ПРИМЕЧАНИЕ: Все герои, задействованные в сценах сексуального содержания, вымышленные и достигли возраста 18 лет.
Не уходи смиренно, в сумрак вечной тьмы,
Пусть тлеет бесконечность в яростном закате.
Вы помните тот момент, когда засыпаете? Именно то мгновение, после которого пробуждаетесь? Помните, как мгла под веками будто взрывается фейерверком, а после — лишь сильнее сгущается подобно туману?
Всё исчезает в звёздной пыли, всё становится лишь воспоминанием.
Но сам мир от этого не гаснет.
Он живёт дальше в каждом-каждом человеке: глубоко и блаженно дышит воздухом после дождя, играет с красивыми фарфоровыми куклами у камина, прощает, помня о вере, причиняет боль, злорадствуя, злословит, в надежде получить желаемое, и улыбается, желая дарить что-то необычайно важное и трепетное.
Мир, на самом-то деле, живёт именно благодаря той надежде, что в воспоминаниях о чувствах.
Самых ярких и… самых далёких.
* * *
Рыжие волосы, яркие и рассыпчатые, как первый снег в начале декабря.
Пряди искрятся в лучах восходящего Солнца, становясь всё более похожими на далёкие блики.
Порывы ветра треплют их, всё же заставляя тоненькие огненные ниточки обрамлять худое-худое лицо.
Острые скулы все в веснушках. Крупных и тёмных.
Пальцы, её длинные пальцы, водят по книге, преследуя и преследуя каждую новую строчку.
Страницы шелестят от погоды и скорее желают сами перевернуться или же и вовсе вырваться из плена переплёта, ставшего теперь уже лишь стылым.
Она поднимает голову к небу и смотрит в него, лишь слегка щурясь. Долго и вдумчиво.
Как если бы ей было хоть что-нибудь подвластно из всего того, что им никогда не было и не будет подвластно.
А потом снова опускает её и свободной ладошкой сжимает цветок ромашки от глухого бессилия.
Как если бы знала ответы на все-все вопросы человечества, но… была неумолимо нема.
Вдохнуть — самое трудное. В его лёгких будто тонны прозрачной-прозрачной воды. Но несмотря на это, Снейп всё же судорожно вдыхает и открывает мокрые глаза, после только люто замирая.
Учитель стоял по колено в чёрной жидкости, лишь отчасти похожей на ту живительную влагу, из которой сам состоял когда-то очень давно.
Она была холодной и пальцы непроизвольно дёргались от такой неприятной температуры.
Против же мужчины была суша.
В темноте послезакатного неба он не мог её хорошо рассмотреть, но всё же заметил справа от себя огромные тёмные гладкие скалы, мягко омываемые мнимой водой.
И дом. Он увидел и его благодаря жёлтому свету в одном из мерцающих окон.
Снейп оглянулся. Тьма и холод жидкости. На небе не было ни одной звезды. Всё скрыто беспощадной, злой мглой. Не было ни туч, ни тумана. Кожа стала гусиной, и учитель побыстрее закутался в свою чёрную мантию, с трудом шагая в лже-воде. Одежда липла к коленям, неприятно обжигая холодом усыхающего дня.
Пылает гнев на то, как гаснет смертный мир,
Он тяжело дышит и всё смотрит по сторонам. Здесь было много голых тонких ветвей и кустов, чьи листья опасно подрагивали.
Тропинка, по которой мужчина шёл, была узкой и грязной. Не было чужих следов.
Дом оказался маленьким и из камня. Чем-то напоминал жилище Хагрида.
Снейп постучался в дверь, сухую и деревянную, что спустя некоторое время быстро открылась, чуть было не слетев с хлипких петель.
Высоко приподняв голову, на пороге стояла Грейнджер.
* * *
— Здесь редко бывает Солнце, если, конечно, его можно таковым назвать, — это было первым, что она сказала с лёгкой усмешкой, после того, как учитель присел рядом с ней на продавленный диван спустя несколько дней восстановления. — И магии… магии нет.
Он кивнул, а затем указал бледным пальцем на своё горло, ужасные раны были прикрыты белым платком девушки.
Грейнджер же в ответ на этот жест прищурилась, а после — отвернулась и немного даже сгорбилась.
Пусть мудрецы твердят, что прав лишь тьмы покой.
— Я тоже сначала не могла, — еле слышно прошептала девушка, незаметно поднеся пальцы к своим сухим губам, лишь потом робко уточнив: — До первого заката.
Снейп внимательно посмотрел на неё, на все черты.
Теперь непослушные, вечно кудрявые волосы были прямыми.
Курносый носик, на нём были веснушки. Маленькие-маленькие. Совсем крохотные. Сама она — тоненькая и низенькая.
Как прутик, хрупкий и нежный, но совершенно несгибаемый по своей сути.
Её тело он бы смог сжать своими большими ладонями, сломать, лишь слегка надавив.
Но вот этот стержень внутри неё — нет.
Никогда.
Гермиона вздрогнула и поспешно спустила рукав розовой кофты до самых пальцев, спрятав шрам, встала и вышла из маленькой гостиной, а затем аккуратно прикрыла за собой дверь.
Пылинки медленно летают в воздухе, изредка касаясь друг друга, не смея осесть на стол или пол и наконец найти себе пристанище.
Они светятся в лучах утренней звезды и завораживают, заставляя затаить дыхание и на мгновение даже поверить в немыслимое чудо…
* * *
Снейп оборачивается, когда слышит громкий хруст веток. А Грейнджер цепко застывает и приподнимает одну руку, пальцами которой держит небольшой чёрный фонарь, от которого и льётся желтоватый сиплый свет.
— В доме кто-то жил. Очень давно… Осталось много вещей и дневник женщины. Благодаря этой тетрадке мне удалось выжить здесь, — она говорила чётко и отрывисто.
Грейнджер всегда говорила «здесь». Всегда.
У этого места не было названия, а девушка и не желала его ему давать. Хотя сам Снейп иногда думал о том, что, верно, мечется в предсмертной агонии, а лицо бывшей студентки, нечаянно увиденное за секунды до потери сознания, просто иллюзорно в этот момент времени, как, впрочем, и весь остров.
Мужчина отвернулся и скрестил руки у груди.
Во мгле он всё же видел ручей: тоненькой струйкой вода неслась по чёрным камням. И блики от фонарного света медленно гасли вместе со свечой.
Прохладно. Последние лучи пробиваются сквозь серые облака и едва-едва подсвечивают их.
Тёмно-зелёная листва дерева колышется и мягко шелестит, шуршит, даже можно сказать. Будто листья шепчутся между собой о чём-то.
Он смотрит на лес и дышит, дышит, не смея надышаться.
Ветер холодный. Кожа покрывается мелкими мурашками. Его порывы пьянят и просят прикрыть веки, прикусить внутреннюю сторону щеки и… открыть завесу памяти.
* * *
Он пишет на салфетке ручкой свой первый вопрос «Я видел вас перед смертью. Почему вы появились здесь раньше?» и передаёт Грейнджер.
В ответ та пожимает худыми плечами и водит пальцем по краям кружки. Чай уже давно остыл, стал бренным и обыденным. Как и всё прочее. Почти всё.
— Не знаю, — говорит тихо и поднимает на мужчину свой растерянный, немного испуганный взгляд.
Вся жмётся, прячется, как какой-то птенец.
Нет, она не лжёт. Ей просто и вправду стыдно, что на первый вопрос после продолжительного молчания она не может ответить.
Снейп кивает и отворачивается. Смотрит в окно: ничего нового, лишь неясная тьма, ни намёка нет на такой желанный рассвет.
Ожидание губительно, мерзко. Оно рвёт на клочья мысли, разум и глупую всёдозволенность. Будто заковывает в цепи и злорадно улыбается, крутя указательным длинным серым пальцем у виска.
А сомнение и того хуже — держит за горло, едва ли нажимая, но своими отвратными глазами заставляя всё нутро сжиматься.
И мужчине даже кажется, что уж лучше от рождения быть немым, чем им обратиться. А это место — огненная пропасть, которую люди по малому уму зовут Адом.
* * *
Грейнджер протягивает ему тетрадь бледной рукой.
Он вертит в руках этот чёрный, как та лже-вода, дневник, а потом видит, что девушка резко оборачивается к нему всем лицом: на нём проступили алые-алые пятна, а затем и вовсе поползли на её длинную шею.
Ладони Гермиона сжала в кулаки, а губы — в тонкую линию. Но лишь на одно короткое мгновение. А затем — начала хлестать своими короткими фразами.
— Наверное, это такое наказание. За наши грехи, — почти выплёвывает, а потом опирается плечом о косяк двери и жмурится от бессилия, прикрывает руками лицо, стараясь скрыть от него свои злые слезы. — Я не знаю ни причин, ни ответов. Не понимаю смысла всего этого! Моя смерть, помню, была полна боли и агонии, а здесь я будто на распятии, как сам Господь! И мне жутко. Жутко, потому что я не знаю ничего… Мне страшно. Я жду, жду и жду. А всё, что делаю другое, мне кажется таким пустым и бессмысленным. Всё преломляет неверие и страх.
Она закрывает глаза. И ей снова до хруста костей хочется, чтобы наступил рассвет, прекрасный и до одури жестокий.