Вопрос о человеке, о его сущности есть вопрос первостепенный и предельно важный. Прежде чем мы сможем вопрошать о смысле и сущности мироздания, выражением коего является все многообразие чувственно воспринимаемого нами универсума, мы с необходимостью должны найти какое-либо позитивное разрешение вопроса о природе и сущностных особенностях бытия микрокосма – человека. Но если мы всерьез задумаемся над этой проблемой, то увидим, что нет вопроса более важного и вместе с тем и более сложного, нежели вопрос: «что есть человек?». С какой стороны подойти к его разрешению? «Самая непонятная сторона в человеке – его сторона…любовная»[1]. Нам представляется, что эта сторона в человеке самая непонятная именно в силу своей первостепенной важности. Кроме того, по причине чрезвычайной тонкости всего связанного со сферой пола в человеке эта сторона подвержена наибольшей профанации и искажению. Возможно, реалии нашей повседневной жизни могут служить лучшим тому подтверждением. Однако, обращаясь к обширной литературе, посвященной наследию С.Н.Булгакова, мы замечаем, что едва ли не менее всего известно и изучено именно это направление его творчества.
Как христианский богослов Булгаков не мог оставить без внимания выпады в сторону христианства по поводу его «лицемерного» и «ханжеского» (Розанов) отношения к проблемам пола и любви. Этот вопрос действительно важен и сложен, он с неминуемой неотвратимостью встает перед каждым мыслящим человеком, и каждый вынужден каким-то образом его для себя разрешать. Тем более явной и вопиющей становится в силу всего этого непонятность и двусмысленность Книги книг именно в отношении этих «проклятых вопросов».
Булгаков хорошо понимал глубокую и всепроникающую антиномичность христианства, много писал об этом, и в вопросах, касающихся гендерной основы человеческого существа, он начинает с того, что постулирует изначальную базисную антиномию, некую отправную точку, от которой исходит и коей определяется все своеобразие, а вместе с тем и столь бесконечно глубокая трудность и противоречивость всего, что связано с полом в человеке. Он пишет так: «Соединение полов, зачатие и рождение, есть, по изначальному определению Божию, норма пола. Греховный человек не знает этого соединения в его чистоте. Сила греха ни в чем не сказывается с такой остротой, как в отношениях наиболее интимных и нежных, и тени его сгущаются здесь обезображивающими пятнами. Благодаря греху между полом и половым чувством, или сексуальностью, устанавливается напряженный и жгучий антагонизм».[2]
С самого начала мы оказываемся перед парадоксом: c одной стороны есть норма, то, что должно быть, а с другой стороны, – мы вынуждены осознавать себя в эмпирической действительности, глубоко отличной от этого должного порядка, искаженной и обезображенной грехом. Человек не знает нормы, как не знает и того, каким был весь этот мир в целом до вселенской катастрофы грехопадения и каким он должен быть. Об этом мы можем лишь смутно догадываться. Кроме этого, Булгаков разделяет такие понятия, как «пол» человека, его половую природу и «половое чувство» или «сексуальность», между которыми, как он говорит, существует ныне «напряженный и жгучий антагонизм», столь фундаментально характеризующий нашу действительность. Понять взаимосвязь и различие, сущность этих взаимоувязанных явлений очень важно. Однако эта взаимоувязанность весьма непроста, и Булгаков признает это. «Сексуальность еще не есть пол и даже может стать отрицанием его высшего начала, но она в то же время и неотделима от пола, который не существует без нее, как огонь - без горючего материала. Пол, нераздельно связанный с сексуальностью, дает огонь жизни, а потому есть положительная и благая сила. Но в то время борьба за пол необходимо является и борьбой с сексуальностью »[3].
Пол есть глубокое, внутренне присущее человеку качество, неотделимое от него. Вне пола человек немыслим, как немыслим он вне личности. Сексуальность же только некое внешнее выражение присущей человеку гендерной стихии, и выражение отнюдь не единственно возможное. Поэтому весьма важно правильно понять булгаковское замечание о том, что пол не существует без сексуальности как без горючего материала. Пол имманентно и изначально присущ человеку, он есть отражение предвечной космической двуполости. Сексуальность питает и движет его в рамках нашей посюсторонней действительности, но отсюда отнюдь не следует делать вывода о том, что вне сексуальности пол уже не будет существовать. Очень глубоко понимал это Н.А.Бердяев: «Пагубной ошибкой было бы отождествлять, как это нередко делают, пол с сексуальным актом. Отрицание сексуального акта не есть отрицание пола. (…) Жизнь пола возможна и без сексуального акта и даже гораздо более напряженная. Сексуальный акт, сексуальная функция победимы, но пол непобедим»[4]. Сексуальность – только частное выражение стихии пола, и выражение отнюдь не единственно возможное, вполне можно предположить, выражение как раз и связанное с греховным искажением гендерной природы человеческого существа. В этой связи становится понятным утверждение Булгакова об антагонизме между полом и сексуальностью – грех как метафизическая болезнь человека вносит коренную дезинтеграцию в функционирование пола и в отношение человека к полу. Сексуальность как раз и есть это недолжное, искаженное отношение человека к полу. И в этом контексте весьма важно и ценно то, что Булгаков говорит о личности и о поле как о сферах взаимосвязанных и равнозначных, отождествляя обезличение, утрату человеком личности и утрату им пола, половой дифференцированности. Булгаков ссылается на ап. Павла и прямо указывает на то, что именно наша падшая и искаженная грехом сексуальность есть первая и самаяглавная причина непонимания и мучительных дисгармоний, связанных с полом. В нашей эмпирической действительности сексуальность неминуемо принимает такую форму, что слишком часто ведет к отрицанию и разложению пола в человеке.
«Жизнь пола в фактическом ее состоянии, как бы она ни протекала, имеет печать трагической безысходности и антиномической боли. (…) Духовно-телесное соединение двух в одну плоть, как оно дано в норме творения и как оно хотя бы слабо предощущается в браке в меру духовного возраста супругов, связано в то же время и с чувством разъединения, убийства, тоски по утрате чего-то дорогого и чистого»[5]. Вновь русский философ говорит о норме творения в отношении пола и эксплицирует ее как духовно-телесное соединение двух в одну плоть, отсылая нас к древней орфической и библейской интуиции об изначально андрогинной природе человека. Булгаков развивает концепцию христианского андрогинизма, утверждая в противовес платоновской традиции, что распад единого первочеловека на мужскую и женскую индивидуальности не был следствием какой-то роковой случайности или чьей-то злой воли, но, напротив, был неоходим. Первочеловек Адам, заключавший в себе Еву, не мог иметь с ней полноценного общения – она была скрытой возможностью имплицитно присущей андрогину женственности, его тоска по которой и требовала ее непременной объективации, что в ответ на желание Адама и исполнил Господь. Однако далее Булгаков соглашается с Платоном и его последователями, утверждая, что для восстановления человека в его полноте необходимо воссоединение женской и мужской индивидуальности, но именно воссоединение - взаимовосполнениев бытии двух всесторонне различных индивидуальностей, а не просто неразличимо-безличное единство.
Булгаков постоянно подчеркивает трудность и сложность достойного пути любви, противоречивость и антиномичность этого пути, и именно поэтому он вновь и вновь непрестанно говорит, обращаясь к вопросам любви, что «ее антиномии не должны быть ни смягчаемы, ни устраняемы обходами и изворотами».[6] Это действительно важно, потому как только посредством признания и понимания этих антиномий мы можем надеяться если не на успешное достижение изначальной нормы, то хотя бы на некоторое к ней приближение.
В русской философии пола одним из самых важных и болезненных был вопрос о соотношении истинной любви и физиологической составляющей этого явления, в частности, деторождения. Для большинства русских философов здесь характерен если не чистый спиритуализм, то, как минимум, некое принижение и девальвация этой стороны. Булгаков находит принципиально иное решение. «Заповедь размножения не связана с грехопадением, она дана до него, и не с тем, конечно, чтобы нарушить целомудренную чистоту супругов, но чтобы осуществить в них и через них полноту жизни. Между девством и браком принципиально нет противоречия, и, если бы не совершилось грехопадение, Адам и Ева были первыми девственными супругами на земле»[7]. Мы видим вновь уже знакомое нам противопоставление в сфере пола порядка нездешнего, нормального и должного и порядка нашей эмпирической действительности, подверженной действию греха, а потому искаженной и далекой от нормы. Пол существует до грехопадения, до брака, вне брака и даже – вне и помимо дифференцированной половой функции. Сама природа человека – насквозь и всецело половая. Этого никак нельзя отрицать, как и того, что ни одному человеку никогда не удавалось и не удастся уйти от пола, победить пол в себе. Это как никто другой прекрасно понимал и чувствовал Бердяев, сумевший выразить это столь колоссальное значение половой стихии предельно точно: «Пол относится не к части человека, а к целому человека. Пол не есть одна из сторон человека – он захватывает и определяет всего человека. Если пол есть недуг, то недуг органический, а не функциональный недуг всего организма человека, всей его физики и всей метафизики»[8].
Категории пола не есть только категории антропологические, но космические, предвечные категории. Исходя из этого, становится немного более понятным, почему Булгаков столь парадоксально утверждает отсутствие противоречия между браком и девственным целомудрием. Пол в человеке нельзя истребить. Можно только по-разному использовать его энергию. Целомудрие и полное отсутствие дифференцированного полового акта, его отрицание конкретным индивидом – это тоже своеобразное проявление жизни пола, целостность половой стихии. Так и брак, по изначальному определению и в соответствии с изначальной нормой, должен быть именно таким – целомудренным и безраздельным соединением двух половых стихий, словно двух сосудов половой энергии в один – единый, целый и нераздельный.
Достойныйпуть любви, и, как и все подлинное и настоящее, сопряжен с великими трудностями и испытаниями - глубоко антиномичен в мире, исполненном трагической противоречивости. Булгаков хорошо понимает эту трудность и вновь обращается к ап. Павлу и его известному парадоксу: великий первохристианский учитель с одной стороны изъясняет брак «как союз во Христа и Церковь», превозносит его и советует вступать в брак, чтобы не «разжигаться», но он же увещевает тех, кто может, оставаться в безбрачии, потому что женившиеся «будут иметь скорби по плоти, а мне вас жаль» (Кор. 7, 28). Любовь способна воскресить и возродить из пепла, способна спасти человека и воздвигнуть его к новой жизни, вернуть ему смысл существования, но она же может и погубить навеки, искалечить и изломать человеческую жизнь. Вейнингер считал плотское соитие родственным убийству и покончил с собой, не желая никого убивать и не в силах справиться с неодолимым могуществом половой мистерии. «Плотское соитие есть крайнее зло, pany poneron», [9]- считали орфики, а гностики говорили: «Брак – от сатаны, девство – от Бога»[10]. Эти утверждения далеко не случайны, и их нельзя просто так отвергнуть за их «нелепость» или «еретичность», - их слишком много, и в них тоже видны отблески той ужасающей по масштабам и последствиям мировой катастрофы первого греха, который наиболее болезненно сказался именно в точке пола.
Любовь нераздельно связана со смертью, и влекущая к ней, смертоносная сила любви на одном конце этой антиномии противопоставляется любви, утверждающей безотносительную и непреходящую ценность человеческой личности, а потому, совершенную необходимость бессмертия для этой личности – противопоставляется силе любви воскрешающей и жизнеутверждающей на другом конце. Обе силы одинаково реальны, но не одинаково действенны. Любовь борется со смертью, жаждет ее преодоления, и сила любви действительно очень велика, но и она остается бессильной, и здесь «нет вполне торжествующих победителей», - самые лучшие, самые высшие и достойные из людей, преисполненные самых высоких надежд и самой чистой любви, «умирают с человеческим достоинством, но с животным бессилием»[11].
«Дионис и Гадес – одно и то же»[12], - говорил Гераклит. Бог жизни и бог смерти – один и тот же бог. А радость любви всегда отравленная радость – радость, отравленная привкусом смерти, как, возможно, сказал бы Бердяев. Любовь – всегда и неминуемо череда сплошных умираний и разочарований. Говорит об этом и Булгаков, эксплицируя еще одну важную причину, являющуюся источником несбыточности надежд любви, и в то же время указывая на возможности ее преодоления: «Трагизм брачной любви обычно проявляется в том, что в жене умирает невеста, а в муже – жених, и гаснет любовь. А между тем жена должна навсегда остаться для любящего невестой, возлюбленной. Эта внутренняя норма любви, по которой сама она творит себе суд, не содержит в себе ничего противоречивого, как нет противоречия, например, в том, что человек есть одновременно отец и сын, муж и брат или мать и дочь, сестра и жена. Любовь многолика и многогранна, нет основания противопоставлять ее грани как взаимоисключающие»[13].
Любовь многогранна, антиномична по природе. Тем сильнее это свидетельствует в пользу того, что нам необходимо понять противоречия пола, сознательно поставить перед собой задачу любви, чего никогда еще прежде не делалось, чтобы целенаправленно противостоять смертоносной силе укоренившихся в половой стихии дисгармоний. Но понять смысл и задачи любви, тот идеал, к которому призывает присущая нам гендерная полярность, нельзя не научившись мыслить антиномически – утверждать одновременно и одно, и другое, два противоположных и, с точки зрения земной перспективы, противоречивых утверждения, две равноистинных, но противоположных реальности, не впадая однако при этом в противоречие. «Как и все религиозные тайны, и эта есть антиномия для рассудка, попирающая закон тождества»[14], - говорит Булгаков о тайне пола.
Любовь - не от мира сего и зовет нас в иной мир. В нашем мире любовь катастрофически трагична, болезненна, она влечет к смерти – к смерти здесь ради жизни там. «Высшая точка любви – соединение не двух, а четырех половин: две половины одной личности хотят соединиться с двумя другой. Два существа – в трех измерениях, четыре – в четырех. Вот почему здесь на земле окончательное в любви соединение есть нечто невозможное, как бы надевание левой перчатки на правую руку: этого нельзя сделать в трех измерениях можно только в четырех. «Тленному сему надлежит облечься в нетленное и смертному сему облечься в бессмертие» (1 Кор. 15, 53). Тленному браку – в нетленный, смертному – в бессмертный»[15]. К осознанию этой огненной мистерии очень близко подходит Булгаков, и у него не возникает сомнений в том, насколько далек, сложен и высок идеал любви, насколько трудно даже приблизиться к его осуществлению в нашем мире. «Девственное соединение любви и супружества есть внутреннее задание христианского брака. (…) Задача эта так трудна, что даже и приближение к ней является чудесным. Жизнь пола с огненными ее антиномиями и трагическими ее надрывами есть наиболее чувствительный барометр религиозной жизни; здесь, в незримой миру интимности, совершаются победы и достижения, происходят поражения и срывы»[16]. Вся мучительность и неодолимость власти греха в сфере пола человека как никому другому хорошо известна христианским аскетам. Они знают победы в борьбе с этой стихией и великую цену этих побед. Однако оздоровление пола, борьба с глубоко укоренившейся в нем болезненностью не есть только сила отрицающего воздержания, Булгаков вводит важное понятие «безгрешности в поле», и, вновь ссылаясь на Священное Писание, говорит о норме пола как о духовно-телесном соединении в браке, где становятся «двое одной плотью», вновь обращается к идеалу христианского андрогинизма.
«Полный образ человека есть мужчина и женщина в соединении, в духовно-телесном браке. Каждый в отдельности есть получеловек, однако является самостоятельной личностью, ипостасью, имеет свою духовную судьбу. В недрах же духа всякий человек остается все-таки двуполым потому что иначе невозможна была бы его жизнь. И духовный пол вообще бывает сложным, ибо каждая личность представляет собой индивидуальное и своеобразное смешение стихии мужской и женской. И этим обусловлена творческая напряженность, эротика духа»[17]. Половая дифференциация не только внешнее явление, но и внутреннее. Полу эмпирическому, словно в зеркальном отражении, соответствует пол трансцендентный, потусторонний. И здесь у порога невыразимой тайны замирают все слова и всякое человеческое знание. Тайна эта настолько велика, что человеку в его нынешнем эмпирическом «сейчас» невозможно приблизиться к ней, не сорвавшись либо в ересь, либо в безумие – psychopathia sexualis. Сейчас это все еще так, но Булгаков, а вместе с ним и многие другие, верили, что настанет время, и все изменится, а человек сможет шагнуть за пределы своей ограниченности к незакатному солнцу невечернего Света, и то, что сегодня только ересь и половое безумие, однажды, быть может, станет новой единственно возможной и приемлемой нормой человеческого существования. Сейчас важна именно сама постановка проблемы сущности и значения пола в человеке - проблемы экспликации смысла феномена гендерной стихии, потому как такая сознательная и целенаправленная постановка проблемы всегда и везде есть первый шаг к ее успешному разрешению, которое, мы будем надеяться, есть только вопрос времени.
Сущность, природа пола антиномична. И эта антиномичность только усугубляется противоречиями нашей падшей и несовершенной действительности, а норма пола для нас – лишь далекий идеал, библейская интуиция, орфический миф…названия могут быть какими угодно, но суть от этого не меняется. Тем не менее, «мифическое» отнюдь не означает «несбыточное», «выдуманное». «Густо облако мифа, но и сквозь него просвечивает молния мистерии»[18]. «Что такое миф? Небылица, ложь, сказка для взрослых? Нет, одежда мистерии»[19].
Многие русские философы, и в частности С.Н. Булгаков остро и тонко прочувствовали эту мистериальную основу идеи андрогинизма и много сил отдали тому, чтобы выразить и понятийно оформить это мистическое учение, сделать его доступным для понимания как можно большего числа людей, а главное, - для конструктивного использования антропологическими науками. Уже сейчас стало совершенно очевидным, что имеющихся в арсенале науки средств недостаточно для адекватного понимания и объяснения человека. Все чаще приходится слышать об открывающейся «метаантропологической перспективе», о переходе «от метафизики к метаантропологии». Быть может, составной частью этой «метаантропологической перспективы» и является идея андрогинизма и открывающийся за ней метагносеологический горизонт. Быть может, именно здесь лежит ключ к разгадке подлинной сущности человеческого бытия, а, следовательно, ключ к метафизике счастья человека. В любом случае, мы не можем оставить без внимания антиномии гендерной полярности человеческой природы, и они заслуживают самого пристального и детального изучения.
Литература
1. Бердяев Н. А. Смысл творчества: Опыт оправдания человека / Н.А.Бердяев. – М.: ООО «Издательство АСТ»; Харьков: «Фолио», 2004. – 678, [10] с.
2. Булгаков С.Н. Свет невечерний: Созерцания и умозрения. – М.: Республика. 1994. – 415с. – (Мыслители 20 века).
3. Булгаков С.Н. Тихие думы / Сост., подгот. текста и коммент. В.В.Сапова; Послесл. К.М.Долгова. – М.: Республика, 1996. – 509с. – (Б-ка этической мысли).
4. Гиппиус З. Мемуары Мартынова: Роман, рассказы. – СПб.: Издательский Дом «Азбука-классика», 2007. – 192с.
5. Мережковский Д.С. Тайна Запада. Атлантида-Европа/ Д.С. Мережковский. – М.: Эксмо, 2007. – 672с. – (Антология мудрости).
6. Русский Эрос, или философия любви в России/ Сост. и авт. вступ. ст. В.П.Шестаков; Коммент. А.Н.Богословского. – М.: Прогресс, 1991. – 448с.: ил.
[1] Гиппиус З. Мемуары Мартынова: Роман, рассказы. – СПб.: Издательский Дом «Азбука-классика», 2007. – с. 163
[2] Булгаков С.Н. Свет невечерний //Русский Эрос, или философия любви в России/ Сост. и авт. вступ. ст. В.П.Шестаков; Коммент. А.Н.Богословского. – М.: Прогресс, 1991. – с. 307.
[3] Там же.: с.307.
[4] Бердяев Н. А. Смысл творчества: Опыт оправдания человека / Н.А.Бердяев. – М.: ООО «Издательство АСТ»; Харьков: «Фолио», 2004. – с.162-163.
[5]Булгаков С.Н. Свет невечерний //Русский Эрос, или философия любви в России/ Сост. и авт. вступ. ст. В.П.Шестаков; Коммент. А.Н.Богословского. – М.: Прогресс, 1991. – с.308.
[6] Там же: с. 309.
[7] Там же: с.308.
[8] Бердяев Н. А. Смысл творчества: Опыт оправдания человека / Н.А.Бердяев. – М.: ООО «Издательство АСТ»; Харьков: «Фолио», 2004. – с.163-164.
[9] Цит. По: Мережковский Д.С. Тайна Запада. Атлантида-Европа/ Д.С. Мережковский. – М.: Эксмо, 2007. – 672с. – (Антология мудрости). – с354.
[10] Там же: с. 354.
[11] Соловьев Смысл любви //Там же: с. 66.
[12] Цит. по: Булгаков Свет невечерний. Там же: с. 49.
[13] Булгаков Свет невечерний. Там же: с. 311.
[14] Булгаков С.Н. Свет невечерний: Созерцания и умозрения. – М.: Республика. 1994. – 415с. – (Мыслители 20 века). – с.256.
[15] Мережковский Цит. соч.с. 373.
[16] Булгаков С.Н. Свет невечерний // Русский Эрос, или философия любви в России/ Сост. и авт. вступ. ст. В.П.Шестаков; Коммент. А.Н.Богословского. – М.: Прогресс, 1991. – с.311.
[17] Там же: с.313.
[18] Мережковский Цит. соч. с.374.
[19] Там же с.38.