А. Л. МИРОПОЛЬСКИЙ / А. БЕРЕЗИН
(АЛЕКСАНДР АЛЕКСАНДРОВИЧ ЛАНГ)
ПРЕДВИДЕНИЯ
ИЗ НЕПЕРЕИЗДАННОГО
В магическом круге
Я раскрыл потаённую дверь,
Я увидел покой огневой
И змеем венчáнную слабую дщерь,
Неразлучную с мудрой совой.
Опершись на стальное копьё,
Я стоял перед нею – лучист;
Затуманилось сердце моё
От сверкающих звонких монист.
И я ступил за порог,
Весь полон отваги живой,
Ступил, как шумящий поток,
Чтоб быть осенённым совой.
Но звонко разбилось копьё
О копья незримых врагов –
И тело не знало моё,
Что с вечности сорван покров.
Вызов
Надо мной играла зарница,
Кругом непроглядная мгла,
А внизу дышала, жила,
Как зверь полусонный, – столица.
Вот к небу кощунственно-гордо
Воззрилась мильонами глаз,
И мне голос послышался твёрдый,
Зовущий на битвенный час…
И камень я кинул в пучину,
А в отклик стогласность громов –
Я понял, что чары содвину,
Нарушу теченье веков.
К учителям
Стальные, безбрежные строки,
Вы холодом пóлны;
Волной ворвались вы широкой,
Во всём произвольны.
Случайно я встретился с вами,
Я вас не искал.
Господь осенил вас перстами
Для новых начал.
Душа моя вас восприяла
И с вами в молчанье росла,
И правдою вашей себя напитала,
И выросла, – сильною стала! –
Ту силу, что дал мне на время,
О Боже, обратно прими:
Ведь мы осуждённое племя,
Навеки пребудем людьми.
А. Л. Миропольский (А. Березин)
Северные цветы на 1901 год, собранные книгоиздательством «Скорпион». –
Москва, 1901. – С. 107 – 108
Великому брату [1]
Учитель! Жрец предания седого,
Вновь письмена твои меня живят.
Твой взор меня ласкает снова,
И узнаю я свой магический наряд.
Мы в строгой комнате, мы в строгом мраке,
Не слышен город за цветным стеклом.
Круг сомкнут, выставлены знаки…
И в круге мы с тобой вдвоём!
Жезлом моя рука к земле гнетётся,
Но ты хранишь бессилие моё…
Чу! всадник огненный во весь опор несётся,
Нам в сердце устремив копьё.
Чу! тысячи встают бесформенных безликих,
И малых, сильных множеством своим…
Но мы пройдём сквозь сонм до тайн великих,
И дикий мир развеется, как дым.
Да, я стою с тобою рядом,
Такой же древний, как и ты.
И я горжусь магическим нарядом:
Мы одиноки и чисты!
А. Л. Миропольский
Северные цветы на 1902 год, собранные книгоиздательством «Скорпион». –
Москва, 1902. – С. 139
Митя, Божий человек
I.
У Ивана Кузьмича борода чёрная, окладистая, с проседью в виде белых пятен. Не нравится она ему. Он высок, и лицо у него строгое, деловое, почти что такое, как у праведников на иконах. Не нравится оно ему. Он хороший купец, хороший хозяин, состояние у него большое: у него дом и много процентных бумаг. Грустно становится ему, глядя на своё богатство. Когда его раньше не было, он мечтал его получить, а теперь оно ему скучно. У него жена красивая, молодая, полная. Не любит он её за то, что она его и добро его любит. Не любит он её за то, что она считает его умным и добрым человеком. Он неуч и мужик. Между ним и его женой есть разница, но не та, которую она сама себе представляет. Он один знает эту разницу, но некому сказать об ней. Между ними стена, но она не им поставлена, и он не смеет её трогать и ждёт, когда Тот разрушит её, Кто её ставил.
У них в доме живёт юродивый, идиот, призренный им из жалости, а, по правде сказать, не из жалости, а потому, что этого идиота он любит и почему-то боится. Из-за него они с женою часто спорят. Жена не выносит бессмысленных, застывших глаз идиота, устремлённых куда-то вдаль.
– Он мне напоминает смерть, – говорила она мужу.
– А мне, – отвечал он, – напротив, жизнь.
– Прогони его, Иван Кузьмич, или устрой в богадельню. Он принесёт нам несчастье.
– Нет, жена, прогнать его нельзя, он часть меня самого. Я уверен, что он принесёт мне счастье.
И они молчали. Долго разговаривать они не умели. Он был простой мужик, а она барыня.
Был канун Пасхи. Иван Кузьмич и жена его собрались в церковь. Прислугу отпустили тоже в церковь. Сторожем дома Иван Кузьмич решил назначить Митю, Божьего человека. Митю позвали.
– Митя, не отлучайся, – сказал Иван Кузьмич, – стереги моё добро.
Митя широко и недоумевающе раскрыл глаза.
– Твоё добро, дяденька? Стеречь?
– Да, Митя, стереги моё добро!
– Дяденька, ты возлюбил меня, и тебя возлюбит Господь. Буду беречь добро твоё пуще зеницы ока своего. На смерть пойду – твоего не выдам!
Иван Кузьмич замолчал и, уходя, сказал жене:
– Ты видишь, он добро помнит и любит меня. Он совсем не дурак, а Божий человек. Ты слышала, как он разумно говорит?
– Ох, Иван Кузьмич, – отвечала та, – и что тебе показалось умного в речах этого дурака! Напрасно ты оставляешь дом и деньги на такого идиота.
– С ним Бог, – ответил Иван Кузьмич, – а Он лучший страж.
И пошли в церковь…
II.
Пусты высокие хоромы Ивана Кузьмича. Темно в них. Только перед образáми тихо теплятся лампады. Тихо! Одни шаги юродивого едва шуршат по паркету. От одного образа он подходит к другому. Вот он остановился перед ликом Спасителя. Он падает на колени. Он бьёт себя худыми, слабыми кулаками в грудь. Слова молитв, неумелых, с идиотскими возгласами, наполняют чутко дремлющую тишину.
Сердце в изуродованном теле переполнено каким-то чувством до самого края.
Божий человек, идиот, молится за Ивана Кузьмича. Он молится за доброго дяденьку, чтобы Господь пособил ему, уберёг бы его добро и дал бы ему ещё много-много богатства.
На дворе темно. Ночь глядит во все окна и удивляется этому полузверю-получеловеку.
Всё громче звучать в тишине гортанные и носовые выкрики идиота. Он захлёбывается в словах молитвы. Его всегда безжизненное лицо теперь сияет великим восторгом. Он сам не понимает того, что происходит в нём.
Но вот дрогнул первый удар колокола, за ним другой и третий, и воздух застонал в великом перезвоне. Его полные волны мощно и победоносно неслись над вселенной.
«Христос воскресе!»
Потрясённый этими звуками юродивый кинулся к окну. Тысячи огней пылали на безлюдной мостовой.
– Христос воскресе – воистину воскресе, – прохрипел идиот.
Он быстро отскочил от окна. Беспрестанно причитая «Христос воскресе, Христос воскресе», он стащил в одну кучу пуховые подушки, облил их керосином и поджёг. Пламя быстро раскинулось, и загорелся весь дом со всеми деньгами Ивана Кузьмича.
Громадный огненный факел поднялся высоко к небу в святую ночь и известил молящихся.
Иван Кузьмич с женой, запыхавшись, прибежали на пожар.
Перед огнём плясал Митя и кричал:
– Христос воскресе! Христос воскресе!
– Дьявол, дьявол! Что он сделал! – завопила жена. – Мы стали теперь нищими.
И залилась горькими слезами.
А Иван Кузьмич молча подошёл к идиоту, обнял его, поцеловал в закопчённый лоб и рявкнул на весь православный мир, громко, неистово:
– Воистину воскресе! Митя, ты уберёг моё добро!
И, обнявшись с Митей, они, как безумные, плясали перед пожарищем, крича:
– Христос воскресе! Христос воскресе!
На великий соблазн всего крещёного мира.
А. Л. Миропольский
Северные цветы: Третий альманах книгоиздательства «Скорпион». –
Москва, 1903. – С. 117 – 120
Сказка черкеса
В дымной сакле ярко горит обрубок дерева. Сквозь дым мелькают чёрные бурки, серебряные кинжалы. Турий рог медленно переходит из рук в руки. Молчание. За саклей топот лошадей, тихое ржание. Совсем близко голодный вой шакалов.
Холодно! Светит луна.
Вино качич горячит кровь. Старики греются, но кровь молодого Мустафы горячее качича и горячее огня.
Луна светит, конь пляшет под Мустафой. За спиной у черкеса лук и стрелы, у пояса висят кинжал и шашка серебряная в дорогих камнях.
Крута черкесская тропа. Много раз скакали по ней джигиты, много пленных рабов-мингрелов[2] прогнали по ней, много крови видала крутая тропа.
По ней тихо едет Мустафа. Рядом в кустах воют шакалы и с шумом ломится кабан, но, увидя всадника, угрюмо хрюкает и бежит спрятаться: боятся черкеса дикие звери.
Тихо едет Мустафа. Он молод, он ещё никого не пленил. Его не смеет любить прелестная Гуля – ни одного врага он не убил.
Слышит Мустафа, навстречу тихо едет другой всадник. Кто он?! Стоит послушный конь Мустафы, весь насторожился. Черкес стрелу направил. Запела, зазвенела тетива, взвилась крылатая стрела, достигла до груди встречного всадника и отскочила, как от скалы.
– Шайтана грудь, – пробормотал Мустафа и схватился за кинжал, чтобы кинуться на врага.
Проснулся всадник, он спал, весь чёрный, а на груди белый знак, словно две шашки в бою скрестились. Он отстегнул от пояса свою тяжёлую шашку и протянул её Мустафе.
– А, пленный, первый пленный – пришло счастье к Мустафе!
Крепки ремни черкесские, крепко держат они руки и ноги пленного раба. Тяжела участь раба, но далёк ещё путь до родного аула.
Хитры, как шакалы, мингрелы, воюют они, как шакалы, на одного они нападают целой гурьбой – кричат, что они джигиты.
Горит костёр на чужой горе. Тяжела дорога связанного черкеса к мингрельской низине, тяжела жизнь раба-черкеса у ленивых мингрелов.
Горит костёр на мингрельской горе. У костра спят мингрелы, напились вина мингрельского. Дальше лежат Мустафа и его пленный – оба связаны. Не стонет Мустафа, только тихо одна за другой из глаз его капают крупные слёзы. Никто не видит! Не стыдно джигиту оплакивать свою свободу. Ползёт к нему пленный чужеземец. На нём нет ремней, в руках блестит кинжал.
– Хорошо, – думает Мустафа, – он убьёт меня, я не буду рабом.
Кинжал режет ремни – Мустафа свободен.
– Шайтан! – шепчет Мустафа, – брат мой, ты сын шайтана! Убьём сонных мингрелов, возьмём их коней!
– Нет, не убивай их, – вдруг говорит по-черкесски чужеземец, – а коней и оружие их возьмём.
Похолодел Мустафа, шепчет:
– Он говорит, как черкес. Шайтан! Шайтан!
Мустафа и другой быстро вяжут мингрелов.
Мчится табун лошадей с дорогóй добычей по черкесской тропе. Смеётся яркое солнце, смеётся белый снег и даже скалы, поросшие пихтой и серым мхом, смеются, смеётся счастливый Мустафа и думает о прелестной Гуле, но не смеётся его товарищ, весь чёрный, с белым знáком на груди.
* * *
Много черкесов под священным дубом, молча сидят они. Среди них сидит джигит Мустафа и чужестранец Алек, не раб черкесов, а джигит. Он в чёрной бурке, а на груди его белый знак. Под дубом горит огонь священный, и очень старый человек шепчет над огнём слова странные, черкесам не понятные. От огня подымаются к синему небу клубы дыма всё гуще и гуще – в них живут души погибших в боях прежних джигитов. Они, как полчища, облегают круг черкесов, а черкесы молчат, точно слышен шёпот старого человека у священного огня.
Тишина. А безмерно высоко над дубом, на высокой горе, где никогда не бывают люди, кружится и пронзительно кричит огромный орёл.
И вот старый человек зовёт Мустафу и Алека.
Они подходят к сáмому священному огню. В руках у старого человека прадедовский кинжал. Этим кинжалом он ранит руки Мустафы и Алека, смешивает их кровь и льёт её на священный огонь.
Братство крови совершилось.
Смеётся Мустафа, целует и обнимает своего нового брата. Повеселели все черкесы, дружно переходит из рук в руки турий рог с самым старым, крепким вином, много говорят старики о геройских подвигах джигитов, хвалят молодёжь, хвалят Мустафу и его брата Алека.
Алека в кружкé нет, он незаметно ушёл, сидит на скале за широким инжиром.
Не видит Мустафа Алека, соскучился по брату, находит его за инжиром, весь весёлый, радостный крадётся к нему, хочет его испугать, хочет поговорить с ним, как похитить ему его милую Гулю, хочет просить помощи у брата.
Но увидал он Алека и попятился назад. Алек лежал на земле, бил себя в грудь и горько плакал. Подошёл к нему Мустафа, взор его огнём загорелся, рука схватилась за кинжал.
– Кто опозорил моего брата Алека, что он плачет, как девушка? Скажи мне имя врага твоего, и Мустафа сумеет кровавой местью отомстить за брата своего.
Перестал плакать Алек, грустно смотрит на брата своего и говорит:
– Ты хочешь знать оскорбителя моего? – это я сам. Ты хочешь отомстить ему кровавой местью – убей меня.
– У, шайтан, – проговорил Мустафа и тихо, поникнув головой, пошёл от него.
* * *
Заснули горы, спят и черкесы, только луна смотрит с высокого неба, охраняет покой черкесов.
Один Мустафа не спит, думает о брате Алеке и о Гуле.
– Завтра ночью Гуля будет женою моего брата, – слышит Мустафа голос. Глядит Мустафа, перед ним весь чёрный стоит его брат Алек.
– Алек, разве ты знаешь, о чём я думал?
– Я много знаю, но не думай об этом.
Черкесская свадьба. Мчится Мустафа на коне своём, в руках крепко держит Гулю; она обвила его шею своими руками, прижимается к нему. Погоню задерживает Алек, стреляет из лука и рубится шашкой. Уже ранен Алек и один брат Гули, но Мустафа умчался в горы со своею невестою, куда-то скрылся и Алек, погоня потеряла их след. Через неделю приедут жених с невестой к родным Гули.
Свадьба, турий рог, стрельба, веселье!
* * *
Живут в своей сакле Мустафа и Гуля, живёт с ними и Алек, их дорогóй брат. Алек не похитил себе жены, он всегда мрачный и чёрный, но на груди его больше нет белого знака. Во всех боях Алек первый – велика слава джигита Алека.
Раз сидят они вечером перед саклей, Алек и Мустафа точат кинжалы, а Гуля играет на зурне и поёт о бедном коне, который пропал в горах.
Видят они, что к ним подымается в горы усталый всадник, это родственник Гули, живёт он близко от мингрелов, у подножия гор.
Гуля приняла его коня, обмыла ноги всадника, дала ему пищи и крепкого вина.
Молча сидят Алек и Мустафа и ждут, когда всадник пожелает рассказать им о своём деле. Отдохнул, насытился всадник и сказал им, что близко от них на соседнюю гору пришли новые люди, одеты они в железо, ни одна стрела, ни одна шашка их ранить не могут, что на груди у них белый знак, словно две шашки скрестились в бою, что построили они огромную каменную саклю, куда никто из черкесов проникнуть не может, что ловят они черкесов и заставляют на глазах родного аула быть своими рабами. Сказал он печально:
– Великий позор для черкесов! Помогите вы, джигиты наши, победить и прогнать наших железных врагов.
Мустафа схватился за шашку и сейчас хотел мчаться, но Алек тихо удалился в горы, а когда вернулся к ним, был печален и сказал:
– Едем победить железных людей.
Поехали все и Гуля с ними, не хотела остаться одна.
* * *
На высокой скале неприступный зáмок, а у подножия скалы небольшой аул. Прячутся черкесы, боясь нападений железных людей. Нет у черкесов больше храбрости, даже джигит Алек хмурится и ничего не говорит; по ночам он что-то шепчет и долго стоит на коленях. Удивляются на него его братья, видно, он шепчет заклинания. Вот уже десять раз солнце пряталось за горы и вновь выплывало оттуда.
Случилось, что воды не было в сакле. Гуля взяла глиняный кувшин и пошла потайной тропой за водой, но не было ей счастья. Её увидали железные люди, схватили её и потащили на гору в огромную каменную саклю. Узнали об этом черкесы, горевали, думали, советовались, но не знали, как её спасти. Алек долго молча сидел, он был весь чёрный, даже лицо почернело его, потом он встал и тихо сказал, что приведёт Гулю назад. Он надел себе на грудь свой белый знак, словно две шашки скрестились в бою, и пошёл на гору. Железные люди, увидев его, ему что-то кричали, и он им что-то кричал. Они впустили его к себе в огромную саклю.
В эту же самую ночь Гуля вернулась к своему мужу и горько плакала.
– Где Алек? – спросили её.
– Он будет скоро здесь, – сказала она и горько плакала.
Настала третья ночь. У черкесов ярко пылал костёр. Все сидели молча, оплакивая Алека.
Вдруг среди них, при ярком свете огня, появился человек; до пояса он был голый и весь в крови. Кожа с его спины, груди и рук была содрана и висела кровавыми клочьями, а на груди был выжжен огнём чёрный знак, словно две шашки скрестились в бою. Это был Алек. Бросились черкесы лицами на жёсткие камни, били об них свои головы и рыдали, как малые дети.
– Довольно плакать, – сказал Алек, – идите за мной, кровавая месть!
Луны нет! Как змеи, ползут черкесы за Алеком. Напрягая последние силы, ведёт он их тайной тропой к сакле железных людей. Вот уже каменные башни!
Сел Алек на камень, покинули его силы, но показал рукой, и ползут черкесы в саклю железных людей.
Не слышно криков битвы – железные люди спали крепким сном. Сидит Алек на камне, рядом с ним Гуля. Уже глаза Алека плохо видят. Выносят черкесы на руках крепко связанных железных людей, кладут их перед Алеком.
– Разложи костёр, – говорит Алек.
Выносят черкесы картины и серебряные сосуды железных людей, их дорогое платье, и всё кладут в одну кучу, а на вершину кучи кладут связанных железных людей и всё обливают смолой. Высоко взвивается пламя, кипит смола, громко кричат железные люди, но смеются черкесы.
Встал с трудом на ноги Алек, смотрит на черкесов и говорит:
– Не могу я больше жить с чёрным знаком на груди! Прощайте, братья, не забывайте Алека! – сказал и бросился в самую середину костра, и не стало знаменитого джигита Алека.
Пойди, странник, в селение Калдахвары, взгляни на развалины зáмка героя. Там камни говорят о нём, но не трогай там ни единого камня, ведь ни ты, странник, ни я, старый черкес, не знаем и никогда не узнáем, кто был Алек – Шайтан или Добрый демон.
Кавказ, Гагры, 11 окт. 1913 г.
Гриф 1903 – 1913. М.: Гриф, 1913. – С. 108 – 113
Приложения
Современники об А. А. Ланге (А. Березине / А. Л. Миропольском)
В. Я. Брюсов