Кларисой, Юлией, Дельфиной,
Татьяна в тишине лесов
Одна с опасной книгой бродит...
Опасная книга? Да, романы могут быть смертельной отравой для юного сердца. Пушкин хоть и иронизирует, но не сомневается в этом ничуть; сам очень рано был отравлен.
Нас пыл сердечный рано мучит
И говорит Шатобриан
Любви нас не природа учит
А первый пакостный роман —
(Строфа IX Первой главы осталась в рукописи, при публикации Пушкин её изъял, обозначил точками.)
Это признание не Онегин делает, а Пушкин. И себя он не исключает; напротив: «нас» тут означает «нас всех, в том числе и меня». Могла ли Татьяна избежать такого чтения? В точности сказать нельзя, но отец не контролировал дочкин выбор книг. Он
Их почитал пустой игрушкой,
И не заботился о том,
Какой у дочки тайный том
Дремал до утра под подушкой.
А уж когда в глуши забытого селенья на один вечер показался Онегин...
Теперь с каким она вниманьем
Читает сладостный роман,
С каким живым очарованьем
Пьёт обольстительный обман!
Вздыхает, и себе присвоя
Чужой восторг, чужую грусть,
В забвеньи шепчет наизусть
Письмо для милого героя...
Татьяна начиталась и вообразила себя какой-нибудь Дельфиной. Дон Кихот, начитавшись, превратился в сказочного рыцаря, победителя великанов; Том Сойер — в освободителя рабов. И заметьте: не только в воображении! Они и в жизни, в быту начинали вести себя соответственно, почему и казались окружающим совершенно сумасшедшими.
Когда она, сгорая, страдая и не в силах уснуть, садится за письмо, то сперва ещё что-то помнит о приличиях. С этого и начинает:
Я к вам пишу — чего же боле?
|
|
Что я могу ещё сказать?
Теперь, я знаю, в вашей воле
Меня презреньем наказать.
Потом её уносит совершенно, бросает то в небеса, то в ад. «Кто ты — мой ангел ли хранитель или коварный искуситель?» — то есть, простите, дьявол.
Она очень стеснительная. Пушкин пишет: дика, боязлива. Даже во сне (где человека иногда посещают очень откровенные соблазны), во сне, когда её видит только медведь, Татьяна «одежды край поднять стыдится». А тут, в письме:
Ты в сновиденьях мне являлся,
Незримый, ты мне был уж мил,
Твой чудный взгляд меня томил,
В душе твой голос раздавался
Ты чуть вошёл, я вмиг узнала,
Вся обомлела, запылала...
Обомлела, запылала — вдумайтесь: это жутко откровенно. Она буквально безумно влюблена, до потери сознания. Себя не помня, она смешно перескакивает с обязательного «вы» на непозволительное «ты» и обратно на «вы»: «к вам пишу... в вашей воле... ты являлся... ты вошёл». Вот ещё:
Зачем вы посетили нас?
Но говорят, вы нелюдим.
То воля неба: я твоя...
Судьбу мою
Отныне я тебе вручаю,
Я жду тебя!..
Но мне порукой ваша честь...
«Я твоя!» — и вы думаете, будто Онегин не понял, что здесь написано? Да её даже уговаривать не придётся.
И Татьяна понимает, что написала. Поэтому её мучает жуткий страх, два страха, даже три: что будет, если узнают; что о ней подумает Онегин; что будет, если он начнёт её, ну, скажем, расшнуровывать… И, быть может, ещё два-три жутких интимных страха.
Академические издания печатают в разделе «Черновые рукописи» чудесный пассаж. Барышня дописала письмо и...
|
|
В волненьи сидя на постеле
Татьяна чуть могла дышать
Письма не смея в самом деле
Ни перечесть, ни подписать
Подумала: что скажут люди?
И подписала: Т. Л.
На первый взгляд в двух последних строчках — ни рифмы, ни размера. Но тут остроумный фокус. Тогдашний читатель сразу догадывался, что Т.Л. (инициалы Татьяны Лариной) следует читать как буквы русской азбуки:
Подумала: что скажут люди?
И подписала: Твёрдо Люди.
Однако к её бегству все умственные «социальные» страхи отношения не имеют, независимо от того, что написали пушкинисты. Татьяна, бросившись бежать, не думает о том, что скажут люди. Она в этот момент вообще не думает.
Пушкин на экзамене читал стихи перед Державиным, перед кумиром.
Не помню, как я кончил своё чтение, не помню, куда убежал. Державин был в восхищении; он меня требовал, хотел обнять... Меня искали, но не нашли...
Пушкин. Table - talk (записи разных лет)
16-летний Пушкин убежал, себя не помня. А ведь никакое осуждение ему не грозило. Напротив — ждали похвалы, объятия великого старика. Напрасно объяснять бегство 17‑летней Тани логически — исходя из правил. У ней «интенсивное эмоциональное возбуждение, сопровождающееся аффективным сужением сознания» (см. учебник психиатрии).
...Чёрт возьми! Не хочется отвлекаться на всякую дрянь, но — Т.Лариной спасая честь, придётся сразу счёты свесть.
Да, уважаемые читатели, Татьяне 17 лет, и не обращайте внимания на уродов (или, вежливее сказать, — недоумков), которые, соблазняя других недоумков, потратили десятки лет и тонны бумаги, доказывая, что ей 13, а то и 9. Они просто путают Таню с няней, которую выдали замуж в 13 лет.
«... Расскажи мне, няня,
Про ваши старые года: