Уилбур Смит
Когда пируют львы
Кортни – 1
Текст предоставлен издательством «АСТ» https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=239832
«Когда пируют львы»: АСТ, АСТ Москва; Москва; 2009
ISBN 978‑5‑17‑059415‑3, 978‑5‑403‑01235‑5
Аннотация
Шон и Гаррик Кортни.
Братья, соперничающие в любви – но готовые не задумываясь отдать жизнь друг за друга…
Один – лихой и бесстрашный авантюрист, одержимый жаждой разбогатеть и идущий к своей цели, не выбирая средств.
Другой – добросердечный и мирный фермер, способный, однако, до последней капли крови сражаться за то, что принадлежит ему по праву.
Им выпало жить в жестокие времена.
В Южную Африку снова и снова приходит война.
Белые колонисты железной рукой подавляют восстания зулусов – однако и самим им предстоит очень скоро пережить унизительное поражение в англо‑бурской кампании.
Но Шон и Гаррик Кортни не привыкли отступать перед опасностью.
Они слишком хорошо знают: Южная Африка – земля, где нет места слабым и малодушным…
Уилбур Смит
Когда пируют львы
«Когда пируют львы» – несомненно, один из лучших историко‑приключенческих романов за всю историю жанра!
«Daily Telegraph»
Уилбур Смит блестяще знает историю. Читать его – удовольствие для самого искушенного ценителя исторических романов!
«Scotsman»
На редкость впечатляющий роман. Читается с неослабевающим интересом!
«New York Times»
Эту книгу я посвящаю своей жене Мохинисо. Прекрасная, любящая, верная и преданная, ты единственная в мире.
Часть первая
Наталь
Глава 1
Одинокий дикий фазан летел вдоль склона холма, едва не задевая траву. У вершины он, выставив лапы, сложил крылья и исчез в укрытии. Два мальчика и собака преследовали птицу от самой долины; впереди, высунув розовый язык, трусила собака, близнецы плечом к плечу бежали за ней. Защитного цвета рубашки у обоих в темных пятнах пота: хотя африканское солнце почти село, было еще очень жарко.
|
|
Собака учуяла запах птицы и остановилась, дрожа. Несколько секунд она принюхивалась, потом начала рыскать, опустив голову, над сухой бурой травой виднелся только хвост. Близнецы старались не отставать от собаки. Они тяжело дышали: подниматься по холму было нелегко.
– Отойди в сторону, под ноги лезешь, – сказал Шон брату, и Гаррик сразу послушался: Шон был на четыре дюйма выше и на двадцать фунтов тяжелее – это давало ему право командовать. Он велел собаке.
– Тинкер, фас! Ищи, парень.
Хвост Тинкера выразил согласие с указаниями мальчика, но собака не оторвала нос от земли. Близнецы напряженно следили за ней. С керри[1]наготове они осторожно шли по траве, стараясь дышать ровнее и тише. Тинкер наконец нашел затаившегося фазана – пес прыгнул и впервые за все время залаял; птица взлетела. Шумно хлопая крыльями, она поднялась из травы.
Шон бросил керри и промахнулся. Фазан метнулся от дубинки, отчаянно маша крыльями, и тут свою керри бросил Гаррик. Та со свистом завертелась в воздухе и ударила в жирную коричневую тушку фазана.
Птица упала, роняя перья. Мальчики ринулись к ней. Фазан со сломанным крылом устремился от них сквозь траву. Преследуя его, мальчики возбужденно кричали. Шон схватил птицу, свернул ей шею и стоял, смеясь, держа в руках теплое коричневое тельце и дожидаясь, пока подбежит Гаррик.
|
|
– Здорово, Гарри, ты сбил эту красавицу!
Тинкер подпрыгнул, и Шон поднес птицу к его носу. Тинкер принюхался и собрался было схватить птицу зубами, но Шон оттолкнул его и сунул фазана Гаррику. Тот повесил его на пояс, рядом с другими птицами.
– Сколько, по‑твоему, было? Футов пятьдесят? – спросил Гаррик.
– Поменьше, – предположил Шон. – Скорее тридцать.
– А я думаю – около пятидесяти. Это превышает твой лучший сегодняшний бросок.
От успеха Гаррик осмелел. Шон перестал улыбаться.
– Да? – осведомился он.
– Да! – ответил Гаррик.
Шон тыльной стороной ладони убрал волосы со лба – черные, мягкие, постоянно ниспадающие на глаза.
– А как же та птица, у реки? Она была вдвое дальше.
– Да? – удивился Гаррик.
– Да! – свирепо подтвердил Шон.
– Ну, если ты такой молодец, как же промахнулся по этой? Ты был первым. Что же не попал, а?
Покрасневшее лицо Шона еще больше потемнело, и Гаррик неожиданно понял, что зашел слишком далеко. Он отступил.
– Спорим? – предложил Шон.
Гаррику было не совсем ясно, о чем предлагал поспорить Шон, но из прошлого опыта он знал, что любой спор будет решен за одну попытку. Гаррик редко выигрывал такие пари у Шона.
– Уже поздно. Нам лучше вернуться домой. Па отлупит нас, если мы опоздаем к ужину.
Шон колебался, но Гаррик уже повернулся, подбежал к своей керри, поднял ее и направился в сторону дома. Шон бросился за ним, догнал и опередил. Шон всегда идет впереди. Доказав свое преимущество, теперь он был настроен миролюбиво. И через плечо спросил:
|
|
– Как по‑твоему, какой масти будет жеребенок у Цыганки?
Гаррик с облегчением принял предложение мира, и они принялись дружески обсуждать эту и десяток других не менее важных проблем. И при этом продолжали бежать. Если не считать часа, проведенного у реки, когда они решили отдохнуть и поджарить пару фазанов, весь день они не останавливались.
Здесь, на плато, заросшая травой земля мягко пружинила под ногами, когда они взбирались на низкие круглые холмы и спускались в долины. Трава вокруг шевелилась от ветра – высокая, по пояс, мягкая, сухая, цвета спелой пшеницы. За спиной у них и по сторонам поросшая травой равнина уходила вдаль, насколько хватал глаз. Впереди неожиданно возник обрыв. Местность начала понижаться, вначале круто, но постепенно спуск становился все более пологим, переходя в равнину. Двадцатью милями дальше по этой равнине протекает река Тугела, но сегодня в воздухе висит дымка, и реку не видно. За рекой, на север и на сотни миль на восток, до самого моря, простирается Зулуленд – страна зулусов. Река – граница этой страны. Обрыв перерезают вертикальные ущелья, заросшие густым оливково‑зеленым кустарником.
Прямо под мальчиками, в двух милях от травянистой равнины, находится ферма Тёнис‑крааль. Дом большой, с голландским фронтоном, крытый тростником. В загоне лошади, много лошадей: отец близнецов – богатый человек. Из трубы над помещением для слуг валил дым, и до мальчиков слабо донесся стук топора.
На краю Шон остановился и сел на траву. Ухватившись за босую грязную ступню, он пристроил ее на колено. Сегодня он вытащил из ступни шип, и теперь рану залепила грязь. Гаррик опустился рядом с ним.
– Парень, тебе будет больно, когда мама помажет йодом, – злорадно произнес он. – А грязь она выковыряет иголкой. Ой, как же ты завопишь – так завопишь, что голова расколется!
Шон не обратил внимания на его слова. Он взял травинку и принялся очищать рану. Гаррик с интересом наблюдал за братом.
Близнецы были совсем непохожи друг на друга. Шон уже начал обретать мужские очертания: раздался в плечах, и сквозь еще детские контуры тела проступали жесткие мышцы. У него была яркая внешность: черные волосы, смуглая от загара кожа, губы и щеки алеют от свежей молодой крови, а глаза – темно‑синие, как вода горного озера.
Гаррик же изящный, с девичьими запястьями и лодыжками. Волосы у него светло‑каштанового цвета, клочковатые на шее, кожа веснушчатая, а нос и края век красные от непроходящей сенной лихорадки. Он быстро утратил интерес к хирургическим занятиям Шона и принялся теребить ухо Тинкера; это нарушило ритм частого собачьего дыхания, Тинкер дважды сглотнул, и с кончика его языка капнула слюна. Гаррик поднял голову и посмотрел вниз по склону.
Чуть ниже начиналось узкое, заросшее кустарником ущелье. У Гаррика перехватило дыхание.
– Шон, посмотри туда, вон, рядом с кустом!
Голос его дрожал от возбуждения.
– Что там? – удивился Шон. И сразу увидел. – Держи Тинкера.
Гаррик схватил собаку за ошейник, чтобы та не начала погоню.
– Это самый большой старый инконка в мире! – выдохнул Гаррик.
Шон был слишком увлечен, чтобы ответить.
Из густых зарослей осторожно выбирался самец антилопы‑чекан. Крупный самец, почерневший от многих прожитых лет; светлые области на его горбах выцвели и стали похожи на старые меловые пятна. Уши были насторожены, а спиральные рога высоко подняты. Крупный, как пони, но ступающий грациозно, он вышел на открытое место. Остановился и в поисках опасности повел головой из стороны в сторону, потом по диагонали прошел по откосу и исчез в другом ущелье.
Мгновение после его исчезновения близнецы сидели неподвижно, потом одновременно загалдели:
– Видел его, эй, видел его рога?
– Так близко к дому! Раньше мы его никогда не встречали.
Мальчики вскочили, продолжая возбужденно разговаривать, и это возбуждение передалось Тинкеру. Пес с лаем стал бегать вокруг них. Через несколько секунд переполоха Шон решительно захватил инициативу, перекричав брата:
– Бьюсь об заклад, он здесь прячется каждый день. Не выходит, пока светло, и появляется только по ночам. Пошли посмотрим.
И Шон первым начал спускаться по склону.
На краю зарослей кустарника, в небольшой нише, где было темно и прохладно, а земля усеяна опавшими листьями, ребята отыскали убежище чекана. Земля утоптана копытами, повсюду разбросан помет, и видно место, где самец лежал. На ворохе листьев осталось несколько серых шерстинок. Шон наклонился и подобрал их.
– Как нам его изловить?
– Можно выкопать яму и поставить заостренные колья, – с готовностью предложил Гаррик.
– А кто будет копать – ты, что ли? – спросил Шон.
– Ты бы помог.
– Яма должна быть очень глубокая, – усомнился Шон.
Наступила тишина – оба задумались, понимая, сколько труда уйдет на подготовку западни. Никто из них больше не упоминал об этой затее.
– Можно позвать других ребят из города и погонять его керри, – сказал Шон.
– Сколько мы с ними охотились? Наверно, раз сто, не меньше, и даже вшивого дукера[2]не завалили, тем более чекана. – Гаррик, поколебавшись, продолжил: – К тому же помнишь, что инконка сделал с Фрэнком ван Эссеном? Когда чекан перестал лягать Фрэнка, пришлось все кишки заталкивать обратно в дыру в животе!
– Ты боишься? – осведомился Шон.
– Нет! – с негодованием ответил Гаррик и тут же добавил: – Смотри, уже темнеет. Пойдем скорее.
Они начали спускаться в долину.
Глава 2
Шон лежал в темноте и смотрел через комнату на серый прямоугольник окна. В небе висел лунный серп. Шон не мог уснуть – он думал о самце‑чекане. Он слышал, как родители прошли в спальню; мачеха что‑то сказала, и отец рассмеялся. Смех Уэйта Кортни напоминал далекие раскаты грома.
Шон услышал, как закрылась дверь спальни, и сел в кровати.
– Гарри.
Никакого ответа.
– Гарри!
Шон взял ботинок и бросил; послышался глухой вскрик.
– Гарри!
– Чего тебе?
Голос у Гаррика был сонный и раздраженный.
– Я просто подумал… Завтра ведь пятница, верно? Ма и па отправятся в город. Их не будет весь день. Можно взять дробовик и подстеречь старого инконку.
Кровать Гаррика тревожно заскрипела.
– Ты спятил! – Гаррик не мог скрыть удивления. – Па убьет нас, если поймает с дробовиком.
Уже говоря это, Гаррик понял, что надо найти более убедительный довод, чтобы отговорить брата. Шон по возможности избегал наказаний, но шанс поохотиться на самца антилопы стоил любой отцовской кары.
Гаррик неподвижно лежал в постели, подыскивая слова.
– К тому же па держит патроны под замком.
Хороший ход – но Шон его предвосхитил.
– Я знаю, где два патрона, о которых он забыл. Они лежат в большой вазе в столовой. Уже с месяц.
Гаррик вспотел. Он живо представил, как хлыст отца впивается в его ягодицы, услышал, как отец считает удары: восемь, девять, десять…
– Пожалуйста, Шон, давай придумаем что‑нибудь другое…
У противоположной стены Шон среди подушек сел поудобнее. Решение было принято.
Глава 3
Уэйт Кортни усадил жену на переднее сиденье двухместной коляски. Он любовно похлопал женщину по руке и прошел к козлам, задержавшись, чтобы приласкать лошадей и поправить шляпу на своей лысой голове. Уэйт был рослым мужчиной, коляска просела под его весом, когда он поднялся на место кучера. Уэйт подобрал вожжи и повернулся – при виде близнецов на веранде в его глазах над крупным крючковатым носом заискрился смех.
– Я буду считать большим одолжением, если вы, джентльмены, сумеете не попасть в неприятности за те несколько часов, что нас с мамой не будет.
– Да, па, – хором послушно ответили мальчики.
– Шон, если тебе снова захочется забраться на большой голубой эвкалипт, пересиль себя, парень.
– Хорошо, па.
– Гаррик, больше никаких опытов с изготовлением пороха, понятно?
– Да, па.
– И не смотрите так невинно – в прошлый раз я очень испугался!
Уэйт коснулся кнутом блестящего крупа лошади, и коляска двинулась вперед по дороге к Ледибургу.
– Он ничего не сказал о том, что нельзя брать дробовик, – добродетельно прошептал Шон. – Посмотри, нет ли поблизости слуг. Если они нас увидят, поднимут шум. Потом иди к окну спальни, заберешь ружье.
Всю дорогу до откоса Шон и Гаррик проспорили. Шон нес дробовик на плече, держа обеими руками за ложе.
– Это ведь я придумал! – говорил он.
– А я первым увидел инконку, – возразил Гаррик.
Гаррик снова осмелел: с отдалением от дома страх перед наказанием ослабевал.
– Это не в счет, – сообщил ему Шон. – О ружье я придумал, поэтому мне и стрелять.
– Почему тебе всегда достается самое интересное? – спросил Гаррик, и Шона этот вопрос рассердил.
– Когда ты нашел гнездо ястреба у реки, я позволил тебе вскарабкаться к нему, верно? И когда ты нашел теленка дукера, ты его кормил. Правда?
– Ну хорошо. Но все же я обнаружил инконку, почему ты не даешь мне выстрелить?
Столкнувшись с таким упрямством, Шон замолчал, но еще крепче сжал ружейное ложе. Чтобы победить в споре, Гаррику придется отобрать ружье – брат это знал и потому начал дуться. У подножия откоса среди деревьев Шон остановился и искоса посмотрел на Гаррика.
– Ты поможешь, или мне горбатиться одному?
Гаррик опустил глаза и пнул сухой ствол. Мальчик шумно чихнул – по утрам сенная лихорадка особенно донимала его.
– Ну? – не унимался Шон.
– Что делать?
– Стой здесь и считай до тысячи. Медленно. Я дугой пройду по склону и остановлюсь там, где вчера вышел инконка. Когда досчитаешь, поднимайся по ущелью. С полдороги начинай кричать. Инконка появится на том же месте, что и вчера. Все понял?
Гаррик неохотно кивнул.
– Взял с собой поводок Тинкера?
Гаррик достал упомянутый предмет из кармана, и собака, увидев поводок, попятилась. Шон схватил ее за ошейник, и Гаррик прицепил поводок. Тинкер прижал уши и укоризненно посмотрел на них.
– Не отпускай его. Старый инконка порвет его на куски. Теперь начинай считать, – велел Шон и полез вверх по склону.
Он обходил ущелье далеко слева. Трава на склоне скользкая, ружье тяжелое, к тому же в траве оказалось много камней. Шон в кровь разбил большой палец на ноге, но не останавливался.
Сухое дерево на краю кустарника послужило Шону ориентиром. Мальчик поднялся выше дерева и замер на самой вершине, надеясь, что колышущаяся трава скроет его голову, заметную на фоне горизонта. Он тяжело дышал. Отыскав камень размером с пивной бочонок, чтобы упереть дробовик, он присел. Положил ствол ружья на камень, направил вниз и повернул направо и налево, чтобы убедиться, что линия огня чиста. Он представил себе, как самец появляется на линии прицела, и его охватило возбуждение: дрожь пробежала по рукам, плечам и спине.
– Его не придется вести, он будет двигаться медленно, – прошептал Шон. – Выстрелю сразу в холку.
Он раскрыл ружье, достал из кармана рубашки два патрона, вложил их в казенник и снова защелкнул ружье. Потребовалась вся сила рук, чтобы оттянуть большие фигурные курки, но он сумел это сделать. Теперь ружье было заряжено, курки взведены. Шон положил дробовик перед собой и посмотрел вниз по склону. Слева от него темно‑зеленое пятно – вход в ущелье, прямо под ним – открытое пространство, поросшее травой, где пройдет самец. Шон нетерпеливо откинул со лба морые от пота волосы – они мешали смотреть.
Минуты тянулись медленно.
– Где там Гарри? Каким он иногда бывает болваном! – возмутился Шон и словно в ответ услышал крик Гаррика. Слабый звук шел далеко снизу, его заглушали кусты. Один раз яростно залаял Тинкер – он тоже дулся, пес не любит поводок. Шон ждал, положив указательный палец на курок, и следил за кустами. Гаррик снова закричал, и самец показался из укрытия.
Он бежал быстро, высоко подняв нос и прижав рога к спине. Шон повернулся, совмещая мушку прицела с черной холкой. Мальчик выстрелил из левого ствола, и отдача сбила его на землю; в ушах гудело от выстрела, в лицо ударил запах горелого пороха. Шон с трудом встал, держа ружье. Самец лежал в траве – он блеял, как ягненок, и бил ногами, умирая.
– Я свалил его! – закричал Шон. – Попал с первого выстрела! Гарри, Гарри, я его свалил, свалил!
Из кустов появился Тинкер – он тащил за собой не отпускавшего поводок Гарри, и Шон с криком побежал им навстречу. Под ногу ему попал камень, и мальчик упал. Дробовик вылетел у него из рук, и второй ствол выстрелил. Очень громко.
Когда Шон поднялся, Гаррик сидел в траве, стонал и смотрел на свою ногу. Выстрел разнес ее под коленом в клочья. В ране виднелись белые осколки кости, и била кровь, густая и темная, как патока.
– О Боже, Гарри, я не хотел!.. Я поскользнулся. Честно, поскользнулся…
Шон смотрел на ногу брата. Лицо его побледнело, глаза округлились от ужаса. Кровь лилась на траву.
– Останови кровь, Шон, останови! Ой, больно! Шон, пожалуйста, останови кровь!
Шон, спотыкаясь, подошел к брату. Его мутило. Он расстегнул пояс и захлестнул его на ноге Гаррика, теплая кровь пачкала руки. С помощью ножен он плотно перетянул рану. Кровотечение пошло на убыль, и он закрутил пояс еще сильнее.
– О, Шон, мне больно! Как больно!
Лицо Гаррика стало восково‑бледным, он дрожал, словно оказался в объятиях холода.
– Я позову Джозефа, – запинаясь, сказал Шон. – Мы вернемся быстро. Боже, Гарри, прости!
Шон вскочил и побежал. Он падал, катился по земле, вставал и продолжал бежать.
Шон вернулся через час. Он привел троих слуг‑зулусов. Джозеф, повар, прихватил одеяло. Он закутал в него Гаррика и поднял на руки; когда раненая нога повисла, Гаррик потерял сознание. Когда слуги начали спускаться с откоса, Шон посмотрел на равнину – на дороге в Ледибург виднелось облачко пыли. Один из конюхов скакал в город за Уэйтом Кортни.
Когда Уэйт вернулся в Тёнис‑крааль, его ждали на веранде. Гаррик был в сознании. Он лежал на диване. Лицо у него было бледное, кровь просочилась сквозь одеяло. Ливрея Джозефа была в крови, кровь засохла на руках Шона. Уэйт Кортни взбежал на веранду, остановился над Гарриком и отбросил одеяло. Секунду смотрел на ногу, потом очень осторожно снова прикрыл ее.
Уэйт поднял Гаррика и отнес в коляску.
С ним пошел Джозеф. Вдвоем они усадили Гаррика на заднее сиденье. Джозеф держал его, а мачеха положила раненую ногу мальчика себе на колени, чтобы ее не трясло. Уэйт быстро поднялся на сиденье кучера, взял вожжи, потом повернул голову и посмотрел на Шона, все еще стоявшего на веранде. Отец ничего не сказал, но взгляд его был ужасен.
Шон не мог смотреть ему в глаза. Уэйт Кортни взмахнул кнутом, и лошади снова понесли коляску в Ледибург; Уэйт яростно подгонял их, ветер сдувал его бороду в сторону.
Шон глядел им вслед. Коляска исчезла за деревьями, и мальчик остался на веранде один; потом неожиданно повернулся и вбежал в дом. Промчался через него, выскочил через черный ход и кинулся по двору к седельной. Здесь он снял с крюка узду и побежал к загону. Выбрал гнедую кобылу, загнал ее в угол загородки и наконец обхватил руками ее шею. Вложил ей в пасть удила, затянул ремень под челюстью и вскочил на ее голую спину.
Он пустил лошадь рысью и погнал к воротам, подскакивая, когда она поднималась под ним, и снова опускаясь, когда она приземлялась. Приноровившись, Шон повернул лошадь в сторону дороги на Ледибург.
До города было восемь миль, и коляска добралась раньше Шона. Он нашел ее у приемной доктора Ван Роойена – лошади тяжело дышали, их шкуры потемнели от пота. Шон соскользнул со спины кобылы, поднялся по ступеням и осторожно приоткрыл дверь. В комнате пахло хлороформом. Гаррик лежал на столе, Уэйт и его жена стояли по бокам от него, доктор мыл руки в эмалированной раковине у дальней стены. Ада Кортни молча плакала, лицо ее было залито слезами.
Все посмотрели на стоявшего в дверях Шона.
– Иди сюда, – невыразительно сказал Уэйт. – Подойди и стой возле меня. Твоему брату сейчас отрежут ногу, и, клянусь Христом, ты увидишь каждую секунду этого процесса.
Глава 4
Тем же вечером Гаррика привезли обратно в Тёнис‑крааль. Уэйт Кортни вел экипаж очень медленно и осторожно, но Шон все равно намного отстал от коляски. Ему было холодно в тонкой серо‑зеленой рубашке, а от увиденного его тошнило. На его руке, там, где ее держал отец, заставляя смотреть на операцию, темнели синяки.
Слуги принесли на веранду лампы. Они стояли в тени, молча и тревожно. Когда Уэйт поднял на веранду укутанное в одеяло тело, один из слуг негромко спросил по‑зулусски:
– Нога?
– Ее нет, – хрипло ответил Уэйн.
Все вместе негромко вздохнули, и кто‑то снова спросил:
– Как он?
– Жив, – откликнулся Уэйт.
Он отнес Гаррика в комнату, отведенную для гостей и больных. Постоял в центре комнаты, держа мальчика на руках, пока его жена застилала постель свежими простынями, потом положил и укрыл.
– Мы можем еще что‑нибудь сделать? – вздохнула Ада.
– Только ждать.
Ада нащупала руку мужа и сжала ее.
– Господи, сохрани ему жизнь, – прошептала она. – Он так молод!
– Это вина Шона! – неожиданно вспыхнул гневом Уэйт. – Гарри никогда бы так не сделал. Сам, один – нет!
Он попытался высвободить руку.
– Что ты собираешься сделать? – осведомилась Ада.
– Изобью его! Шкуру спущу!
– Не надо, пожалуйста, не надо!
– Как это не надо?
– С него хватит. Разве ты не видел его лицо?
Уэйт устало опустил плечи и сел в кресло у кровати. Ада коснулась его щеки.
– Я останусь с Гарри. А ты иди и постарайся уснуть, дорогой.
– Нет, – сказал Уэйт.
Она села на ручку его кресла, и он обнял ее за талию. Спустя какое‑то время они уснули в кресле, обнимая друг друга.
Глава 5
Следующие дни были тяжелыми. Сознание Гаррика ушло за границы царства рассудка, он блуждал в горячечном мире бреда. Тяжело дыша, мальчик в большой кровати вертел из стороны в сторону красное от жара лицо, плакал и стонал; обрубок ноги распух, стежки швов так натянулись, что врезались в разбухшую плоть. На простынях оставался желтый, дурно пахнущий гной.
Рядом с ним постоянно была Ада. Она вытирала пот с его лица и меняла повязки на ноге, подносила стакан с водой к его губам и успокаивала, когда он начинал метаться в бреду. Глаза ее от усталости и тревоги глубоко ввалились, но она не оставляла Гаррика. Уэйт не мог этого вынести. Испытывая чисто мужской ужас перед страданиями, он начинал задыхаться, если оставался в комнате; каждые полчаса он заглядывал, останавливался у кровати, потом поворачивался, выходил и снова принимался бесконечно расхаживать по дому. Ада слышала его тяжелые шаги в коридорах.
Шон тоже оставался в доме – он сидел на кухне или в дальнем конце веранды. Никто не разговаривал с ним, даже слуги; когда он пытался пробраться в комнату Гаррика, его прогоняли. Он был одинок отчаянным одиночеством виноватого: Гарри умирает, Шон понимал это по зловещей тишине, нависшей над Тёнис‑краалем. Не слышно было ни разговоров и звона посуды в кухне, ни басистого смеха отца, даже собаки приуныли. Смерть стояла у дверей. Шон угадывал ее в зловонии грязных простыней, которые через кухню проносили из комнаты Гаррика; это был тяжелый запах – запах зверя. Иногда Шон почти видел смерть – даже ясным днем, сидя на веранде, он чувствовал, что она рядом, как тень на краю поля зрения. У нее еще нет обличья. Это темнота, холод, которые постепенно набирают силу в доме, чтобы забрать его брата.
На третий день Уэйт Кортни с ревом выбежал из комнаты Гаррика. Он промчался через дом и ринулся к конюшне.
– Карли! Где ты? Седлай Ройберга! Быстрей, парень, быстрей, черт побери! Он умирает, слышишь ты, умирает!
Шон не двинулся с места – он сидел у задней двери около стены. Он только крепче прижал к себе Тинкера, и пес коснулся его щеки холодным носом; отец сел на лошадь и уехал. Копыта простучали по дороге в Ледибург, а когда топот затих, Шон встал и неслышно вошел в дом. Он постоял у комнаты Гаррика, прислушался, потом тихо отворил дверь и вошел. Ада повернулась к нему; у нее было усталое лицо. Она выглядела гораздо старше своих тридцати пяти лет, но черные волосы, как всегда, были аккуратно убраны в тугой пучок на затылке, а одежда была свежей и чистой. Несмотря на усталость, она по‑прежнему была очень красива. В ней были доброта и мягкость, которые не смогли уничтожить страдания и тревога. Она протянула к Шону руку; он подошел, встал рядом с ней и посмотрел на Гаррика. И понял, почему отец отправился за врачом. В комнату пришла смерть – сильная и холодная, она нависла над кроватью. Гаррик лежал совершенно неподвижно – лицо его пожелтело, глаза были закрыты, а губы потрескались и пересохли.
Горло Шона перехватило от сознания одиночества и вины, у него вырвались сухие рыдания, которые заставили его осесть на пол, спрятать лицо в коленях у Ады и заплакать. Он плакал как в последний раз в жизни, плакал, как плачет мужчина – каждое рыдание, полное боли, словно разрывало что‑то у него внутри.
Уэйт Кортни вернулся из Ледибурга с врачом, и Шона опять выгнали из комнаты и закрыли дверь. Ночью он слышал какие‑то звуки из комнаты Гаррика, негромкие голоса и шаги по желтому деревянному полу. Утром все закончилось. Кризис миновал, Гаррик остался жить, но его тело и разум так никогда и не оправились полностью от тяжелой травмы.
Прошла долгая неделя, прежде чем он смог самостоятельно есть. Первым делом ему понадобился брат. Гаррик мог говорить только шепотом, но спросил, где Шон. И Шон часами сидел с ним. Когда Гаррик засыпал, Шон уходил из его комнаты, брал удочку и с лающим рядом Тинкером убегал в вельд.[3]О глубине раскаяния Шона говорило то, что он мог так долго оставаться в комнате больного.
Но Шон чувствовал себя, как жеребенок на привязи – никто не знал, чего стоило ему тихо сидеть у постели Гаррика, когда тело горело и зудело от нерастраченной энергии, а мысли безостановочно метались.
Потом Шону пришла пора отправляться в школу. Он уехал утром в понедельник, еще затемно. Гаррик прислушивался к звукам, сопровождавшим его отъезд – ржанию лошадей на дороге, последним наставлениям Ады:
– Я положила под рубашки бутылочку с микстурой от кашля. Отдай фрейлейн, как только разберешь вещи. Она проследит, чтобы ты принимал ее при первых же признаках простуды.
– Да, ма.
– В маленькой сумке – шесть ночных сорочек, по одной на каждую ночь.
– Ночные сорочки носят девчонки, но я сделаю как ты говоришь, ма.
– Молодой человек! – Голос Уэйта. – Поторопись со своей овсянкой, нам пора выезжать, если я хочу попасть в город к семи часам.
– Можно мне попрощаться с Гарриком?
– Ты уже попрощался с ним вчера вечером. Он еще спит.
Гаррик открыл рот, чтобы крикнуть, но он знал, что его не услышат. Он лежал тихо и различал, как скрипят в столовой отодвигаемые от стола стулья, как шаги удаляются на веранду, потом раздались звуки прощания, и наконец под колесами экипажа захрустел гравий – коляска выехала на дорогу. После того как Шон с отцом укатили, в доме стало очень тихо.
После этого в бесцветном течении времени единственными яркими пятнами для Гаррика стали уик‑энды. Он страстно ждал их, а после каждого уик‑энда время тянулось бесконечно – особенно для него, маленького и больного. Ада и Уэйт до некоторой степени понимали, что он чувствует. Главным местом дома стала его комната – они принесли из гостиной два больших мягких кресла, поставили по обе стороны от кровати и проводили в них вечера.
Отец держал в зубах трубку, рядом с ним стоял бокал с бренди. Он строгал деревянную ногу и гулко смеялся. Ада шила, и оба старались развеселить Гаррика. Возможно, именно потому, что они пытались делать это сознательно, их преследовали неудачи. А может, невозможно было преодолеть разницу в возрасте и вернуться в мир юности. Всегда существует непонимание, преграда между взрослыми и тайным миром детства. Гаррик смеялся вместе с родными, они много разговаривали, но это было совсем не то, что с Шоном. Днем Аде приходилось заниматься большим хозяйством, а внимания Уэйта требовали пятнадцать тысяч акров земли и две тысячи голов скота. Для Гаррика это была пора одиночества. Если бы не книги, он бы не вынес этого. Он читал все, что давала ему Ада – Стивенсона, Свифта, Дефо, Диккенса и даже Шекспира. Большая часть прочитанного его не интересовала, но он читал жадно, опий печатного слова помогал ему прожить долгие дни до пятницы, когда Шон возвращался домой.
Зато уж когда Шон появлялся, по дому словно проносился сильный свежий ветер. Хлопали двери, лаяли собаки, бегали слуги, в коридорах слышались шаги. Больше всего шума создавал сам Шон, но не только он. С ним приезжали товарищи – ребята из его класса деревенской школы.
Они все признавали верховенство Шона с такой же готовностью, как Гаррик, и их повиновение обеспечивали не только кулаки Шона, но и его заразительный смех и ощущение возбуждения, которое всегда сопровождало его. Тем летом они приезжали в Тёнис‑крааль группами, иногда по трое на спине одного пони – сидели, как ласточки на ограде. И к тому же их привлекала культя Гаррика.
Шон очень гордился ею.
– Вот здесь доктор зашивал, – говорил он, показывая на следы иглы в розовой плоти.
– Можно дотронуться?
– Не очень сильно, а то разорвется.
Никогда в жизни Гаррик раньше не был объектом такого внимания. Он улыбался, глядя широко раскрытыми глазами на кружок серьезных лиц.
– Как‑то странно на ощупь. И горячая.
– А тебе больно?
– Как он перерубил кость? Топором?
– Нет. – Шон был единственным, кто мог ответить на такие технические вопросы. – Пилой, как полено.
И Шон показывал рукой, как это было.
Но даже эта увлекательная тема не могла надолго задержать их, и вскоре дети начинали ерзать.
– Эй, Шон, мы с Карлом нашли гнездо с птенцами. Хочешь взглянуть?
– Пошли ловить лягушек!
Гаррик в отчаянии вмешивался:
– Можете посмотреть мою коллекцию марок. Она здесь, в шкафу.
– Нет, мы уже видели ее на прошлой неделе. Лучше пойдем гулять!
В этот момент Ада, которая слушала разговор через открытую кухонную дверь, приносила еду. Кексустеры,[4]жаренные в меду, шоколадное печенье с мятой, арбузный конфитюр и с полдесятка других деликатесов.
Она знала, что теперь дети не уйдут, пока все не прикончат, знала также, что потом будут желудочные расстройства, но это было предпочтительнее, чем позволить Гаррику лежать одному и слушать, как дети убегают в холмы.
Уик‑энды были короткими, пролетали стремительно, и для Гаррика начиналась новая бесконечная неделя. Всего их было восемь, восемь ужасных недель, прежде чем доктор Ван Роойен разрешил ему весь день сидеть на веранде.
Потом, неожиданно для Гаррика, появилась перспектива обрести подвижность. Нога, которую вырезал Уэйт, была почти готова – отец устроил кожаное гнездо, куда входила бы культя, и прибил его медными гвоздями с плоскими шляпками; работал он старательно, придавая форму коже и приспосабливая полоски, которые будут удерживать ногу на месте. Гаррик тем временем упражнялся на веранде – прыгал рядом с Адой, положив руку ей на плечо, лицо у него было сосредоточенное, а на щеках, давно не знавших солнца, отчетливо выделялись веснушки. Дважды в день Ада садилась на подушки перед стулом Гаррика и растирала культю метиловым спиртом, чтобы укрепить ее перед первым контактом с жесткой кожаной корзинкой.
– Как удивится старина Шон, правда? Когда увидит, как я хожу.
– Все удивятся, – соглашалась Ада. Она оторвала взгляд от ноги Гаррика и улыбнулась.
– Можно попробовать сейчас? Тогда я смогу пойти с ним на рыбалку, когда он приедет на субботу.
– Не нужно сразу ожидать слишком многого, Гарри. Вначале будет нелегко. Тебе придется учиться пользоваться ею. Как ездить верхом. Помнишь, как ты часто падал, когда учился?
– Но можно начать сейчас?
Ада протянула руку к бутылочке со спиртом, налила немного на руку и принялась растирать культю.
– Надо подождать разрешения доктора Ван Роойена. Теперь уже скоро.
И действительно – после очередного посещения доктор Ван Роойен переговорил с Уэйтом, когда они вдвоем шли к повозке врача.
– Можете начинать приучать его к деревянной ноге, это его займет. Но не позволяйте ему переутомляться и следите, чтобы протез не натирал ногу. Нам не нужна новая инфекция.
Деревянная нога. Уэйт про себя повторял это отвратительное сочетание слов, глядя вслед коляске врача. Деревянная нога. Он стиснул кулаки – не хотелось поворачиваться и видеть полное ожидания лицо на веранде.
Глава 6
– Ты уверен, что тебе удобно?
Уэйт присел перед стулом Гаррика, прикрепляя протез; Ада стояла рядом с ним.
– Да, да, я хочу попробовать. Вот удивится старина Шон! Я смогу пойти с ним в школу в понедельник? – Голос Гаррика дрожал от возбуждения.
– Посмотрим, – неопределенно ответил Уэйт. Он поднялся и остался рядом со стулом.
– Ада, дорогая, возьми его за другую руку. Теперь слушай, Гарри! Я хочу, чтобы ты сначала почувствовал ее. Мы тебе поможем, а ты просто стой и постарайся удержать равновесие.
Гаррик энергично кивнул.
– Хорошо, начинай.
Гаррик со скрипом подволок к себе деревянную ногу. Родители подняли его, и он перенес на нее свою тяжесть.
– Посмотрите, я стою на ней. Смотрите, я стою! – Лицо его светилось. – Дайте мне пойти!
Ада посмотрела на мужа, тот кивнул. Вдвоем они повели Гаррика вперед. Он дважды споткнулся, но родные держали его. Стук, стук – нога стучала по доскам. Прежде чем они дошли до конца веранды, Гаррик научился при передвижении высоко поднимать деревянную ногу.
Потом они повернули назад, и по пути к стулу Гаррик споткнулся только раз.
– Отлично, Гарри, ты хорошо справляешься, – рассмеялась Ада.
– Очень скоро сможешь ходить самостоятельно. – Уэйт с облегчением улыбнулся. Он не надеялся, что будет так легко, и Гаррик ухватился за его слова.
– Позволь мне постоять одному.
– Не в этот раз, мальчик, для одного дня ты сделал достаточно.
– О, па. Пожалуйста! Я не буду ходить, просто постою. Вы с мамой сможете подхватить меня. Пожалуйста, па, пожалуйста!
Уэйт колебался, и к просьбам Гаррика присоединилась Ада.
– Позволь ему, дорогой, он так хорошо справляется! Он станет уверенней в себе.
– Ну хорошо. Но не пытайся ходить, – согласился Уэйт.
– Ты готов, Гарри? Отпусти его.
Они осторожно убрали руки. Гарри чуть покачнулся, и их руки метнулись назад.
– Со мной все в порядке, не держите меня.