Ночь, затаившись, выжидала: еще придет время, чтобы откупорить бутылку чернил и щедро взмахнуть ею над верхушками деревьев, над сонным полем и прильнувшими друг к другу – будто бы в надежде согреться – домишками. Вечер позднего лета холодил голые пятки, прогонял с устланной мягким песком тропы, захлопывал двери, за которыми люди прижимались к печкам и кутались в одеяла. Сумерки, посланники ночи, плавно опускались на поле – так подхваченное ветром перышко, качаясь, нежится на воздушных крыльях, пока не коснется земли. Зеленые стебли взметались было ввысь, но тонули макушками в надвигающейся темноте. Лишь белые головки полевых цветов мерцали в отчаянной попытке остаться на виду, но и те гасли во тьме, бессильно отдаваясь во власть полночной дремы. Вышел на поле страж-туман, прополз, извиваясь у самых корней растений, – кто, если не он, проверит, всё ли готово к визиту его мрачной царицы?
Лес утонул в плотной молчаливой мгле. Глаз городского жителя не знает той непроглядной, несговорчивой, всеобъемлющей темноты, что без остатка поглощает мир там, где царит природа. Лишь сумасброд придет сюда в этот час, чтобы бросить вызов самой Ночи. Но не помогут ему далекие фонари, ни одна звезда не пробьется сквозь сомкнувшиеся кроны, чтобы подбодрить своим светом путника. Отчаявшись, он заплутает во мраке, а деревья-исполины призрачными видениями окружат его в причудливом танце.
В чистейшем безмолвии природы можно услышать почти неуловимые всплески растревоженной реки. Жители деревни любят рассказывать о русалках, которые заманили в ледяные глубины бурной Тары не одного наивного странника. Когда ночь набирает силы, лукавые женщины-рыбы подплывают к берегу, играют и резвятся на бессонной водной глади. Никто не видел их завораживающего танца, а если и видел, навечно стал пленником волн, оставшись жить лишь в устах деревенских сказочников.
А рассказывают здесь разное. Об огромной колеснице, которая вдруг промчалась по ясному небу, отпечатавшись в памяти резвым взмахом лошадиных грив. О втором солнце, которое внезапно взошло над головами и будто усмехнулось, глядя прямо в глаза древнему светилу. О храме, который много лет назад скрылся под толщей земли. Об озерах – тех, что с живой водой, и тех, в чьих темных водах можно сгинуть навсегда.
Кто-то верит, а кто-то лишь посмеивается над путниками, которые приезжают сюда со всех концов Земли на зов этих сказок – а сказок ли? Они хотят посмотреть на бескрайние поля, залитые лиловым цветом, сто раз пройтись по Ведьминому кругу, который непременно исполнит любое желание, искупаться в целебных водах и, если повезет, увидеть русалок. «Глупые», - только и скажут про них местные, разве что не покрутят пальцем у виска. А те, не побоявшись презрительных откликов, помчатся по пыльным дорогам навстречу неизведанному.
Этой ночью в палатке спится беспокойно. Словно зная о незваных гостях, которые нашли здесь свой приют, природа решила проявить силу. Началась гроза, лишив покоя оглушающими раскатами грома. Рассекаемое молниями небо угрожающе загоралось холодным светом, нависая над палаткой, которая в сердце бушующей стихии казалась жалким убежищем, – того и гляди снесет ветром с обрыва, прямо в бурную реку. Тонкие тканевые стены будто становились прозрачными под всполохами молний.
Капли дождя, падая, разбивались о крышу палатки, но звук этот не отзывался в сердце ощущением уюта, напротив, он лишь укреплял одного из путешественников в ощущении собственной беззащитности. Устав от бесплодных попыток вернуться ко сну, он резким движением сел и уставился в темноту.
-Ишь ты, как громыхает, - в полусне пробормотал его друг и перевернулся с боку на бок.
-Ефимыч… - потряс его за плечо беспокойный товарищ.
Но тот лишь безмятежно всхрапнул – этот домашний звук непрошеным гостем облетел палатку, утонувшую в громовом голосе разгневанной природы.
Вдруг раздалось приглушенное царапанье – словно кто-то костлявой рукой поскреб по крыше палатки. Бодрствующий турист, Иван, вздрогнул.
-Ефимыч! – громким, комично высоким от страха голосом прокричал Никита.
Скребущий звук не утихал. Проснувшись, Ефимыч включил привязанный под потолком палатки фонарь. В темноте чудились зловещие тени.
-Там… - только и смог вымолвить Никита, указывая трясущимся пальцем в сторону крыши.
Не говоря ни слова, Ефимыч принялся шарить по палатке в поисках дождевика.
-Скорей! – нетерпеливо взвизгнул Никита, наблюдая, как его друг взлезает босыми ногами в резиновые сапоги.
Ефимыч молча обернулся, с легкой укоризной глянул на приятеля – и исчез в сырой тьме. Последовали мгновения нестерпимой тишины.
-Ветка! – вдруг крикнул снаружи Ефимыч.
И точно: подхваченная ветром, ближайшая к палатке хвойная ветка неутомимо царапала крышу, словно отчаявшийся бездомный в поисках приюта.
Скинув в предбаннике сапоги и дождевик, Ефимыч, успевший промокнуть и продрогнуть, полез в спальник.
-Эх, чаю бы, - мечтательно произнес он.
Здесь, в темной палатке, затерявшейся посреди плаксивой природы, мысль о дымящейся кружке чая с медом показалась им гостем с другой планеты. Никита усмехнулся; в усмешке этой переплелись сухая горечь от невыпитого чаю и облегчение от того, что не Смерть-старуха поскреблась этой ночью в их тканевое убежище.
-Спи, Кит, - уютно ворочаясь в спальнике, посоветовал другу Ефимыч.
В пылу их маленького ночного происшествия Никита и не заметил, как кончилась гроза. Раскаты смолкли, лишь обиженный дождь монотонно продолжал стучать по крыше палатки. Беспокойство постепенно стихало, Никита почувствовал, как успокаивающе обнимает его сон.
Их разбудил свет. Нет, то был не дарящий освобождение от тревог свет утреннего солнца – яркий фонарь воззрился на них сквозь ткань, слепя глаза и заставляя недоуменно щуриться. Какое-то существо, словно юркий уж, вилось вокруг палатки, прижималось мохнатыми боками.
-Прошка! – позвал смеющийся, с детскими нотками голос мужчины.
В этот раз мгновенно подскочивший Ефимыч одевался куда быстрее. Высунув лицо из палатки, он почувствовал на лице слюнявый поцелуй: добродушно потрясая ушами, его приветствовала большая лохматая дворняга. Потрепав пса за шею, Ефимыч выбрался из палатки и выпрямился во весь рост.
Там стоял сутулый мужичок со смеющимся лицом: грязные сапоги до колен, длинный потрепанный плащ, вязаная шапочка, не закрывавшая и ушей. Мужчина промок с головы до ног, но, казалось, это его совершенно не смущало. Воздевая голову к небу, он встречал каждую дождевую каплю, точно старого друга. Все это сопровождалось беззвучным, но ощутимым в самом воздухе смехом. В поведении мужичка чудилась беспрестанная радость от происходящего.
-Что вы смеетесь? Уходите! Мы тут никого не трогаем! – вдруг раздался голос из-за спины Ефимыча.
Это Никита, устав отсиживаться в палатке, отважно выскочил на помощь другу. Расположился он на всякий случай за спиной у товарища. Тревожно взметнулись дуги бровей, в глазах смешались страх и вызов. Невысокий коренастый бородач Ефимыч, словно щит, встал на пути ночного возмутителя спокойствия, оберегая своего долговязого друга.
-Ветер, - продолжая смеяться, указал в сторону реки мужчина. –Пахом, - добавил он, прижав ладонь к груди.
-Я Ефимыч, а он Никитос, - представился в ответ самый невозмутимый из наших товарищей.
Жизнь научила его не паниковать, пока на то нет веских оснований.
Между тем, будто в подтверждение слов Пахома, мощный порыв ветра засвистел, пробрал до костей, заставил испуганно взметнуться к небу ветви деревьев. Угрожающе затрепетала на ветру палатка – того и гляди, взлетит.
-Ефимыч, а нас точно не унесет сегодня в реку? – засомневался Никита, глядя на их хлипкое походное жилье.
-Ветер! Пошли! – смеялся Пахом, делая рукой неловкие зовущие движения.
Пес Прошка хаотично носился вокруг хозяина, и в этом его движении тоже чудилось приглашение. Но куда может позвать странный житель деревни, который с трудом разговаривает и не знает, что такое зонт? Нашим друзьям представилось увешанное связками грибов и кореньев мрачное логово старого ведуна в лесной чаще.
-Дом! – ответил на их мысли Пахом, показывая в сторону, противоположную от леса.
Там, знали друзья, находилась деревня. Старая и местами залатанная палатка колыхалась из последних сил, будто сдаваясь. Никита и Ефимыч посмотрели друг на друга. Ефимычу хватило секунды, чтобы понять: если они останутся, его приятель до самого утра будет дрожать от страха, представляя, как их вместе со всем скарбом подхватывают стремительные волны Тары. В следующее мгновение парни, не сговариваясь, уже собирали вещи.
-Дом, дом! Прошка, дом! – примирительно ухмыльнулся Пахом и зашагал в сторону деревни. Собака весело помчалась за ним.
Покидая место ночлега, путешественники в последний раз взглянули на залитые светом фонаря ветви елей. Капли дождя висели на них, словно драгоценные камни.
Они шли по размытой дождем деревенской грязи – в тишине хлюпали в жидкой дорожной каше три пары резиновых сапог. В душе поднималась и тут же утихала тревога: от маленьких домиков и узкой улочки веяло уютом и доверием к ближнему, столь непривычным для городского жителя. Ему хотелось покориться, несмотря на предубеждения.
В поздний час почти все жители деревни спали, дремали почти все темные окна, кроме одного: на подоконнике приглушенным оранжевым солнцем призывно горел фонарь. Пахом шел впереди, освещая дорогу. Первым свернул Прошка – подбежал к калитке, завилял хвостом.
-Дом! – обрадовался их провожатый.
На крыльце ждала взволнованная женщина в платке и шали – судя по возрасту, мать Пахома.
-Слава Богу, вернулся! – всплеснула она руками. – Да вы заходите! – обратилась она к друзьям и пошла запирать на ночь собаку.
Никита и Ефимыч неуверенно застыли в прихожей. Пахом, ожидая мать, уселся за стол, накрытый к чаю.
-Арина Кузьминична я, коли что. Не хотела Пахомку отпускать, но он не унимался: «лес!», «река мчится!». Что держи его, что не держи, - объяснила запыхавшаяся женщина. –Дурачок он у нас, но добрый.
-Так он нас спасать пришел? Откуда узнал? – удивился Никита.
-Пахомка-то глупый, но слышит, когда ветер идет. В прошлый раз несчастье случилось: один с обрыва упал, - напугала парней бабушка, не вдаваясь в подробности происшествия.
Арина Кузьминична принялась хлопотать: ставить чай, развешивать по дому промокшую одежду гостей и Пахома.
-Электричество-то есть. Да так душевнее, - попутно объяснила она, махнув рукой в сторону пузатого ажурного самовара.
Сели за стол. После пережитых треволнений происходящее казалось нереальным: разливающееся по дому тепло от печки, мягкие огоньки свечей (похоже, всякой цивилизации баба Арина предпочитала полузабытую романтику старины), теплые еще булки с маслом, шоколадные конфеты «Ромашка» в блестящих обертках.
Пахом ел и наслаждался, нисколько не стесняясь: заблестел на щеке след от масла, слой шоколада украсил губы. Он пил чай, прихлебывая, и звук этот выходил до того жизнерадостным, что от всего этого нежданного домашнего счастья щемило в душе.
-Туристы. За тайнами едут, - задумчиво проговорила баба Арина, дуя на дымящийся стакан сладкого чаю. –Как-то одна постучала в дверь: зима скоро, а она, еле одетая, дрожит на крыльце. Мы ее пустили, конечно – как не пустить! Небось и не думала, что в тепле будет спать.
В комнате Никите и Ефимычу, как дорогим гостям, уже приготовили две перины. За окном по-прежнему шумел дождь.