Когда по радио дежурный офицер СС объявлял: «Кушнарьефф цум тор, абер зофорт!» (Кушнарев к воротам, только быстро!), в лагере знали, что прибыла новая партия советских товарищей. Кушнарев мелкой старческой трусцой [176] бежал через аппельплац к браме, и тут же по радио вызывали в крематорий зондер-команду — разводить огонь в печах.
А Кушнарев в это время уже действовал. Перед строем новых узников он держал речь (всегда одну и ту же):
— Господа! Сейчас вас разместят в благоустроенных помещениях, и вы начнете приобщаться к настоящей европейской культуре. Конечно, вы все будете трудиться, вам, наверно, известно, что труд — основа существования человека. Вполне естественно, что для господ офицеров созданы особые условия, и я надеюсь, что господа офицеры сделают из строя три шага вперед.
Наивных бывало, как правило, немного, большинство офицеров понимало, что их заманивают в западню. Людей, шагнувших вперед, отводили в сторону, а Кушнарев обходил строй оставшихся, пристально вглядываясь в лица и руки. Он выискивал людей с интеллигентными, по его мнению, лицами и неогрубелыми от физической работы руками. Во время этой процедуры эсэсовцы не сводили глаз с указательного пальца Кушнарева. Если он незаметно для других показывал пальцем вниз, человека перед которым он стоял в это время, немедленно выводили из строя.
Отобранных уводили влево от ворот — к «хитрому домику», а остальных в лагерь.
Свои функции фашистской лягавой Кушнарев выполнял не только у ворот. В добротном костюме, выданном ему эсэсовцами из вещей казненных, он разгуливал по лагерю, прислушивался к разговорам в рабочих командах, часто терся в блоках немецких заключенных (немецким он владел свободно). Но главным объектом его деятельности оставались советские люди, которых он уговаривал вступать в фашистские «национальные формирования». Ненависть и презрение клокотали в душах наших товарищей при виде гнусного фашистского прихвостня, но нельзя было ни словом, ни взглядом выдать свои чувства.
Как ликвидировать эту кровавую собаку? — ломали себе головы узники. Задача осложнялась тем, что Кушнарев находился на особом положении и неожиданное его исчезновение было бы сразу замечено. Нужно было придумать что-нибудь похитрее...
В конце 1942 года, когда в лагерь прибыла очередная партия советских военнопленных и радиоголос пролаял: «Кушнарьефф, цум тор!», к воротам никто не вышел. Из ревира коменданту сообщили, что Кушнарев умер от сыпного тифа. [177]
Комендант, заподозривший неладное, приказал предъявить ему труп. Тогда сам Ховен, эсэсовский врач-шеф ревира, ответил в трубку, что «труп Кушнарева уже сожжен».
После освобождения лагеря немецкие товарищи рассказали нам историю ликвидации Кушнарева. За 20000 марок Ховен согласился вызвать Кушнарева на медосмотр, признать его больным и уложить в ревир. Но где, спрашивается, могли узники раздобыть такие громадные деньги для подкупа эсэсовского врача? В эффектенкамере среди прочих вещей, отобранных у заключенных, хранились золото и драгоценности. Некоторую часть их выкрали для Ховена. Первое время Кушнарев с величайшей осторожностью принимал лекарства и пищу из рук санитара — немецкого политзаключенного. Но тот сумел усыпить бдительность Кушнарева, играя с ним в шахматы и оказывая ему различные мелкие услуги. Наконец, однажды немецкий товарищ вошел к Кушнареву со шприцем в руках и сообщил, что ему назначено вливание глюкозы. Старик недоверчиво покосился на шприц, но все-таки поверил...
Так был уничтожен подлый предатель, виновник гибели многих советских патриотов.
Мы не имеем права скрывать, что и среди военнопленных, брошенных в Бухенвальд, оказывались отдельные малодушные люди, которые ради того, чтобы досыта наесться, продавались врагу. В отдельных случаях такие типы были опаснее засылаемых извне шпионов. Иной раз предатели поступали в Бухенвальд из других лагерей вместе с очередной партией заключенных. Нх необходимо было выявить.
Борьбу с провокаторами и агентами гестапо начали немецкие политзаключенные задолго до появления первых русских в Бухенвальде. Необходимость сохранить свои кадры заставила немецких подпольщиков выделить специальную группу для борьбы с доносчиками. Эту группу возглавил умный опытный конспиратор Рихард Гросскопф. Члены группы Гросскопфа находились в основных рабочих командах и в каждом бараке. Ничто не ускользало от их глаз и ушей. Обо всем мало-мальски подозрительном немедленно сообщалось Рихарду. «Сеть Гросскопфа» помогла нейтрализовать действия предателей.
Однажды в Бухенвальд с группой французских антифашистов был заброшен русский белоэмигрант. Этот субъект был достаточно опытен, чтобы после двухнедельного пребывания в карантинном бараке понять, что здесь действуют какие-то [178] тайные силы. Белоэмигрант написал коменданту лагеря донос, в котором сообщал, что в лагере вся инициатива у русских, что они помогают друг другу питанием и одеждой. В бараках можно заметить группы, где проводятся какие-то беседы.
Письмо врага попало в руки немецкого коммуниста Карла — старшего полицейского внутрилагерной охраны. Подпольщики сами решили судьбу фашистского прихвостня.
Немецкие и чешские подпольщики помогли своим советским боевым друзьям создать службу безопасности. На первых порах немцы и чехи сами охраняли еще не искушенных в искусстве конспирации руководителей русской подпольной организации. Рихард Гросскопф проинструктировал Степана Бакланова, а тот в свою очередь Александра Павлова, которому было поручено оберегать от провала организацию военнопленных.
В объединенном русском военно-политическом центре над охраной безопасности шефствовал Степан Бакланов, но, будучи занят военной работой, он не мог уделять вопросам безопасности достаточного внимания.
А между тем в связи со взятым в начале 1944 года курсом на вооруженное восстание и значительным увеличением числа подпольщиков проблема безопасности приобрела особое значение. Вот тогда-то после длительного обмена мнениями в русском центре и консультаций с Бартелем и Гросскопфом было решено создать и у нас отдел безопасности. Руководить им поручили мне.
Само собой разумеется, что обеспечить полную безопасность организации можно было, лишь располагая преданными делу осмотрительными помощниками. И люди такие, конечно, нашлись. Это Константин Крокинский (Бородаенко), Константин Руденко, Николай Соловьев, Георгий Маликов, Михаил Хохлов, Николай Руденко (Худоман), Николай Иванов, Петр Саенко, Александр Павлов, Сергей Каталидзе и многие другие товарищи. Они помогли мне создать разветвленную и глубоко законспирированную сеть в бараках и командах. Под прикрытием этого невидимого щита шла активная подготовка к вооруженному восстанию.
Ряд моих помощников по поручению подпольной организации исполняли обязанности внутрилагерных полицейских. Тяжелое это было дело. Основная масса заключенных относилась к ним с нескрываемым недоверием. Многие считали их исполнителями воли командования СС и охраны лагеря. [179]
Но чем больше недоверия было со стороны заключенных к этим людям, тем легче им было работать против эсэсовцев.
Помню, сколько было трудов затрачено, чтобы уговорить Георгия Маликова возглавить группу русских лагершуцев. Скромный честный воин категорически отказывался от позорной, по его мнению, должности. Но зато, когда, подчиняясь подпольной дисциплине, он согласился, организация получила блестящего оперативника. Советский офицер Георгий Маликов точно и надежно «застраховывал» мероприятия, которые проводились подпольщиками, особенно в ночное время.
В Бухенвальде было около 60 таких полицейских из заключенных. Они носили специальную повязку с надписью «лагершуц» и несли охрану внутри лагеря днем и ночью. Полицейские наблюдали за выполнением режима, следили за чистотой на территории лагеря, боролись с воровством. Лагершуцы охраняли переходы между большим и малым лагерями, по очереди ночами дежурили у выходов с улиц на аппельплац. Это было выгодно подпольным организациям. Если какой-нибудь предатель и пытался в ночное время (днем он этого сделать не мог) пройти к эсэсовцам, лагершуцы задерживали его, выясняли его намерения и, если худшие подозрения подтверждались, объявляли его вором, укравшим паек у товарищей. А по неписаным законам концлагерей человек, укравший паек, уничтожался.
Долгое время в команде лагершуцев не было русских. Но потом по просьбе нашего центра немецкие заключенные-коммунисты пошли нам навстречу и сделали так, что в эту команду было зачислено пять-шесть наших надежных товарищей.
Неся службу в малом лагере, Петр Саенко выявлял через товарищей стойких советских патриотов, записывал и передавал их номера мне или другому уполномоченному, для того чтобы этих людей перевести в большой лагерь и пополнить ими ряды подпольной организации. Петр Саенко оказал помощь многим советским людям. Ни одна его рекомендация не была ошибочной.
В большом лагере указанные им товарищи дополнительно проверялись штубендинстами и старшими столов (была и такая должность). Старший стола следил за поведением прикрепленных к его столу заключенных, за правильностью раздачи пищи, за чистотой посуды. Он наблюдал за порядком складывания одежды каждым заключенным после отбоя и имел право проверять содержимое карманов. [180]
Для нас было далеко не безразлично, кто был старшим стола. И на эту должность штубендинст (а он был обязательно активным членом подпольной организации) назначал проверенных, надежных товарищей. Постоянно изучая вновь прибывших, столовой сообщал свои выводы старшему товарищу. Последний в свою очередь проводил дополнительную, контрольную проверку. Делалось это различными путями.
Я поддерживал тесный контакт с Рихардом Гросскопфом, а он через чехов, работавших в канцелярии, узнавал гестаповские заключения о каждом узнике, прибывающем в Бухенвальд.
Группу этих чехов, среди которых были видные представители интеллигенции и крупные чиновники довоенного чехословацкого правительства, фашисты держали в Бухенвальде как заложников. Каких бы политических взглядов ни придерживались эти люди, одно можно сказать наверняка: они не были поклонниками гитлеровского режима. Некоторые из них оказали большую помощь бухенвальдским подпольщикам, особенно в деле проверки людей. Вновь прибывающие заключенные даже не догадывались, что канцеляристы в гражданской одежде с красной полосой вдоль брюк задают им значительно больше вопросов, чем требуется гестаповской анкетой. Сведения, которые мы получали от заложников через Рихарда, позволяли нам контролировать рассказы самих проверяемых.
По прибытии в Бухенвальд у заключенных изымались все их личные вещи — деньги, ордена и медали, документы и т.д. — и сдавались в вещевой склад. Там работал наш товарищ — Константин Руденко, который по отобранным документам, справкам, дневникам еще раз изучал вновь прибывших и таким образом дополнял портрет человека, которого мы проверяли.
Все эти сведения концентрировались в основном у меня, а я сообщал их руководителю центра Николаю Симакову или в его присутствии — руководителям отделов (военного, политического). И только тогда, когда о вновь прибывшем складывалось определенное мнение, его вовлекали в работу подпольной организации или оставляли в стороне как пассивный резерв.
Однажды мы узнали, что фашисты привезли в Бухенвальд из другого лагеря группу из 50 советских офицеров. По поводу этих людей ходили разноречивые слухи.
Николай Симаков поручил мне установить истину в отношении [181] новичков. От всех моих товарищей с «контрольных постов» шли одинаковые сведения о том, что это честные и активные патриоты Родины, которых гитлеровцы бросали из лагеря в лагерь, боясь держать их длительное время на одном месте. Это подтвердилось и данными, полученными от Рихарда и Руденко. Мы решили привлечь их к подпольной работе.
50 офицеров, брошенных в Бухенвальд, были для организации ценными, незаменимыми кадрами. Они горели священной ненавистью к врагу и искали возможности применить свои военные знания и накопленный боевой опыт для борьбы с фашизмом. Эта возможность им была предоставлена, и они многое сделали для успеха операции по освобождению заключенных из фашистского лагеря смерти. Полковник Александр Феофилович Громатович, например, принял активное участие в формировании резервной бригады, которая создавалась по решению центра Сергеем Швецовым и Степаном Бердниковым в малом лагере. Подполковник Борис Бибик оказал неоценимую услугу в укреплении сформированных боевых групп большого лагеря. Старший лейтенант Николай Сахаров занялся по указанию центра с группой товарищей изготовлением бутылок с самовоспламеняющейся жидкостью. Одновременно он вел большую работу по организации саботажа, диверсий, побегов. Модест Марков, работая в лагерной больнице, отдавал все свои силы и умение спасению ослабевших товарищей. Кроме того, он готовил боевую группу.
Подполковнику Сергею Михайловичу Харину поручили продолжать вместо меня формирование и обучение подпольного батальона в 30-м бараке. Я ознакомил Сергея Михайловича с уже имеющимися кадрами и рекомендовал новых изученных к этому времени людей. Энергично и умело повел Харин работу. Я сразу увидел преимущество опытного боевого офицера по сравнению со мной. Он начал проводить с ротными командирами (Михаил Хохлов, Валентин Жуков и Андрей Войт) регулярные занятия по уставам Советской Армии, знакомил их с новыми тактическими схемами, мерами противотанковой обороны, изучал с ними планы-варианты вооруженного восстания.
Полковник Кузьма Евгеньевич Карцев блестяще организовал разведку. Его люди были повсюду, в каждой рабочей команде, выходившей за проволоку. Благодаря умелой и продуманной деятельности разведчиков руководящее ядро организации [182] было хорошо осведомлено о расположении сил противника.
Наш сложный механизм проверки мы приводили в действие и в том случае, если нужно было спасти товарища от казни. Бывало, вновь прибывший заключенный взволнованно рассказывал соседям по блоку, что его привезли в Бухенвальд на расправу за антифашистскую деятельность. Об этом докладывали мне. По всем доступным нам каналам мы собирали информацию о человеке и, если приходили к выводу, что он говорил правду, приступали к делу. Обреченного укладывали под видом больного в ревир и перешивали ему номер только что скончавшегося узника. Старались подбирать покойника, внешне похожего на товарища, которого спасали от смерти. Но что делать, если на другой день вызывали по радио человека, который действительно умер? Во избежание таких случаев, старались снимать номера с умерших, которые при жизни были людьми «безобидными» с точки зрения эсэсовцев. Костя Руденко заранее выписывал все существенное из писем и документов покойного, чтобы спасенный мог, лежа в ревире, хорошенько выучить свою новую биографию. А бывало, что, пока шла обстоятельная предварительная проверка, человека уводили на казнь и черный клуб дыма из трубы крематория возвещал о том, что спасать уже некого...
Но что поделаешь! Ведь каждая операция с перешивкой номеров в случае провала могла повлечь за собой гибель по меньшей мере восьми ценнейших членов организации. Мы обязаны были заранее убедиться, насколько оправдан такой риск. Даже безупречно проделанную операцию по спасению гестаповцы, возникни у них хоть малейшее подозрение, могли бы разоблачить без особого труда. Для этого эсэсовским экспертам достаточно было бы сличить труп с фотографией человека, которого они собирались казнить. Тем более что на гестаповских фотокарточках люди были запечатлены с нагрудными номерами. Наконец, если бы гестаповцы потребовали мельдунги — ежедневные рапортички — от старшего блока, то они обнаружили бы весьма странное обстоятельство: человек, который умер от тяжелой болезни (а это могло показать вскрытие трупа), до последних дней не числился больным и регулярно выходил на работу.
Но смертность в лагере была настолько велика, что у эсэсовцев не возникало сомнений, и они не утруждали себя проверкой. И на это мы рассчитывали. Таким образом были спасены от казни десятки товарищей. [183]
Спасенного старались поскорее включить в «транспорт» и отправить на работы вне лагеря. Эсэсовская комендатура только приказывала выделить определенное число заключенных для отправки на работы, но кого именно включить в состав «транспортов» решала внутрилагерная администрация. Поэтому, когда нам было нужно, мы могли отправить определенного человека из лагеря.
Ряд немецких политзаключенных по роду своих лагерных обязанностей общался с эсэсовскими офицерами, которые нередко выбалтывали весьма существенную для подпольщиков информацию. В частности именно таким образом до нас доходила по цепочке весть о готовящихся обысках, и мы успевали должным образом подготовиться.
Политзаключенные, работавшие в канцелярии, во все глаза следили за тем, чтобы в руки эсэсовцев не попали доносы предателей и провокаторов. Немецким заключенным-канцеляристам удалось раскрыть нескольких провокаторов, орудовавших в лагере.
На протяжении полугода старшим 13-го барака, заселенного русскими военнопленными, был немецкий заключенный. Он всячески старался втереться в доверие к военнопленным, разыгрывал из себя «своего» парня, а сам в это время по заданию гестапо составлял список «неблагонадежных». Провокатор внес в этот список 15 человек, но передать его ему не удалось. Подлый агент был разоблачен немецкими коммунистами. Когда его вызвали по радио в комендатуру, из лагеря ответили, что старшего 13-го блока уже нет в живых. И это была сущая правда.
Подвиг Григория Екимова
Глубокой осенью 1944 года, когда суровые, холодные ветры пронизывали заключенных до костей, над подпольной организацией нависла смертельная угроза. Причиной послужило то, что митинги, посвященные светлой памяти Эрнста Тельмана, были не всегда хорошо законспирированы. У себя в 30-м блоке мы провели торжественно-траурный вечер с соблюдением необходимых мер предосторожности: после отбоя был погашен свет, участники не видели ораторов. Но не все заключенные были столь осмотрительны.
В скупо освещенном подвале дезинфекционного барака состоялся вечер памяти Тельмана. Собрались представители [184] нескольких наций. На стене висел нарисованный по памяти, но очень похожий портрет Тельмана. Чешский оркестр приглушенно исполнил «Вы жертвою пали». Говорили кратко, проникновенно.
К сожалению, однако, организаторы митинга не проявили должной бдительности при отборе участников. Вполне понятны их благородные чувства и намерения, но, быть может, и вообще, не стоило проводить столь широко организованный траурный митинг. В подвале оказался провокатор, который передал гестапо список пришедших почтить память Тельмана. Последовали аресты. Среди арестованных наряду с немцами, австрийцами и чехами оказались и двое наших: Гриша Екимов и Тимофей Савин.
Савина и Екимова гестапо подвергло страшным пыткам. Особенно тяжело пришлось Григорию. Его гордая осанка, смелый взгляд вызвали наибольшее подозрение. Изуверы в бешенстве прижигали ему губы и нос папиросами, ставили на несколько часов к раскаленной печи и в это время допрашивали. Гестаповцы искали организаторов митингов и вечеров, требовали назвать имена русских офицеров, с которыми он поддерживал связь. Гриша молчал или говорил: «не знаю», «мне это не известно». В ход пошли резиновые дубинки. Но и побоями нельзя было заставить Гришу заговорить. Тогда со связанными назад руками его втолкнули в «камеру признаний» — ящик размером 70 на 140 сантиметров, задней стенкой ящика служили две трубы парового отопления, доводящие температуру в камере до 50 градусов жары. Без пищи и воды человеческий организм мог выдержать в ящике не более пяти дней.
Нетерпеливые гестаповцы после двух дней извлекли едва живого Екимова из «камеры признаний» и продолжали допрос. Но Екимов по-прежнему молчал.
Стойко держались и другие товарищи. Восемнадцатилетний Тимофей Савин вынес страшные мучения, но также не назвал ни одного имени.
О мужестве наших и немецких товарищей мы узнали 11 ноября 1944 года, после того как первого из допрашиваемых — немецкого коммуниста — привезли из веймарской тюрьмы, где шли допросы, обратно в Бухенвальд. По ошибке конвоиров вместо карцера его вернули в барак, и в течение двух часов, пока его не забрали в карцер, он рассказывал нам о мужестве и стойкости допрашиваемых.
Но напряжение в лагере не ослабевало. Допрос в Веймаре [185] не был окончен, и судьба подпольной организации зависела от мужества и стойкости арестованных товарищей.
...Шло заседание нашего центра. Присутствовали: Николай Симаков, Василий Азаров, Степан Бакланов, Сергей Котов, Иван Смирнов, Михаил Левшенков, Александр Павлов, я и от интернационального центра Вальтер Бартель. В своем докладе Бартель охарактеризовал общее состояние подпольного движения в лагере и выдвинул задачи усиления конспирации и сужения размаха работы. Все выступавшие обращали внимание на необходимость повышения бдительности и осторожности. В принятом решении меня, как ответственного за безопасность организации, обязывали не допустить провала в работе или проникновения провокаторов. Николай Симаков, несмотря на загруженность по общему руководству, теперь в течение месяца лично занимался вопросами безопасности, требовал от меня ежедневной информации о положении дел.
Принятые меры имели большое значение, но в конечном счете лагерь был спасен от кровавой бани благодаря несгибаемой воле Гриши Екимова, Тимофея Савина и нескольких немецких товарищей. Пройдя через неописуемые страдания, они не выдали организацию. Умирающего от пыток и голода Екимова гестаповцы вернули в лагерь, так ничего и не добившись.
Сколько усилий потратили благодарные товарищи всех наций, чтобы спасти жизнь героя! Но напрасно. На третий день после возвращения из тюрьмы Гриша умер. Он был уроженцем Алтайского края, членом Коммунистической партии, политруком Советской Армии.
В последний путь к крематорию его провожали Степан Бакланов, Михаил Левшенков, Константин Руденко и Николай Симаков.
Неистовства гестаповцев разбились о беспредельное мужество горстки заключенных Бухенвальда. Один за другим возвращались в лагерь арестованные, был привезен обратно и Тимофей Савин. Он участвовал в освобождении Бухенвальда 11 апреля 1945 года.
Два класса — два мира
Другой пример мужества и классового сознания показали немецкие товарищи. В конце 1944 года, когда наши войска вели бои на территории Чехословакии и Венгрии, фашисты [186] собрали все свои резервы и бросили их в бой. Но видно было, что и резервов уже не хватает. В Германии шла «тотальная мобилизация» всех мужчин, начиная с пятнадцатилетнего возраста. Коснулась эта мобилизация и Бухенвальда. Среди немецких заключенных началась вербовка в фашистскую армию. Десяток-другой уголовных преступников не замедлил завербоваться ради освобождения из лагеря смерти. Но такой улов показался фашистам весьма скудным.
Комендант лагеря Пистер вызвал к воротам всех немецких политзаключенных. Более 800 человек было выстроено пятью шеренгами. Комендант явился в сопровождении всех эсэсовцев лагеря. Пистер торжественно предложил заключенным добровольно вступить в войска СС. «Рейхсфюрер СС, — заявил Пистер, — протягивает немцам руку для примирения, и они могут быть удостоены чести в качестве равноправных граждан защищать немецкое отечество с оружием в руках». Рядом с комендантом стоял навытяжку писарь, готовый в любой момент начать запись добровольцев, но заключенные молчали. Гробовая тишина нависла над всем лагерем. Все напряженно ждали исхода борьбы. Три часа длилась у ворот упорная война нервов. Лицом к лицу стояли два мира, два враждебных друг другу класса. Победили политзаключенные-немцы: ни один из них не записался в фашистскую армию.
Военная тайна
30-й барак мог служить образцом бдительности и конспирации. Здесь все были начеку, все знали, чем грозит провал, и умели оберегать тайну.
...Алексей Крохин тяжело заболел. Перед тем как отправиться в ревир, он попросил меня выслушать его наедине и полушепотом поведал мне свою тайну: «Николай, я чувствую, ты многое здесь знаешь, и не боюсь тебя. Так вот, в случае чего используй на дело». Он оторвал доску подоконника, выбрал сверху войлок-прокладку и предложил мне опустить руку в узкое пространство между дощатыми стенками барака. Я нащупал какой-то тяжелый предмет и извлек его. У меня на ладони лежал немецкий пистолет «парабеллум», завернутый в промасленную бумагу и тряпку!
То, что у товарищей есть свое личное оружие, для меня не составляло тайны. Во время бомбардировки лагеря англоамериканскими воздушными силами в августе 1944 года было [187] убито и ранено несколько эсэсовских солдат и офицеров. Воспользовавшись тем, что охранники разбежались по укрытиям, наши смельчаки сняли с убитых врагов пистолеты и принесли их в лагерь. Но как хранится это оружие?
Пример с пистолетом Крохина заставил меня насторожиться. Эсэсовцы время от времени предпринимали обыски в лагере. Они просто случайно могли наткнуться на небрежно хранящееся оружие. Это грозило уничтожением обитателей всего барака. Я поделился своими опасениями с Николаем Симаковым. Он посоветовал принять все меры к обнаружению личного оружия и предложил найденные пистолеты хранить в коллективных тайниках. Но других пистолетов, как я ни старался, мне обнаружить не удалось. Оружием, как говорится, и не пахло. А после освобождения выяснилось, что десятки наших товарищей имели собственное оружие и хранили его в самых различных потайных местах! Но пуще этой личной тайны бойцы-подпольщики оберегали тайну организации. Не раз я с удовольствием докладывал об этом своему центру и Николаю Симакову и всегда слышал неизменное: «Смотри, не ошибись, тогда труба». Здесь, в Бухенвальде, выражение «труба» употреблялось не в переносном, а в прямом смысле. Но все было в порядке: товарищи работали умело и осмотрительно.
В течение длительного времени в умывальне 30-го блока подпольные взводы по образцам и схемам учились обращаться с немецкой винтовкой, самодельными гранатами, фауст-патронами. Я стремился сам увидеть, когда и кто проносит оружие на занятия. Мне, отвечающему за безопасность нашей организации, было интересно знать, могут ли посланные в лагерь агенты что-либо заподозрить. И, кроме тех случаев, когда я лично был связан с проведением таких мероприятий, ничего не обнаруживал...
Вокруг Бухенвальда были выстроены 22 сторожевые вышки. Лагерь окружали три огненных кольца. Неустанно несла охрану эсэсовская дивизия «Мертвая голова». В гестаповских канцеляриях разрабатывались детали плана уничтожения заключенных. А боевые кадры антифашистов 18 стран Европы, не желая покорно отдать себя на растерзание, готовились к последнему и решительному выступлению... [188]
Вальтер Бартель (ГДР). Мы — коммунисты