ЗАМЕЧАНИЯ К ПРОГРАММЕ ГЕРМАНСКОЙ РАБОЧЕЙ ПАРТИИ

КАРЛ МАРКС

КРИТИКА ГОТСКОЙ ПРОГРАММЫ

 

 

ЗАМЕЧАНИЯ К ПРОГРАММЕ ГЕРМАНСКОЙ РАБОЧЕЙ ПАРТИИ

 

I

 

1. "Труд есть источник всякого богатства и всякой культуры, а так как приносящий пользу труд возможен лишь в обществе и при посредстве общества, то доход от труда принадлежит в неурезанном виде и на равных правах всем членам общества”.

 

Первая часть параграфа: “Труд есть источник всякого богатства и всякой культуры”.

 

Труд не есть источник всякого богатства. Природа в такой же мере источник потребительных стоимостей (а из них-то ведь и состоит вещественное богатство!), как и труд, который сам есть лишь проявление одной из сил природы, человеческой рабочей силы. Приведенную выше фразу вы встретите во всяком детском букваре, и она правильна постольку, поскольку в ней подразумевается, что труд совершается при наличии соответствующих предметов и орудий. Но в социалистической программе не должны допускаться подобные буржуазные фразы, обходящие молчанием те условия, которые одни только и придают им смысл. Поскольку человек заранее относится к природе, этому первоисточнику всех средств и предметов труда, как собственник, обращается с ней как с принадлежащей ему вещью, постольку его труд становится источником потребительных стоимостей, а следовательно, и богатства. У буржуа есть очень серьезные основания приписывать труду сверхъестественную творческую силу, так как именно из естественной обусловленности труда вытекает, что человек, не обладающий никакой другой собственностью, кроме своей рабочей силы, во всяком общественном и культурном состоянии вынужден быть рабом других людей, завладевших материальными условиями труда. Только с их разрешения может он работать, стало быть, только с их разрешения — жить.

 

Но оставим уж эту фразу, как она есть, каковы бы ни были ее недостатки. Какого же заключения надо бы ожидать? Очевидно, следующего:

 

“Так как труд есть источник всякого богатства, то ни один член общества не может и присваивать себе богатство иначе, как присваивая продукт труда. Если же он сам не работает, то он живет чужим трудом, и свою культуру он также приобретает за счет чужого труда”.

 

Вместо этого при помощи словечек “а так как” к первому предложению пристегивается второе, чтобы вывод сделать из этого второго предложения, а не из первого.

 

Вторая часть параграфа: “Приносящий пользу труд возможен лишь в обществе и при посредстве общества”.

 

Согласно первому положению, труд являлся источником всякого богатства и всякой культуры, а следовательно, никакое общество не возможно без труда. Теперь же мы узнаем, наоборот, что никакой “приносящий пользу” труд не возможен без общества.

 

С таким же успехом можно было бы сказать, что только в обществе бесполезный или даже вредный для общества труд может стать отраслью промышленности, что только в обществе можно жить праздно и т. д. и т. д.,— короче, переписать всего Руссо.

 

А что такое “приносящий пользу” труд? Ведь это всего лишь такой труд, который достигает намеченного полезного результата. Дикарь (а человек — дикарь, после того как он перестал быть обезьяной), который убивает камнем зверя, собирает плоды и т. д., совершает “приносящий пользу” труд.

 

В-третьих. Заключение: “А так как приносящий пользу труд возможен лишь в обществе и при посредстве общества, то доход от труда принадлежит в неурезанном виде и на равных правах всем членам общества”.

 

Вот так заключение! Если приносящий пользу труд возможен только в обществе и при посредстве общества, то доход от труда принадлежит обществу, а на долю отдельного рабочего придется из этого дохода лишь то, что не требуется на содержание “условия” труда — общества.

 

И в самом деле, во все времена защитники каждого данного общественного строя выдвигали это положение. Прежде всего выступают притязания правительства и всего того, что к нему липнет,— ведь правительство является, мол, общественным органом для сохранения общественного порядка; затем следуют притязания различных видов частной собственности, так как различные виды частной собственности составляют, мол, основы общества, и так далее. Эти пустые фразы можно, как видите, вертеть и поворачивать как угодно.

 

Сколько-нибудь разумную связь первая и вторая части параграфа могут иметь лишь в следующей редакции:

 

“Источником богатства и культуры труд становится лишь как общественный труд”, или, что то же самое, “в обществе и при посредстве общества”.

 

Это положение бесспорно правильно, так как если обособленный труд (предполагается, что его вещественные условия имеются налицо) и может создавать потребительные стоимости, то ни богатства, ни культуры он создать не может.

 

Но столь же бесспорно и другое положение:

 

“По мере того как происходит общественное развитие труда и таким образом труд становится источником богатства и культуры,— развивается бедность и обездоленность на стороне рабочего, богатство и культура на стороне нерабочего”.

 

Это — закон всей истории до настоящего времени. Следовательно, вместо общих фраз о “труде” и “обществе” нужно было ясно показать, как в современном капиталистическом обществе были, наконец, созданы те материальные и прочие условия, которые делают рабочих способными сокрушить это общественное проклятие и заставляют их это сделать.

 

На самом же деле весь этот параграф, неудачный по форме, ошибочный по содержанию, вставлен здесь лишь для того, чтобы лассалевскую формулу о “неурезанном трудовом доходе” написать в качестве первого лозунга нa партийном знамени. Я еще вернусь к “трудовому доходу”, к “равному праву” и пр., так как то же самое повторяется в несколько иной форме и дальше.

 

2. “В современном обществе средства труда являются монополией класса капиталистов. Обусловленная этим зависимость рабочего класса есть причина нищеты и порабощения во всех формах”.

 

Это заимствованное из устава Интернационала положение в данной “исправленной” редакции ложно.

 

В современном обществе средства труда составляют монополию земельных собственников (монополия земельной собственности является даже основой монополии капитала) и капиталистов. В соответствующем пункте устав Интернационала не называет ни того, ни другого класса монополистов. Он говорит о “монополии на средства труда, т. е. на источники жизни”. Добавление “источники жизни” достаточно показывает, что в средства труда включена также и земля.

 

Исправление было сделано потому, что Лассаль по мотивам, в настоящее время всем известным, нападал только на класс капиталистов, но не на земельных собственников. В Англии капиталист по большей части не является собственником даже той земли, на которой стоит его фабрика.

 

3. “Освобождение труда требует возведения средств труда в достояние всего общества и коллективного регулирования совокупного труда при справедливом распределении трудового дохода”.

 

“Возведение средств труда в достояние всего общества” (!) обозначает, по-видимому, их “превращение в достояние всего общества”. Но это лишь мимоходом.

 

Что такое “трудовой доход”? Продукт труда или же его стоимость? А в последнем случае, вся ли стоимость продукта или только та часть стоимости, которую труд присоединил к стоимости потребленных средств производства?

 

“Трудовой доход” — расплывчатое представление, выдвинутое Лассалем вместо определенных экономических понятий.

 

Что такое “справедливое” распределение?

 

Разве буржуа не утверждают, что современное распределение “справедливо”? И разве оно не является в самом дело единственно “справедливым” распределением на базе современного способа производства? Разве экономические отношения регулируются правовыми понятиями, а не наоборот, не возникают ли правовые отношения из экономических? И разве разные социалистические сектанты не придерживаются самых различных представлений о “справедливом” распределении?

 

Чтобы знать, что в данном случае подразумевают под словами “справедливое” распределение, мы должны сопоставить первый параграф с этим параграфом. Последний предполагает такое общество, в котором “средства труда составляют общественное достояние и совокупный труд регулируется коллективно”, а в первом параграфе мы видим, что “доход от труда принадлежит в неурезанном виде и на рапных правах всем членам общества”.

 

“Всем членам общества”? Даже и неработающим? Где же тогда “неурезанный трудовой доход”? Только работающим членам общества? Где же тогда “равное право” всех членов общества?

 

Но “все члены общества” и “равное право” — очевидно только фразы. Суть же дела в том, что в этом коммунистическом обществе каждый работник должен получить лассалевский “неурезанный трудовой доход”.

 

Если выражение “трудовой доход” мы возьмем (сначала в смысле продукта труда, то коллективный трудовой доход окажется совокупным общественным продуктом.

 

Из него надо теперь вычесть:

 

Во-первых, то, что требуется для возмещения потребленных средств производства.

 

Во-вторых, добавочную часть для расширения производства.

 

В-третьих, резервный или страховой фонд для страхования от несчастных случаев, стихийных бедствий и так далее.

 

Эти вычеты из “неурезанного трудового дохода” — экономическая необходимость, и их размеры должны быть определены на основе наличных средств и сил, отчасти на основе теории вероятности, но они никоим образом не поддаются вычислению на основе справедливости.

 

Остается другая часть совокупного продукта, предназначенная служить в качестве предметов потребления.

 

Прежде чем дело дойдет до индивидуального дележа этой оставшейся части, из нее вновь вычитаются:

 

Во-первых, общие, не относящиеся непосредственно к производству издержки управления.

 

Эта доля сразу же весьма значительно сократится по сравнению с тем, какова она в современном обществе, и будет все более уменьшаться по мере развития нового общества.

 

Во-вторых, то, что предназначается для совместного удовлетворения потребностей, как-то: школы, учреждения здравоохранения и так далее.

 

Эта доля сразу же значительно возрастет по сравнению с тем, какова она в современном обществе, и будет все более возрастать по мере развития нового общества.

 

В-третьих, фонды для нетрудоспособных и пр., короче — то. что теперь относится к так называемому официальному призрению бедных.

 

Лишь теперь мы подходим к тому “распределению”, которое программа, под лассалевским влиянием, так ограниченно только и имеет в виду, а именно к той части предметов потребления, которая делится между индивидуальными производителями коллектива.

 

“Неурезанный трудовой доход” незаметно превратился уже в “урезанный”, хотя все удерживаемое с производителя как частного лица прямо или косвенно идет на пользу ему же как члену общества.

 

Подобно тому как исчезла фраза о “неурезанном трудовом доходе”, так исчезает теперь и фраза о “трудовом доходе” вообще.

 

В обществе, основанном на началах коллективизма, на общем владении средствами производства, производители не обенивают своих продуктов; столь же мало труд, затраченный на производство продуктов, проявляется здесь как стоимость этих продуктов, как некое присущее им вещественное свойство, потому что теперь, в противоположность капиталистическому обществу, индивидуальный труд уже не окольным путем, а непосредственно существует как составная часть совокупного труда. Выражение “трудовой доход”, неприемлемое и в настоящее время из-за своей двусмысленности, теряет таким образом всякий смысл.

 

Мы имеем здесь дело не с таким коммунистическим обществом, которое развилось на своей собственной основе, а, напротив, с таким, которое только что выходит как раз из капиталистического общества и которое поэтому во всех отношениях, в экономическом, нравственном и умственном, сохраняет еще родимые пятна старого общества, из недр которого оно вышло. Соответственно этому каждый отдельный производитель получает обратно от общества за всеми вычетами ровно столько, сколько сам дает ему. То, что он дал обществу, составляет его индивидуальный трудовой пай. Например, общественный рабочий день представляет собой сумму индивидуальных рабочих часов; индивидуальное рабочее время каждого отдельного производителя — это доставленная им часть общественного рабочего дня, его доля в нем. Он получает от общества квитанцию в том, что им доставлено такое-то количество труда (за вычетом его труда в пользу общественных фондов), и по этой квитанции он получает из общественных запасов такое количество предметов потребления, на которое затрачено столько же труда. То же самое количество труда, которое он дал обществу в одной форме, он получает обратно в другой форме.

 

Здесь, очевидно, господствует тот же принцип, который регулирует обмен товаров, поскольку последний есть обмен равных стоимостей. Содержание и форма здесь изменились, потому что при изменившихся обстоятельствах никто не может дать ничего, кроме своего труда, и потому что, с другой стороны, в собственность отдельных лиц не может перейти ничто, кроме индивидуальных предметов потребления. Но что касается распределения последних между отдельными производителями, то здесь господствует тот же принцип, что и при обмене товарными эквивалентами: известное количество труда в одной форме обменивается на равное количество труда в другой.

 

Поэтому равное право здесь по принципу все еще является правом буржуазным, хотя принцип и практика здесь уже не противоречат друг другу, тогда как при товарообмене обмен эквивалентами существует лишь в среднем, а не в каждом отдельном случае.

 

Несмотря на этот прогресс, это равное право в одном отношении все еще ограничено буржуазными рамками. Право производителен пропорционально доставляемому ими труду; равенство состоит в том, что измерение производится равной мерой — трудом.

 

Но один человек физически или умственно превосходит другого и, стало быть, доставляет за то же время большее количество труда или же способен работать дольше; а труд, для того чтобы он мог служить мерой, должен быть определен по длительности или по интенсивности, иначе он перестал бы быть мерой. Это равное право есть неравное право для неравного труда. Оно не признает никаких классовых различий, потому что каждый является только рабочим, как и все другие; но оно молчаливо признает неравную индивидуальную одаренность, а следовательно, и неравную работоспособность естественными привилегиями. Поэтому оно по своему содержанию есть право неравенства, как всякое право. По своей природе право может состоять лишь в применении равной меры; но неравные индивиды (а они не были бы различными индивидами, если бы не были неравными) могут быть измеряемы одной и той же мерой лишь постольку, поскольку их рассматривают под одним углом зрения, берут только с одной определенной стороны, как в данном, например, случае, где их рассматривают только как рабочих и ничего более в них не видят, отвлекаются от всего остального. Далее: один рабочий женат, другой нет, у одного больше детей, у другого меньше, и так далее. При равном труде и, следовательно, при равном участии в общественном потребительном фонде один получит на самом деле больше, чем другой, окажется богаче другого и тому подобное. Чтобы избежать всего этого, право, вместо того чтобы быть равным, должно бы быть неравным.

 

Но эти недостатки неизбежны в первой фазе коммунистического общества, в том его виде, как оно выходит после долгих мук родов из капиталистического общества. Право никогда не может быть выше, чем экономический строй и обусловленное им культурное развитие общества.

 

На высшей фазе коммунистического общества, после того как исчезнет порабощающее человека подчинение его разделению труда; когда исчезнет вместе с этим противоположность умственного и физического труда; когда труд перестанет быть только средством для жизни, а станет сам первой потребностью жизни; когда вместе с всесторонним развитием индивидов вырастут и производительные силы и все источники общественного богатства польются полным потоком, лишь тогда можно будет совершенно преодолеть узкий горизонт буржуазного права, и общество сможет написать на своем знамени: Каждый по способностям, каждому по потребностям!

 

Я остановился более обстоятельно на “неурезанном трудовом доходе”, с одной стороны, и на “равном праве” и “справедливом распределении” — с другой, для того чтобы показать, какое большое преступление совершают, когда, с одной стороны, стремятся вновь навязать нашей партии в качестве догм те представления, которые в свое время имели некоторый смысл, но теперь превратились в устарелый словесный хлам, а с другой стороны, желают извратить реалистическое понимание, с таким трудом привитое партии, но теперь уже пустившее в ней корни, идеологическим правовым и прочим вздором, столь привычным для демократов и французских социалистов.

 

Помимо всего вышеизложенного, было вообще ошибкой видеть существо дела в так называемом распределении и делать на нем главное ударение.

 

Всякое распределение предметов потребления есть всегда лишь следствие распределения самих условий производства. Распределение же последних выражает характер самого способа производства. Например, капиталистический способ производства покоится на том, что вещественные условия производства в форме собственности на капитал и собственности на землю находятся в руках нерабочих, в то время как масса обладает только личным условием производства — рабочей силой. Раз элементы производства распределены таким образом, то отсюда само собой вытекает и современное распределение предметов потребления. Если же вещественные условия производства будут составлять коллективную собственность самих рабочих, то в результате получится также и распределение предметов потребления, отличное от современного. Вульгарный социализм (а от него и некоторая часть демократии) перенял от буржуазных экономистов манеру рассматривать и трактовать распределение как нечто независимое от способа производства, а отсюда изображать дело так, будто социализм вращается преимущественно вокруг вопросов распределения. Но когда истинное отношение давным-давно уже выяснено, к чему же снова возвращаться вспять?

 

4. “Освобождение труда должно быть делом рабочего класса, по отношению к которому все остальные классы составляют лишь одну реакционную массу”.

 

Первая строфа взята из вступительных слов устава Интернационала, по подверглась “исправлению”. Там сказано:

 

“Освобождение рабочего класса должно быть делом самих рабочих”, здесь же, напротив, “рабочий класс” должен освободить — что? — “труд”. Пойми, кто может.

 

Зато, как бы в виде возмещения, следует антистрофа — лассалевская цитата чистейшей воды: “по отношению к которому (рабочему классу) все остальные классы составляют лишь одну реакционную массу”.

 

В “Коммунистическом манифесте” сказано: “Из всех классов, которые противостоят теперь буржуазии, только пролетариат представляет собой действительно революционный класс. Все прочие классы приходят в упадок и уничтожаются с развитием крупной промышленности, пролетариат же есть ее собственный продукт” 4.

 

Буржуазия, как носительница крупной промышленности, рассматривается здесь как революционный класс по отношению к феодалам и средним сословиям, стремящимся удержать за собой все те социальные позиции, которые созданы устарелыми способами производства. Следовательно, они не образуют вместе с буржуазией лишь одну реакционную массу.

 

С другой стороны, пролетариат революционен по отношению к буржуазии, потому что он, выросши сам на почве крупной промышленности, стремится лишить производство того капиталистического характера, который старается увековечить буржуазия. Но “Манифест” при этом добавляет, что “средние сословия” становятся революционными “постольку, поскольку им предстоит переход в ряды пролетариата”.

 

С этой точки зрения, следовательно, опять-таки бессмыслица, будто по отношению к рабочему классу они “вместе с буржуазией” и вдобавок еще с феодалами “составляют лишь одну реакционную массу”.

 

Разве на последних выборах заявляли ремесленникам, мелким промышленникам и т. п., а также крестьянам: “по отношению к нам вы с буржуа и феодалами образуете лишь одну реакционную массу”?

 

Лассаль знал “Коммунистический манифест” наизусть так же, как его правоверные последователи знают составленные им священные писания. И если он так грубо исказил “Манифест”, то сделал это лишь для того, чтобы оправдать свой союз с абсолютистскими и феодальными противниками против буржуазии.

 

Кроме того, к вышеуказанному параграфу премудрое лассалевское изречение вообще притянуто за волосы, без всякой связи с этой нелепо “исправленной” цитатой из устава Интернационала. Здесь перед нами просто наглая выходка, и уж, конечно, отнюдь не неприятная г-ну Бисмарку, одна из тех дешевых дерзостей, которыми промышляет берлинский Марат 5.

 

5. “Рабочий класс действует для своего освобождения прежде всего в рамках современного национального государства, сознавая, что необходимым результатом его стремлений, которые общи рабочим всех культурных стран, будет международное братство народов”.

 

В противоположность “Коммунистическому манифесту” и всему предшествующему социализму, Лассаль подходил к рабочему движению с самой узкой национальной точки зрения. Ему в этом подражают,— и это после деятельности Интернационала!

 

Само собой разумеется, что рабочий класс, для того чтобы вообще быть в состоянии бороться, должен у себя дома организоваться как класс и что непосредственной ареной его борьбы является его же страна. Постольку его классовая борьба не по своему содержанию, а, как говорится в “Коммунистическом манифесте”, “по форме” является национальной. Однако “рамки современного национального государства”—к примеру, Германской империи—сами в свою очередь находятся экономически “в рамках мирового рынка”, политически — “в рамках системы государств”. Любому купцу известно, что германская торговля есть в то же время и внешняя торговля, и величие г-на Бисмарка состоит как раз в проведении известного рода международной политики.

 

К чему же сводит германская рабочая партия свой интернационализм? К сознанию, что результатом ее стремлений будет “международное братство народов”. Эта фраза, заимствованная у буржуазной Лиги мира и свободы, должна сойти за эквивалент международного братства рабочих классов разных стран в их совместной борьбе против господствующих классов и их правительств. Итак, о международных функциях германского рабочего класса—ни слова! И это все, что ему предлагают противопоставить своей собственной буржуазии, братски объединившейся уже против него с буржуазией всех других стран, и международной заговорщической политике г-на Бисмарка!

 

Поистине, интернационализм программы стоит еще бесконечно ниже, чем интернационализм партии свободной торговли. И та тоже утверждает, что результатом ее стремлений будет “международное братство народов”. Но она и делает кое-что для того, чтобы сделать торговлю международной, и отнюдь не удовлетворяется сознанием того, что все народы у себя дома занимаются торговлей.

 

Международная деятельность рабочего класса разных стран не находится никоим образом в зависимости от существования “Международного Товарищества Рабочих”. Последнее было лишь первой попыткой создать для этой деятельности центральный орган, попыткой, которая благодаря данному ею толчку оставила неизгладимые результаты, но которую в ее первой исторической форме после падения Парижской Коммуны нельзя было дальше проводить.

 

Бисмарковская “Norddeutsche” имела полное право возвестить к удовольствию своего хозяина, что германская рабочая партия в новой своей программе отреклась от интернационализма 6.

 

II

“Исходя из этих принципов, германская рабочая партия добивается всеми законными средствами свободного государства — и — социалистического общества: упразднения системы заработной платы вместе с ее железным законом — и — эксплуатации во всех ее формах; устранения всякого социального и политического неравенства”.

 

К “свободному” государству я вернусь дальше. Итак, германская рабочая партия должна впредь веровать в “железный закон” Лассаля! Чтобы найти ему место в программе, допускают бессмыслицу, говоря об “устранении системы заработной платы (следовало бы сказать: системы наемного труда) вместе с ее железным законом”. Если я устраняю этот наемный труд, то, естественно, я устраняю и его законы, будь они “железные” или мягкие, как губка. Но борьба Лассаля против наемного труда вращается почти исключительно вокруг этого так называемого закона. Поэтому, чтобы доказать, что лассальянская секта победила, “система заработной платы” должна быть уничтожена “вместе с ее железным законом”, а не без него.

 

Как известно, в “железном законе заработной платы” Лассалю не принадлежит ничего, кроме слова “железный”, заимствованного им из гётевских “вечных, железных, великих законов”. Слово “железный” — это ярлычок, по которому узнают друг друга правоверные. Но если я принимаю закон с его лассалевским штемпелем, а следовательно, и в лассалевском смысле, то я вынужден также принять и лассалевское обоснование его. Что же оно представляет собой? Как показал Ланге уже вскоре после смерти Лассаля, это — (проповедуемая самим Ланге) мальтусовская теория народонаселения7. Но если эта теория правильна, то устранить “железный закон” я уж никак не могу, даже сто раз устранив наемный труд, потому что закон этот властвует тогда уже не только над системой наемного труда, но и над всякой общественной системой. Опираясь как раз на эту теорию, экономисты уже больше пятидесяти лет доказывают, что социализм не может устранить нищеты, обусловленной самой природой, а может лишь сделать ее всеобщей, равномерно распределив ее по всей поверхности общества!

 

Но все это еще не самое главное. Совершенно независимо от ложного понимания Лассалем этого закона, поистине возмутительный шаг назад заключается в следующем.

 

Со времени смерти Лассаля в нашей партии пробило себе дорогу научное понимание того, что заработная плата является не тем, чем она кажется, не стоимостью — или ценой — труда, а лишь замаскированной формой стоимости — или цены — рабочей силы. Этим самым раз навсегда опрокидывались как буржуазное понимание заработной платы, так и вся критика, направленная до тех пор против этого понимания, и ясно устанавливалось, что наемному рабочему разрешают работать для поддержания своего собственного существования, т. е. разрешают жить лишь постольку, поскольку он известное количество времени работает даром в пользу капиталиста (а следовательно, и его соучастников по пожиранию прибавочной стоимости); что той осью, вокруг которой вращается вся система капиталистического производства, является стремление увеличить этот даровой труд путем удлинения рабочего дня или путем поднятия производительности труда, соответственно — путем большего напряжения рабочей силы и т. д.; что, следовательно, система наемного труда является системой рабства, и притом рабства тем более сурового, чем больше развиваются общественные производительные силы труда, безразлично, лучше или хуже оплачивается труд рабочего. И вот теперь, после того как это понимание все более и более прокладывает себе путь в нашей партии, возвращаются назад к догмам Лассаля, хотя теперь-то должны были бы знать, что Лассаль не понимал, что такое заработная плата, и вслед за буржуазными экономистами принимал видимость за сущность дела.

 

Это равносильно тому, как если бы рабы, открыв, наконец, тайну своего рабства, подняли восстание, а один из них, весь еще во власти устаревших представлений, вписал бы в программу восстания: рабство должно быть уничтожено, потому что при системе рабства продовольствование рабов не может подняться выше определенного, весьма низкого максимума!

 

Один уже тот факт, что представители нашей партии способны были совершить такое чудовищное покушение на распространенное в партийных массах понимание,— не показывает ли одно это, с каким преступным легкомыслием, с какой бессовестностью приступили они к делу составления компромиссной программы!

 

Вместо неопределенной заключительной фразы в конце параграфа: “устранение всякого социального и политического неравенства”, следовало сказать, что с уничтожением классовых различий само собой исчезнет и всякое вытекающее из них социальное и политическое неравенство.

 

III

“Чтобы проложить путь к разрешению социального вопроса, германская рабочая партия требует учреждения производительных товариществ с государственной помощью под демократическим контролем трудящегося народа. Производительные товарищества как в промышленности, так и в земледелии должны быть вызваны к жизни в таком объеме, чтобы из них возникла социалистическая организация совокупного труда”.

 

Следом за лассалевским “железным законом заработной платы” — целительное средство того же пророка. “Путь пролагается” ему достойным образом. На место существующей классовой борьбы ставится фраза газетных писак о “социальном вопросе”, к “разрешению” которого “пролагается путь”. Вместо процесса революционного преобразования общества “социалистическая организация совокупного труда” “возникает” из “государственной помощи”, оказываемой производительным товариществам, которые “вызываются к жизни” государством, а не рабочими. Это вполне достойно фантазии Лассаля, будто с помощью государственных субсидий можно так же легко построить новое общество, как новую железную дорогу!

 

Из-за остатка стыдливости “государственную помощь” ставят... под демократический контроль “трудящегося народа”.

 

Во-первых, “трудящийся народ” в Германии состоит в большинстве из крестьян, а не из пролетариев.

 

Во-вторых, слово “демократический” в переводе на немецкий язык означает “народовластный”. Что же это за “народовластный контроль трудящегося народа”? К тому же у такого трудящегося народа, который, обращаясь с подобными требованиями к государству, вполне признает тем самым, что он и не стоит у власти и не созрел для нее!

 

Излишне вдаваться здесь в критику рецепта, который при Луи-Филиппе прописал Бюше в противовес французским социалистам и который был принят реакционными рабочими из “Atelier”8. И главная беда состоит не в том, что это специфическое чудодейственное средство внесли в программу, а в том, что вообще идут вспять от точки зрения классового движения к точке зрения сектантского движения.

 

Когда рабочие стремятся создать условия для коллективного производства в масштабе всего общества, и прежде всего у себя в национальном масштабе, это означает лишь то, что они борются за переворот в теперешних условиях производства, и это не имеет ничего общего с учреждением кооперативных товариществ с государственной помощью. Что же касается теперешних кооперативных товариществ, то они ценны лишь постольку, поскольку они созданы самостоятельно самими рабочими и не пользуются покровительством ни правительств, ни буржуазии.

 

IV

Перехожу теперь к демократическому разделу:

 

А. “Свободная основа государства”.

 

Прежде всего, согласно II разделу, германская рабочая партия добивается “свободного государства”.

 

Свободное государство — что это такое?

 

Сделать государство “свободным” — это отнюдь не является целью рабочих, избавившихся от ограниченного верноподданнического образа мыслей. В Германской империи “государство” почти столь же “свободно”, как в России. Свобода состоит в том, чтобы превратить государство из органа, стоящего над обществом, в орган, этому обществу всецело подчиненный; да и в наше время большая или меньшая свобода государственных форм определяется тем, в какой мере они ограничивают “свободу государства”.

 

Германская рабочая партия — по крайней мере, если она принимает эту программу,— обнаруживает, как неглубоко прониклась она социалистическими идеями; вместо того чтобы рассматривать существующее общество (а это сохраняет силу и для всякого будущего общества) как “основу” существующего государства (или будущее общество как основу будущего государства), она, напротив, рассматривает государство как некую самостоятельную сущность, обладающую своими собственными “духовными, нравственными, свободными основами”.

 

Да к тому же еще грубое злоупотребление в программе словами: “современное государство” и “современное общество”, а также и еще более грубое непонимание того государства, которому она предъявляет свои требования!

 

“Современное общество” есть капиталистическое общество, которое существует во всех цивилизованных странах, более или менее свободное от примеси средневековья, более или менее видоизмененное особенностями исторического развития каждой страны, более или менее развитое. Напротив того, “современное государство” меняется с каждой государственной границей. В прусско-германской империи оно совершенно иное, чем в Швейцарии, в Англии совершенно иное, чем в Соединенных Штатах. “Современное государство” есть, следовательно, фикция.

 

Однако, несмотря на пестрое разнообразие их форм, различные государства различных цивилизованных стран имеют между собой то общее, что они стоят на почве современного буржуазного общества, более или менее капиталистически развитого У них есть поэтому некоторые общие существенные признаки. В этом смысле можно говорить о “современной государственности” в противоположность тому будущему, когда отомрет теперешний ее корень, буржуазное общество.

 

Возникает вопрос: какому превращению подвергнется государственность в коммунистическом обществе? Другими словами: какие общественные функции останутся тогда, аналогичные теперешним государственным функциям? На этот вопрос можно ответить только научно; и сколько бы тысяч раз ни сочетать слово “народ” со словом “государство”, это ни капельки не подвинет его разрешения.

 

Между капиталистическим и коммунистическим обществом лежит период революционного превращения первого во второе. Этому периоду соответствует и политический переходный период, и государство этого периода не может быть ничем иным, кроме как революционной диктатурой пролетариата.

 

Но программа не занимается ни этой последней, ни будущей государственностью коммунистического общества.