Когда-то мы едва ли не все наизусть знали это тургеневское стихотворение в прозе: «Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах моей родины, – ты один мне поддержка и опора, о великий, могучий, правдивый и свободный русский язык! Не будь тебя – как не впасть в отчаяние при виде всего, что совершается дома? Но нельзя верить, чтобы такой язык не был дан великому народу!»
Но, кажется, редко кто задумывался (а ныне и подавно!) над пророческим смыслом, заложенным в его строках. А вникнуть – так покажутся они скорее парадоксальными, кому-то и вовсе бессмысленными: не странно ли обращаться за поддержкой в тягостные дни к знаковой коммуникативной системе (мы ведь теперь все грамотные и весьма «по-ученому» изъясняться умеем)? Однако не минутная же прихоть заставила Тургенева мысленно обратиться к родному языку в раздумьях над судьбами родины. Случайно ли, обращаясь к русским литераторам, да и вообще ко всем русским людям, страстно призывал он: «Берегите наш язык, наш прекрасный русский язык, этот клад, это достояние, переданное нам нашими предшественниками».
Останемся ли мы глухи к этим словам? Об этом думается тревожно, стоит услышать и прочитать, как варварски корежится ныне оставленное нам достояние.
Что есть язык? Только ли средство общения между людьми? Нет. Ведь весь жизненный, нравственный, духовный опыт каждого человека связан с системой понятий, выработанных нашим сознанием на протяжении жизни – и понятия эти отражены в словах, запас которых пополняется человеком в зависимости от накопляемого опыта. Совершенно ясно поэтому: чем богаче словарный запас человека, тем, значит, полнее его знание жизни, глубже постижение окружающего мира. Можно утверждать вполне определенно: человек, обладающий лишь немногими словами для общения, имеет весьма узкий кругозор, умственно неразвит и из богатейшей книги жизни извлек пока что слишком мало знаний о смысле собственного бытия. Культурный уровень такого человека, то есть уровень постижения жизненных ценностей, весьма невысок – это бесспорно. (Здесь сразу вспоминается пресловутая Эллочка-людоедка у Ильфа и Петрова.)
|
|
Слово есть начальное понятие бытия – об этом мы читаем в Писании, и на каждой Пасхальной Литургии Церковь напоминает нам о том. В слове языка – всегда нужно ощущать и воспринимать божественный отсвет Слова, бывшего в начале всего (Ин. 1:1). Вне слова нет бытия вообще. Все освящается и освещается словом. Это лишь глупцы, подобные доктору Фаусту, считая себя умнее Бога, мнят в основе всего дело. Но дело невозможно без мысли, и нет мысли, не оформленной в слове. Слово – краеугольный камень всего.
Постигая мир, люди выявляют различные оттенки одного и того же понятия. Это связано уже с гибкостью человеческого мышления. Можно опять-таки утверждать; чем большее многообразие умеет найти человек в любом явлении (то есть чем развитее его мышление), тем богаче его язык. И наоборот. Можно иметь, например, в сознании лишь одно понятие: хороший. Но можно: неплохой, недурной, порядочный, завидный, славный, настоящий, перворазрядный, подходящий, правильный, важный, добрый, изрядный, отменный, недурственный, отличный, прекрасный, превосходный, первоклассный, знатный, первостатейный, доброкачественный, добротный, отборный, справный, благой, изумительный, чудный, дивный, бесподобный, замечательный, великолепный, несравненный… Человек, владеющий синонимическим богатством языка, несомненно, видит мир ярче, красочнее, многообразнее. И все это он воспринимает от Бога и от своего народа именно через язык. И через язык он начинает постигать Откровение Божие.
|
|
Вот один простой пример. Слово путь, согласно словарю, имеет изначальное значение: «Полоса земли, служащая для езды или ходьбы». Но в незапамятные времена кто-то безвестный, истинный художник по натуре, сравнил всю жизнь человека с долгим путем. Другой сказал: «Нужно искать путь к сердцу человека». Потом появился «путь служения людям». И так далее – слово получило уже семь значений, не считая бесчисленных словосочетаний и фразеологических оборотов. И только через постижение всей многосложности слова открывается и мудрость Господня: Я есмь путь и истина и жизнь; никто не приходит к Отцу, как только через Меня (Ин. 14:6).
Язык устанавливает общность между людьми и в пространстве, и во времени – единство многих поколений одного народа. Ведь мы говорим на том же языке, что и наши предки. Посредством языка приобщаемся мы к их духовному опыту, обретаем их понимание смысла человеческого бытия. Разрушение языка, обеднение его разрушает и эту общность.
Нередко неумение точно обозначить нечто, верно оформить явление в слове, приводит к печальным последствиям. Например, происходившее до недавнего времени в Чечне называли то войной, то борьбою с терроризмом. Против войны начинали бороться пацифисты и разного рода борцы за права человека, они же справедливо утверждали, что антитеррористические акции не требуют армейских операций, а предполагают иные методы. И оказывались правы. Таким образом была начисто проиграна информационная борьба в самом начале всех событий. Причина же обретается на уровне языка: необходимо было точно обозначить все с самого начала: подавление военного мятежа. (Подавление бездарное, намеренно, быть может, бездарное, но то уже иная проблема.) Языковая безграмотность дополнительно спровоцировала наметившийся раскол нации.
|
|
Поэтому поистине пророчески звучат строки Бунина, особенно остро переживавшего проблему существования народа как единого целого:
Молчат гробницы, мумии и кости, –
Лишь слову жизнь дана:
Из древней тьмы, на мировом погосте,
Звучат лишь Письмена.
И нет у нас иного достоянья!
Умейте же беречь
Хоть в меру сил, в дни злобы и страданья,
Наш дар бессмертный – речь.
Но умеем ли?
Оптимисты скажут: не делайте крайне скептических выводов. Но разного рода тревожные симптомы тоже нельзя оставлять без внимания: беспечность может споспешествовать развитию серьезной болезни там, где вначале есть лишь безобидные внешние признаки.
Вот популярный ныне «молодежный язык», сленг, в основе которого явно чувствуется блатной жаргон. Вообще существование всевозможной профессиональной лексики (а жаргоны, или арго, это прежде всего лексический слой, связанный с различными профессиями) вполне закономерно и необходимо: нужно же как-то обозначить понятия, не существующие за рамками той или иной профессии. Порой представители некоторых профессий (например, медики) специально употребляют термины, малопонятные либо вообще недоступные окружающим. Воровской жаргон выделяется среди прочих лишь тем, что связан с «профессией» особого свойства. Кроме того, блатные слова имеют целью противопоставить своего рода замкнутую касту всему обществу. И это, заметим, достигается не только существованием специальных лексических вывертов, не свойственных языку, но и непременно уничижительным оттенком при обозначении жизненных понятий и ценностей. Вот что, к сожалению, в значительной мере перенял у блатного языка молодежный сленг.
Молодежь вознамерилась как бы выделить себя из окружающего мира, отчасти и кичась этим, ошибочно принимая некоторую непонятность своей речи за собственную внутреннюю непонятость вообще.
Чем же оборачивается в реальности усугубление проблемы молодежного языка в наше время? Разобщенности, разрыву внутренних связей между отцами и детьми – вот чему прежде всего способствует языковая отчужденность поколений. Разумеется, то не единственная причина, но именно язык заставляет людей острее ощущать начинающееся взаимное отчуждение. Найти общий язык становится порой очень трудно и в прямом смысле.
Кому это нужно? Тому, кто хорошо знает правило: разделяй и властвуй.
Развитие молодежного сленга способствует и катастрофическому обеднению языка уже по самому количеству употребляемых слов. Тут уж не до лексического богатства, многим приходится пробавляться весьма скудными запасами. А это влечет за собой и примитивизацию мышления. Попросту: выпрямление извилин.
Кроме того, в самом звучании молодежных арготизмов явно слышится намеренная вульгарность. Стилистическая приниженность лексики – характерная особенность молодежной речи. А это также неизбежно влияет на уровень сознания. Необходимо ясно понять: слово небезразлично сознанию, оно активно влияет и на подсознание. Тот молодой человек, который способен назвать понравившуюся ему девушку «чувихой», «мочалкой», «герлой» и т. п. – совершает, по сути, насилие над собственным мышлением и над собственными эмоциями, грубо принижая себя до уровня вульгарных понятий. Он себя «опускает» – скажем его же «языком».
Именно в языке происходит поначалу девальвация человеческих ценностей, а затем это внедряется в сферу практических взаимоотношений между людьми. В жаргонах, сленгах происходит искажение значения общеупотребительных слов, их смысл размывается или подменяется каким-то иным, по уровню своему всегда более низким, нежели изначальный. И люди начинают вести себя в соответствии с этим новым уровнем понятий.
Порой в связи с этим наблюдается парадоксальное явление: люди говорят одни и те же слова, но изъясняются, по сути, на разных языках. Однажды одному популярному деятелю искусства на встрече с поклонниками был задан вопрос: как уважаемый деятель относится к свободной любви? Он ответил, что любовь должна быть только свободной. Как будто все верно: ведь любовь и несвобода – несовместны. Однако на языке нынешних молодых людей (и не только молодых) – а следовательно, и в их умах – слово любовь означает всего лишь сексуальный акт, словосочетание же «свободная любовь» соответствует понятию неупорядоченной и бездумной половой жизни, свободной от каких бы то ни было моральных норм. Хотел того упомянутый деятель или нет – но его поддержка свободной любви была воспринята большинством совершенно однозначно: как поощрение сексуальной вседозволенности. Язык не прощает вольного обращения.
Наш язык постоянно вульгаризируется. Особенно это опасно в связи с тотальным внедрением в нашу речь грубой брани, «ненормативной лексики», как любят теперь корректно выражаться, то есть обычной матерщины. Она основана прежде всего (хотя и не исключительно) на гнусно-оскорбительном употреблении слова мать. Одно из самых высоких понятий для человека принижается до уровня цинично-вульгарного. Но ведь со словом, с понятием этим связано у нас не только представление о родной, родимой матери, оно образует также возвышенные образы-символы – родины-матери и матери-Церкви. Не явно, но несомненно матерная брань кощунственно задевает и образ Богородицы, Божией Матери.
Дурной тон, не видя в том ничего зазорного, задают ныне деятели нашего искусства, литераторы, актеры. Для многих матерщина стала чуть ли не разговорной нормой. Сознают они то или нет, но их цель в таком скверно-словном делании определенно высвечивается из их же подсознания. К ним в полноте относятся слова Чехова:
«Сколько остроумия, злости и душевной нечистоты потрачено, чтобы придумать эти гадкие слова и фразы, имеющие целью оскорбить и осквернить человека во всем, что ему свято, дорого и любо».
Кто имеет таковую цель? Имеющие нечистоту в душе. И те, кому эта нечистота заслоняет чистоту и святость даже на понятийном уровне. Те, кому становится недоступной жизнь неоскверненная – так что они начинают мстить этому недосягаемому для них идеалу, пытаясь его опорочить. Ущербность всегда агрессивна, и эта агрессивность проявляется прежде всего на уровне языка. В языке выявляется и «приблатнённость» многих наших деятелей (анти)культуры, и они сами открыто объявляют о том миру своей сквернословностью.
Бранные слова для людей с примитивным уровнем мышления играют еще и роль своего рода связки в разговорной речи. Не умея строить речевые конструкции («двух слов связать не может» – говорят о таких обычно), некоторые обходятся простейшими фразами с обилием нецензурных вставок. Само развитие мышления может помочь многим преодолеть подобный недостаток.
Однако примитивный уровень языка поддерживается либеральной мыслью, захватившей всю сферу массовой информации. До сей поры заправляющий нашей культурою М. Швыдкой устраивает на подвластном ему канале дискуссии о необходимости ненормативной лексики, которые внешне имеют характер как бы отвлеченного обсуждения, а на деле подводят к выводу, что ничего особенно дурного в матерщине усматривать нельзя: кто не желает, пусть и не «выражается», для остальных же запрета нет; каждый прав по-своему, каждый делает, что хочет, – на то и свобода.
Может, и вправду нет ничего зазорного и ничего душевредного в такой речевой вольности? Для православного человека критерий истины обретается в слове, идущем от святости, а не от греха.
Апостол Павел предостерегал: Никакое гнилое слово да не исходит из уст ваших (Еф. 4:29). Конечно, Апостол не мог не разуметь, что в основе им сказанного пребывает истина Самого Спасителя: Ибо от слов своих оправдаешься, и от слов своих осудишься (Мф. 12:37).
Если посредством слова человек начинает служить злу, то это становится сродни греху хулы на Духа. Святитель Игнатий (Брянчанинов) писал:
«Дар слова несомненно принадлежит к величайшим дарам. Им уподобляется человек Богу, имеющему Свое Слово. Слово человеческое подобно Слову Божию, постоянно пребывает при отце своем и в отце своем – уме, будучи с ним едино и вместе отделяясь от него неотдельно. <…> При основательном взгляде на слово человеческое делается понятной и причина строгого приговора Господня, которым определено и возвещено, что человеки дадут отчет в каждом праздном слове.
Божественная цель слова в писателях, во всех учителях, а паче в пастырях – наставление и спасение человеков. Какой же страшный ответ дадут те, которые обратили средство назидания и спасения в средство развращения и погубления!»
Грозное пророчество. И не отговориться никому тем, что художественная деятельность далека-де от религиозной проповеди, имеет свои собственные цели.
Святитель Тихон Задонский ясно предупредил:
«Сквернословие есть яд, умерщвляющий душу». И: «Сквернословие заключает двери к молитве».
Вот что проясняется: употребление ненормативной лексики есть одно из проявлений служения дьяволу. Конечно, свобода хороша, но нужно все же сознавать, что именно мы свободно выбираем, оскверняя язык. И оказывается: выбирается при том свобода греха. То есть рабство у греха.
Кто-то возразит: в матерщине заложена возможность эмоциональной душевной разрядки. Пустишь матерком – и на душе легче. Но дурные страсти таким способом не переборешь, лишь поможешь им прочнее укорениться в себе.
И еще важно: язык не просто отражает систему ценностей человека и общества (непотребная лексика, скажем, указывает на явную вульгаризацию таких ценностей), но и мощно воздействует на эту систему, подчиняет ее себе, определяет само мировоззрение человека, его поведение, что отражается даже в характере народа, организовывает общественное сознание, сам ход исторических событий, влияет на судьбу нации. Отец Сергий Булгаков прозорливо указал:
«…Если уж искать корней революции в прошлом, то вот они налицо: большевизм родился из матерной ругани, да он, в сущности, и есть поругание материнства всяческого: и в церковном, и в историческом отношении. Надо считаться с силою слова, мистическою и даже заклинательною. И жутко думать, какая темная туча нависла над Россией, – вот она, смердяковщина-то народная!»
Нынешним либералам полезно бы задуматься: они же с несомненностью для себя противопоставляют собственное миропонимание большевистскому, а язык их изобличает.
Сегодня языку угрожает еще одна явная опасность, о которой говорится уже немало. В последнее время в наш язык хлынул поток уродливых чужеродных слов. Речь идет вовсе не о том, разумеется, чтобы отвергать все заимствования – процесс ассимиляции иноязычной лексики характерен для всех языков. Опасность в другом: вместо живого и богатого языка обществу, особенно молодежи, активно навязывается обезличенный и убогий воляпюк. В его распространении особенно велика роль поп-культуры – достаточно вспомнить «тексты» назойливо утверждающих себя ныне рок-кумиров.
Показательна дискуссия, возникшая в парламенте и в обществе по поводу предложенного Закона о языке. Можно было услышать от иных «деятелей культуры»: неужели ничем более важным заняться нельзя? К слову заметим: многие наши «деятели» отличаются поразительным нечувствием важнейшего в культуре. Почтенные же сенаторы проявили полное невежество, отвергнув закон на том основании, что невозможно отменить все языковые заимствования за многие и многие годы. Но не о том же речь, повторим вновь. Есть заимствованные слова, которые давно обрусели, поскольку в нашем языке не было равнозначных вариантов. Когда же имелись собственные средства обозначения новых реалий, язык противился нововведениям. Так, были приняты аэродром и аэропорт, но летаем мы все же на самолетах, а не на аэропланах. Даже в спорте, в футболе, например, русский язык оказался сильнее: в воротах стоит все же вратарь, а не голкипер.
Хотя заметны попытки насильственного введения уродливых суррогатов (вот против чего должен быть направлен закон), и чаще теми, к кому относятся замечательные чеховские слова: «Они хочут свою образованность показать». И не только образованность, но и тщеславие отчасти. Конечно, куда как солиднее называться менеджером, чем просто приказчиком. Лестно чувствовать себя электоратом. А избирателями быть менее престижно? Однако трудно понять, чем мэр лучше городского головы или простогородничего?
Это, разумеется, тема особого разговора, нам же важнее, коснувшись ее лишь с краю, понять, что все это не безобидно и не безопасно. Чужеродное слово навязывает человеку и чужеродное мышление, незаметно, исподволь разрушает национальное самосознание. Коварство совершаемого в том, что внимание наше постоянно отвлекается от общего осознания проблемы к частностям. Можно ведь сказать: неужели саммит или менеджмент могут нанести урон нации? Да, смешно как будто стрелять из пушки по воробьям и негодовать против того или иного слова. Но не в одном же словечке дело. «Капля камень долбит не силой, но частым паденьем». Словечки те – капельки. Но образовали они уже целый мутный поток.
Разумеется, все это может показаться кому-то и не столь важным. Но вдуматься еще и еще раз: слово выражает и фиксирует мысль, которая в свою очередь осуществляется в делах и поступках. Не нужно понимать упрощенно: вот-де человек, небрежно обращающийся с языком, готов изменить родине. Но все же повторим: убогий язык непременно связан с примитивным мышлением, а этому соответствует нередко и недостойное поведение.
«Умейте же беречь хоть в меру сил, в дни злобы и страданья, наш дар бессмертный – речь…» Случайно ли – в тяжкое время ленинградской блокады Анна Ахматова как бы откликнулась на призыв своего старшего современника:
…Мы сохраним тебя, русская речь,
Великое русское слово.
Свободным и чистым тебя пронесем,
И внукам дадим, и от плена спасем.
Навеки.
Глубок смысл этих строк: сохраним слово! Не дом, не жизнь, не родину даже – но: слово. Потому что в слове – все. И дом, и жизнь, и родина. И вера.
Слово не знак коммуникативной системы. В слове воплощено духовное богатство народа – вот что необходимо беречь в родном языке. Иначе мы просто выродимся как нация.
Кто-то на это и рассчитывает?
протоиерей Сергий Николаев
Грех или грешок
Грехи языка – одни из самых труднопреодолимых, и потому так часто появляется соблазн посчитать их незначительными, как-то оправдать, «не заметить». К сквернословию, особенно в последнее время, так привыкли, что многие его действительно не замечают и удивляются, что слова эти все ещё являются нецензурными. Слово… Звук, живущий доли секунды и пропадающий в пространстве. Где он? Пойди, поищи эти звуковые волны. Слово… Почти нематериальное явление. Кажется, и говорить-то не о чем. Но слово – то, что уподобляет человека его Создателю. Самого Спасителя мы называем Божественным Словом. Творческим словом Господь создал из небытия наш прекрасный мир, «космос», как называли его греки. Это значит «красота». Но и человеческое слово обладает творческой силой и воздействует на окружающую нас действительность. Слова, которые мы произносим и слышим, формируют наше сознание, нашу личность. А наши сознательные действия оказывают влияние на ту среду, в которой мы живем. Наше слово может содействовать Божьему замыслу о мире и о человеке, а может и противоречить ему.
Церковь всегда призывала своих чад быть внимательными к словам и особенно предостерегала от греха сквернословия. Никакое гнилое слово да не исходит из уст ваших, а только доброе… (Еф. 4:29), – учит апостол (Павел). А блуд и всякая нечистота… не должны даже именоваться у вас (Еф. 5:3), – настаивает он. Неслучайно Апостол называет эти слова гнилыми.
Святые отцы говорят, что блудные грехи смердят. Сквернословие же, или так называемый мат, по своей тематике относится к блуду. И смердит. Хотя не все это ощущают – придышались. И что удивительно, запах только что съеденной котлеты сразу же стараются приглушить жевательной резинкой, поту с помощью какого-то снадобья из баллончика вообще перекрыли дорогу наружу, чтобы как-нибудь не «запахнуть» на людях, туалетную бумагу стали делать с фруктовыми отдушками, а духовного зловония от матерщины совершенно не чувствуют. И даже женщины.
Есть такое тропическое растение – скопелия. Его цветы – само совершенство формы и цвета. Но невероятно! От палево-оранжевых светящихся лепестков исходит запах гниющего разлагающегося мяса. Когда из прекрасных женских уст вылетает матерная брань, я всегда вспоминаю оранжерею, нежные восковые лепестки и страшное зловоние над ними. И опять недоумеваю, зачем было укладывать в модную прическу волосы, подбирать фасон и расцветку костюма, подправлять какие-то изъяны на лице, чтобы потом оттолкнуть от себя ураганом грязных слов? Речь наиболее ярко обнаруживает нас, позволяет окружающим увидеть наше истинное лицо. «Заговори, чтобы я увидел тебя», – это изречение принадлежит Сократу, мудрейшему из древних греков. Женщина с грубой лексикой может выглядеть привлекательно, только когда она молчит – как цветок скопелии за стеклом.
Обыденность и распространенность этого греха почти «узаконила» его. И мало кто из матерщинников задумывается, какая беда для общества и для каждого из нас заложена в матерной брани. Мистические корни этого явления уходят в глубокую языческую древность. Люди дохристианской эпохи, чтобы оградить свою жизнь от злобных нападок демонического мира, вступали с ним в контакт. Этот контакт мог быть двояким. Демона либо ублажали, превознося его и принося ему жертвы, либо пугали его. Так вот, пугали демона именно скверной бранью, демонстрацией своего непотребства. Подобное можно наблюдать в начале драки, когда противники, делая свирепые гримасы, кричат друг другу о своей жестокости, о своей гневливой невменяемости, о готовности позволить себе то или иное гнусное поведение. То есть каждый из них пытается придать себе в глазах другого как можно больше скверности. Для страха или от страха. Но и призывали демона теми же словами, демонстрируя свою одержимость, свою готовность к общению с. ним.
Таким образом, мат являлся средством «связи» с демоническими силами. Таковым он и остается. Его относят к инфернальной, то есть демонической,адской лексике. Через скверные слова человек сам отдает себя в руки беса, становится одержимым. Некоторые, наверное, знают, что избавиться от привычки матерной брани труднее, чем от курения. Годы и годы люди приходят с этим грехом на исповедь, пока, наконец, не освободятся от него.
В медицинской практике известно следующее явление: парализованный человек, у которого полностью отсутствует речь, не в силах выговорить ни «да», ни «нет», но может, тем не менее, совершенно свободно произносить целые выражения, состоящие из непечатной брани. Явление необычное, но встречающееся. Мне самому дважды доводилось сталкиваться с подобным, и вот каким образом.
Некоторое время назад мы с семьей снимали дом в деревне. Нашим соседом через улицу был парализованный мужчина. Почти недвижимый, он мог лишь слегка шевелить одной рукой. Каждый день родственники выносили его на деревенскую улицу, и, подложив дощечку, укладывали на зеленой лужайке перед воротами или усаживали, прислонив к дереву. Что ж, дома, в четырех стенах, больному, конечно, было скучно… Как-то раз, стоя возле своей калитки, я вдруг услышал громкую брань. Через несколько секунд она повторилась. Потом еще. Это было странно, так как местные жители вслух, громко, да еще рядом с духовным лицом не «выражались». Я оглянулся. Улица была пуста. Только больной сосед лежал на своей дошечке, выражение его лица было, как всегда, неопределенным. «Но ведь не послышалось же мне? От кого могла исходить эта брань?» – подумал я. Тут из калитки вышла жена. Она и объяснила, что паралитик часто произносит эту непристойную фразу. Причем только ее. Зато четко и внятно, как здоровый. Произносит с различными интонациями. Этой фразой он выражает просьбу, гнев, недовольство, жалобу. Ею же здоровается с проходящими и сообщает им о самочувствии. Когда ему что-нибудь нужно, он повторяет ее, не переставая, кричит, пока не услышат в доме. Позже мне не раз пришлось в этом убедиться.
Второй раз с похожим случаем я столкнулся также в сельской местности. Мне необходимо было узнать один адрес, и, чтобы навести справки, я постучал в дверь первого попавшегося дома. Изнутри послышался какой-то звук, и я, знакомый с деревенскими обычаями, без лишних церемоний переступил порог застекленной терраски. Немедленно раздалась громкая брань. Я оглянулся и, увидев человека, сидевшего в глубоком старом кресле в углу терраски, сделал шаг в его сторону, желая объяснить, что я не вор. Но тот опять выкрикнул непристойное выражение, причем несколько раз подряд. При этом интонации его голоса вовсе не соответствовали словам. Было впечатление, что мужчина кого-то зовет. Долго раздумывать на эту тему мне не пришлось, так как на терраску вышла хозяйка. Она поздоровалась и сразу же принялась извиняться за мужнину брань: «Вы нас простите. Так уж вышло, что у него после инсульта вся речь отнялась, а эти слова остались. И теперь он только и может, что ругаться… Уж как мы измучились! И перед соседями стыдно…»
Странность такого явления говорит о многом. Получается, что так называемый мат «проходит» по совершенно иным нервным цепочкам, чем остальная речь. Не бес ли, используя греховный навык человека, оказывает ему такое «благодеяние», демонстрируя тем самым свою власть над частично омертвевшим телом? Что же будет после смерти? Власть демона станет полной и окончательной.
Одну девушку, после воцерковления, очень интересовала судьба ее умершей бабушки. Дело в том, что бабушка была верующей: ходила в церковь, молилась, постилась, и девушка была убеждена в том, что ее благочестивая бабушка находится в раю. Но ей хотелось удостовериться в существовании рая, поэтому девушка молилась и просила Господа как-то открыть ей, как там ее бабушка? Однажды бабушка приснилась ей и сказала, что находится в аду, потому что при жизни, хотя и ходила в церковь, молилась и постилась, но часто ругалась скверными словами.
Незавидна судьба сквернослова, и Церковь предупреждает, чтозлоречивые… Царства Божия не наследуют (1Кор. 6:10). …От слов своих оправдаешься, и от слов своих осудишься, – говорит Спаситель (Мф. 12:37).
Святитель Григорий Двоеслов рассказывал историю, случившуюся в Риме.
«В нашем городе один человек, всем известный, имел сына лет пяти, которого очень любил и воспитывал без всякой строгости. Мальчик, которого все ублажали, привык произносить скверные бранные слова, и какая бы мысль ни приходила ему в голову, он тотчас же начинал по привычке злословить, бранил не только людей, но, случалось, дерзал хулить и, страшно сказать, Самого Бога, произнося хулы на святые предметы. А отец не запрещал ему говорить те хульные скверные слова. Во время моровой язвы, бывшей у нас за три года пред сим, мальчик тот разболелся к смерти, и когда отец держал его у себя на коленях, то, по рассказам лиц, которые там находились сами, пришли нечистые бесы взять окаянную душу мальчика. Мальчик, увидев их, затрепетал, закрыл глаза и стал кричать: „Батюшка, отыми меня от них! Отыми!“ и со страшным криком спрятал свое лицо за пазуху своего отца, стараясь как бы укрыть себя. Отец, глядя на малютку, как он трепетал, спросил: „Что ты видишь?“ Мальчик отвечал: „Пришли черные люди, хотят меня взять…“ – и, сказав сие, стал произносить скверные и богохульные речи, к которым привык, – и тут же умер».
Сквернослов не только свою душу отдает во власть бесов, но влияет и на состояние души окружающих его людей и даже на их здоровье. Всякое слово несет в себе информацию, которая воздействует на наше сознание, формирует и изменяет его. В лучшую ли сторону преобразует его скверная брань? Однажды услышанное слово живет в нас до конца жизни. Анестезиологи рассказывают, что под наркозом, когда ослабевает воля, человек никогда не употреблявший скверных слов, случается, скажет что-либо из когда-то услышанной брани.
Как уже было сказано, брань деструктивна и в отношении нашего здоровья. Произнесенное или услышанное бранное слово оказывает на нас действие, сопоставимое с легким сотрясением мозга. У писателя Фазиля Искандера упоминается случай, когда здоровый и сильный мужчина, услышав матерную брань, бледнеет и падает в обморок. «Не могу привыкнуть», – смущенно говорит он.
Один мой приятель, молодой человек, по своему воспитанию, относился к матерщине неприязненно, но не замечал за собой какой-нибудь особенной реакции на нее. Когда же он стал ходить в церковь, молиться, исповедоваться и причащаться, то изменилась и его реакция на скверные слова. Как-то раз, Великим постом, он пошел в баню. Для него, как и для многих русских людей, баня всегда была большим удовольствием. Но в тот раз ему не повезло: рядом с ним двое незнакомцев горячо что-то обсуждали и беспрестанно сквернословили. Не ссорились, а так, походя, пересыпали свою речь матерными словами. Сначала молодой человек почувствовал себя неуютно, потом его стало слегка подташнивать, а потом, как он рассказывал, он почти потерял сознание. Перед глазами у него все поплыло, и он чуть не «грохнулся» на каменный пол. Понятно, ведь с церковной жизнью у него изменилось и окружение. Сквернословия рядом с собой он давно не слышал, потому его организм так и откликнулся на грязные слова – тошнотой и головокружением. Неприятное впечатление было настолько сильным, что от удовольствия попариться ему на некоторое время пришлось отказаться.
Разрушая юношескую стыдливость и возбуждая нечистые пожелания, сквернословие мостит дорогу к разврату. Целомудрие и чистота не смогут ужиться со скверными словами. Дети, не довольствуясь отвлеченными звуками, обязательно будут стремиться узнать значение услышанного. Растление малых сих будет лежать на совести сквернослова. Горе тому человеку, через которого соблазн приходит (Мф. 18:7), – предостерегает Спаситель.
Сквернословие заглушает, притупляет чувство стыда не только у детей, но и у взрослых. Стыдливость же, как говорит святитель Иоанн Златоуст, «Бог вложил в природу нашу», чтобы она предохраняла нас от греха. Ту же мысль находим и у святителя Григория Нисского: «Великим и сильным оружием к избежанию греха служит обыкновенно хранящийся в людях стыд, для того, думаю, и вложенный в нас Богом, чтобы такое расположение души производило в нас отвращение от худшего». По мнению святителя Димитрия Ростовского «наибольший стыд происходит от обнажения наготы телесной». Матерная брань, символизируя такое обнажение, заставляет преодолеть этот наивысший градус стыда, разрушая защитную стену стыдливости и повергая человека в бесстыдство. Ведь «презрение стыда есть бесстыдство» (святитель Григорий Богослов). Там же, где бесстыдство – нет Бога.
Неустойчив, хрупок мир в семье сквернослова. Брань возбуждает и раздражает человека. Но самое большое несчастье в такой семье – это судьбы детей. Дети, слыша грязную речь, сами приучаются сквернословить. Умственное развитие таких детей заторможено. Чем раньше внимание ребенка обратится к половой сфере, тем более в таком низменном и примитивном отображении, тем медленнее будет идти его духовное и умственное развитие. Есть наблюдение, что у таких детей замедляется и рост, и в итоге они не «дотягивают» до заложенного в них природой.
Те родители, которые не стесняются в выражениях, должны помнить, что сквернословие, уничтожая в ребенке чувство стыда, является мостиком к последующим преступлениям. Ведь изгоняя из дома стыд, эти родители изгоняют и лучшего воспитателя. «Ибо стыд часто больше страха обучал избегать дел несообразных» (святитель Григорий Нисский). Пусть они не ищут потом виноватых, в случае несчастья с сыном или дочерью, – они сами запланировали его.
В воспоминаниях преподобномученика архимандрита Кронида (Любимова) описан следующий случай:
«Лет двадцать назад, когда я был еще в обители преподобного Сергия, пришел помолиться преподобному Сергию, угоднику Божию, крестьянин Иаков, прихожанин храма той местности, где я родился, и зашел ко мне. Видя необыкновенную грусть на лице его, я спросил о причине его грусти, и он поведал мне следующее: «У меня есть сын, младенец лет шести, который привык к такому ужасному пороку срамословия и ругани матерным словом, от которой даже я, мужчина, прихожу в смущение и ужас. Пробовал, было, наказывать, после наказания бросал в подпол, но все это не помогает, мой сын хуже озлобляется и с таким ожесточением произносит ругань, что даже чернеет в лице, и тогда страшно бывает смотреть на него». Ясно, что к душе малютки приразился дьявол и понуждает его к сквернословию. Я спросил отца, откуда же малютка мог научиться такому ужасному сквернословию? Тогда крестьянин сознался, что причина сего – он сам. „Я, – сказал он, – имею эту привычку сквернословия, когда бываю в нетрезвом виде. Вот о сем-то я больше всего и скорблю, что сам насеял эти погибельные плевелы в душе невинного ребенка“. Видя его смущение душевное и слезы, жаль мне было от всей души сего страдальца, но помочь ему в горе я ничем не мог, кроме искреннего сердечного слова утешения. И вместе с тем посоветовал ему всю скорбь души своей излить пред мощами преподобного Сергия и, как живому, поведать тому печаль своего сердца, и просить его дивной помощи себе и страждущему погибельным недугом малютке. Через гол после сего свидания с Иаковом я виделся с ним на родине и спросил о малютке. Слезы обильной струей потекли из очей Иакова при вопросе о сыне. Успокоившись, он сказал мне: „Дивен Бог во святых Своих. Молитвами и предстательством преподобного Сергия малютка мой за последнее время совсем перестал сквернословить, да и сам я теперь, благодарение Богу, водки уже не пью“».