина «скорой помощи»?

– Да. Я как раз выходил из паба и до конца не до­смотрел.

Айан говорит мягко, с едва заметным валлийским акцентом. Неискушенные слушатели очень легко под­падают под обаяние мелодичных интонаций в его го­лосе, не всегда обращая внимание на смысл сказанно­го. Должно быть, именно поэтому Айан успел переспать с таким внушительным количеством женщин. К тому времени как они понимают, о чем Айан говорит, ста­новится поздно.

– Значит, ты не знаешь, умер бедняга или нет? – спрашивает Кэгни, просматривая бумаги у себя на столе.

– Нет. Я торопился обратно в контору. Знал, что вы должны скоро вернуться.

– Какое рвение!

Кэгни захлопывает папку, которую держит в руках, и смотрит на своих молодых помощников.

– Сегодня одному из вас, Говард, придется сделать фотографии, а другому, Айан, надо позвонить по пово­ду объявлений на эту неделю.

– Давайте я схожу отпечатаю снимки, – предла­гает Говард.

– Так оно, собственно, и предполагалось.

Говард берет со стола фотоаппарат и уходит. Айан достает из шкафа листок бумаги с телефонными номе­рами.

– Все то же самое, что и на прошлой неделе? – Айан пробегает глазами список.

– Нет. «Тайме» не надо, оттуда женщины звонят. Работай с мужскими, автомобильными и компьютер­ными. Ну, еще «Телеграф» и «Файнэншл тайме».

– Как обычно?

—Да.

Кэгни осторожно открывает пластиковый пакетик и достает горсть орешков. Откинув голову на спинку кресла и прикрыв глаза, он начинает давить скорлупу между пальцами. Айан пододвигает телефон на свою сторону стола, кладет перед собой листок с телефона­ми и, зажав ручку в зубах, набирает первый номер.

– Здравствуйте. Я хотел бы продлить объявление в разделе «Разное». Имя К. Джеймс. Сто шестьдесят че­тыре знака. Да, вместе со знаками препинания. Да, без изменений. Если хотите, дорогуша, я продиктую еще раз.

Айан начинает читать объявление вслух – медлен­но, с валлийским акцентом, выделяя каждое слово. Сей­час он напоминает комика, который произносит жено­ненавистническую тираду, тогда как слушательница на другом конце провода ожидает услышать веселый анекдот:

«Подозреваете свою жену или подружку? Стопро­центно точная информация за разумные деньги. Мы покажем вам, какая она есть на самом деле. Телефон: 0208 398 7764. Звонить с 8 до 20. Только для мужчин».

Айан читает объявление вслух, а Кэгни повторяет его мысленно. Последние десять лет оно почти не ме­нялось. Пару раз пришлось заменить номер телефона, и еще через год после того, как Кэгни занялся этим де­лом, он добавил слово «подружка» – понял, что посто­янные любовницы находятся под таким же подозрени­ем, как и официальные жены. Фразу «только для муж­чин» Кэгни добавил после первой же недели, потому что из всех тех, кто позвонил по объявлению, шестьде­сят процентов оказались именно женщинами. И сей­час ему время от времени звонят дамы, но для них у Кэгни припасен стандартный ответ: «Мы работаем только с мужчинами и только с разнополыми парами. Нет, никакой дискриминации. Просто у нас в команде нет женского персонала. Нет, к сожалению, я не знаю такого агентства, которое работало бы на женщин. По­пробуйте обратиться к частному детективу. Если хоти­те, я могу дать вам номер, или поищите что-нибудь под­ходящее в телефонном справочнике».

Некоторые чрезмерно возбудимые особы все-таки кричали на него, обвиняя в шовинизме, и заявляли, что такие вещи в современном мире недопустимы. Кэгни старался прикусить язык и не отвечал, что с современ­ным миром с самим не все в порядке. Все эти крики только сильнее убеждали Кэгни в правильности его решения. Если работать на женщин, хлопот получишь больше, чем денег.

За эти годы его много раз обвиняли в женоненави­стничестве – особенно женщины, которых он уличал в измене. Иногда мужья указывали им на Кэгни как на источник информации, и дамы приходили к нему с об­винениями. И всякий раз Кэгни объяснял, что слово «женоненавистник» ему не подходит. Оно чересчур сильное. Кэгни не ненавидит женщин; они ему просто не нравятся. Одни в большей степени, другие в мень­шей. Особенно Кэгни не нравились те женщины, ко­торые разбивали сердце ему самому.

Айан делает еще с полдюжины звонков и наконец кладет трубку.

– Кэгни, у нас сегодня будет общее собрание или нет? Если будет, то давайте проведем его побыстрее. У меня через час занятия по динамичной йоге.

– Не могу поверить, что тебя вообще взяли на эти занятия.

– Йога – штука очень динамичная.

– Ты уже говорил. Объясни мне, пожалуйста, что динамичного в держании самого себя за большие паль­цы ног?

 

– Поверьте мне, босс, йога – это гораздо больше. Вы воздействуете на чакры и обретаете внутренний покой. Хотя в одном вы правы: от йоги тело становится очень гибким. Лично я уже могу завернуть обе ноги себе за голову. Хотите покажу?

Айан садится на пол и хватается за обе лодыжки. Кэгни берет в руки папку и начинает читать, не обра­щая внимания на громкое пыхтение. Через две мину­ты Айан начинает вполголоса ругаться. Кэгни подни­мает глаза и видит своего помощника с заведенной за шею ногой.

– Черт подери, я застрял, – сипит Айан. – Надо было сначала разогреться. Кэгни, клянусь, со мной та­кого еще не случалось. Обычно я очень гибкий. Черт возьми!

Айан отчаянно хрипит и тяжело дышит, сидя на полу и не в силах пошевелиться.

– Кэгни, вы мне не поможете, а?

Кэгни снова поднимает глаза от бумаг, и в этот мо­мент в контору врывается Говард. Увидев Айана, он с радостной улыбкой замирает на месте.

–Ой, простите, ребята. Я вам помешал? Мне выйти?

Кэгни невозмутимо переводит взгляд на свои бума­ги, и в следующую секунду левая лодыжка Айана изда­ет странный треск.

– Говард, сходи посмотри, может, «скорая» еще не уехала.

 

ЗАВИСИМОСТЬ

 

Сегодня доктор сам сделал нам кофе. Такое случа­лось нечасто. Обычно напитки приносила Пенни, его ассистентка. За все то время, пока я хожу к доктору, она целых пять раз наливала мне в чашку сливок. Ин­тересно, она делала это по просьбе доктора, чтобы про­верить мою реакцию? Может, он надеялся, что я в кон­це концов сдамся и все-таки выпью кофе со сливками? С другой стороны, вполне возможно, что доктор тут ни причем, а просто Пенни не очень сообразительная де­вушка.

– Где Пенни?

– У нее выходной.

– Значит, вы ее не уволили?

– Нет. Она никогда не работает по вторникам.

– Почему?

– Она на неполном рабочем дне.

– А почему вы не сможете принять меня в следую­щую пятницу?

– У меня начинается отпуск.

– Здорово. Едете куда-нибудь?

– В Индию.

– Классно. А почему вы решили встретиться со мной сегодня? Две встречи за одну неделю – это как- то чересчур. Мы вполне могли бы пропустить пару не­дель. У меня такое чувство, что я приходила к вам всего пять минут назад.

– Я надеюсь, что вы захотите все-таки поговорить о том происшествии.

– Да забудьте вы о нем! У меня есть новости... На­счет Эдриана. Мы теперь что-то вроде пары.

Доктор смотрит на меня и молча ждет продолжения.

– Мы с ним несколько раз встречались. Честно го­воря, я не ожидала, что он будет приходить так часто. Я вам не рассказывала, сама не знаю почему. Наверное, боялась, что все это ненадолго. Он ведь один раз при­ходил пьяным... Короче говоря, последний раз он при­шел в понедельник и сказал: «Мы с тобой», как будто мы настоящая пара... Что вы об этом думаете?

– А что вы об этом думаете?

– Я первая спросила.

– У меня определенного мнения нет.

– Ага... Ясно...

– Ну так что вы об этом думаете, Санни?

– Яне знаю...

Из меня как будто выпустили воздух. Я надеялась, что доктор порадуется за меня. Надеялась, что частич­ка его радости передастся мне самой. Странно, доктор совершенно спокоен.

– Как вы себя чувствуете с тех пор, как это про­изошло? Вы готовы поговорить о случае с ребенком? В понедельник вы согласились о нем побеседовать, но нам не хватило времени.

– Если честно, я совсем забыла про тот случай.

– Вы что, совсем о нем не думали?

– Совсем не думала. Хотя нет... Я думала про тот несчастный ужин, будь он неладен. Я иду туда завтра вечером.

– Ужин?

– Нуда. Я вам не говорила? Родители малыша при­гласили меня на ужин. В качестве, так сказать, благо­дарности. Ужас какой-то, правда?

Доктор обеспокоенно хмурится, но тут же берет себя в руки и невозмутимо замечает:

–Действительно, странное приглашение. Хотя мне трудно судить, поскольку я до сих пор не знаю, что именно произошло с вами в то утро.

Я прижимаю колени к груди и устало зеваю. Я не привыкла к тому, чтобы посреди ночи чья-то блужда­ющая рука прерывала мой сон. Мои биологические часы только приноравливались к такому режиму.

– Ну ладно, чувствую, вы не отстанете, пока я вам все не расскажу. Слушайте. Я сидела за столиком, пила кофе. Тут появилась та женщина с тремя детьми – все мальчики. Они сели рядом. Дети начали играть и бе­гать между столиками. Женщина отвлеклась на млад­шего ребенка. В этот момент появился какой-то муж­чина... – Я делаю паузу. – Ну вот... Этот мужчина про­ходит мимо и подхватывает одного из мальчиков... Дугала... – Я судорожно сглатываю. – Подхватывает и уносит его с собой. Мать мальчика, естественно, в шоке. Ей приходится остаться с двумя другими сыно­вьями, а я бегу за похитителем...

Снова делаю паузу, чтобы набрать в легкие поболь­ше воздуха. Доктор смотрит на меня без всякого выра­жения и ждет.

– Не знаю, зачем я побежала. Я просто не могла спокойно сидеть и смотреть, как он уносит малыша. Я догнала того человека, и он пнул меня ногой.

– Он пнул вас в лицо? – потрясенно спрашивает доктор.

– Что? Нет! Господи, ужас какой. Как вы могли такое предположить?

– У вас синяк под глазом.

– Ах да. Синяк. А я-то думаю, что вы себе навоображали. Про синяк я и забыла. Синяк, потому что сна­чала он ударил меня кулаком в лицо.

– Значит, он вас избил?

Я морщу нос.

– Ну, избил – это сильно сказано. Скорее дважды стукнул. Как бы то ни было, мне удалось отобрать у него ребенка.

– Каким образом?

– Я бросилась ему на спину... Господи, это было ужасно глупо. Я даже не думала в тот момент, что де­лаю... – Я судорожно сглатываю.

– Похитителя поймали?

– Да. Там был еще один парень, и он его схватил.

Я мысленно представляю Кэгни Джеймса. Послед­ние часы я старалась вообще о нем не думать. Завтра вечером мне придется встретиться с ним снова. По правде говоря, меня это несколько... беспокоит. Я даже не могу внятно объяснить, что именно чувствую. Если бы меня под страхом смерти заставили дать определе­ние этому чувству, я назвала бы его «нервным возбуж­дением», хотя не считаю данную формулировку абсо­лютно верной. Такое ощущение, что мне предстоит сдать какой-то жизненно важный экзамен. Я знаю, что готовилась к нему и прекрасно изучила предмет, но все равно боюсь в самый ответственный момент растерять­ся и все безнадежно испортить. Для меня очень важна предстоящая встреча, хотя я не понимаю почему. Кэг­ни Джеймс вел себя резко, даже вызывающе. Мне не из-за чего волноваться, все равно предстоящий вечер ничего хорошего не сулит.

– Он странный, – говорю я вслух.

– Кто? Мужчина, который похитил ребенка?

– Нет. То есть да. Похититель тоже был странный, но я говорила про того, кто его поймал. Я разговарива­ла с этим парнем, после того как нас отпустили из уча­стка, и он показался мне каким-то... особенным, что ли.

– В каком смысле особенным?

– Не знаю. – Я провожу рукой по волосам. – Мне показалось, что я как будто знала его. Или он меня знал.

Так или иначе, он начал на меня кричать. Ни с того ни с сего. По-моему, ему вообще женщины не нравятся. Наверное, встретился в свое время с какой-нибудь не­порядочной особой, вот и ненавидит теперь весь жен­ский пол. А может, он просто голубой. Я в тот момент об этом не подумала, однако на нем был свитер с высо­ким воротником и...

– Он вас разозлил?

– Разве гетеросексуальные мужчины носят свите­ра с высоким воротником? Не такие, знаете, толстые, шерстяные, а именно...

– Как он вас разозлил?

– А у вас есть свитер с высоким воротником?

– Я спрашиваю, как он вас разозлил?

– Что? Ах да. Ну, мы кричали друг на друга. Спо­рили насчет... Господи, даже не помню, из-за чего мы спорили. Помню только, что ужасно разозлилась, а по­том пришла мать Дугала.

– Он тоже злился?

– Ужасно злился! Безо всякой причины! Вел себя просто оскорбительно.

– Ну что ж, в вашей стычке не было ничего стран­ного. Очевидно, вы просто выместили друг на друге весь тот гнев, который чувствовали к похитителю.

– О... Ну да... Наверное, вы правы. Он жутко рас­свирепел... Хотя... У меня было такое чувство, что я го­това чуть ли не убить этого Кэгни Джеймса. Он ужасно меня разозлил. До безумия!

Я издаю короткий смешок, удивленная собственны­ми словами. Странно. Мне первый раз пришла в голо­ву эта мысль. Хотя нет. Неправда. Я просто не позволя­ла себе думать об этом. Мысль о безумии нашей вза­имной злости несколько раз приходила мне в голову, но я гнала ее прочь. Делала вид, что не замечаю.

– Значит, до безумия? – переспрашивает док­тор.

– Нет, это неправильное слово. Нет, правильное! Я безумно разозлилась! Я очень хотела доказать ему, что права. Хотела... хотела схватить его и... и заставить слушать меня. Он выглядел таким самоуверенным! Как будто точно знал, что я не права, а он прав... Даже не помню, в чем я собиралась его убедить...

Доктор поворачивается и начинает писать что-то в блокноте, а я делаю глоток кофе. Через пять минут я замечаю, что доктор все еще пишет, а моя чашка со­вершенно пуста.

– Что, роман сочиняете?

Доктор усмехается:

– Нет. Делаю кое-какие пометки, чтобы вернуться к нашему разговору, когда я выйду из отпуска.

– А сейчас вы просто тратите мое время? Я имею в виду, что плачу за это ваше время...

– Я пишу не о чем-то постороннем, а о вас.

– И что вы там написали?

– Несколько слов о вашем повествовании.

– Ясно. Давайте теперь поговорим об Эдриане.

– Вы хотите о нем поговорить?

–Да нет, не особенно. Даже не знаю, с какой стати я о нем вспомнила. Наверное, потому что я не понимаю, что мне делать дальше. Я пригласила Эдриана пойти со мной завтра вечером на ужин к родителям Дугала.

– По-моему, вы не слишком-то довольны, Санни. Что странно, учитывая то, сколько времени вы говори­ли об Эдриане на наших сеансах.

– Так обычно и случается. Сначала ты очень силь­но о чем-то мечтаешь, затем перестаешь мечтать, по­няв, что никогда в жизни этого не получишь, а потом твоя мечта внезапно сбывается, и ты не знаешь, как реагировать. Понятия не имею, что со мной происхо­дит. Нам надо было чаще все это обсуждать! Мы бы давно во всем разобрались, и я уже не чувствовала бы себя такой растерянной. Я запуталась.

– Санни, я не могу объяснить вам, что такое лю­бовь. Она просто приходит к человеку и все. Вы сами поймете, когда влюбитесь.

– Лично я с вами не согласна. Ну да ладно.

– А что насчет вашего нового знакомого?

– Кэгни Джеймса? Скажите, доктор, разве это не самое дурацкое имя из всех, что вы когда-либо слы­шали?

Доктор поднимает на меня глаза и выразительно молчит, по всей видимости, подразумевая, что не ви­дит необходимости отвечать на вопрос. Почему? Я же не собираюсь обвинять его в нарушении профессио­нальной этики, если он немного позлословит!

– Ну, Санни, так что там насчет Кэгни Джеймса?

Доктор улыбается, произнося мое имя, но меня это не обижает. Конечно, мое имя тоже довольно необыч­ное.

– Да ничего! Он просто грубый, неприятный чело­век. И спровоцировал меня на ответную грубость.

– Вы не думаете, что та ярость, которую вы испы­тывали друг к другу, могла выражать ваше обоюдное притяжение?

– Что?!

– Я имею в виду сексуальное притяжение.

Я выпрямляю спину, скрещиваю руки на груди и за­кидываю ногу на ногу.

– Вы что, с ума сошли? Или успели перестроиться на индийское время? Какое еще притяжение?! Он про­сто отвратителен!

– В каком смысле?

– Ну, для начала он был одет во все черное!

Доктор окидывает меня взглядом с ног до головы.

Дело в том, что сегодня я тоже одета во все черное.

– Для девушки это вполне допустимо, а когда муж­чина одевается во все черное, возникает такое чувство, будто он изображает из себя Роберта Палмера или

Джека Керуака. Не самые достойные примеры для под­ражания.

– Согласен. Кстати, черное вам идет. Вы сегодня прекрасно выглядите.

– Что?

Я успела снять одну ногу с другой, но тут снова их скрещиваю. Доктор никогда раньше не делал мне ком­плиментов. Любопытно, он всегда такой странный по четвергам? Раньше я приходила к нему на прием толь­ко по понедельникам.

– Я сказал, что вы прекрасно выглядите, – повто­ряет доктор. – Вам нравится ваш нынешний облик?

–Я принимаю его. Благодарю за комплимент и все такое, но не могли бы мы поговорить об Эдриане? Я хочу понять, что мне нужно делать, пока вы будете в отпуске.

– Я не знаю, что посоветовать вам относительно Эдриана. Позвольте сделать вам один комплимент?

– Пожалуйста, – отвечаю я тихо.

– Вы сегодня прекрасно выглядите.

– Перестаньте повторять одно и то же! Я не глу­хая. Знаете, вы сегодня очень странно себя ведете.

– Вы не можете просто сказать спасибо за комп­лимент? Вы считаете, что комплимент непременно не­сет в себе какую-то сексуальную нагрузку? Вы думае­те, что если я говорю комплимент, значит, чувствую сексуальное влечение? Вас смущает сексуальное вле­чение, и поэтому вам так трудно принять комплимент, верно?

– Я занималась сексом с Эдрианом три или четы­ре раза. Поэтому подобные вещи не вызывают у меня дискомфорта. Более или менее.

– Как вы себя чувствовали, когда Эдриан сказал, что вы прекрасно выглядите?

– Он мне этого не говорил.

– А как вы отнеслись к тому, что он сказал: «Мы с тобой», как будто вы с ним настоящая пара?

– Мне показалось, что сначала он должен был спро­сить у меня.

Доктор снова начинает строчить что-то в блокноте, а я прижимаю колени к груди. Через минуту доктор откладывает ручку в сторону и смотрит мне прямо в глаза.

– Вы сердиты на Эдриана за то, что он так уверен в вашем желании стать его девушкой, тем не менее вы пригласили его пойти вместе с вами в пятницу на ужин. Объясните, зачем вы позвали его с собой?

– Ну, наверное, я подумала, что... Не знаю... Та женщина сказала, что я могу кого-нибудь с собой при­вести. Раньше у меня никого не было... А тут появился Эдриан, я и подумала, что стоит воспользоваться такой возможностью. Да и не бывает так, чтобы ты очень дол­го испытывала к человеку сильные чувства, а потом эти чувства взяли и разом испарились. Кэгни наверняка кого-нибудь с собой приведет. Не хочу оказаться на этом ужине единственной унылой одиночкой среди счастливых пар. Я обязательно должна пойти туда со спутником.

– Санни.

Когда доктор называет меня по имени, я неизмен­но чувствую оживление. Словно он вот-вот наконец- то объяснит, в чем моя проблема и как ее решить. Увы, до сих пор он так ничего и не объяснил мне.

– Санни, вы должны смириться с тем, что любовь к Эдриану прошла. Думаю, когда-то вы действительно его любили, но ваши чувства постепенно изменились. Запомните, это ничуть не преуменьшает то, что вы чув­ствовали к Эдриану прежде, просто все в жизни меня­ется. Не исключено, что сейчас вы, сами того не осо­знавая, симпатизируете новому знакомому – Кэгни Джеймсу. Возможно, это проявление благодарности за то, что он помог вам, и вообще за ту роль, которую ми­стер Джеймс сыграл в истории с похищением. Подумайте над моими словами, пока я буду в отъезде, а по­том поговорим.

– Господи Боже! Вам придется отдыхать в Индии месяца два. Раньше мне никак не справиться.

Доктор улыбается.

– Увидим. – Посмотрев на часы, он удивленно до­бавляет: – У нас осталось еще полчаса.

Действительно, странно. Мне тоже казалось, что мы успели обсудить очень многое.

– Ну, давайте снова поговорим о том, что мы уже обсудили. Конечно, если у вас не появилось какой-то новой темы для беседы.

Я провожу рукой по волосам и проверяю, все ли в порядке с моим маникюром. Хватит ли у меня смелос­ти завести разговор о том, о чем я с самого утра соби­ралась поговорить с доктором?

– Давайте поговорим о моей диете, – предлагаю я шепотом.

– Хорошо, – соглашается он. – Что именно вы хотели бы обсудить?

– Сначала пообещайте, что не будете по всяко­му поводу спрашивать, как я отношусь к тому или сему.

– Не спрашивать? Почему?

– Потому что! Меня это раздражает. Если у меня будет к чему-то какое-то особое отношение, я сама вам расскажу. Идет?

Доктор снова улыбается.

– Идет. Кстати, я считаю отличным знаком то, что вы самостоятельно подняли тему о своей диете. Даю честное слово, что в следующие полчаса не стану спра­шивать, как вы относитесь к чему бы то ни было.

– Хорошо. И спасибо.

– Итак, когда вы решили сесть на диету?

– Я точно не помню. Просто взяла и в один пре­красный день села. К тому времени я поправилась, как никогда в жизни. У меня начиналась депрессия. Вот я и решила заняться собой.

– А как вы пришли к такому решению?

– Я сама не раз задавала себе этот вопрос. Я и рань­ше пробовала голодать, но у меня ничего не получалось. Наверное, просто собрала всю свою силу воли в кулак. Диета стала чем-то вроде благого дела – моего лично­го благого дела. Конечно, это вам не то, что помогать бездомным или ехать в Африку спасать голодающих... Такое, знаете ли, очень поверхностное благое дело.

– Благое дело? Интересная формулировка. Поче­му вы выбрали именно ее?

– Потому что диета – длительный и болезненный процесс. Как в той поговорке: хочешь пить шампан­ское и носить высокие каблуки, готовься страдать.

– И как вы действовали? Каким образом вам уда­лось сосредоточиться на цели? Кстати, напомните мне, сколько килограммов вы решили потерять?

– Пятьдесят с лишним килограммов. Мне до сих пор трудно называть эту цифру. Я чувствую себя уро­диной.

– Вы не против, если я спрошу, сколько вам еще осталось сбросить?

– Около двенадцати килограммов.

– Так много?

– Ну, не так много, как кажется. Просто вы не ви­дели меня голой.

– Ага.

Доктор сконфуженно откашливается. Я смутила его своими словами. Мой отец отреагировал бы точно так же, если бы какая-нибудь девушка заявила ему нечто схожее. Теперь доктор нравится мне чуть больше, чем прежде.

– Итак, как вам удалось сосредоточиться на задаче?

– Ну, для начала надо сказать, что в первые два месяца или около того было очень трудно. Сама не знаю, как мне удалось заставить себя не есть. То есть я не совсем не ела, конечно, просто отказалась от неко­торых продуктов. Стала следить за тем, что кушаю. В конце концов, стало помогать. Потом я записалась на занятия в тренажерный зал. Сначала никто не замечал, что со мной происходит, а когда заметили, я отнеслась к диете еще серьезнее. Я почувствовала, что начинаю выигрывать.

– Что говорили окружающие?

– Они не говорили ничего особенного. Подей­ствовало скорее то, как они смотрели. По мере того как я худела, люди на улицах и в тренажерном зале начали смотреть на меня по-другому. Как аплодис­менты, понимаете? Я стала гордиться – собой и сво­ими успехами.

– А ваше отношение к еде серьезно изменилось?

– Да оно, собственно, и не менялось. Я по-прежне­му все время думала о еде. Я и сейчас думаю. Думаю о том, что съела сегодня на завтрак. Думаю о том, что съем на обед и на ужин. Вспоминаю, как занималась утром в тренажерном зале и над какими мускулами работала. Подсчитываю, сколько сожгла калорий. Ре­шаю, когда мне в следующий раз идти на занятия. Вспо­минаю, сколько весила на прошлой неделе, и прики­дываю, сколько буду весить на следующей неделе и через месяц. Думаю, какую одежду не могу носить сей­час и какую смогу носить через месяц.

Я говорю легко, без труда формулируя свои мысли, хотя впервые рассказываю о себе такие вещи.

– Как видите, я по-прежнему помешана на еде, только теперь это иначе проявляется.

– Похоже, вы стыдитесь этого.

– Конечно, стыжусь! Что тут странного? Большин­ство людей практически не думают о том, что едят. Почему же я постоянно озабочена только едой и ни­чем, кроме еды? Вы не представляете, как это ужасно!

Я чувствую себя... каким-то животным... самым прими­тивным животным. В то воскресное утро, когда с маль­чиком случилось несчастье, когда все уже закончилось, я ехала в патрульной машине в участок, чтобы расска­зать обо всем полиции, дать показания... и о чем я ду­мала в такой момент, после такого ужасного происше­ствия? Подсчитывала в уме, сколько калорий сброси­ла за то время, пока бежала за похитителем!

– И как вы к этому... Простите.

– Вы хотели спросить, как я к этому отношусь?

Я делаю глубокий вдох, чтобы остановить набегаю­щие на глаза слезы, однако голос у меня все-таки пре­дательски дрожит:

– Я кажусь себе отвратительной. Единственное, что меня сейчас волнует, это потеря веса. Ничто больше меня не интересует – ни люди, ни чувства, ни все остальное. Я стала равнодушна к Эдриану. Меня совсем не радуют его слова про нас как про пару, а ведь я так давно мечтала их услышать! Неужели в наших отношениях все в про­шлом? Почему меня совсем не интересуют его чувства? Неужели я всего за один год стала пустой и мелкой? Меня не волнует даже то, что я спасла ребенка...

Я никак не могу остановить льющиеся из глаз сле­зы и стараюсь не встречаться взглядом с доктором – смотрю вниз, в сторону, куда угодно, лишь бы не ему в глаза. Стоит мне заметить в них сочувствие, и я совсем расквашусь.

– Санни, вам страшно?

–Да, очень страшно. Я не могу остановиться. Я ста­ла зависимой от своей диеты. Я обязательно должна сбрасывать каждую неделю очередные граммы и по­лучать какое-то одобрение от практически незнакомых мне людей – от кассирши на станции метро, от продав­ца в киоске, в котором покупаю журналы. «Вы что, по­худели? И много сбросили? Наверное, трудно было?» Раньше я никогда и ни от кого не слышала столько одоб­рительных слов... И теперь мне страшно, что в один пре­красный день все это закончится.