Маркиза чуть не плакала, так её тронул этот рассказ. А Маргита была счастлива, что подруга поняла её.
— Мы каждый день будем навещать друг друга, — обещала Тамара прощаясь, — от вас я многому могу научиться. Да мне и нужно многому учиться, потому что до сих пор я делала только то, что мне нравилось, и я вижу, что это нехорошо. Вы ещё так молоды и уже столько выстрадали. Я бы этого не вынесла, я умерла бы...
Эти слова вспоминала теперь Маргита. И если бы в коридоре вдруг не раздался озабоченный голос дедушки; «Где же хозяюшка?», — она, наверное, ещё долго стояла бы в задумчивости. Вспомнив о своих обязанностях, она поспешила в дом. Тамара вернулась домой также очень задумчивой.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ
После собрания евангелических христиан в Подграде молодой провизор сидел один в опустевшем помещении, читая письма, среди которых было также письмо от его друга следующего содержания:
«Дорогой Мирослав!
Ты, наверное, удивишься, получив от меня сразу два письма.
Это письмо я пишу ночью и хочу его рано утром отнести на почту, чтобы ты его скорее получил. Ах, как мне хотелось бы поговорить с тобой!
Никуше, слава Богу, лучше; и если бы у него душа не скорбела, что он, конечно же, скрывает, ему было бы ещё лучше. И неудивительно, потому что здесь жить — одна радость. Я благодарю тебя, мой друг! Если бы не ты, я бы оказался где-то в другом месте в одиночестве и страдал бы так же, как и оставленный Никуша.
Случилось так, как ты и предсказывал: Господь помог мне с первого же момента. А так как мне нечего опасаться, что они узнают, кто я, думаю, всё будет хорошо.
Однажды, по просьбе Никуши, я сыграл несколько русских песен на цитре. Пана Николая это болезненно тронуло. Из этого я сделал вывод, что отец мой здесь не забыт.
Адам Орловский очень любезен со мной. Это очень образованный молодой человек, но, к сожалению, слишком умён и неверующий. Он довольствуется тем, что подсказывает ему разум. Я буду за него молиться.
Но теперь о главном. Подумай только, я стал домашним врачом в Подолине. Я уверен, что это Божие водительство, иначе я не могу объяснить этого. Жить я там, конечно, не буду. Лечить там, собственно, некого, потому что больная, милейшая маркиза Ораво, нуждается больше в лечении, которое ты мог бы ей дать. Она обаятельное существо телесно и духовно, только заметно, что она из Египта и выросла в полной темноте язычества.
С сегодняшнего дня я её врач. Может быть, ты слышал, что у неё заболевание глаз и возможна потеря зрения. Однако при нашей первой встрече сегодня утром я почувствовал уверенность, что этого не случится, в чём уверил и маркиза. Прошу тебя, молись за меня, чтобы мои надежды не обманули нас.
Маркиза со своими компаньонками гостила в Горке. По их приглашению я потом отправился в Подолин, где она представила меня маркизу, назвав меня «доктор Аурелий». Когда я с этим вельможей остался наедине, он произвёл на меня впечатление человека, у которого было немало тяжёлых дней в жизни. Я ответил на все его вопросы относительно моего мнения о состоянии здоровья его дочери. Он предложил мне высокий гонорар, причём помесячный. Когда дело дошло до договора, он сказал: «Тамара мне ещё не назвала вашей фамилии, пан доктор».
— Аурелий Лермонтов, — сказал я внятно.
Он вдруг побледнел и тут же густо покраснел.
— Лермонтов? — повторил он, сильно смешавшись. — Вы русский, пан доктор?
— Да, ваша милость, — ответил я с неприятным ощущением. — Вам это мешает?
— Нет, почему же? Я космополит...
Он позвонил и дал вошедшему пану Вилье указание составить договор. Когда тот ушёл, пан Орано спросил меня, почему я не живу в России? Я сообщил ему, что я с родителями приехал в Вену и там воспитывался.
— А родители ваши ещё живы? — спросил он, видимо, из вежливости. Я ему ответил, что они уже умерли. Затем он спрашивал о Николае и его болезни и сообщил мне несколько диагнозов различных авторитетных медиков относительно своей дочери, которые довольно сильно противоречили друг другу.
Между тем пришёл Вилье и принёс договор. Явился и управляющий Зарканый. Мы подписали договор, и дело было закончено.
Я тебе сознаюсь, что если бы я не пожалел Тамару или если бы знал маркиза Орано раньше, то вряд ли поступил бы на эту службу. Этот человек не произвёл на меня хорошего впечатления. Мне кажется, что под панцирем холода и гордости, скрывается довольно расшатанный человек. Кто знает, какое бурное прошлое У него! Он со мной говорил на очень корректном немецком языке.
Ну, что ты на это скажешь, Мирослав? Вот я тебе пожаловался и похвалился, а теперь пойду спать. Молись за меня, чтобы я мог светить! Прилагаемые деньги употреби по своему усмотрению.
Весь мой докторский гонорар я обещал Господу, но вот это ещё из моей частной собственности.
Да хранит тебя Иисус! Маргита просила передать тебе, что она уже простила и счастлива, потому что Иисус Христос ей открылся. Ещё она сказала: «Где бы мы были и что бы с нами стало, если бы пан Урзин не показал нам путь ко спасению и не привёл бы нас к Спасителю?».
Она права. Если бы она знала, кого ты выхаживаешь! Продолжай так же. Я думаю, что надобности не будет повторить то лекарство. Но если оно хорошее, можешь дать его ещё раз. Надеюсь, что ты нам уже написал. Все ждём весточку от тебя, особенно твой Аурелий».
Прочитав письмо, молодой человек положил его на стол, сложил над ним руки и, выполняя просьбу друга, обратился с молитвой к престолу благодати. Затем молодой человек поднялся и вскоре уже стоял у дверей маленькой спальни.
Здесь он встретился с Анечкой.
— Вы пришли, пан Урзин? Пани Райнер проснулась и спрашивает вас.
— Оставьте нас одних, Анечка.
Девушка кивнула головой.
— Добрый вечер, сударыня! Вы не спите?
Урзин наклонился к больной. Она открыла глаза.
— Добрый вечер, я не сплю.
— И как вы себя чувствуете?
— Я очень слаба.
— Это от лихорадки. Но Господь Иисус Христос поможет, и вам станет лучше.
— Как мне благодарить вас? Вы так обо мне заботитесь. Чем я это заслужила?
Баронесса протянула свою руку молодому человеку. Он сел в кресло, которое пани Прибовская велела принести сюда.
— Иисус Христос умер за нас, когда мы ещё были грешниками, дорогая пани баронесса. Он умер и за меня — так Он меня возлюбил. Он заслуживает того, что я помогаю Ему ухаживать за одной из Его заблудших овец, которых Он так любит. Баронесса не отрывала глаз от лица говорящего.
— Как хорошо вы это сказали: заблудшая овца! Да, овца эта действительно заблудилась и должна погибнуть.
— Вы думаете, что я дал бы вам погибнуть, если бы было в моих силах вас спасти?
— Нет, вы бы меня спасли, — произнесла она мечтательно.
— А в моей душе только капля той любви, которая наполняет сердце Христа.
— Но как Ему меня любить! Подумайте только, сколько лет я живу и почти не знала Его. Я Его никогда не любила и не служила Ему. Я была плохой дочерью католической церкви, а учения евангелической церкви я не знаю. В лихорадочном бреду меня пугала моя греховная жизнь. Я была непослушной дочерью отца, оставила сына своего, не любила свою дочь и обманывала второго мужа, который благороден и не заслуживает ничего иного, кроме любви. Я обманывала его показной любовью, которой в моём сердце никогда не было. Я не жалуюсь на то, что я теперь совершенно одна. Это заслуженное наказание. Я даже не желаю, чтобы кто-нибудь пришёл. Как Бог меня может простить, когда люди мне не прощают?
Молодой человек выдержал её взгляд и сказал:
— Он это может, потому что Он — вечная любовь.
— О, если бы я могла поверить в это! Вы ведь знаете, что Никуша сказал, чтобы я обратилась ко Христу, что есть ещё другая жизнь, и там мы встретились и соединились бы. Но я знаю также, что есть и ад и что я его заслужила.
Она прижала руки к своей голове и протянула их с мольбой к нему.
— Кто меня спасёт? Кто уверит меня, что Бог мне простит, если я приду к Нему?
— Если бы вы там воззвали к Нему, Он бы вам уже не мог простить. Поэтому Он зовёт вас сейчас: «Приидите ко мне все труждающиеся и обременённые; Я успокою вас».
Нежный голос молодого человека звучал почти как просьба.
— Ах, какое хорошее слово! Но как я пойду к Нему? — вздыхала женщина. — Так, как Закхей! Покажите мне дорогу! Вы её знаете! Приведите меня к Нему, я не хочу погибнуть!
— Есть только один путь.
Урзин достал свой Новый Завет и начал читать. Она слушала его с большим вниманием. Когда он прочитал ей историю о той женщине, которая пришла в дом фарисея Симона и упала к ногам Иисуса, она прервала его.
— Какое это имеет отношение ко мне! Я не была падшей женщиной! Я была невиновна, неопытна и любила его больше самой себя! Но когда я узнала, что мой муж был не таким, каким я его знала, я не могла больше жить с ним под одной крышей. Зачем вы читаете мне эту историю? Всё моё несчастье именно оттого, что я не могла жить с неверным мужем. Четверть года я мучилась, прогоняла ужасные мысли, затем появились доказательства. Что мне оставалось делать? Вы мне, может быть, скажете, что мне нужно было подождать и простить. Сотни, тысячи раз мне так говорило моё сердце, но тогда уже было поздно! Подумайте только, я ему так доверяла, а он меня так ужасно обманул! — всхлипывала она горько. — Часто меня мучила мысль: «А если он всё же был невиновен?». Но кто осветит этот мрак? Где я найду человека, который сказал бы мне правду и освободил бы меня от этих мук?
— Предположим, сударыня, — сказал молодой человек тихо, — что нашёлся бы человек, который мог бы сказать вам правду. Что бы это изменило теперь, когда вы жена другого?
— О, то, что я жена Райнера, мне не помешало бы упасть к его ногам и просить у него прощения, поверьте мне! Как бы я этого желала! Если бы я только могла убедиться, что он был невиновен, что он меня не обманывал, что он меня любил. Лучше бы я взяла всю вину на себя! Но это только мечты! Нет такого человека, который мог бы дать мне доказательства, что я была не права, что я виновата в нашем разводе. Поверьте мне, я чувствую вину и хотела бы сознаться в ней. Представьте себе, сначала обманывали меня, и я перестала верить в деву Марию, так как я не могла вымолить у неё правды; а потом и я начала обманывать. Ах, всё — клубок лжи, который распутается только в загробной жизни, а там милости уже не будет. Согласно тому, что мне сегодня читала Анечка, прощение получает только тот, кто другим простил. Ах, я бы и хотела простить, если бы только была уверена,; что я права; ибо, если я не права, то на мне очень большой грех, и пока люди мне не прощают, и Бог мне не простит. Женщина утомилась и замолчала. Лицо»её от возбуждения горело. Разгорелись и щёки молодого человека, склонившего голову на руку. Он терпел такие муки, какие человеческое сердце недолго может вынести.
Вдруг тишину прервали странные слова, заставившее даму открыть глаза и приподняться в постели. «Да будет воля Твоя, Господи, но помилуй меня!»
Затем молодой человек повернул своё лицо к больной.
— Мой Бог требует от меня, чтобы я разодрал паутину лжи. Для меня это самый трудный шаг в моей жизни, поверьте мне. А если вы мне не поверите, подписывающему истину кровью своего сердца, вы совершите большой грех.
Урзин встал, запер дверь, опустился возле кровати на колени и голосом растоптанной души рассказал длинную историю. Когда он закончил, в комнате наступила гробовая тишина, подавившая крик от невыносимой боли.
Наконец женщина приподнялась в постели и положила свою горячую руку на голову молодого человека.
— Пан Урзин!
— Что прикажете?
— Я благодарю вас. Да вознаградит вас Господь, в любви Которого вы меня убедили, за эту ужасную жертву, которую вы принесли бедной женщине в этот час. Я вижу, что это превзошло ваши силы и мне больно, что я вас вынудила к этому.
— Иисус Христос помог мне, сударыня. Но вы мне верите?
— Вам? К чему этот вопрос?
— Вы убедились, что и вы должны простить, если хотите получить прощение?
— Конечно, пан Урзин! А вы всё простили?
— Раз и навсегда, так как Христос меня простил. Господь помиловал меня, и я после всего этого могу любить и благословлять. И вы тоже будете прощать и благословлять, как я, не правда ли?
— Ах, пан Урзин, есть только Один, Который имеет право прощать ему и мне. Которого я в мыслях так часто огорчала.
Снова в комнате наступила тишина, обрамлявшая боль сердца, которая прекратится лишь с последним eго ударом там, где не будет больше слёз.
Вдруг молодой человек поднял голову:
— Помолимся вместе, пани, и прекратим этот разговор, он нам обоим не по силам.
— Да, помолимся.
Она лежала, сложив руки на груди, на белых подушках, как тронутый заморозком цветок. Она вздрогнула, когда Урзин начал молиться за того, кто один был виноват во всём. Но потом и её губы зашевелились, и чем горячее он молился, тем больше и её уста раскрывались в молитве, а когда он закончил молитву, она вместе с ним произнесла слово «Аминь».
Долгим взглядом они смотрели друг на друга, и их души нашли взаимопонимание. Женщина протянула обе руки, и когда молодой человек склонился к ней, она одной рукой обвила его шею, а другой убрала прядь волос с его лба и поцеловала его так нежно, как это может делать только любящая мать. По её щекам покатились слёзы. Она хотела что-то сказать, но не смогла. Он потихоньку прижал к своим губам её руку и поднялся. В дверях он ещё раз оглянулся, низко поклонился и вышел.
Анечка застала баронессу в слезах, уставшую, и вскоре сон закрыл её глаза.
На другое утро больная вдруг попросила у неё бумагу и карандаш. Дрожащей рукой она написала письмо на шести страницах.
Написать адрес на конверте у неё уже не хватило сил. Поэтому она продиктовала его молодой девушке. Письмо предназначалось пану Николаю Орловскому и было тотчас отправлено по назначению. Всё это так её утомило, что состояние больной сильно ухудшилось.
А пан провизор всё не шёл. Анечка знала, что он в это время проводит собрание. Вызвать его оттуда она не могла. А вдруг дама теперь умрёт? Барона не было, и никто не знал, где он. Ах, если бы она была готова умереть!
Со слезами на глазах Анечка осмелилась спросить тихо лежащую больную, верит ли она в Иисуса Христа.
— Да, верю, — ответила женщина тихо, — прочтите мне о Нём; мне кажется, что я слышу пение?
— Да, это поют в собрании. Теперь кончилась песня, но они ещё будут петь.
— Нельзя ли открыть дверь, чтобы мне лучше было слышно?
— Конечно, можно! Я обе двери открою, может быть, мы услышим и пана Урзина.
— Девушка с радостью выполнила просьбу больной, ив комнату проникли невыразимо трогательные печальные слова песни:
«Где сыщет здесь в мире душа кров родной?
Кто даст ей здесь мирный приют и покой?
Не может сулить этот мир у себя Приюта, где зло не коснётся тебя.
Нет, нет, нет, нет! Он нам чужой;
Лишь в мире небесном есть полный покой».
Баронесса уже не лежала, а сидела в подушках, и её горячая рука бессильно лежала в руке девушки. Ах, зачем Урэин выбрал именно эту печальную песню? Как она трогала сердце бедной оставленной женщины!
«Живущим с надеждой на Бога живой
Устроил он город на небе святой,
Сходящий в сиянье для нас, как венец, — То кров ли родной и обитель сердец?
Да, да, да, да! То кров родной,
И мне со святыми там вечный покой.
Возьми ж и меня, мой Спаситель, к Себе,
Где вечно звучит аллилуйя Тебе!
Так рвётся душа пред тобой предстоять
И песнью любви Твою кровь прославлять.
Жди, жди! Скоро время придёт,
И в горнее место тебя Он возьмёт.
Надейся, душа, близко родина к нам.
Быть может, недолго, и будешь ты там.
Борись до конца, будь верна и терпи!
Ты примешь венец после трудной борьбы.
Радость, радость там у Отца
Всех ждёт претерпевших нас здесь до конца».
По щекам баронессы текли слёзы. «Ах, — подумала Анечка, — ещё никогда пан провизор не говорил так хорошо, как в этот час». Она видела Иисуса Христа перед собой не в Иерусалиме, а идущим по улицам Подграда, ищущим потерянное, словно Он стоял перед собранием и призывал: «Кто жаждет, иди ко Мне и пей?». Так ясно и просто, пан провизор ещё никогда не говорил, хотя он всегда проповедывал так, будто перед ним сидели совершенно несведущие люди, которым надо сразу сказать всё, что они должны знать, чтобы поверить в Господа Иисуса Христа и спастись.
И сегодня здесь были люди, которые завтра, возможно, уже не смогут прийти; поэтому он им сегодня так ясно указывал путь ко спасению, чтобы ищущие могли Его найти.
Но не было у него в собрании таких внимательных слушателей как в той маленькой комнатке напротив. Молодая девушка забыла баронессу, а баронесса не видела ничего вокруг и слышала, только зов Христа; «Кто жаждет, иди ко Мне и пей!». Она давно уже испытывала эту жажду, и теперь знала, что звал её Тот, Кто, может эту жажду утолить навечно. Ей казалось, что Он зовёт именно её. Душа её поднялась, как смертельно раненная птица поднимает крылья. Но сил сломанных крыльев хватило лишь для того, чтобы подняться и упасть к ногам Спасителя. Ничего она не принесла с собой. Всю свою жизнь она провела в мирской суете. Она давно уже испытывала эту жажду, и теперь она знала, что звал её Тот, Кто может эту жажду утолить навечно. Она пришла и положила своё сердце к ногам Того, Который и за неё умер на кресте. Она сделала это, как израильтянин, укушенный змеёй в пустыне: он услышал, поверил, посмотрел на вознесённого медного змея и исцелился.
Когда девушка, склонившаяся для молитвы, вспомнила, что она не одна, и испуганно повернулась к больной, та сидела с закрытыми глазами, склонив голову набок. Она была ещё жива, во выглядела так, будто умерла от счастья.
Крик Анечки был заглушён шумом поднимавшихся слушателей. Но двое eго всё-таки услышали: пани Прибовская и пан Урзин. Первая тотчас поспешила к больной и начала при помощи Анечки приводить её в чувство. Им это долго не удавалось, но, наконец, она всё же пришла в себя.
Анечка винила в случившемся себя. Она рассказала пану Урзиву, что больная пожелала сесть и послушать пение и, наверное, переутомилась от слишком долгого сидения. Но она также рассказала, какое выражение лица было у больной.
— Пора бы уже и объявиться пану барону, — сказала пани Прибовская плачущей пани
X., которая, опираясь на трость, зашла к больной. — Если это ещё продолжится, пан провизор тоже заболеет. Он это принимает так близко к сердцу. И неудивительно — такая ответственность! Ах, если бы знала об этом пани Маргита! Если бы там Никуши не было, я бы ей уже сама сообщила о происходящем здесь, но Никуше нельзя об этом знать!
— Кто бы сказал моей прелестной розе, — причитала пани X., — что она, однажды оставленная, найдёт приют в моей комнате!
— Да, ей не надо было уходить от Коримского. Там бы её на руках носили, а как бы там за ней ухаживали в случае болезни, — сказала пани Прибовская с укором.
Но она тотчас же устыдилась своих жестоких слов. Разве можно так говорить о смертельно больном человеке?
* * *
— Вы ко мне, пан Урзин, и это в воскресенье-то? Я, право, удивлён.
Доктор Раушер с нескрываемой насмешкой, недовольный тем, что кто-то нарушает его отдых, протянул «благочестивому аптекарю», как он называл Урзина, руку.
— Прошувас, доктор, будьте добры, идёмте со мной к одной больной, — попросил молодой человек без извинения. — До сего времени за ней ухаживали по советам доктора Лермонтова, однако болезнь приняла другой оборот.
— Вот как? — заинтересовался врач.
Коллега Лермонтов был ему слишком симпатичен, чтобы сразу ве отправиться к пациентке, если она сама не могла прийти.
— Она пожилая или молодая женщина?
— Средних лет. Однако разрешите обратить ваше внимание на то, что дама, к которой мы пойдём, вам знакома... Это баронесса Райнер.
Такого сообщения доктор Раушер не ожидал.
«Кто бы мог подумать! Баронесса Райнер — в прошлом «Орловская роза», бывшая жена Коримского, дочь пана Николая Орловского и мать пани Маргиты Орловской — в этой дыре, под присмотром своей бывшей няни и провизора пана Коримского», — подумал врач, когда он уже стоял у постели больной. Но ход его мыслей изменился, когда он заметил, в каком опасном состоянии она была.
Она всё ещё была красива. Но это была уже не та молодая Наталия и не Наталия Коримская. Странно — у неё был вид святой!
— Что вы думаете, пан доктор? — спросил провизор.
— Что в любой момент может наступить смерть. Но что нам делать, Урзин? Мы же не можем допустить, чтобы дочь пана Орловского умерла здесь, как падшая женщина.
— Я ещё вчера сообщил пану Орловскому о случившемся и просил его прийти и забрать пани баронессу в Орлов.
— Это вы правильно сделали. Скорый поезд прибывает в час, может быть, он уже здесь. Пойдите ему навстречу, дорогой Урзин.
«Хоть он и кажется святым, а всё же толковый человек», — подумал доктор, с нетерпением ожидая его возвращения.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ
Маргита Орловская, возвратившись после своего первого посещения церкви в Боровце, вместо дедушки нашла лишь его рукой написанную открытку, в которой он сообщал ей, что с утренней почтой получил письмо и что определённые обстоятельства потребовали его отъезда в Орлов.
— Почему он меня не послал? — сердился Адам, только что вернувшись из Подолина.
— Ведь я был ещё дома, когда почта пришла.
Из-за всего этого Маргита забыла постигшее её разочарование в Церкви. С какой радостью она отправилась туда и как была рада, что дедушка ничего не имел против. Она надеялась насытиться Словом Божиим. Первое неважное впечатление произвело на неё плохое пение, при котором можно было уснуть. Она удивилась, что учитель Галь так бесчувственно может играть. Затем на кафедру поднялся пастор О., мужчина приятной наружности, но болезненного вида. Говорили, что он только на прошлой неделе вернулся из Верисхофена, где лечил свой ревматизм. Маргита сочувствовала ему. Было заметно, что ему при пении литургии не хватало воздуха и трудно было вести богослужение. Маргита плохо понимала, что он говорил. Это было не по-словацки и не по-чешски. Ведь она часто слышала, как барон Райнер говорил на чешском языке.
В церкви она посмотрела на слушателей. Они дремали на скамьях. Когда он повышал голос, они вздрагивали, а потом снова засыпали.
Молодая женщина почувствовала пустоту в своей душе, особенно во время длинных молитв. С радостью она пришла, но с радостью она и вышла из церкви. «Когда пастор поправится, будет лучше, — подумала она, — невозможно, чтобы евангельское богослужение было таким...»
Когда Маргита проходила мимо дома пастора, со двора до неё донёсся довольно резкий женский голос, бранивший работника не самыми изысканными словами. И это в доме пастора, и в воскресенье. Она намеревалась войти и представиться, но раздумала. Печальной и опустошённой она вернулась домой.
Здесь ждали её обычные обязанности. Отец с братом и его другом не захотели прийти к обеду, но, несмотря на то, что она распорядилась, приготовленная пища не была ещё отправлена к ним, так что ей самой пришлось взяться за дело и упаковать её в корзины.
— Скажи, что я приеду сразу после обеда, — приказала она слуге.
Обедали они впервые вдвоём с Адамом. Он тоже был расстроен: вчера в Подолин прибыл сундук с египетскими древностями, который был повреждён, и в нём недоставало нескольких драгоценных вещей.
Маргита приняла искреннее участие в этой неприятности мужа.
— Что скажет доктор Герингер? Он сна лишится от горя. Именно то, что пропало, для него было так важно! — сокрушался молодой Орловский.
— А ты точно знаешь, что всё было положено в ящик? Может быть, вы что-нибудь забыли? — предположила Маргита.
— Забыли? Не думаю. Доктор сам всё упаковывал. Но ты права, может быть, недостающее находится в сундуке, который он взял с собой. Было бы это так!
— Господь даст, что так и будет, — проговорила Маргита, успокаивая мужа.
— Я не успокоюсь, пока не буду уверен, что всё в порядке. Я сегодня ещё отправлюсь в Подолин и проверю опись вещей, находящихся в ящике. Пусть Никуша меня сегодня извинит.
— О, он поймёт! Ты только завтра утром вернёшься? Верхом поедешь?
— Нет, я вернусь ещё сегодня вечером. Но ужинать меня не ждите, если опоздаю. Маркиза я сегодня утром вовсе не видел. Он был занят, и я сразу пошёл в комнату, отведённую мне и доктору Герингеру, чтобы посмотреть вещи,
— А Тамару ты тоже не видел?
— Когда уходил, видел. Она передавала тебе привет и ждёт тебя завтра. Я застал её за запретным делом: она читала книгу, которую якобы ты ей дала.
Маргита покраснела.
«Верно, чтение ведь вредно её глазам. Но Иисус Христос сделает так, что она не пострадает от этого», — подумала она.
— Но ты мне ещё не рассказала, как было в церкви, — переменил Адам тему разговора.
Ему не хотелось говорить о Тамаре Орано. Он всё ещё видел укор в её красивых голубых глазах и слышал, как она сказала:
«Маргита так хороша и добра, радость — дышать с ней одним воздухом, а вы отказались от неё!». Он знал теперь, что Тамара была права, поэтому ему и не хотелось об этом думать.
— Как ты провела время? — повторил он вопрос.
— Я в церковь ходила не время проводить, — сказала она почти печально.
— Прости, я не так выразился. Я хотел спросить, нашла ли ты то, чего искала? Я однажды был случайно в евангелической церкви в Т., но сухое, скучное богослужение меня нисколько не удовлетворило. Там пели, будто тянули резину; казалось, не будет конца. Священники что-то читали, а затем была проповедь. Я едва выдержал до конца. Верно, меня звон колокольчиков и вся эта мишура в нашем богослужении не трогают, но зато хоть хорошо поют и можно на что-то посмотреть, развлечься.
— Да, развлечься можно в вашей церкви, но больше ничего, — вскипела Маргита.
Слова Адама обидели её. Хотя, вспомнив сегодняшнее богослужение, она должна была согласиться с ним.
— О, кто всему этому верит и хочет быть благочестивым, тот у нас скорее найдёт нужное ему. Скажи мне только, чем евангелический христианин докажет, что он благочестивый и добрый христианин? Католик даёт пожертвования, поклоняется святым, делает добрые дела, соблюдает пост, заказывает молебны за бедных и умерших. А чем докажешь ты, что ты добрая евангелическая христианка?
Щёки молодой женщины раскраснелись.
— Тем, что я так стараюсь жить, как это повелеа Христос; что я люблю и прощаю.
Он посмотрел на неё долгим взглядом. Вот что её так украшало
— она хотела любить и прощать.
— И ты думаешь, что всегда можно любить и прощать?
— Христианину, живущему по заветам Христа, — да, ибо Он говорит: «Слова, которые говорю Я вам, суть дух и жизнь».
— Ну, если твоё убеждение основывается только на этих словах, то ты можешь придерживаться их так же, будучи католичкой.
— Возможно, но ваша церковь насилием доказала, что нет в ней любви Христа.
— Докажи своё утверждение! — сказал он, покраснев.
— Очень легко! Разве не Рим сжёг на костре лучших своих сыновей, например:
Гусса, Висгардта и тысячи других мучеников
— Не мучеников он сжигал, а еретиков. Я могу согласиться, что в то варварское время, к сожалению, такие насилия имели место, но это происходило от темноты, непросвещенности. Однако я не соглашусь с тем, что в нашей церкви нет любви. Я хотел бы знать: чем евангелическая церковь доказала, что в ней живёт тот Дух, который, как ты говоришь, подкреплял мучеников в их вере? Я знаю много евангелических эгоистов, мошенников, неверующих и прочих. Но никогда мне не случалось замечать в вашей церкви любви и согласия, а напротив — ссоры и раздоры. В нашем правительстве имеются и евангелические христиане; но скажи мне, что, они сделали хорошего? Я считаю, что дело не в учении, не в церкви, не в убеждении, а в самом человеке, в его стремлениях.
— Нет, Адам, если человек хочет жить счастливо и для блага других, то это счастье должно быть в нём. Но оно не творится самим человеком. Свет и счастье — во Христе. Христос должен жить в человеке. Это Он жил в мучениках. Он и в нас, во мне хочет жить. И как цветок раскрывается лучам солнца, так и я раскрыла своё сердце Свету, и Он теперь освещает его. Я не могу остаться католичкой, потому что мне доступ ко Христу был бы закрыт. У вас так много святых: матерь Божия, отцы церкви, папа, епископы и так далее — один над другим, а об Иисусе Христе и речи нет.
И всё же без Него нет спасения. Я могу и хочу служить только Ему за меня; Ему, Который оберегал меня, когда отец и мать оставили меня, хотя я Его не знала, и Который теперь раскрылся мне во всей своей красоте и святости. Я согласна, что евангелические не живут так, как бы им надлежало жить, и что это уже не прежняя церковь. Но евангелическая церковь не запрещает читать Слово Божие и не распространяет заблуждения и суеверия. И у кого Слово Божие, тот может увидеть свет и стать счастливым навеки.
— Ты уже настоящий богослов, Маргита, — насмешливо склонился перед ней молодой учёный. — Может быть, лучше оставить этот разговор, потому что у меня времени мало. Но в будущем мы ещё поговорим об этом. Так как у тебя достаточно смелости критиковать мою религию, я освещу и твою и приведу тебе факты, свидетельствующие о том, что тебе пока не известно. А теперь — что передать Тамаре?
Лицо Маргиты разгорелось. Она почувствовала что-то вроде стыда. И потом, когда Адам уже ушёл в Боровце, она задумалась. правильно ли сделала, сказав без обиняков ему правду о Риме?