Трилогия
Автор: Limonova
Название: Книга 1 – ая "Зеркала Кенди"
Рейтинг: R (не рекомендуется лицам до 16)
Жанр: DRAMA, ROMANCE, HUMOUR с периодическим action
Размер: Мега – Макси, трилогия
Бета: Кендифанка
| Оглавление: Глава 1. Prisoner Глава 2. Greek Gift Глава 3. Morgue Глава 4. Aint got nobody Глава 5. Marta Глава 6. Debutante. Глава 7. Dendelion Глава 8. Family Vlues Глава 9. Зараза Глава 10. Leading Light Глава 11. Darkness. Part 1. Глава 11. Darkness. Part 2. Глава 12. Broken silence. Глава 13. Daybreak Глава 14. Angel`s visits Глава 15. Maud Глава 16. Victims Глава 17. Sense of duty Глава 18. Аноним Глава 19. Пигмалион Глава 20. Strangers Глава 21. Beloved Глава 22. Knights Gambit Глава 23. Long story Глава 24. Фор-Эл. Глава 25. The events of the white swan Глава 26. Poison or Medicine. Глава 27. Out of kindness Глава 28. Mask and mirror Глава 29. Miracles and misterys Главы 30,31,32,33,34 Глава 35, Эпилог |
Пролог.
Кенди зажмурилась. Её ослепил свет. Небо сияло чуть не до белизны, куполом накрывая по-южному красную землю. Всё здесь укрывал мягкий воздушный снег или, может, песок? Краснота пустыни уходила в холодные синие и темно-лиловые тени, скрипела и шуршала под ногами по-зимнему.
Кенди оглядела себя: колени прикрыты зеленой шотландской юбкой, через правое плечо переброшен клетчатый плед, подколотый драгоценной брошью в виде золотого орла с монограммной литерой «А» в сердцевине. Мешок с трубками ("Волынка!") болтался на руке – извивался, как зверек, непослушный, многоногий. Никак не удавалось перехватить его поудобнее. Пока Кенди с возилась мешком, ей пришло в голову, что некий «А» потерял свои вещи. От воспоминаний о пропавших драгоценностях сделалось ей неприятно, стыдно. Брошку и остальное надо вернуть, и как можно скорее!
Но где же искать владельца?
Кенди завертела головой по сторонам. Куда ни глянь до краев горизонта простирается о этот красный снегопесок. И ни одного дуновения, ни единого признака жизни. Драгоценная брошь, плед и волынка – что с ними делать в такой глуши? Разве что на волынке поиграть, шуму-то от нее много. Вдруг кто услышит?...
Кенди встряхнула волынку, кое-как устроив на плече непослушные трубки, перехваченные шнуром, и неуверенно оглядела оставшиеся. Куда дуть-то? В эту, тонкую? Или в ту, с дырками? На волынке Кенди играть не учили, однако прикосновение к инструменту вызвало в памяти всплеск красок и звуков: красные пледы полощутся на ветру, нежные, немного грустные голоса призывают её отправиться в путь.
Или же вернуться?...
Да, вернуться! Кенди отчетливо вспомнила, что должна вернуться домой, где кто-то важный ждет её. Ждет уже очень, очень давно. Она обвела взглядом равнину и, наконец, увидела свою цель. "Отец – дерево!" – Кенди с легким сердцем двинулась в путь.
Маячившее на горизонте дерево все не приближалась. Путь начинал казаться Кенди бесконечным. Ей стало жарко – горячий ветер обдувал лицо, пот заливал глаза, дыхание сбивалось. Снегопесок раскалился так, что казалось, вот-вот растает, расплавится под ногами. Если б можно было снять плед, сбросить груз ответственность за чужие вещи, так идти будет и легче, и быстрее, но Кенди боялась выпустить из рук неуклюжую волынку, уронить брошку в зыбкую песочную красноту. Как она потом будет оправдываться?
Стыдно даже думать о том, чтобы бросить вещи, только ведь ей надо спешить. Ей надо успеть. Ведь тот, кто ждет её так давно и так долго, может и не дождаться! А она ползет, как улитка, она вечно опаздывает. Поезд, пароход, самолет, какие только машины не увозили от Кенди тех, кто был ей дорог.
Память об утрате кольнула в сердце, во рту стало солоно. Кенди собралась с силами и побежала, увязая в густой, тягучей красноте. Как тихо! Как страшно и пусто кругом. Единственное пятнышко надежды, цвета – зеленая крона дерева, – терялось вдали, таяло миражом в золотистой дымке. Равнина вспыхнула диким светом, рубиновым, синим и лиловым,, а затем потемнела. Тьма сгустилась до синевы чернил.
Вдалеке призывно взвилась и стихла нежно-грустная волынка.
Сердце Кенди оборвалось.
"Не успела!"
В клубах расступающегося тумана она разглядела кладбище: розы, пока еще не раскрывшиеся, белые призрачные бутоны среди каменных плит и надгробий в виде ангелов и крестов, опутанных плющом. Кенди стояла в окружении безымянных могил, и её терзало одиночество умерших, чьи имена были неизвестны живым. Склонив колени перед статуей ангела, она мысленно произнесла молитву: "Даруй им, Господи, вечный покой, и пусть вечный свет его озаряет."
Внезапно суровое лицо ангела озарила улыбка.
"Энтони!" – обрадовалась Кенди и поднялась навстречу другу.
Мягко улыбаясь, мальчик указал ей на розы.
"Прекрасная Кенди", – догадалась она, и розы вокруг Энтони начали медленно распускаться.
Кладбище осветилось. Белоснежные цветы искрились и переливались, покрытые капельками росы, точно алмазной крошкой. А Кенди не сводила глаз с белокурого мальчика, который застыл перед ней с протянутой к розам рукой. На гладкое юношеское лицо ложились резкие тени, от чего Энтони казался гораздо старше, чем помнила его Кенди. В голубых глазах застыло странное выражение: он будто ждал чего-то, улыбаясь ей печально и нежно. Но взгляд из-под полуопущенных век казался далеким, чуть холодноватым, и внезапно Кенди поняла: не на розы указывает ей Энтони.
Ряды безымянных могил – вот, к чему была обращена его грусть. В небе над кладбищем сгустились сумерки. Со всех сторон повеяло холодом. «Цветут и опадают», – вспомнила Кенди.
Цветы роняли лепестки. Подхваченные ветром, они закружились в белом вихре.
Кенди искала Энтони, но не могла найти – он стал тенью среди теней. Лепестки стали снегом, зимней метелью, в которой терялись кресты, утопали ангелы, исчезало кладбище.
Свое одиночество Кенди ощутила, как лед в сердце.
Она пожелала увидеть хоть кого-нибудь знакомого, но почувствовала лишь холод и непроницаемость ледяных стен, которые отрезали её от мира.
"Помогите! Помогите!" – испуганно звала Кенди, но вместо криков изо рта вырывались клубы пара, а беззвучные мольбы возвращались откуда- то сверху слабым эхом.
Кенди с ужасом поняла, что в этом ледяном плену у неё нет голоса.
"Господи, но ведь кто-то же должен меня искать…" – сражаясь со слезами, она в отчаянии забарабанила в стену. От ударов по стене поползи сети трещин. Ледяные пластинки отслаивались и сыпались на пол к её ногам, пока взгляду не открылось зеркало.
Большое гладкое зеркало в ледяной стене.
Кенди в ужасе отступила от него. Девушка-отражение в точности повторила её жест, однако выражение её красивого бледного лица не изменилось. Голубые глаза, совсем не такие, как у Энтони, смотрели на перепуганную Кенди холодно и спокойно. Отгораживаясь от странного видения, Кенди взмахнула рукой – девушка из зеркала потянулась к ней. Кенди вскрикнула, отступая – девушка шагнула вперед.
Внезапно из глубин зеркала начала приближаться тень. Когда тень превратилась в силуэт юноши, сердце Кенди пропустило удар. Руки появились из темноты и сошлись кольцом на поясе отражения. Руки, прикосновение которых Кенди ощутила и в слепой панике метнулась прочь. И вот, она уже сбегает вниз по ступеням, а лестница все не кончается.
Быстрее, быстрее! Это же больница, отсюда должен быть выход! Где же он? Где?!
С колотящимся сердцем Кенди рванулась вперед, в темноту, ощутив за спиной тепло человека, от которого убегала. Опора исчезла, она падала во мрак. И только её крик, сливаясь с другим криком, пронзал могильную тишину. Тень звала ее по имени:
"Кенди, Кенди..."
Глава 1. Prisoner.
Утро началось с убийства.
Отрывистые вопли в клочья рвали сон.
Вслепую наотмашь одной левой Кендис Уайт Эндри убила будильник.
В спальне установилась мягкая тишина. Кенди поглубже зарылась лицом в подушку и накрыла голову одеялом. Между сном и реальностью она балансировала, словно канатоходец, пока её тело, имя, судьба и жизнь не превратились в полузабытое сновидение. И только что-то одно, самое последнее, ей принадлежащее, удалялось в небытие несмелыми, семенящими шажками, вглядывалось во тьму, где обитали призраки.
Бесформенные образы и скользящие в тумане силуэты окружали её, норовя приблизиться, обрести очертания и стать новым, неотличимым от реальности, ночным кошмаром. Сон обнаружил паучье коварство: чем дальше уходила спящая, тем крепче её оплетали сети, темное кружево тайных страхов. Внезапно яркий всполох мелькнул в темноте.
Не то осколок, не то сияющее лезвие…
Кенди захлопала ресницами, вытерла слезы и через щелочку между одеялом и простыней заглянула в пасмурное утро. Сон, отхлынув, оставил её в унынии.
Чтобы взбодриться, Кенди прибегла к излюбленному методу:
– Ах, ну и лентяйка же вы, мисс Уайт! Каждое утро жалобы! Ну-ка, хватит раскисать!
Решительно откинув одеяло в сторону, Кенди съежилась от холода. Бегом, шлепая босыми ногами по стылому полу, она кинулась к раскрытому настежь окну и с треском захлопнула ставни.
– Да у меня тут за ночь осень наступила… – Кенди оглядела темную комнату: внутренности распахнутого гардероба, одинокий стул, мутное зеркало на трюмо, мышь.
Кенди вскрикнула, отпрянула и тотчас устыдилась. Во-первых, ну, подумаешь, мышь! Что она грызунов не видела? Во-вторых, не было никакой мыши, а был раскуроченный механизм, в котором что-то конвульсивно дергалось и потрескивало.
"Дзынь!" – обиженно всхлипнул и умолк будильник.
Кенди наморщила нос, прикидывая стоит ли нести его в починку. Жаль, конечно, хорошую вещь, но снова просыпаться от жутких воплей…
– Нет уж, извините, сэр Будильник, – сказала Кенди с ноткой раскаяния. – А где же…
Она завертела головой по сторонам. Темно-зеленый бархат, золотая монограмма, пояс с кисточками – мягкий халат пропал. Скомканная постель манила неостывшим теплом. Кенди мужественно отвернулась к окну и обняла себя руками за плечи.
– Сентяб-б-р-рь, – выговорила она, стуча зубами. – Почему же так холодно? Почему утро такое темное? Может, я проспала осень и попала прямо в зиму? В таком случае, лучше мне было проспать до весны! Ты тоже соскучился по солнышку, да, дружок? – она погладила листья чахнущего на подоконнике фикуса.
– Ой, фу-у,– Кенди уставилась на приставшую к пальцам буроватую пыль. – И вот этим мы дышим? – отряхнув пальцы, она спрятала озябшие руки подмышками и с тоской оглядела Вест-Мэдисон стрит. – Здесь нет свежего воздуха. Шумно, пыльно, холодно и нечем дышать. Где солнышко? Где все деревья? – допрашивала Кенди ни в чем не повинный фикус. – В парках? Ну и странные же дела творятся в мире! Надо идти в специальное место, чтобы увидеть дерево! Неужели людям нравится жить в окружении камней? А –цветы? Неужели, горожане не любят цветов? Я, правда, не понимаю! Почему весь город не может быть похожим на парк? Если каждый высадит хотя бы по одному деревцу, как красиво станет в Чикаго! Как приятно будет смотреть по утрам в окно и ходить по улицам! Вот если бы мой дом стоял в парке….
Кенди умолкла, захваченная зрелищем: безликие утренние фигуры, тёмные звери в путах, трясущиеся короба, лучеглазые железные монстры в клубах рваного дыма – все призрачно кишело перед озаренной сценой, где её фантазия возводила Дом в Парке.
Не в том, маленьком, лысоватом, строго разлинованном парке через улицу, а в каком-то бескрайнем и заброшенном, почти как лес. С венками тропинок среди густой тенистой зелени, со внезапностью ясных полянок и блестящими глазницами озер, с пугливым лесным зверьем, с певчими птицами, под самым небом и без мусора, без грохота, без удушливой вони, без шумных людских скоплений, в сердце тишины возникал её Дом.
Дом Кенди был собран из многих домов, бережно хранимых памятью. Затерянный в лесной глуши старинный, обветшавший охотничий коттедж с покосившимися ставнями… Возвышающаяся среди зеленых холмов одинокая шотландская вилла, увитая плющом … И самый главный, самый прекрасный Дом с цветным окошком витража и крестом на крыше, наполненный счастьем, окруженный покоем. Детская жалобная мысль забилась внутри, стиснула горло: "Я хочу домой, хочу домой..."
Визгливо скрипнули тормоза, протяжно выругался клаксон, хрипло заржала лошадь, и грубая брань разнесла в клочья солнечный мираж, оставив Кенди лишь смутную тоску, холод и тяжесть мокрого сонного песка.
– Мне пора на работу, я тебя вечером полью, – пообещала она фикусу, и словно бы ей в ответ, с растения уныло слетел пожухший листочек.
Зевая, Кенди побрела умываться. На полпути что-то острое вонзилось ей в ступню. Она громко вскрикнула, подобрала ногу и, не удержав равновесия, с размаху ударилась плечом об стену.
– Чер-рт! – выругалась она от боли и тут же раскаялась. – Что я слышу, Кенди? Стыдно должно быть! Сломала хорошую вещь! А вы, мисс Рейн, что скажете? Это безобразие, Кенди, когда девочка ругается! Так тебе и надо, поделом… – приговаривая на разные голоса Кенди легкими, пинающими движениями заталкивала останки будильника в угол.
– Вечером я тебя выкину, – пригрозила она механизму и всем его деталям.
Будильник был вполне отмщен – раненая зубцами шестеренки Кенди еще долго будет мучиться при ходьбе, а вечером обнаружит на плече синяк.
В ванной комнате ей пришлось долго выслушивать хрипы водопроводных труб прежде, чем кран выбросил в ее сложенные чашей ладони струю ледяной воды, от которой препротивно пахло чем-то гнилостным. Внутренне содрогнувшись, Кенди нырнула в скопленный лед, торопливо умылась и, пошарив рукой в пространстве, схватила воздух.
Ниже, выше – ничего.
Кенди открыла глаза и в недоумении уставилась на пустой крючок. Делать нечего, пришлось вытираться подолом сорочки. После она хмуро взглянула на позорного вида мокрые пятна, суженные со сна глаза, розовые вмятины на щеках и прочие утренние некрасивости. Кенди-из-зеркала пожала плечами. Мол, а чего ты ожидала?
После умывания топкую сонливость немного размыло, но Кенди всё не поспевала за бойкой заоконной действительностью. Гибель будильника остановила время, и на сборы она потратила вдвое больше времени, чем должна была.
Медленно, на ощупь она извлекала из гардероба одежду. Запоздало обнаружив изнанку, запутывалась в рукавах. Без конца зевая, теряла из виду пуговицы и промахивалась мимо петель. Засыпая на ходу, долго искала то, что лежало под рукой, рассеянно хватала ненужное, мучительно задумывалась о назначении шнурков.
Когда обнаружилась новая пропажа, Кенди предположила, что ночью к ней в окно залез вор. Грязный, непричесанный и голый. Иначе, зачем бы ему красть гребень для волос, халат и полотенце?
После неудачной попытки расчесаться пальцами Кенди подвязала волосы лентами разных цветов, не различив розовый и красный. Наконец, полностью одевшись, она ощутила тревожный тревожное "пора" холодком в животе и со вздохом покинула нежный полумрак спальни.
В коридоре ей повстречались неприятный сквозняк и напольные часы – последние оставшиеся в доме. Часы показывали половину десятого. Кенди в ужасе остановилась перед ними и следила за прыжками секундной стрелки до тех пор, пока не вспомнила, что часы сломаны. Отлегло от сердца ледяное "опоздала". Кенди шумно выдохнула и поежилась при мысли о нагоняе, который может последовать за очередным опозданием.
Каким – третьим на этой неделе? Простительным его уже никак не назовешь.
"Эх, Флэнни на меня нет!" – смущенно подумала Кенди, и бывшая коллега тотчас нарисовалась в её воображении. Брови сдвинуты, губы сжаты, в газах немой упрек.
– Если бы ты знала, Флэнни, как трудно мне теперь приходится, – со вздохом заметила Кенди и тут же замотала головой, отвергая все возможные оправдания. – О чем я думаю?! Дождь, холод, ветер, ты всё переносишь там, на полях сражений, а я…
Кенди улыбнулась Флэнни сквозь сотни тысяч миль, что их разделяли.
– Я сделаю всё, чтобы ты мной гордилась! Только береги себя, пожалуйста, и возвращайся скорее.
Флэнни в её воображении закатила глаза и ткнула пальцем в наручные часы.
– Ой! – спохватилась Кенди и заторопилась на кухню, скандируя на ходу. – Кофе, кофе, кофе!
Однако на полках буфета заветной баночки не обнаружилось.
– Неужто, вор и тут поживился? – растеряно пробормотала Кенди.
Свои банные принадлежности она неряхе простила, но лишить её утреннего кофе – это уж слишком! На всякий случай она проверила в ящиках. Все они были такими пустыми, что в них поселились пауки. Кенди распугала членистоногую братию и вымела паутину, нисколько не продвинувшись в поисках кофе. Зная свою рассеянность, она решила посмотреть в холодильном шкафу, но лучше ей было этого не делать.
В нос ударила вонь.
Захлопнув дверцу шкафа, Кенди обессилено привалилась к ней спиной. Темные комнаты с пыльными окнами, пропускавшими слабый полусвет, окружали её со всех сторон.
«Я не лентяйка, – мысленно оправдывалась Кенди, – просто не успеваю за всем уследить!»
Дом угрюмо безмолвствовал.
Одинокий, холодный, запущенный – её ли это был дом?
Вот уже месяц Кенди засыпала и просыпалась в этих стенах. Здесь хранились её вещи, сюда она привыкла возвращаться, отсюда уходила по делам. Почтальон, молочник и все соседи знали, что это её дом. Однако Кенди с эти домом ничто не роднило. Напротив.
С первой ночи в широкой кровати на пуховой перине под пышным покровом балдахина она спала плохо, беспокойно, словно заняла чужое место. «Эндри» – значилось на почтовом ящике и дверной табличке. «Эндри,» – слышала Кенди и вздрагивала всякий раз, понимая, что обращаются к ней. Словно некая мисс Эндри жила в просторной, богато обставленной квартире на Вест Мэдисон стрит, а сама она, Кенди Уайт из Дома Пони, поселилась здесь временно и по досадной ошибке её постоянно принимали за хозяйку.
О, мисс Эндри любила пожить на широкую ногу, в отличие от Кенди, простой медсестры! И дом её полностью отвечал высоким запросам леди из этого семейства. Были в нем и комнаты для прислуги, и гостиная с камином, и библиотека с бильярдом, и столовая на дюжину персон, и две спальни со смежной гардеробной. И множество мест, где мисс Эндри могла, откинувшись на мягкие подушки, поразмышлять о своей красивой жизни.
От пола, устланного узорчатым паркетом и коврами, до потолка с фигурной лепниной и хрустальными нагромождениями люстр не нашлось бы уголка, где не царила бы роскошь. Кенди гадала, сколько деревьев пошло на резную мебель и панели для стены? Сделанные вручную росписи изображали цветочные гирлянды и пасторальные пейзажи, частью которых могли быть эти деревья прежде, чем их срубили, чтобы изготовить шкафы с завитками, стулья со спинками в виде лир, кресла с львиными лапами и по-лебединому плавно изогнутые диваны.
А ткани? Ярды атласа, парчи и тюля для трехслойных штор! И, конечно, бархат, плотный бархат повсюду. Дневной свет едва пробивался к богатым интерьерам, которые тускло отражались в стекле, хрустале и драгоценных металлах. Ванная в доме мисс Эндри и та походила на музей. Даром, что вода пахла дурно, вливалась она в гладкую белоснежную купель и умывальник, украшенные затейливой росписью изнутри и снаружи. Даже место для отправления первых нужд так напоминало вазу, что впору было ставить туда цветы.
И, говоря о цветах, они изобиловали в доме мисс Эндри преимущественно на стенах, коврах и обивке, тогда как единственными представителями живой флоры были фикусы, расставленные на подоконниках и столах. Чахлые деревца рядом с яркими искусственными бутонами – удручающее зрелище.
Ощущая себя случайной гостьей в собственном доме, Кенди сторонилась запертых комнат. Сдвинутые к столу, тоскливо пустовали её двенадцать стульев. Простаивал без дела укрытый чехлом бильярд. Слабо тянуло трубочным табаком из соседней спальни. Безмолвствовал телефон. Бездействовал камин. Бессрочно откладывались размышления о красивой жизни на уютных диванах, креслах и кушетках среди мягких подушек.
Мисс Эндри, может, и была бы здесь счастлива, но Кенди Уайт из Дома Пони – нет.
Все её вещи помещалось в один небольшой чемодан. К вещам этим она не привязывалась и могла бы без сожаления большей частью пожертвовать, чтобы идти по жизни легко, без суеты и хлопот.
В доме мисс Эндри Кенди оказалась в плену у вещей. Что ни день, они требовали к себе внимания. Холодильный шкаф, вечно гудящий, как рой рассерженных пчел – ну, зачем он ей? То дверца отходит так, что молоко портится, то воняет кошками. Хорошо еще, Кенди была медсестрой и распознала в этом запахе ядовитый аммиак – пришлось искать мастера, который устранил утечку. За работу он, кстати, взял недешево, весь недельный заработок Кенди. Никогда бы такой проблемы не возникло с ледником в кладовой, но мисс Эндри подавай холодильник, чтобы потчевать гостей мороженым и охлажденным шампанским. И еще – плиту на газу от компании Дженерал Электрик.
Пока Кенди не разобралась с устройством черного эмалированного чудища, она даже овсянку не могла сварить. Ну и как же без электричества? Дверной звонок сломался, Бог с ним, можно и постучать. Но без света в спальне было темновато. Когда Кенди попыталась заменит в торшере лампочку, ее ударило током. Нет, мисс Эндри слишком хорош̀а для свечей и керосиновых ламп. Её дом предлагал только самые современные удобства. Мисс Эндри меньшего не достойна, так ведь?
Хорошо бы еще ей самой попробовать справиться со своим хозяйством!
Кенди вот не справлялась. С непривычки она не успевала за всем уследить в этой огромной богатой квартире со всеми её закоулками, мебелью, тканями, емкостями и механизмами. Мыть, чистить, поливать, ставить на места, заполнять, отлаживать – вот, что требовали эти вещи, требовала жизнь среди этих вещей – полная ненужных хлопот, однообразная, великоватая, если можно так выразиться, для одинокой медсестры.
Кенди прикрыла глаза и ссутулилась, прижавшись спиной к гудящему холодильному шкафу. Продрогшая, опустошенная, она хотела одного: спать, спать, спать…
Но как раз спать было нельзя.
Далеко во Франции девушки, подобные Флэнни, спасали жизни солдат, рискуя собственными. Об этом невозможно было забыть, и Кенди знала: её долг – выйти на работу, пусть даже этого никто не оценит. Пусть никому она там не нужна. Пусть...
Нет, но это же бессмыслица какая-то.
Героический образ военной медсестры вместо того, чтобы вдохновить Кенди, лишил её последних сил. Слезы досады хлынули сами собой.
– Ну, почему… Почему… – шептала Кенди, обнимая себя руками за плечи, и никого не было рядом, чтобы ей ответить.
Почему дорога стала утомительной и трудной? Почему так холодно и грустно просыпаться по утрам? Почему не видно заветной цели за мутной пеленой дождя?
– Я же… – прошептала Кенди, разведя руки в стороны и затем прижав их к груди.
Видит Бог, она старалась изо всех сил.
Честность, трудолюбие, жизнерадостность всегда её выручали. Да вот, подвели. И не в беде, а в будничной жизни, когда есть работа, достаток, крыша над головой, и не хватает только… Что еще человеку нужно для счастья? Может быть, немного приключений?
С приключениями Кенди всегда была на «ты». Во времена её детства мисс Пони шутила: если Кенди днем не пошалит, вечер не наступит. А сестра Рейн в ответ на заверения Кенди, что она будет вести себя примерно, восклицала: "После дождичка в четверг!"
Что ж, осень 1916 года выдалась на редкость дождливой, и обитатели дома Пони рады были получать от Кенди письма, в которых она неизменно сообщала, что у неё всё хорошо. Могла ли она написать иначе? Тревожить близких не было причин. Тем более, что свои тревоги Кенди растворяла в хороших новостях, которые получала от них.
Долгими, неизменно наступающими вечерами она перечитывала письма подруг – двух юных леди, чьи заботливые родители твердо знали, как оградить драгоценных чад от инфлюэнции в период холодов.
Ах, Флорида! Вечное лето. Умница Патти прислала корзину апельсинов, сопроводив посылку запиской о пользе витаминов. Впечатлительная Анни живописала красоты курорта и вкладывала в письма нежные морские пейзажи, пахнущие солнцем и акварелью.
Кенди посасывала сладкую апельсиновую дольку и воображала подруг, гуляющих под сенью пальм в легких белых платьях. Вспоминался ей ласковый шум волн, далекие крики чаек, теплый песочек под ногами. Она видела, как Анни сидит за мольбертом и мечтательно смотрит на угасающий над морем закат; как Патти, взрослее и серьезнее, чем прежде, держит на коленях раскрытую книгу и обдумывает прочитанное.
Кенди грезила над письмами, пропитанными теплом и любовью, и тем только лечила затянувшуюся хандру, причин которой не понимала. В уме её не складывались воедино детали, осколки дневных неурядиц – рабочих и домашних. Путали и сбивали с толку сны, переплетенные, как сухожилия, с не-снами, в которых всё солнце мира давным-давно скрыл унылый занавес облаков.
В поблекший слякотный Чикаго текла, не чураясь сентября, стылая осень, отравленная тоской по лету. И все живое промерзало до сердцевины, и умирало до весны – мучительно далеких теплых деньков. И если на работе, в кручении дел, всё шло еще хоть как-то складно, то дома царил беспорядок, а на борьбу с ним не оставалось сил после работы.
И еще куда-то постоянно терялось время – утекало сквозь пальцы мокрым сонным песком. В днях образовывались прорехи, в которых пропадало именно то, что требовалось больше всего остального: теплый халат, полотенце, гребень и кофе ранним утром. Предательски лгали сломанные еще до переезда Кенди часы, а сама она сломала единственные часы правдивые. И городская грязь, сговорившись с пауками, норовила заполонить собою все поверхности и впадины её жилища. И загибались по неизвестной причине фикусы, и вода пахла дурно. И были еще счета, непочиненная одежда, опустевшие запасы провизии, стирка, уборка и глажка.
И была еще пустота: на душе и в огромном доме, где её никто не ждал.
Взгляд Кенди заметался по кухне. Она должна была что-то предпринять. Ведь из любой передряги можно найти выход, если очень постараться! Но из кухни дверь вела обратно в столовую, к столовой прилегала гостиная, откуда коридор уводил на гулкую лестничную площадку, вниз по ступеням, через два пролета, в фойе, на широкую, респектабельную Вест-Медисон стрит. Напротив дома, за оградкой, располагался парк (одно название) с о горбатыми мостиками над узким, темным водоемом, в который роняли редкую листву болезненные деревца. За парком был проспект в тени многоэтажных громадин, исполосованный рельсами, по которому катились, грохоча и позвякивая, конные трамваи и экипажи. А дальше был город- лабиринт с его знаменитым мясным рынком, скотобойнями, заводами, шумными площадями, узкими, тёмными улицами и коварными тупиками. Захочешь найти чашку горячего кофе, плутать будешь долго.
До ближайшей бакалейной лавки идти не меньше получаса. Кенди застонала – ну, уж кофе-то могла бы купить про запас! Только этот горьковатый, в сущности, не такой уж вкусный без сахара напиток и мог согреть, разбудить её теперь. Надо признать, после четырех недель вынужденного пребывания в Чикаго способность радоваться жизни изменила Кенди. Пределом её мечтаний стало облегчение трудных извилистых скитаний между тяжелым полусном и холодной полуявью.
Кенди села за стол, уронила голову на руки и притихла загнанным в ловушку зверьком.
Спросив себя, случалось ли ей испытывать такие чувства прежде, Кенди вспомнила колледж: мрачные стены, запертые двери. Дни, серые и скучные, тянулись медленно, запретам не было числа. Тюрьмой, иначе не назовешь, была эта школа. Эта жизнь в плену условностей. Но и оттуда Кенди ухитрялась вырваться, но и там ей удавалось не унывать!
А от жизни нынешней Кенди сбежать не могла – не было в ней глупых правил, чтобы без зазрения совести их нарушать; не было строгих надзирателей, чтобы ловко обводить их вокруг пальца; не было ограды, через которую можно перемахнуть, чтобы оказаться на воле. Не было даже секретного Холма для дерзких одиноких мечтаний. Кенди запирала за собой двери сама. Как-то после работы, забравшись на дерево в парке, она только и думала о том, что если не успеет выстирать испачканное платье, то завтра придется идти на работу в грязном. А потом вообще заснула и чуть не свалилась с ветки.
Что толку бунтовать, если ты предоставлен самому себе и никем не обижен?
А все же взбунтоваться Кенди хотелось. Она без колебаний села бы на ближайший поезд до Индианы и через несколько часов обнимала бы своих друзей в Доме Пони. Однако на сей раз её "тюрьма" оказалась куда надежней: она дала обещание, взяла на себя обязательство. Сетовать ей было не на кого, да и жалеть, в сущности, было не о чем. Решения своего она бы не изменила, даже если бы и знала, что придется так туго, ведь просьба пожить в Чикаго исходила от человека, которому она стольким обязана.
Кенди не глядя пошарила в нагрудном кармане платья. Захрустела бумага. Уф! Оно на месте, одно из немногих её сокровищ, которые она страшилась потерять: крестик на шее, фотография на полке в гостиной, брошка в шелковистой утробе резной шкатулки под зеркалом и свернутая в трубочку театральная афиша в надежной тьме чулана.
И это письмо.
Кенди бережно развернула бумажный квадратик и побежала взглядом по чернильным узорам, уже не столько разгадывая их значение, сколько вспоминая.
Мягкий, ласковый голос обращался к ней:
Дорогая Кенди,
Благодарю тебя за письмо.
Очень рад, что мисс Пони идет на поправку. Должен сказать, ты заставила меня поволноваться. Я уже готовился к худшему, и вот ты пишешь: обострился артрит. Кенди, возьми себя в руки! Нельзя же паниковать всякий раз, как мисс Пони чихнет. Принято считать, что свойства характера и состояние духа отражаются на нашем здоровье. Если так, мисс Пони ведет самый здоровый образ жизни.
Увы, не могу сказать того же о мадам Элрой. Когда я мысленно сравниваю их, мисс Пони кажется мне не в пример счастливее, бодрее и моложе. А ведь они ровесницы.
Мисс Пони я представляю не иначе как в кругу воспитанников. Она заботится о вас, а вы платите ей уважением и любовью. В то время как моя тетушка с каждым годом все больше сдает. И я вижу её, вечно хворую на фоне не нужной роскоши, одинокую, уставшую, облаченную в траур – то с мигренью, то с болью в пояснице.
Никакие врачи не научат мадам Элрой снова радоваться жизни. Но и ей, как ты знаешь, ведома радость заботы о близких. С какой горечью она думает о тех воспитанниках, которых потеряла, и как мало утешения находит она в нас. Ведь мы выросли и больше в ней не нуждаемся. Но она еще способна от всего сердца полюбить того, кто её заботу примет. Я вижу, что гордость мешает ей задать этот вопрос, поэтому спрошу сам, а примешь ли ты, Кенди?
Вопрос тебя удивит, ведь прежде тетушка обходилась с тобой сурово. Но причина все та же. Когда ты покинула колледж без её ведома и отказалась быть частью семьи Эндри, это задело её гордость. И все же она не забывает о тебе и часто сетует, что ты живешь не так, как подобает дочери семьи Эндри.
Да, моя бедная старая тетушка несколько чванлива и делает вид, что идет на уступки из чувства долга, но меня ей не обмануть. Горячность, с которой она пишет, что мой долг приглядывать за тобой, кажется совершенно излишней. Как и само воззвание.
Я знаю, что за ним кроется. Тетушка жаждет принять в тебе участие. Поэтому, хотя мне известно, что ты больше не нуждаешься в опекунах, я спрашиваю: примешь ли ты опекуна, который нуждается в тебе?
Теперь, когда вопрос задан, я боюсь, что моя добрая отзывчивая Кенди согласится без долгих раздумий. Но ты хорошо знаешь мою семью. Будь же разумной. Представь, какие испытания повлечет за собой согласие. Откажись, и я буду за тебя спокоен.
На тот случай, если ты не пожелаешь ко мне прислушаться – для твоего возвращения всё готово. Но об этом позже. Пора мне перейти к самой трудной части письма.
Знать, что ты в Доме Пони, среди людей, которые тебя любят – чего еще я могу желать, покидая Америку? Да, если ты вернешься в Чикаго, меня не будет рядом. Дела заграницей требуют моего участия. Очень жаль, что мы расстаемся, не простившись, но отправляться надо сейчас же. Когда вернусь, предсказать сложно, ведь из-за войны путевые сообщения затруднены. Скорее всего разлука нам предстоит долгая.
Пишу об этом с тяжелым сердцем, зная, что новость тебя огорчит. Эти последние месяцы в Лейквуде... Я храню их среди самых драгоценных воспоминаний.
Ну же, Кенди, улыбнись. Три месяца счастья – разве это мало? Память о том, как мы провели их, будет согревать меня вдали от дома. Надеюсь, ты поймешь, почему я радуюсь – не нашей разлуке, но самой возможности уехать именно сейчас.
Представление обществу откладывается. Годы странствий, весь мой жизненный опыт не дают мне ответа на вопрос: почему я не готов стать самим собой? Но вот дорога снова позвала меня в путь, и моё сердце откликнулось. Это последнее путешествие мистера Альберта, свободного от имени Эндри. Еще один глоток воздуха.
Мне не раз случалось отправляться в путь внезапно. Одному, налегке, в ночь. Я тушил костер, перебрасывал через плечо дорожный мешок и устремлялся вперед без сожалений.
Сейчас все иначе, моя Кенди. Путь открыт передо мной, но я не двинусь с места, пока не окончу это письмо. Я пишу его уже очень долго. Я был расточителен, и бросил несколько черновиков в костёр, так что теперь у меня остался последний лист – этот. И я пробуду здесь до рассвета, если потребуется, чтобы не нём не осталось ни дюйма свободного места.
Ночь теперь ясная. Какие красивые звезды сейчас надо мной, какая луна! Я вижу две туманности в созвездии Лебедя. И нежно-голубую звездочку Альбиеро в его хвосте. И самую яркую звезду в ожерелье Северной Короны – Гемму. Орел, обе Медведицы и Голова Дракона надо мной в эту секунду. А ты сейчас, наверное, спишь, Кенди.
Как должно быть сладок и крепок твой сон после всех дневных трудов! Как приятно мне было оберегать тебя все это время и наблюдать за твоей жизнью. Храни тебя Господь.
По совести сказать, мне бы хотелось, чтобы тетушка в мое отсутствие приглядывала за тобой. Я верю, что намерения у неё благие. Вот только боюсь, что она чересчур рьяно возьмется за дело. Слишком много сомнений, не так ли? Одно скажу с уверенностью: если бы я лечил людей от уныния, то прописывал бы тебя как лекарство.
Видит Бог, Кенди, другой мог бы стать тебе лучшим опекуном. Настоящим отцом, может, более строгим, зато надежным во всех отношениях. Но даже и этот образец родительского попечения не желал бы тебе счастья больше, чем желаю я.
Мои странствия больше не одиноки, звезды тому свидетели. Смотри на них, Кенди, и помни – где бы я ни был, мысли мои с тобой.
С тобой.
Кенди привычно задержалась на этой строке. Слова звучали сладко и грустно, как припев в песне про далекий родной край. Лейтмотивом к нему вступил усилившийся за окном стрекот дождя. И сладостный прилив тоски, любви и надежды иссяк, стих постепенно, заглушенный дождем и посторонними мыслями.
Кенди положила исписанный до краев листок на стол и натянула рукава на озябшие пальцы. Оставшуюся часть письма она проглядела бегло, выхватывая из текста обрывки – букв